Лайла Сэйдж
Ранчо горячих свиданий
7. Ада
Иногда мне кажется, что у вселенной на редкость странное и нездоровое чувство юмора.
Оказывается, Уэстон Райдер – вовсе не пожилой, потрепанный жизнью скотовод. Это молодой ковбой – красивый, сексуальный и, кажется, добрый.
Ковбой, с которым я вчера целовалась.
Впрочем, «целовалась» – еще мягко сказано! Особенно если вспомнить, как он прижал меня к стене, как пригвоздил мои руки над головой, как вжался в меня всем телом…
Что ж, осталось только вспоминать, потому что больше это не повторится.
Мало того, что я на него работаю – еще и жить буду под его крышей! Он не только меня нанял…
О господи!
Я тискалась в баре со своим начальником.
Это и само по себе никуда не годится. Но совсем худо стало, когда я сообразила, что, сама того не зная, поставила себя в уязвимое положение перед мужчиной. Опять.
Да сколько ж можно?
Когда я усвою, что у дурацких решений бывают последствия?!
А следующие четыре месяца мне предстоит работать с этим человеком бок о бок. Мы уже ближе некуда – прямо сейчас я еду на пассажирском сиденье его двухместного джипа, накрыв плечи его огромной курткой.
В апреле в Вайоминге оказалось намного холоднее, чем я рассчитывала. Хотела улыбаться и терпеть, пока не прикуплю себе какой-нибудь теплый свитер – но Уэстон, добрый ковбой, перед выходом из дома захватил из шкафа куртку и вручил мне. Сказал, не хочет, чтобы я замерзла.
Что ж, в его куртке замерзнуть мне точно не грозит! Она не только теплая – от нее исходит кедровый мужской запах, который хочется сохранить и увезти с собой. Уэстон (он уже несколько раз просил называть его «Уэст», но для меня это слишком фамильярно) предложил доставить меня на место работы, а по дороге устроил импровизированную экскурсию по «Ребел блю».
Сейчас это сказочное место поражало меня еще сильнее, чем по дороге к Большому дому.
– Дом, где мы будем работать, – прежнее жилище нашей семьи, – объяснял Уэстон. – Там вырос папа. А новый Большой дом он выстроил сам и переехал туда вскоре после того, как женился на маме.
Этот урок истории пришелся кстати: я люблю узнавать побольше о бывших владельцах и обитателях мест, над которыми работаю. И стараюсь создать нечто такое, что им бы понравилось.
– Эта часть ранчо самая старая: здесь больше всего построек, видевших зарождение нашего семейного дела. К востоку отсюда наша конюшня, к западу – дома работников и конюшни для рабочих лошадей.
– А много народу на вас работает? – спросила я. В самом деле, интересно, сколько людей нужно, чтобы управиться с такой огромной территорией?
– Человек сорок. Иногда больше, иногда меньше – зависит от времени года. Впрочем, мы расширяемся, так что через год, возможно, будет больше, чем сейчас. Особенно если откроем гостевое ранчо. Как минимум, понадобятся еще несколько конюхов и повар.
– На ранчо работает вся ваша семья? – По семейным фотографиям в доме у меня создалось впечатление, что Райдеры – дружная команда.
– Да. Мой брат Густ, старший из нас, – главный помощник отца. Когда-нибудь он унаследует «Ребел блю». – На этих словах его голос как-то дрогнул. Что прозвучало в нем? Вряд ли отголосок ревности или зависти… может быть, просто уважение? – Эмми, наша младшая сестренка, дает уроки верховой езды, тренирует лошадей, помогает на ранчо – в уходе за скотом или за пастбищами. И несколько раз в неделю приезжает Брукс – помогает нам с разной неквалифицированной работой, везде, где рук не хватает.
Брукс? Знакомое имя… Ах да, бармен! То-то мне вчера показалось, что они друг другу родственники.
– Это бармен, да? А он кем вам приходится?
– В самом деле, я и забыл, что вы уже встречались. – Тут Уэст покраснел лицом и даже шеей. – Он… Ну, это лучший друг моего брата, а еще они с Эмми теперь вместе.
Трудновато уложить это в голове, подумала я, особенно если не живешь в маленьком городе. Я-то в таких местах до сих пор даже никогда не бывала. А здесь, должно быть, не редкость, когда люди связаны друг с другом множеством переплетающихся нитей.
– Значит, он встречается с вашей сестрой? – переспросила я.
– Одним этим словом даже отдаленно не передать!.. – ответил Уэст. Я ждала продолжения. – Когда познакомитесь с ними, поймете сами. С первого взгляда видно, что они вместе навсегда.
Я искоса взглянула на Уэста. Он не сводил глаз с грунтовой дороги, но на щеке проступила знакомая ямочка. Видно было, что люди, о которых идет речь, ему очень дороги.
– Так что тут не скажешь просто «встречаются». Они… даже не знаю, как это описать. Они как одно целое. Понимаете, о чем я?
Я не понимала, но решила поверить на слово.
– А кем вам приходится Тедди? – спросила я. Очевидно, и она имеет к этой семье какое-то отношение, раз уговорила их нанять никому не известного дизайнера из Сан-Франциско.
– Тедди – лучшая подруга Эмми. Они неразлучны практически с рождения. Учились в одном колледже и жили в одной комнате.
Почему же имя Эмми не кажется мне знакомым? Лучшую подругу Тедди я никогда не встречала, хотя время от времени что-то о ней слышала…
– Кажется, помню: Тедди рассказывала про свою соседку по комнате. Ее еще звали как-то чудно… – не задумываясь, брякнула я.
Уэст расхохотался, громко и от души – тем смехом, слыша который, спрашиваешь себя, возможно ли на земле такое безмятежное счастье.
– Полное имя Эмми – Клементина, – сообщил он, отсмеявшись. – Но для всех она Эмми. Вообще полными именами нас называет только отец.
Клементина? Ну да, я же помнила, что-то фруктовое![4]
– Клементина? Как в старинной песне?
Уэст улыбнулся еще шире.
– Вот-вот. Только ей об этом не напоминайте. Для Эмми это больная тема.
Не успела я смутиться по поводу того, что ненароком оскорбила любимую сестру Уэста, как джип, по счастью, затормозил.
Что такое братская или сестринская любовь, мне не совсем понятно: сама я – единственный ребенок в семье.
Откровенно говоря, многие виды любви мне не вполне понятны. Взять хоть родителей: папу и маму я, как любой нормальный человек, люблю и уважаю – но предложи мне кто-нибудь поселиться с ними на ранчо в Вайоминге…
Что до друзей, у меня их нет. Не потому, что не хочу – просто взрослому человеку трудно завести друзей. И потом, уединение мне по вкусу. Хотя, откровенно говоря, есть разница между уединением и одиночеством.
И чаще я одинока.
С мужем развелась больше года назад, но ощущать одиночество начала гораздо раньше.
Вообще, задумавшись об этом как следует, не могу припомнить времени, когда бы мне не было одиноко…
Черт! Неприятное открытие, особенно в десять утра.
Я сглотнула комок в горле и посмотрела на дом, у которого мы остановились.
Он был большим и красивым – даже сейчас, – однако выглядел непритязательно. Краска кое-где облупилась, да и вообще заметно было, что в нем не живут. Даже по одному наружному облику, не видя снимков, сделанных внутри, можно было догадаться: немало труда понадобится, чтобы превратить этот старый дом в место, не просто пригодное для жизни – в место, где хочется жить.
Но это меня не пугало.
Глядя на старый дом с небесно-голубыми стенами, я видела не просевшую крышу, не покоробившиеся двери и оконные рамы, не буйно разросшуюся траву вокруг.
Я видела свою мечту.
Вот он, мой счастливый билет прочь из Калифорнии – и первая остановка на пути к чему-то большему.
К чему именно – я не знала; но не сомневалась, что-то огромное и прекрасное ждет впереди. Не для того я так старалась вырваться из родного штата, чтобы, закончив этот проект, вернуться домой!
Уэст – то есть Уэстон – вышел из машины, и я последовала за ним, помедлив, поскольку не могла оторвать глаз от дома. Я уже видела его на фотографиях, но вживую оказалось совсем другое дело! Как будто мой мозг был полон бензина, а встреча с домом поднесла к нему зажженную спичку – и заполыхал пожар, который уже не остановить.
Погруженная в размышления о покраске стен (белый цвет – классический, но банальный, пусть лучше остается голубой), я услышала из-за спины – слишком близко – голос Уэстона:
– Мы следим за домом как только можем, но прошедшая зима для всех старых построек на ранчо стала тяжелым испытанием.
– Он прекрасен, – вполголоса отозвалась я.
Да, видно, что немолод и знавал тяжелые времена – но в нем не чувствуется усталости от жизни. Этот дом прослужит еще много лет. Нужно только, чтобы кто-то в него поверил.
– Да, прекрасен, – тихо согласился Уэст у меня за спиной.
Слишком близко… проверять, насколько близко он стоит, не хотелось – и я, не оглядываясь, просто пошла вперед. Холодный воздух обвевал разгоряченное лицо. Это было даже приятно – однако, хоть и неохотно, я вынуждена была признать, что без куртки Уэстона долго бы здесь не протянула.
Из спецификаций, присланных Уэстом, я знала, что дом велик – около трех с половиной тысяч квадратных футов[5]; однако таким уж огромным он не выглядел. В нем не было ничего громоздкого, подавляющего. Смотрелся совершенно естественно, словно не выстроен, а сам вырос на этом ранчо, на фоне гор, целующихся с бескрайними небесами.
И мне это нравилось.
Сама того не заметив, я оказалась у крыльца. Дом как будто звал меня. Как там говорится: «Горы зовут, и я должен идти»? А я слышала призывный шепот этого старого дома среди гор, под неоглядным небом – и не могла устоять.
Начав подниматься по лестнице, я услышала за спиной голос Уэста:
– На третьей ступеньке осторожнее, она…
Договорить он не успел; я уже шагнула вперед – и ступенька подалась под ногой, а я полетела спиной вперед.
Зажмурившись и сжавшись в комок, я приготовилась к падению – но упала не на землю, а на что-то крепкое, теплое, пахнущее кедром.
Меня поймал Уэст.
Одной рукой схватил за талию, другой придержал голову. Открыв глаза, я обнаружила, что смотрю прямо на него. Его близость мгновенно напомнила о вчерашнем вечере – и машинально, сама того не сознавая, я облизнула нижнюю губу. Уэст проследил взглядом за этим движением.
Воздух вокруг нас снова накалился и начал потрескивать – как вчера в баре, как сегодня на кухне, – и вновь меня охватило страстное желание дать себе волю. Хоть на секунду утратить контроль над собой.
– Все хорошо? – хрипловато спросил Уэст. – Я пытался вас предупредить… – И улыбнулся, продемонстрировав свои пресловутые ямочки.
Порыв холодного ветра в лицо заставил вспомнить, где я нахожусь. На улице. В Вайоминге. На ранчо «Ребел блю». Взглянув мимо Уэста, я уперлась взглядом в дом.
В свою мечту.
В свой шанс.
Эта мысль рассеяла помрачение, которое каким-то необъяснимым образом наводил на меня этот человек. Я высвободилась из его объятий и встала на ноги. Не зная, как покончить с этой неловкой ситуацией, принялась отряхиваться, хотя так и не упала на землю.
– Со мной все в порядке, – ответила я, пожалуй, слишком резко, надеясь, что мой тон его оттолкнет. Рядом с этим мужчиной меня тянет творить фигню – только вот у фигни всегда бывают последствия, а новых печальных последствий я не перенесу!
Ямочки скрылись, и мне немедленно захотелось извиниться (очень непривычное желание) – но извиняться я не стала. Просто не могла себе этого позволить.
– Да. Что ж… – пробормотал он, глядя в землю. – Когда поднимаетесь, наступайте на середину третьей ступеньки или просто ее перешагивайте.
Я молча кивнула и пропустила его вперед.
Входная дверь была приперта огромным бревном. Напрягая все силы, он оттащил бревно, а я, глядя на него, старалась не обращать внимания на бабочек в животе.
Да что со мной, в самом деле? Почему Уэст вызывает такие чувства?
Я не хочу так на него реагировать! И обычно мое тело так не откликается на мужчин. Даже с бывшим мужем я ничего такого не ощущала… хотя он тоже меня не хотел – может быть, дело в этом? Так или иначе, для меня это ненормально, и мне это совсем не нравится. От этого в голове туман – а мне сейчас нужны абсолютно ясные мозги.
Уэст обернулся, и я поспешно отвела взгляд.
Войдя в дом, огляделась вокруг – и вдруг ощутила то же, что испытывала и снаружи, но на этот раз так неожиданно и с такой силой, что сердце забилось где-то в горле.
Этот дом вселял в меня надежду.
8. Уэст
Какой же я идиот!
Что ж, по крайней мере, сам это понимаю.
Впрочем, я бы проиграл при любом решении. Что я мог сделать? Или дать ей упасть, или поймать на лету. Дал бы упасть – потом бы много дней чувствовал себя ублюдком. Спас от падения в грязь – и теперь тоже чувствую себя ублюдком; ведь она определенно не хотела, чтобы ее трогали.
Строго говоря, я даже ничего не решал. Увидел, что она падает, не раздумывая, подставил руки – а в следующий миг земля остановилась.
Точь-в-точь как утром, когда она выглянула в открытое окно машины.
Или как вчера.
И непонятно, что с этим делать. Нет, разумеется, мне случалось испытывать влечение, у меня и девушки бывали… только очень давно.
И, откровенно говоря, я этим вполне доволен.
Рискуя показаться самодовольным ослом, все же замечу: есть в Мидоуларке женщины, которые не прочь завести со мной интрижку – а может, и что-то посерьезнее. Местные пожилые дамы вечно сватают мне внучек или племянниц. Неужели, говорят они, не хочешь найти себе какую-нибудь милую девушку и зажить своим домом? А городские сплетницы, несомненно, голову себе ломают над тем, почему же такой милый молодой человек до сих пор один…
Терпеть не могу это словечко: «милый».
Вроде ничего плохого в нем нет – но, по моим ощущениям, и ничего хорошего. Я всегда был «милым». С друзьями, с женщинами, с незнакомцами – сначала «милый мальчик», потом «милый молодой человек».
Не хороший, не плохой – просто «милый».
Может быть, поэтому мысль о милой девушке из этого милого городка меня не привлекает. Хочется чего-то большего.
Хоть иногда я и жалею, что не умею довольствоваться «милым».
Так или иначе, холостяцкая жизнь меня вполне устраивала. Я никогда не страдал от одиночества, не стремился найти себе пару просто «чтоб было». Не было ощущения, что что-то упускаю.
Но это не вся правда.
Есть еще одна причина, в которой я вряд ли кому-то признаюсь. Очень личная. Я всегда помню о том, что собственный мозг способен выбить меня из седла.
Диагноз «клиническая депрессия» мне поставили лет пять назад. С тех пор я научился с ней жить: подобрал режим – лекарства, терапию, физическую активность, – который мне помогает. Попросту говоря, делает жизнь более или менее сносной. Поэтому же люблю рисовать – рисование прочищает мозги.
Рассуждая логически, можно сделать вывод, что я схватил быка депрессии за рога.
Но эта болезнь не подчиняется логике. Она похожа на грозу в середине июля – так же внезапна и непредсказуема. И это значит, что большую часть жизни я сижу как на иголках. Не если, а когда снова провалюсь в глубокую черную нору, а потом буду мучительно из нее выбираться.
Даже когда я счастлив, не могу не помнить о том, что рано или поздно счастье оборвется.
Откровенно говоря, это выматывает. Без толку об этом думать, все равно ничего не поделаешь – но не думать невозможно.
Вот что я имею в виду, когда говорю, что собственный мозг способен выбить меня из седла. Даже в «хорошие» периоды он не вполне мне подчиняется – вместе со мной им продолжает владеть болезнь.
Мерзкое чувство, знаете ли.
– Невероятное место! – Мягкий голос Ады вернул меня к реальности. Она стояла посреди бывшей гостиной и глядела вверх, на сводчатый потолок. – Сколько, вы сказали, оно пустует?
На Небесный дом она смотрела такими же глазами, как я – словно на ожившую мечту. Да, я хотел устроить здесь гостевое ранчо, но еще больше хотел, чтобы это место вновь обрело жизнь. Чтобы не оставалось «бывшим большим домом», постепенно ветшающим и дряхлеющим, а стало чем-то настоящим.
Ведь это часть «Ребел блю», а «Ребел блю» – часть меня.
– В новый Большой дом родители переехали незадолго до рождения брата – значит, около тридцати пяти лет назад.
– Для здания, пустующего столько лет, он в хорошей форме, – заметила Ада, проведя рукой по кухонным обоям. – Однако это значит, что нас тут могут ждать сюрпризы, и стоит быть к ним готовыми.
Улыбнувшись ее словам, я ответил:
– Главное, чтобы зверушки тут больше не попадались, ни живые, ни мертвые – со всем остальным справимся!
Ада удивленно расширила глаза. Как мне нравятся ее глаза! Темно-карие, но не однотонные – если приглядеться, в них заметны более темные и более светлые круги, будто на спиле столетнего дерева. Они почти гипнотизируют; кажется, в эти глаза можно смотреть вечно.
– Ну да, – сказал я, – еноты. Полюбили этот дом не меньше меня. Енотоборца я уже вызывал, но, возможно, тут одним визитом не обойдешься.
С губ ее сорвался смешок – не такой, как утром на кухне, и не такой, как вчера вечером в баре. Теперь, кажется, она не хотела смеяться, но удержаться не смогла.
С чего бы ей сдерживать смех?
– Енотоборец? – переспросила она.
– Ну да, Уэйн.
Ада подняла темную бровь.
– А что этот… енотоборец… делает?
– Борется с енотами, – ответил я, немного удивленный таким вопросом. Чем еще может заниматься енотоборец? – Ловит и выпускает где-нибудь подальше от жилья.
Уголок ее рта дернулся в намеке на улыбку.
– Ну да, действительно, – пробормотала она, обращаясь скорее к самой себе. – Енотоборец… – И подошла к столу с инструментами, который я заранее поставил между кухней и гостиной. – Ладно, теперь посмотрим, что нам предстоит на этой неделе.
Она достала из спасенной сумки спасенный айпад, а я подошел поближе, стараясь соблюдать рабочую дистанцию: меньше всего мне хотелось ее смущать. При моем приближении Ада напряглась; я сделал шаг назад, и она заметно расслабилась. Достала из сумки несколько листов в прозрачных файлах, перебрала, остановилась на таблице, издали напоминавшей расписание.
– Итак, завтра приезжает Эван. Предварительной расчисткой места займется он. Судя по тому, что я вижу… – она обвела взглядом помещение, над которым мы с Густом и Бруксом уже немало потрудились в последние выходные, – это не займет много времени.
– Бригада начнет работать со следующего понедельника, верно? – поинтересовался я, желая показать, что тоже зря время не тратил. Она кивнула. – Спасибо, что согласились нанять местных рабочих, – добавил я. – Мой отец, да и вся семья, очень этим довольны. Это важно для Мидоуларка.
– Рада слышать, – ответила она и на этот раз подняла на меня глаза. – Раньше я об этом не думала, но в самом деле есть смысл использовать местную экономику – особенно в таких проектах, как этот. Ведь вы, как я понимаю, не последние люди в городе. – Я кивнул; в этом она не ошиблась. – Честно говоря, до того, как вы об этом упомянули, я на эту тему не задумывалась, – но теперь понимаю, что вы правы. Всегда, когда есть возможность, лучше привлекать к проекту местную рабочую силу. Учту это на будущее.
– В таком маленьком городке, как наш, любая работа на вес золота, – заметил я.
Наконец мы встретились с ней глазами – и оба уже не могли отвести взгляд. Глаза у нее как магниты: когда она на меня не смотрит, я обшариваю взглядом ее всю, и стоит нашим взглядам соприкоснуться…
Сердце билось так сильно, что, кажется, я даже его слышал. Магнит притянул железо; что-то во мне открылось и теперь страстно стремилось навстречу ей, этой незнакомке… желало погрузиться в нее… утонуть в ней… забыться…
Я знал, что и она это чувствует. Медленно, словно во сне, она сделала шаг ко мне.
А я к ней.
Тишину нарушало лишь ее взволнованное дыхание.
Черт, как же хотелось слышать эти прерывистые вздохи снова, и снова, и снова – еще миллион раз!
Еще один шаг навстречу. Ее – и мой.
Мы стоим почти рядом, готовые пересечь невидимую черту.
Ада для меня – незнакомка, но как же я хочу ее узнать! Быть может, наша вчерашняя встреча в баре была не случайной?
Быть может, ремонт Небесного дома – не единственный мой шанс на что-то большее? На нечто такое, что будет моим и только моим?
Хотелось потянуться к ней, бережно взять ее лицо в ладони. Я уже и руки протянул – но, когда сделал еще один шаг, половица под ногой громко скрипнула, и этот скрип заставил нас обоих в испуге отшатнуться.
Ада резко отвела взгляд, тряхнула головой.
– Послушайте, – заговорила она таким резким тоном, какого я от нее еще не слышал. Уже не холодно-профессионально – нет, теперь она была по-настоящему рассержена. – Я приехала сюда работать. А не воплощать в жизнь дурацкие фантазии типа «увези меня, ковбой!».
– Простите, – торопливо ответил я, стараясь не вдумываться в то, что она использует против меня знаменитую песню «The Chicks». – Я не хотел…
Но Ада не дала мне закончить.
– Тот вчерашний поцелуй был жарким, согласна, но ничего не значил. Я просто скучала, а тут подвернулись вы. В любом случае это была ошибка.
Вот как? Ну… ну ладно, бывает. Не знаю только, почему мне так больно. Эта женщина умеет бить словами не хуже, чем Густ кулаками.
И все же она права: это был просто поцелуй.
Даже если для меня – совсем не «просто».
– И больше это не повторится. У нас чисто профессиональные отношения. Это понятно?
Резкий голос, ледяной взгляд. В сравнении с ее смехом – вчера, да и сегодня, когда я упомянул енотоборца, – как удар под дых.
Но признаваться в этом я не собирался.
В конце концов, она права. Она приехала сюда работать – а мне нужно, чтобы она качественно сделала свое дело.
Так что я кивнул и ответил:
– Понятно.
И постарался не вслушиваться в жалобный звон разбитого сердца.
