Лариса Черкашина
Любовные драмы сестёр Гончаровых
Мазурка с Дантесом
В сентябре дачная жизнь для всего семейства завершилась переездом в дом на набережной Мойки. «На Мойке, близ Конюшенного мосту» – так будет звучать тот адрес дома княгини Волконской. Место отличное, в самом сердце Петербурга, и совсем неподалёку от Зимнего дворца.
«Нанял я, Пушкин, в собственном Её Светлости княгини Софьи Григорьевны Волконской доме… от одних ворот до других нижний этаж из одиннадцати комнат состоящий со службами… сроком впредь на два года…» Но прожить там поэту даровано было отнюдь не годы.
Квартира вместительна, да и ведь и семейство Пушкиных-Гончаровых разрослось до восьми человек, – и ровно его половина – молодая поросль, дети! Следует озаботиться, как разместить немалый штат домашней прислуги: четырёх горничных, двух нянь, кормилицу, камердинера, трёх лакеев, повара, прачку, полотёра! Но уединение жизненно важно для поэта, – его крепостью, «убежищем» от шумного и пёстрого квартирного мирка стал просторный и удобный кабинет, где строгое убранство соответствовало вкусу и наклонностям хозяина.
Вскоре на набережную Мойки посыльный доставил приглашение из Царского Села: Софья Карамзина отмечала у себя на даче день ангела. И как обычно живо и подробно описала сие сентябрьское торжество: «…Среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три – ослепительные изяществом и невообразимыми талиями), мои братья, Дантес, А. Голицын, Аркадий и Шарль Россет… Сергей Мещерский, Поль и Надина Вяземские… и Жуковский». Не преминула заметить, что бал был «очень весёлый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который всё время грустен, задумчив и чем-то озабочен».
И заключает: «Он своей тоской и на меня тоску наводит». «Тоска, тоска…», – как часто прежде в задумчивости повторял то слово поэт. Но ранее он, верно, вкладывал в него совсем иной смысл…
Софья Николаевна, как всегда, наблюдательна и остроумна: «Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штуки, что и прежде, – не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой в конце концов всё же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий».
Легко догадаться, что за буря чувств клокотала в ранимой душе поэта: не дай Бог быть смешным в свете, а ещё хуже – прослыть «рогоносцем»!
«Ревность закипала в его африканской крови…», словно вместе с генами от темнокожего прадеда досталось Пушкину то пылкое и болезненное чувство. Свидетельств о чудовищной ревности поэта в последние его преддуэльные дни жизни много, очень много.
Но если невзначай кто-либо из очевидцев тех дней и упомянул несчастную Екатерину, то, право, никто её не пожалел. А как обливалось слезами её бедное сердце, как трепетало и разрывалось от боли! Ничего не изменилось для неё даже после долгожданной свадьбы.
И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.
Что же могла поделать скрытая ревнивица?! Безучастно наблюдать, как боготворимый ею муж бросает страстные взоры на красавицу-сестру? Не замечать, почитать лишь шалостями супруга, терпеть, прощать?! И старательно изображать молодое счастье, счастье новобрачной…
Ранее полковые товарищи хохотали и над другой остротой холостяка Дантеса, признанного в их среде «славным малым». Один из них вспоминал, как некий граф обратился к Дантесу: «Говорят, барон, вам очень везёт у женщин». Тот не замедлил с ответом: «Женитесь, граф, и я вам это докажу на деле».
То правда, в самоуверенности и фатовстве Дантесу отказать было трудно. Вот и другой его знакомец уверял: «Он относился к дамам вообще, как иностранец, смелее, чем мы, русские, требовательнее, если хотите, нахальнее, наглее, чем даже было принято в нашем обществе».
«Всецело ваш Дантес»
Так иногда Жорж Дантес представлялся под своими посланиями, чаще в письмах лже-отцу барону Геккерну. Мнится ныне, что подпись та адресована не иначе как тёмным силам из Преисподней.
Но когда и почему будущий убийца поэта оказался в России?
Восьмого октября 1833 года с палубы пришвартовавшегося в Кронштадте парохода «Николай I» сошёл на берег молодой человек весьма привлекательной наружности. Звали его Жорж Дантес, и прибыл он в Северную столицу, надеясь поступить на русскую военную службу. С собой он вёз рекомендательное письмо на имя императора Николая I от наследного прусского принца Вильгельма и, следовательно, вполне был уверен, что Россия – именно та страна, где его амбициозные мечты станут реальностью. И прибыл он в далёкую северную страну из Франции, подобно многим своим соотечественникам, «на ловлю счастья и чинов».
Жорж Дантес, бывший воспитанник военного училища Сен-Сир, снискал сомнительную славу участника заговора герцогини Беррийской. Поскольку заговор, имевший целью восстановить на французском престоле старшую ветвь Бурбонов, провалился, то Дантес счёл за лучшее покинуть пределы отечества.
К слову, принц Вильгельм, будущий император германский и король прусский, чей благожелательный отзыв упрочил положение Дантеса в России, нанёс визит в Петербург летом 1834 года. Пушкину было о том ведомо: «Сюда ожидают Прусского принца и многих других гостей. Надеюсь не быть ни на одном празднике».
Надо полагать, что Дантес не упустил счастливой возможности встретиться с августейшим покровителем, дабы вновь напомнить о себе.
…Любопытно проследить, как сближались во времени и пространстве, чуть ли не графически, жизненные пути Екатерины Гончаровой и Жоржа Дантеса.
В то время как Дантес впервые оказался в Петербурге, Екатерина с сестрой ещё в Полотняном, и только через год обе они появятся в Северной столице. Вероятно, и встреча барышни Гончаровой с белокурым французом, произведшим на неё неизгладимое впечатление, произошла именно в том году. Думается, была она мимолётной, да и не значимой в тогдашнем общественном мнении, а потому и прошла незамеченной. Для всех, кроме Екатерины Гончаровой…
Молодой Дантес надеялся на успех по службе, и небезосновательно: помимо весьма важного для него рекомендательного письма, он полагался на содействие в России… бабушки, графини Елизаветы Мусиной-Пушкиной. Правда, бабушка была двоюродной, но на её покровительство Жорж Дантес всё же рассчитывал.
Немного о том необычном родстве. В восемнадцатом столетии жил весьма известный в то время Алексей Семёнович Мусин-Пушкин, возведённый в «графское Римской империи достоинство» императором Иосифом II. Граф Мусин-Пушкин был посланником в Лондоне и Стокгольме, дважды состоял в браке и ушёл в мир иной почти девяностолетним старцем, не оставив наследников. Титулованный вельможа приходился братом в одиннадцатом колене родному деду поэта Льву Александровичу Пушкину. Второй женой Мусина-Пушкина стала немка – графиня Шарлотта-Амалия-Изабелла Вартенслебен, после замужества наречённая Елизаветой Фёдоровной.
А.С. Мусин-Пушкин. Неизвестный художник 1770 г.
Её родная сестра, графиня Фредерика Элеонора, вышла замуж за генерал-майора Лотара-Франсуа-Жозефа Гацфельдта, представителя знатного немецкого рода. В 1784 году у супружеской четы родилась единственная дочь Мария-Анна-Луиза Гацфельдт, коя, повзрослев, соединилась узами брака с бароном Жозефом-Конрадом Дантесом. Она-то и стала матерью Жоржа Дантеса.
Дядя Дантеса, брат матери граф Гацфельдт, прусский посол в Париже, в своё время способствовал тому, чтобы его племянник отправился в далёкую северную державу.
…В феврале судьбоносного для России 1812‐го в Кольмаре, французском городке, огласил мир о своём появлении безгрешный ангелоподобный младенец, наречённый Жоржем-Шарлем. То был третий ребёнок и первый долгожданный сын в семье барона Жозефа Дантеса.
Пройдёт чуть более двадцати лет, и Жорж-Шарль Дантес, обворожительный молодой человек со светскими манерами, появится в Северной Пальмире. Первое упоминание о нём в дневнике Пушкина, по счастью ещё не знакомым с Дантесом: «Барон д’Антес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет».
Не зная русского языка, тем не менее в январе 1834 года Дантес был допущен к офицерскому экзамену и зачислен в Кавалергардский полк корнетом. Явная несправедливость! Потому-то и роптали русские офицеры.
Его сотоварищ Эммануил де Пина, французский монархист, в прошлом – паж короля Карла X, также принят Николаем I на военную службу. Правда, не в гвардию, а в армейский пехотный полк. Но уже в 1836‐м принуждён был подать в отставку и покинуть Россию по обвинению в краже… серебряных ложек.
Право, лучше бы уж Дантес украл ложки! Двое приезжих воришек – один украл столовое серебро, а другой – жизнь русского гения.
Но вернёмся ко времени, когда Дантес только начинал свою карьеру в России. Нидерландский посланник при русском дворе, сорокалетний холостяк барон Луи-Якоб-Теодор ван Геккерн де Беверваард, будет всячески покровительствовать молодому красавцу: поможет обрести ему светские связи, будет содействовать повышению по службе (в январе 1836‐го Жорж Дантес примерит новенький мундир поручика), а в мае усыновит его и даст свою фамилию. И это-то при живом отце «сироты» Дантеса, благополучно здравствующем во Франции!
В свете тогда ходили разные слухи: поговаривали, что Жорж Дантес – либо отпрыск королевской фамилии, либо побочный сын Геккерна, а, возможно, и родной сестры посланника. До сих пор не удалось установить, приходился ли Дантес родственником Луи Геккерну. Возможно, в каком-либо дальнем свойстве они и состояли. Пушкин, видимо, из-за ложных слухов назвал как-то Дантеса племянником барона. Ну, а то, что красавец Дантес и посланник-барон Геккерн состояли в порочной связи, секрета ни для кого не было…
В своих мемуарах Александра Арапова упоминает, что знакомство Дантеса с Геккерном случилось в одном немецком городке, где о заболевшем Дантесе проявил заботу барон Геккерн, который «с этой минуты уже не отходил более от него, проявляя заботливый уход самой нежной матери». Ну а позднее из «нежной матери» чудесным образом превратился для молодого красавца в не менее нежного «отца».
Барон Луи-Якоб-Теодор ван Геккерн. Неизвестный художник. 1830‐е гг. Из собрания Александра Савинова
Ухаживания молодого кавалергарда за Натали Пушкиной, «самой очаровательной женщиной Петербурга», всё более настойчивые, послужили причиной светских пересудов и кривотолков. Но они лишь разожгли честолюбивые мечты светского ловеласа.
Вдобавок ему льстили влюблённость Екатерины Гончаровой, её бесконечное обожание, чуть ли не граничившие с безумством. Впрочем, такая самоотверженность русской барышни была удобной, она, подобно ширме, скрывала истинные намерения француза от чужих любопытных глаз.
Хроника осени 1836‐го
Воскресить течение дней последней осени в жизни поэта (и последний русской осени для Екатерины!) не составляет труда, ведь даже самые незначительные события той поры запечатлены очевидцами – в письмах, дневниках, мемуарах.
15 (?) октября
Семейство Карамзиных с царскосельской дачи, где Софья Николаевна в сентябре отмечала день ангела, перебралось в столицу.
И недавняя именинница описывает петербургскую жизнь брату Андрею Карамзину: «Мы вернулись… возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром <Карамзиным>, Александрина – с Аркадием <Россетом>… и всё по-прежнему…»
17 октября
Дантес призывает «отца» и друга барона Геккерна помочь ему в любовных интригах: «Абсолютно необходимо, чтобы ты переговорил с нею, дабы мне окончательно знать, как быть». Возможно, на недавнем вечере у Карамзиных он пытался объясниться с Натали, но получил жёсткий отпор. Госпожа Пушкина, по его разумению, никак не должна заподозрить, что будущий разговор подстроен заранее; напротив, она должна поверить, «будто я таюсь от тебя и ты расспрашиваешь её лишь как отец, интересующийся делами сына…чтобы ты намекнул ей будто полагаешь, что бывают и более близкие отношения, чем существующие…Если бы ты сумел вдобавок припугнуть её и внушить, что…»
К сожалению, несколько слов далее Дантес тщательно вымарал. Но главное сказано – «припугнуть», дабы «предмет воздыханий» стал сговорчивей и согласился на интимную близость! Не занятно ли, что ровно через месяц после сего «страстного» послания Дантес будет помолвлен с Екатериной Гончаровой?!
Ну, а пока Дантес, не без советов «доброго отца», обдумывал попытку объяснения с Натали. Что вскоре и случится.
18 октября.
Пушкин с женой и свояченицами в гостях у Валуевых. «Вечером Мари (дочь князя Петра Вяземского. – Л.Ч.) устроила у себя чай, – пометит в дневнике Софья Карамзина, – были неизбежные Пушкины и Гончаровы…»
Какое удивительное найдено ей сравнение – «неизбежные»! Что больше в нём – иронии или констатации факта?! Да, они всегда вместе – Пушкин и три сестры.
2 ноября
Поистине злосчастный день в семейной хронике поэта, полный обмана, предательства, интриг.
Жорж Дантес, прибегнув к помощи приятельницы Идалии Полетики (она пригласила ничего не подозревавшую Наталию Николаевну к себе домой), Дантес устроил у неё свидание с женой поэта. Его домогательства были Наталией Николаевной отвергнуты, и Дантес пытался даже инсценировать попытку самоубийства из-за якобы неразделённой любви.
Встреча та, ловко подстроенная, положила начало так называемому ноябрьскому конфликту, который усилиями друзей Пушкина удалось погасить.
…Рыжеволосой красавице Идалии Полетике суждено было сыграть фатальную роль в истории пушкинской дуэли. Идалия считалась побочной дочерью графа Григория Александровича Строганова. В бытность свою русским посланником в Испании Григорий Строганов, женатый человек и отец семейства, пленился графиней-португалкой, привёз её в Россию, где вскоре и родилась Идалия. Однако Григорий Александрович не удочерил девочку, и ей пришлось жить в семье отца на положении воспитанницы. Её мать, графиня д'Эга, приняв православие и обвенчавшись с графом, на русский манер стала именоваться Юлией Павловной. Сам же граф Строганов состоял в родстве с семейством Гончаровых: он – двоюродный брат Наталии Ивановны, тёщи поэта. Следовательно, и его дочь Идалия, известная в обществе, «как очень умная женщина, но с весьма злым язычком», приходилась кузиной сёстрам Гончаровым.
Повзрослев, Идалия вышла замуж за ротмистра Кавалергардского полка Александра Полетика, однополчанина Жоржа Дантеса. Муж рыжеволосой красавицы, хоть и числился приятелем Дантеса, в дуэльной истории замешан не был. Да и от своей «деятельной» супруги Идалии отличался кротким нравом и добродушием.
В разыгрывавшейся драме болезненно самолюбивая Идалия поддерживала ловеласа-француза, всячески поощряя его ухаживания за Натали Пушкиной. По версии Петра Бартенева, поведение Идалии продиктовано местью: Александр Сергеевич якобы не внял некогда сердечным излияниям светской львицы. На протяжении всей своей долгой жизни (а прожила она восемьдесят три года) Идалия Григорьевна с необъяснимой ненавистью относилась ко всему, что было связано с именем Пушкина, к его посмертной славе. Зато Дантесу, убийце поэта, выказывала самые добрые чувства, состояла с ним и его супругой баронессой Катрин в дружеской переписке.
А до рокового выстрела на Чёрной речке Идалия находилась в добрых отношениях с кузиной Натали. Вот и в тот ненастный ноябрьский вечер Идалия пригласила жену поэта к себе, спешно покинув дом…
«Свидание» то исчислялось, по-видимому, минутами, но послужило причиной весьма долгих треволнений. Необычайно взволнованная «объяснением» Дантеса и самой встречей с ним, Натали тут же поехала к Вере Вяземской и обо всём откровенно рассказала княгине. Как ей быть, попавшей, словно птичка, в расставленные силки? А то, что «свидание» было хитроумной западней, сомнений у отчаявшейся Наталии Николаевны быть не могло. Мудрая княгиня дала ей добрый совет не говорить мужу о сём опасном происшествии, и сама обещала хранить молчание.
4 ноября
Утром в дом на набережной Мойки по городской почте Пушкину доставляют пресловутый «Диплом…», писанный по-французски: «Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного Великого Магистра Ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором Великого Магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».
Тяжёлый день для супругов. Натали без утайки рассказала мужу о происшествиях последних дней. Князь Пётр Вяземский знал о том в подробностях: «…Она раскрыла мужу всё поведение молодого и старого Геккернов по отношению к ней; последний старался склонить её изменить своему долгу и толкнуть её в пропасть. Пушкин был тронут её доверием, раскаянием, и встревожен опасностью, которая ей угрожала». Известны слова поэта, сказанные им в тот день: «Жена моя – ангел, никакое подозрение коснуться её не может».
Вызов обидчику послан.
5 ноября
Узнав о посланном мужем вызове Дантесу, Натали умоляет брата Ивана Гончарова срочно отправиться в Царское Село к Жуковскому. Только он, со своим умом, тактом и доброжелательностью, может предотвратить смертельный поединок.
Бесспорно, знали о случившемся сёстры Катенька и Саша: не могли не слышать они, живя под одной кровлей с семьёй Пушкиных, гневных восклицаний поэта, не могли не видеть и слёз бедной Таши. Думается, лишь Александра сумела найти нужные слова поддержки для опечаленных и удручённых супругов.
Коко вряд ли участвовала в семейных размолвках, она и сама нуждалась в утешении: свет в одночасье померк для неё. Будто не Пушкин, а она получила сей гнусный пасквиль. Но какая смертельная угроза нависла над милым Жоржем! Он, как всегда, безвинен, – в её душе найдутся для него тысячи слов оправдания.
Ей неведома скорая перемена в её жизни: Екатерина в полном отчаянии. «Моё счастье безвозвратно утеряно, – заверяет она Дмитрия в те ноябрьские дни, – я слишком хорошо уверена, что оно и я никогда не встретимся на этой многострадальной земле, и единственная милость, которую я прошу у Бога – это положить конец жизни столь малополезной, если не сказать больше, как моя. Счастье для всей моей семьи и смерть для меня – вот что мне нужно, вот о чём я беспрестанно умоляю Всевышнего».
5–6 ноября
В то время как убитая горем Екатерина Гончарова призывала к себе избавительницу-смерть, Дантес вместе с мнимым отцом обдумывал очередную подлость. Князь Пётр Вяземский, извещённый о той низости, не забудет поведать о ней миру: «Геккерны, старый и молодой, возымели дерзкое и подлое намерение попросить г-жу Пушкину написать молодому человеку (Дантесу) письмо, в котором она умоляла бы его не драться с мужем. Разумеется, она отвергла с негодованием это низкое предложение».
Знала ли о том Катя? Неизвестно. Быть может, и она просила сестру спасти «дорогого» Жоржа, пусть даже ценой чести самой Таши и её мужа?!
7 ноября
Василий Жуковский предпринял «челночную дипломатию», дабы уладить конфликт. От флигеля Зимнего дворца, от фрейлины Екатерины Загряжской карета мчит его к дому голландского посланника Геккерна, где последний объявляет Жуковскому, что сын его Жорж Дантес давно пылает любовью к мадемуазель Катрин. И как только Пушкин отзовёт свой вызов, влюблённый Жорж немедленно предложит руку и сердце избраннице. Немало удивлённый Василий Андреевич записывает в дневнике: «Незнание совершенное прежде бывшего. Открытия Геккерна. О любви сына к Катерине… Открытие о родстве; о предполагаемой свадьбе. – Моё слово. – Мысль всё остановить».
П.А. Вяземский. Художник П.Ф. Соколов. 1824 г.
Так вот когда впервые прозвучало заветное для Катеньки слово: «свадьба»! Но она живёт ещё в счастливом неведении.
Карета Жуковского несётся к дому на набережной Мойки. Василий Андреевич приносит Пушкину нежданную новость и становится свидетелем вспышки ярости своего друга. Он в гневе от явной подлости посланника. «Его бешенство» – запишет верный Василий Андреевич.
Вечером того же субботнего дня Жуковский – в гостях у Виельгорских. Оттуда Пушкину летит записка, где Василий Андреевич заклинает поэта остановить смертельный поединок: «Но ради Бога, одумайся! Дай мне счастье избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления».
Следующим днём, в воскресенье, Жуковский вновь у Екатерины Ивановны Загряжской. В покоях кавалерственной дамы он встречается с бароном-посланником, который заверяет его о твёрдости намерений сына Жоржа жениться на мадемуазель Гончаровой. И вновь Василий Андреевич приказывает кучеру править по знакомому адресу – в дом на Мойке. Лаконична его дневниковая запись: «Геккерн у Загряжской. Я у Пушкина. Большое спокойствие».
На сей раз гнев и раздражение поэта сменились усталостью.
10 ноября
Откровенный разговор Пушкина с Александрой Гончаровой, он поверяет ей свои опасения: ведь плут Дантес делает предложение Екатерине с потаённой целью – избежать дуэли, а потом с лёгкостью отзовёт своё слово. Бедная невеста будет «ославлена» в обществе, да так, что позор её падет и на всех сестёр. В их числе и на замужнюю Натали!
15 ноября
Натали Пушкина приглашена на придворный бал, первый в считавшемся уже зимнем сезоне. Она является на нём без мужа, поэт в трауре по матери, Надежде Осиповне, скончавшейся в марте. Вероятно, Натали сопутствуют сёстры. Фрейлина Екатерина Гончарова обязана явиться во дворец по долгу службы, и конечно же, она – в числе придворных дам, сопровождавших императрицу. Но, увы, никем не замечена.
Зато не стихают восторги, обращённые к её младшей сестре. «Пушкина казалась прекрасной волшебницей в своём белом с чёрным платье. – Но не было той сладостной поэзии, что на Елагином», – графиня Софья Бобринская не скрывает восхищения в письме к императрице Александре Фёдоровне.
16 ноября
Пушкин и три сестры на праздничном обеде у Карамзиных, где поднимают бокалы по случаю дня рождения Екатерины Андреевны. За столом Пушкин чуть слышно шепчет графу Соллогубу: «Ступайте завтра к д'Аршиаку. Условьтесь с ним только насчёт материальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше». И после тех слов ведёт непринуждённую светскую беседу, шутит как ни в чём не бывало с хозяйкой-именинницей.
Но ещё утром Пушкин принял виконта Огюста д'Аршиака, атташе французского посольства в Петербурге, доставившего ему письмо от Дантеса. Реакция поэта известна благодаря ёмкой и эмоциональной записи Василия Жуковского: «Письмо Дантеса к Пушкину и его бешенство. Снова дуэль…»
Поздно вечером на рауте у графской четы Фикельмонов. Пушкин с женой и Екатериной Гончаровой. Ему нужно встретиться и переговорить с виконтом д'Аршиаком, секундантом противника, и самим Дантесом относительно условий поединка.
От бывшей среди гостей графини Софьи Бобринской, пристально наблюдавшей за Катрин, не ускользнуло ничего: «Под сенью мансарды Зимнего дворца тётушка плачет, делая приготовления к свадьбе. Среди глубокого траура по Карлу X видно одно лишь белое платье, и это непорочное одеяние невесты кажется обманом! Во всяком случае, её вуаль прячет слёзы, которых хватило бы, чтобы заполнить Балтийское море».
Катрин, возомнившая себя уже невестой, явилась на раут в белоснежном платье, выделявшемся на фоне траурных чёрных одежд – при дворе был объявлен траур. Её наряд выглядел крайне нелепо и неуместно, – поистине, смотрелась она «белой вороной». И слишком уж нежно ворковала с Дантесом, привлекая любопытствующие взгляды гостей. Пушкин, явно раздражённый её поведением, по замечанию очевидца, «запретил Катерине Николаевне говорить с Дантесом и… самому Дантесу сказал несколько более чем грубых слов». После чего счёл нужным покинуть раут вместе с женой и Екатериной, явно не желавшей расставаться с ненаглядным Жоржем.
Пушкин, как глава семьи, имел полное право сделать замечание беззаботной Коко, ведь дуэльная история не закончена. Да и она пока прилюдно не объявлена невестой, а от интригана-Дантеса всего можно ожидать. Что тогда будет с его несчастной, потерявшей от любви голову свояченицей?!
17 ноября
Чрезвычайно насыщенный событиями день, а для Екатерины – судьбоносный.
Утром граф Владимир Соллогуб слышит от Дантеса неожиданное признание: да, он намерен жениться на барышне Катрин Гончаровой и не сделал то ранее лишь потому, что барон Геккерн (в разговоре он именует его «стариком») не давал своего «отцовского» благословения. Но наконец-то оно получено, и вопрос о будущей его свадьбе с Катрин решён! Чрезвычайно удивлённый тем признанием Соллогуб тотчас передаёт свой разговор с Дантесом Пушкину.
События продолжают развиваться по своим непреложным законам: Соллогуб едет во французское посольство на встречу с секундантом Дантеса и вместе обсуждают условия поединка. Итак, решено: дуэль состоится 21 ноября в 8 часов на Парголовской дороге; стреляться противники будут в десяти шагах.
Об условиях дуэли граф сообщает Пушкину. В том же послании удостоверяет, что Жорж Дантес «окончательно решил объявить свои намерения относительно женитьбы», однако, весьма опасается, что в свете его свадьба будет расценена как уклонение от поединка. Посему и просит Пушкина словесно подтвердить, что он не станет приписывать «его брака соображениям, недостойным благородного человека…».
Но пока письмо к Пушкину не доставлено, он, не теряя времени, встречается с Климентием Россетом и просит доброго знакомца быть секундантом в ожидаемой дуэли.
Удивительно живой рассказ братьев Климентия и Аркадия Россетов, по счастью, записанный Бартеневым: «Осенью 1836 года Пушкин пришёл к Клементию Осиповичу Россету и, сказав, что вызвал на дуэль Дантеса, просил его быть секундантом. Тот отказывался, говоря, что дело секундантов вначале стараться о примирении противников, а он этого не может сделать, потому что не терпит Дантеса, и будет рад, если Пушкин избавит от него петербургское общество; потом он недостаточно хорошо пишет по-французски, чтобы вести переписку, которая в этом случае должна быть ведена крайне осмотрительно; но быть секундантом на самом месте поединка, когда уже всё будет условлено, Россет был готов. После этого разговора Пушкин повёл его прямо к себе обедать. За столом подали Пушкину письмо. Прочитав его, он обратился к старшей своей свояченице Екатерине Николаевне: “Поздравляю, вы невеста; Дантес просит вашей руки”. Та бросила салфетку и побежала к себе.
Наталия Николаевна за нею. “Каков!” – сказал Пушкин Россету про Дантеса».
Восклицание поэта будто повисло в воздухе и явно не окончено. Верно, оно должно бы прозвучать так: «Каков подлец!» Но для братьев Россет смысл сказанного очевиден…
Известен полный благородства и достоинства ответ Пушкина графу Соллогубу: «Я вызвал г-на Ж. Геккерна на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как не имевший места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о своём намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека».
Участь Екатерины решена, и своим счастьем она всецело обязана Пушкину! Но вряд ли то чувство владело тогда её сердцем.
Примерно в шесть вечера (день тот известен если не по минутам, то по часам!) секунданты вскрыли пушкинское письмо. Вердикт ими вынесен: конфликт прекращён, дуэли не будет! Радостную весть тотчас сообщили новоявленному жениху, который в порыве благодарности воскликнул: «Я надеюсь, что мы будем видаться, как братья!»
«Мы» в его возгласе значило: я и Пушкин. Так и хочется повторить вслед за поэтом: «Каков!» Да и слова о братьях в устах Дантеса обретают ныне иной смысл. Уж не он ли тогда библейский Каин?!
Гений тотчас прозрел фальшь, его ответ твёрд: «Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может».
Известны довольно откровенные записки князя Александра Трубецкого:
«За Дантесом водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодёжи, кроме одной, о которой мы, впрочем, узнали гораздо позже. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним… <…> Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль… Манера Дантеса просто оскорбляла Пушкина, и он не раз высказывал желание отделаться от его посещений». И здесь князю можно верить, ведь он отнюдь не числил себя приятелем поэта.
После всех объяснений, случившихся тем осенним днём, Пушкин призвал свояченицу Коко и объявил ей, что отныне она – невеста.
А тем временем «папаша» с «сыном»-женихом спешат нанести визит в Зимний дворец, статс-даме Екатерине Ивановне Загряжской. Там, в её покоях, в самых учтивых выражениях от имени «сына» и с его согласия барон Геккерн объявляет о предложении руки и сердца мадемуазель Катрин Гончаровой. В тот же день тётушка пишет Жуковскому, что «жених и его почтенный батюшка» побывали у неё и что приехавший в Петербург старший брат Дмитрий Гончаров передал им благословение и согласие родителей невесты. Екатерина Ивановна тепло благодарит Жуковского за все его хлопоты в столь тревожное время, увенчав послание сакраментальным возгласом: «Итак, все концы в воду!»
То замечание породило множество толкований, и самое частое из них – барышня Гончарова была уже… не барышней, более того, она, не замужняя, ждала ребёнка от Дантеса, – страшное несчастье по тем временам и несмываемый позор!
Что имела в виду тётушка, посвящённая во все сердечные дела племянницы Катерины, говоря о концах некоего тайного происшествия, отныне надёжно спрятанных? Ведь то известное присловье не произносится по пустякам. Стоит вспомнить, что звучит оно у Пушкина в «Дубровском» и при весьма серьёзных, даже трагических обстоятельствах:
«Владимир узнал Архипа-кузнеца. “Зачем ты здесь?” – спросил он. “Ах, Владимир Андреевич, это вы, – отвечал Архип пошепту, – господь помилуй и спаси! хорошо, что вы шли со свечою!” Владимир глядел на него с изумлением. “Что ты здесь притаился?” – спросил он кузнеца. “Я хотел… я пришёл… было проведать, все ли дома”, – тихо отвечал Архип запинаясь. “А зачем с тобою топор?” – “Топор-то зачем? Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные такие, вишь, – озорники того и гляди… <…> Эк они храпят, окаянные; всех бы разом, так и концы в воду”».
«Спрятать концы в воду» означает скрыть нежелательные и опасные следы. Фразеологизм сей, по уверению филологов, обладает неделимым смыслом и извлекается из памяти именно в таком завершённом виде. Да и о столь радостном событии, как свадьба, подобных слов не говорится…
