Лариса Джейкман
Юдоль женская
Первая мировая война
Всё, что случилось в последующие несколько лет, стало лишь началом той долгой и трудной жизни, которая была полна лишений и трагедий. Люди, пережившие эту войну и последующие за ней революции и битвы за лучшую, свободную жизнь, были как раз лишены этой самой свободы и простого человеческого счастья.
Они были зажаты в тиски неустанной борьбы за выживание, ужаса потери родных и близких и до самой середины века не могли оправиться от душевных ран, лишений и страха за жизнь своих детей.
В июле 1914 года была объявлена мобилизация. Грянула Первая мировая война. Павел Шевченко ушёл на войну в составе одного из астраханских казачьих войск и был направлен на Западный фронт. Раиса Матвеевна с дочкой Лёлей остались одни, а вскоре Раиса окончательно убедилась в том, что она вновь в положении. Это одновременно и обрадовало, и расстроило её.
Шёл уже третий месяц её беременности, но муж ничего не знал перед уходом, а как теперь сообщишь? Да и большой уверенности в том, что ребёнка удастся сохранить, не было. Тяжёлое положение и мрачное состояние духа, страх потерять мужа на войне и переживания за маленькую дочь оставляли мало надежд на то, что она выносит дитя.
Вскоре в их дом подселили беженцев, наплыв которых в Астрахань был так велик, что приходилось расселять их в частные дома. Еврейская семья в составе трёх человек прожила в доме Шевченко довольно долго. Но вместе им всем оказалось полегче переносить трудности военного быта. Обе семьи совместно питались и приглядывали за детьми, Лёлей и Витей, который был на год старше. Раиса и Регина работали в рыболовецкой артели на разделке рыбы. Трудились женщины посменно, так что одна была на работе, другая дома, на хозяйстве.
Муж Регины, Осип Моисеевич, был человеком пожилым и болезненным, поэтому невоеннообязанным. Самой Регине тоже было за пятьдесят, а маленький Виктор был их приёмный сын, а точнее племянник, сирота, оставшийся после смерти родителей: сестры Регины и её мужа.
Так и жили впятером, кое-как концы с концами сводили. Но зато Осип Моисеевич был врачом, и он как мог помогал Раисе в её затруднительном положении. У него имелся рыбий жир в бутылках, который пожилой человек принимал сам и давал его Раечке, по столовой ложке каждый день. Она морщилась, пила с неохотой, но он говорил ей:
– Пей, дочка. Тебе надобно ребёночка сохранить, а тут целый кладезь витаминов.
Заедали противный рыбий жир кусочком солёного огурца, и это кое-как спасало Раю от тошноты. Но зато женщина почувствовала, что у неё появились силы, а вскоре из артели её убрали, точнее перевели на лёгкий труд – в контору учётчицей.
Раечка мечтала сообщить мужу на фронт об ожидаемом прибавлении семейства, придумывала слова, какими она расскажет ему о ребёнке, но писать ему на фронт в первые месяцы войны было бесполезно. Полевая почта работала плохо, а его полк передислоцировался часто, и постоянного адреса не имелось.
От Павла письма приходили крайне редко, были они скупые и короткие:
«Не поминайте меня лихом. Я жив, здоров. Ранен был, но не сильно. Из госпиталя сразу опять на фронт. Воюем. Лёля пусть учится, не забывает грамоту. Вот я вернусь, когда врага разгромим, и в школу её отдам. А ты, Раёнка, держись. Скоро свидимся».
Раечка плакала от переживаний и от радости, стала в церковь чаще ходить, свечки за мужа ставила и всё молилась, чтобы Бог его спас и сохранил.
Зима в конце 1914 года выдалась ветреная, с морозами трескучими, вьюгами да снежными заносами. Раечка совсем перестала выходить на улицу, срок родов подходил, опасалась она и заболеть простудой, и упасть на скользком промёрзшем снегу. Женщина всё больше отлёживалась в постели, а маленькая Лёля ухаживала за мамой. Она уже знала, что совсем скоро у неё родится братик или сестричка, и всё расспрашивала как да что.
Осип Моисеевич долго беседовал с девчушкой, читал ей сказки и детские рассказы и, как врач, объяснял, как ухаживать за грудным младенцем, когда он появится на свет.
* * *
Маленькая Ниночка родилась в самом конце января 1915 года. Регина привезла Раису из больницы и на первых порах помогала ей как могла. Из старых простыней нашили пелёнок и распашонок, очень много детского осталось ещё от Лёли, всё пошло в ход, всё пригодилось.
Труднее всего было с дровами, их пришлось доставать неимоверными усилиями, но дом всегда был протоплен, и дети не мёрзли. Лёля с Виктором называли Ниночку сестрёнкой, а болезненный Осип Моисеевич звал её внучкой. Он всё так же хворал, был немощен, помогать по хозяйству не мог, но зато осматривал малышку, давал советы молодой маме по уходу и приглядывал за дитём во время сна, когда все были заняты делами.
Ближе к концу войны поселенцы съехали, их переправили в другое место, куда неизвестно. Расставались со слезами и, скорее всего, навсегда.
Раечка осталась одна с двумя маленькими детьми и поначалу испугалась: как она будет справляться, как детей поднимать? Но у страха глаза велики, как говорят. Глаза боятся, а руки делают. Пришлось хрупкой, измождённой женщине всё взвалить на свои плечи и вести хозяйство. А иначе никак.
Прошло с полгода, и жизнь начала понемногу налаживаться, но вот письма от мужа перестали приходить совсем. Сколько горьких слёз пролила бедная женщина, сколько ночей недоспала в страхе и тревоге за его жизнь. Ей казалось, что она его никогда больше не увидит, Раечка боялась даже представить себе, каких страхов и лишений натерпелся он на фронте.
А Павел воевал, как и подобает русскому солдату. И в атаках участвовал, и крепости защищать приходилось, и в землянках ночи напролёт мёрзли и мокли русские солдаты, и окопы рыли в мёрзлой земле. Но до последнего он держался стойко, несмотря на свои ранения.
Но самое страшное испытание ждало участников боевых действий в середине 1915 года, когда немцы стали активно применять химическое оружие. Безжалостно использовали и хлор, и так называемый горчичный газ, и позднее иприт. Германская артиллерия обстреливала противника очень необычными снарядами, которые разрывались совсем тихо, но выпускали клубы отравляющих веществ, которые парализовали людей в считанные часы.
Последствия таких атак были самыми пагубными, так как газ поражал глаза, кожу, внутренние органы и особенно, конечно, лёгкие. Не избежал этой участи и Павел. Он надышался в одном из боёв, и сначала даже не понял, какой вред ему нанёс желтоватый вонючий газ.
Глаза зачесались и покраснели через пару часов, а позже его начал душить кашель такой силы, что буквально парализовал голосовые связки. Павла и его товарищей, которые подверглись газовой атаке, разместили в полевом госпитале, и на первый раз, казалось, всё обошлось.
Но это было не так. Во-первых, и атаки повторялись, а во-вторых, это не могло не сказаться отрицательно на общем состоянии организма: Павла мучил часто повторяющийся бронхит. Мужчина кашлял так, что порой казалось, что он задыхается.
По возвращении домой в конце 1916 года он совсем почти обессилел, был немощным и таким худым, что Раиса испугалась, встретив его на железнодорожной станции. Он кое-как, с палочкой доковылял до дома и без сил рухнул на кровать.
Даже повзрослевшая Лёля его не узнала. Она вошла в комнату, посмотрела на лежащего на кровати мужчину, затем вышла и спросила:
– Мама, а где же папа?
Раечка заплакала, тихо приобняла дочку и сказала:
– Ничего. Главное, что вернулся. А я-то его выхожу. С войны, доченька, здоровыми не возвращаются. Но мы папку дождались, и слава Богу.
Когда Павел немного пришёл в себя, он вдруг подозвал Раису, усадил рядом с собой и спросил:
– Так дочку или сына ты мне родила? Чего молчишь-то?
Раечка растерялась. Она всё же послала ему на фронт письмо с известием, что она в положении, о котором узнала сразу же, как он ушёл на фронт. Но ответа на это письмо не поступило, и Раиса решила, что оно затерялось. Оказалось, что Павел всё же получил его каким-то чудом и даже написал ответ, но отправить не успел, ушёл в атаку и письмо ответное потерял.
Молодая женщина приобняла мужа, быстро встала и пошла за Ниночкой.
– Вот, смотри, папка. Нам уже почти два годика, – сказала она и поднесла дочку поближе к отцу.
Тут и Лёля подбежала, вся семья собралась вместе, и плакали, и смеялись на радостях, а маленькая Нина так и уснула на руках у матери, отец не в силах был её взять.
* * *
Павел поправлялся медленно, как будто с неохотой. Он не раз говорил, что война все жизненные соки из него выжала.
– Таких страстей мы навидались на этих фронтах, что и не рассказать, – говорил он жене, но в подробности её не посвящал.
С дочкой о войне не беседовал, а к осени всё же нашёл в себе силы подняться, чтобы отыскать Лёле школу. Её отдали в местную церковно-приходскую, не самую лучшую, но от дома недалеко, сама могла бегать.
– Учись прилежно. Учителей слушай внимательно и читай побольше, – напутствовал её отец, и девочка послушно кивала в ответ.
Училась она хорошо, пока была девчушкой, всё ей было интересно: и про природу, и про климат, и про небо и звёзды. Как-то она спросила отца:
– А как всё это устроено? Как Бог создал весь мир, нашу землю, звёзды в небе? Разве одному это всё под силу? И какой Он, этот Бог? Как человек, только большой очень? Его кто-нибудь видел?
– Это всё тебе надо у учителей расспрашивать, – ответил Павел. – А я тебе так скажу: нет никакого Бога. А если бы Он был, разве допустил бы войны на земле да кровопролитие? Разве Он позволил бы людям убивать себе подобных да газом их до смерти травить?
– Да ты что такое ребёнку говоришь? – спросила вошедшая Раечка. – Тебя вот Бог спас, сколько я за тебя молилась, и Он услышал мои молитвы. Не слушай его, дочка. Он нездоров и поэтому такой сердитый. Иди учи уроки. Своей головой надо жить. А что не совсем понятно, у учителей расспроси. Они тебе всё расскажут.
Этот разговор надолго запал Лёле в душу. Она стала часто задумываться над тем, есть ли Бог, какой Он и где находится. Не верилось ей в то, что это человек в небесах, живущий за облаками, как им в школе рассказывали. Но ни с отцом, ни с матерью она больше эту тему не обсуждала. Ей хотелось самой всё понять и во всём разобраться.
После революции
Наверное, ни к одной стране судьба не была так жестока, как к многострадальной России. Пока шла Первая мировая война, все с напряжением ждали её окончания. Народ бедствовал и не понимал, зачем и почему русские вступили в Антанту, зачем отправили на смертный бой сотни, в общем-то, безоружных молодых мужчин, которые тысячами гибли в кровопролитных боях.
Конечно, была у русских и своя правда. Русский солдат – это воин, который воюет до конца, до последнего вздоха. В этой войне русскому солдату удалось продемонстрировать мощь и силу, чтобы враждебно настроенные народы знали, с кем имеют дело.
Погибло и пропало много русских солдат и офицеров, около десяти миллионов. Большая часть из них осталась лежать в сырой земле после чудовищных кровопролитных боёв, многие были захвачены в плен или пропали без вести, а те, кто выжили и вернулись домой, были практически инвалидами всю оставшуюся жизнь.
Нет, мы не выиграли в этой войне. И заключённый с Германией Брестский мир до сих пор вызывает кучу вопросов и недоумение. Возможно, это был единственный выход из войны, но он обернулся потерей огромных территорий России. Этот мир заключали уже большевики в 1918 году, а до этого, в 1917-м, Россию потрясло ещё две революции, Февральская, повлекшая за собой свержение царского режима, и, наконец, Октябрьская с установлением советской власти в стране.
На фоне революционных перемен в Астрахани, как и во многих других городах, развернулась борьба за власть. Меньшевики были ещё в силе, они не желали сдавать позиции. В то же время большевистская партия настаивала на том, чтобы в губернии признавалась только власть Советов. Такое противоборство неминуемо привело к столкновению, и в Астрахани вспыхнула гражданская война.
Бои продлились всего две недели, но в результате власть в губернии взяли в свои руки большевики. 27 января 1918 года, прямо в день рождения Ниночки, которой уже исполнилось три года, первый губернский съезд Советов провозгласил Советскую власть в городе Астрахани.
Начиналась новая жизнь, но было тяжело. Нехватка продовольствия, медикаментов, топлива и других жизненно необходимых товаров хоть и не приводила население к панике, но всё же рождала недовольство и неудовлетворение среди городского населения. А в сёлах было ещё сложнее: отменили частную собственность на землю, развернулись работы по государственному распределению земли.
Семья Шевченко, как и многие другие, начала бедствовать. Винную лавку они давно потеряли, да Павел работать и не мог: его здоровье было окончательно подорвано. Раиса тоже лишь слегка подрабатывала, где могла, а дом, хозяйство и маленькая Нина были на Лёле. Ей уже исполнилось десять лет, и она считала себя взрослой помощницей маме и больному отцу.
Так, в страданиях и лишениях, прошло долгих четыре года. За это время Лёля вернулась в школу, Ниночка подросла и вместе со старшей сестрой стала хозяюшкой в доме, а Рае неожиданно подвернулась работа.
* * *
В апреле 1922 года в Астрахани восстановилось движение трамвая, которое было приостановлено в связи с военными действиями. Понадобились новые кадры: вагоновожатые, билетёры, контролёры. Были организованы курсы по подготовке этих кадров, и Раиса воспрянула духом. Не прошло и трёх месяцев, как она стала водить трамвай по Большой Демидовской улице через Земляной мост и Соборную улицу. Это была одна из главных, центральных линий, и молодая женщина с гордостью рассказывала дома, как ей всё-таки повезло и с работой, и с деньгами. Теперь у неё появился регулярный заработок, и им больше не придётся сводить концы с концами.
Но в доме по-прежнему было тяжело. Здоровье Павла не улучшалось и последние пару лет особенно пошло на спад. Ночами его сотрясал душераздирающий кашель до крови и до рвоты. Прослушивались явные хрипы в лёгких. Он почти не вставал, а когда поднимался с постели, то передвигался с большим трудом.
Доктора разводили руками, помочь ничем не могли, иногда лишь облегчая страдания всякими порошками да уколами.
– Ему здесь не климат, – говорил один из врачей, давно наблюдавший больного мужчину. – Вам бы к морю его вывезти жить, или уж в леса, в среднюю полосу. Там и попрохладнее, и воздух поздоровее.
Но переезд куда бы то ни было представлялся Раисе совершенно невозможным с больным мужем и двумя дочерьми. Так и продолжалась бы их горестная жизнь, если бы не случай.
В то утро Раиса вышла на работу очень рано, на улице было морозно, темно и скользко идти по гололёду. Шёл уже март, пора бы весне вступить в свои права, но зима в этот год отступала неохотно. Было зябко и ветрено, сухой колючий снег неприятно покалывал лицо, и женщина спешила скорее добраться до депо, сесть в трамвай и согреться.
Всё шло как обычно, и ничто не предвещало беды. Вагон плавно заскользил по рельсам, с лязганьем подпрыгивая на стыках. Народ спешил, суетился, заскакивал в трамвай на ходу и спрыгивал на поворотах, когда он замедлял ход. И вдруг Рая почувствовала неладное, вернее заметила впереди прямо на рельсах большую наледь, как будто кто-то специально ведро воды на целый сугроб вылил, и тот замёрз причудливым бугром.
Размышлять было некогда, нужно было тормозить, но на скользких обледеневших рельсах это оказалось почти бесполезным занятием. Со скрипом и почти не сбавив скорость, вагон приближался к опасному месту, и оставалось только надеяться на чудо, что мощная железная машина раскрошит ледяную глыбу и пройдёт вперёд. Но не тут-то было.
Трамвай на тормозах почти юзом врезался в ледяной ком, который, возможно, и раскрошился от удара, но его куски как скользкое инородное тело попали под узкие колёса и сделали всю эту махину шаткой и неустойчивой.
Вагон сошёл с рельсов, накренился и завалился на стоящее сбоку дерево, которое спасло его от опрокидывания на землю.
Раздался крик, и поднялась паника. Народ стал выскакивать из трамвая, давя и толкая друг друга. Раиса упала со своего сиденья, очень больно ударилась головой о металлический поручень и никак не могла подняться на ноги, оказавшись в скрюченной и неудобной позе.
Ей помогли двое мужчин, кое-как проникнув в кабину и освободив Раечку, зажатую в узком пространстве. Из губы у неё сочилась кровь, бровь была тоже разбита, и сильно болело плечо, на которое пришлась вся тяжесть тела при падении навзничь.
Разбирательства о причине аварии шли довольно долго. Виновных не нашли, да и не искали. Как доказать, что кто-то специально лил воду на рельсы для образования ледяного затора? Свидетелей не нашлось, и злоумышленники, если они и были, удачно избежали наказания.
В аварии никто, слава Богу, не погиб. Были сильные ушибы, переломы и один сердечный приступ как последствие испуга, но серьёзных жертв не было, и суда удалось избежать.
После этой трагедии не могло быть и речи о том, что Раиса вернётся на прежнюю работу. Страх и неуверенность так крепко овладели её сознанием, что она даже и думать о вождении трамвая не могла. Да и в депо ей прямо намекнули на то, что с этой работой придётся расстаться.
– Ты не горюй, Раёнка, – сказал ей Павел, – всё к лучшему. Я вот тут подумал, может, в Саратовскую губернию подадимся? Там ведь у меня сестра живёт, молодая бабёнка. Дом у неё крепкий, от мужа остался, и прямо у самого леса.
Раечка знала сестру мужа Наталью, которая была лет на пять моложе его, они встречались пару раз, на похоронах их родителей. Ещё ей сразу же вспомнились советы доктора, который говорил, что лесной климат сможет облегчить самочувствие Павла, и она призадумалась.
Терять больше было нечего: работы нет, заработков тоже. Приближалось лето, и астраханская сухая жара снова будет доводить её несчастного мужа до обмороков.
«Уже шесть лет он мучится, бедолага. Надо что-то решать, отъезд в Саратов – это наша последняя надежда», – рассудила Раиса, и семья потихоньку стала готовиться к переезду.
Собрали всё необходимое, в основном одежду да обувь, всё, что было, увязали в большие узлы. Брать пришлось и летнее, и зимнее. Сколько придётся там пробыть, они и не гадали.
Так, со всем скарбом, семья погрузилась на пароход, и вверх по Волге-матушке поплыли до Саратова. Павел как будто даже оживился. В глазах появился блеск, он сам взошёл на пароход и спустился в трюм, где они выкупили четыре места, и там уже буквально рухнул на лавку. Раиса с девочками примостились в самом углу, дав ему возможность разместиться почти лёжа.
Кое-как добрались до места. Павел часто кашлял, почти не спал, Раиса поила его водой и чаем, кормила хлебом и кашей на воде, которую припасла с собой в дорогу. Было видно, что ему тяжело, но он держался, не стонал и не жаловался. Лёля с Ниной вели себя тихо, часто дремали, положив головки к маме на колени, так и доехали.
В Саратове Рае пришлось искать подводу, которая довезла бы их до деревни, но ей повезло. Добрые люди подсказали, что в ту сторону как раз едет новенький грузовик с большим кузовом, наполовину пустой. И даже к шофёру её отвели. Он попутчиков взял, но забеспокоился за Павла: очень уж неважно тот выглядел.
– А ты его в кабину с собой посади, а то в кузов-то он не залезет, боюсь. А мы уж с дочками туда заберёмся.
Так и добрались до деревни, по ухабистой дороге, с тряской и грохотом пустых молочных бидонов в кузове, но зато засветло. Наталья встретила гостей с распростёртыми объятиями, запричитала, заохала. Брата она сразу признала, несмотря на его измождённый вид. Поздоровалась с Раей, Лёлей и Ниной, расцеловала всех, расплакалась и позвала в избу:
– Проходите, гости дорогие, располагайтеся. Я сейчас самовар поставлю да на стол соберу. Павлуша, а ты приляг вот на топчан покуда. Потом я вам всем постели справлю.
Почти всю ночь женщины не спали и всё рассказывали о своём житье-бытье. Муж Натальи Кондрат с первой мировой так и не вернулся.
– А я всё жду его, не поверишь. Как тяжко на душе, но, думаю, может, он в плен попал, может, память отшибло. Такое, говорят, бывает при ранениях в голову-то.
– А похоронную ты не получала? – осторожно спросила Раиса.
– Да нет. Вот и не верю. Я и в Саратов ездила, запросы делала. Сообщили мне, что без вести пропал, а это ведь, может, и живой. На каторге у немцев али ещё где.
Но Раиса её чаяний не разделяла. «За столько-то лет уж всяко объявился бы либо весточку прислал. А ежели память потерял, то всё равно что и помер», – думала она про себя, но Наталье таких слов не говорила. Пусть надеется.
– А Павлушу надо выходить. Он ведь какой крепкий мужик был у нас. Когда мы в Астрахани-то жили, он на моих глазах рос да мужал. А потом я за Кондрата замуж вышла, сюда переехала, с тех пор мы редко встречались. А теперь он вон какой, в тень превратился. Проклятая война, скольких мужиков покалечила!
Раечка сокрушённо качала головой, что тут скажешь? Уж сколько она испереживалась да намучилась с больным мужем, никому ведь не понять. Это надо на своих плечах вынести.
– Да, надо выходить. Доктора посоветовали или на море, или в леса его свезти, где воздух почище да поздоровее. А куда на море? На Каспий? А к кому там? Мы никого не знаем, да и не обжито там, говорят. А коли ему доктор понадобится? Куда бежать? Вот мы и решили к вам, к родне. Это Павлуша захотел, поедем, говорит, к сестре Наталье, в среднюю полосу.
Раечка поведала золовке о своих страданиях, о работе, об аварии, обо всех семейных заботах и трудностях. Наталья сочувственно кивала и сказала наконец:
– Ну и правильно. Кроме родных, никто не поможет. Как-нибудь сдюжим. Я одна осталась, по Кондратию горюю. С вами-то и мне поживей будет.
