Леколь
Невысокое искусство
Аккуратно и очень важно он раскладывал кисточки на столе. Так хирург раскладывает инструменты перед важной операцией, разница была лишь в том, что Стас при этом ещё и радостно улыбался про себя. Каждая кисточка что-то значила для него – ещё бы, они исправно служили ему во всех творческих битвах…
Погода уже неделю была отличная: дождь шёл всего один раз, начавшись в понедельник, не переставая до субботы. Редким проблескам солнца не было дано и шанса на победу, было холодно, мокро, размыто, серо, неуютно…Люди, спеша, пробегали по улицам, глядя исключительно себе под ноги. Стасик тоже поддался всеобщей апатии: ходил, как зомби, сонный до полусмерти, перестал различать все цвета, кроме серого, ворчал по любому поводу и даже начал прихрамывать на левую ногу. Будто бы в него вселился противный семидесятилетний старикашка.
Всё пошло прахом два дня назад, то есть в четверг. Известно, что не стоит пить крепкий чай на ночь, но Стас всё же сделал это, чтобы взбодриться и быть в состоянии доделать эскизы. Лёг он ближе к утру, спал беспокойно, а проснулся уже совсем другим человеком.
Туманные образы бродили в мозгу, какие-то странные очертания, ощущения… Они всё не хотели оформиться во что-то цельное, и было мучительно думать о них, а не думать – ещё сложнее. Это было похоже на то, что ты вот-вот сделаешь гениальное открытие, оно уже рядом, оно где-то прямо у тебя перед глазами, но никак не даётся в руки. И вот, наконец, спустя два дня, когда Стасик уже решил забыть об этом всём, пришёл тот час, ночной час, когда он вскочил с кровати с радостным вскриком. Вдохновение грянуло: теперь, Стас понимал, он не сможет спокойно спать, есть, жить, пока не нарисует это. Теперь каждый раз, стоило ему закрыть глаза, он видел одну и ту же картину, и поэтому он постоянно жмурился, чтобы не потерять её. Нужно было как можно скорее начинать действовать, благо, что в эту субботу был выходной.
Вот уже всё готово, а перед ним совершенно чистый лист бумаги, укреплённый кнопками на мольберте… Глубоко вдохнув полной грудью, Стас взял карандаш и повёл первую неловкую линию…
Вот очертания начали выплывать на бумагу. Они не давались так сразу, и Стас боялся, что у него не выйдет то, что он задумал, поэтому он нервно кусал губы и постоянно дёргался. Вот вдалеке, чуть слева, очутилась река, вот над ней склонилась гибкая плакучая ива на покатом берегу, вот образовалась на том берегу трава, вот лилии стали зацветать на тихой воде, а в небо поднялись маленькие певчие птицы.… Посреди листа оставалось лишь одно незаполненное место, обведённое овалом. Овал был довольно большим и обозначал, что там что-то должно быть.
Овал был безжалостно стёрт, на его месте образовался силуэт человека. Стасу виделась здесь девушка. Он не разглядел ни во сне, ни в своих мыслях её саму, только то, что она была, и что она улыбалась, и кормила с рук нескольких пушистых птиц. Он набросал что-то, посмотрел на пока ещё пустое и плоское, словно маска, лицо, и решил начать с того, что знает наверняка – с улыбки.
Она улыбнулась. Тепло так улыбнулась, приветливо и немного смущённо.
Тут волнение, что что-то не получится, мигом пропало. Он схватился за краски.
Дождливая улица за окном растаяла и поплыла, тесная комнатка увеличилась до огромных размеров и осветилась ярким солнцем. Серебрилась вдали быстрая река, стекая в тихую заводь, по поверхности которой плавали нежно-жёлтые кувшинки. Иногда лёгкий тёплый ветерок гнал по небу лёгкие перистые облачка, белые, словно вата, и шевелил длинные ветви плакучей ивы. Она тихо шелестела серебристыми листами, отбрасывая на прозрачную воду дребезжащую фиолетовую тень. Всё это создавалось одним человеком. Он чувствовал себя необыкновенно: голова, сердце и руки соединились в единое целое и работали изо всех сил. Он перенёсся туда, свою работу, он чувствовал тепло солнца, ветер, ощущал под ногами прохладу высокой травы, слышал пересвистывание кружащихся над головой птиц и журчание воды.… Всё жило, всё дышало под его кистью…
Медленно появлялась из пересечений линий девушка, превращалась из бестелесного духа в живое создание.
Если бы кто-то потрудился измерить у Стаса пульс, то стало бы видно, что он в несколько раз выше нормального. Ох, если бы кто-то увидел парня в этот момент, наверняка решили бы, что ему плохо! Вид у него был впечатляющий: он то садился, то вставал, чтобы посмотреть на работу издалека, то щурил глаза, то широко раскрывал их, и тогда на очках отражался сероватый полубезумный свет. Иногда он подскакивал с места, словно ошпаренный, громко вскрикивая, иногда хмурился, а иногда даже пел и пританцовывал; а щёки густо налились румянцем.
Но, благо, никто не мог увидеть Стасика с столь ответственный момент и попытаться успокоить его, поэтому он продолжал в том же духе.
Девушка вырисовывалась посредине листа. Прохладная фиолетовая тень от ивы падала на её лицо, благодаря чему особенно выделялся яркий влажный отблеск в орехово-зелёных глазах. Необычного оттенка рыже-каштановые волосы сильно вились, едва касаясь плеч девушки и, лёгкие и шёлковые, играли с ветром, а солнце бросало на них свой золотой отблеск. Платье у неё было светло-персикового цвета, и тем темнее казалась чуть загорелая кожа на открытых плечах, усыпанных веснушками. Платье с мелкими складками чем-то напоминает ночную рубашку, в которой обычно спят. Как у Венди из «Питера Пена» – она тоже путешествовала в Небыляндию, будучи при этом в ночной рубашке. Мысль о том, что под ночную рубашку обычно ничего не надевают, заставила Стасика остановиться и очень глупо улыбнуться, глядя на свою девушку с картины. Он несколько секунд смотрел на неё, потом хлопнул себя ладонью по лбу и продолжил работать.
Вокруг девушки вились птицы неизвестной породы – Стасик их сам только что выдумал. Они были похожи на маленькие летающие шарики пуха, будучи при этом лазурно-синими, с лимонно-жёлтой грудкой. Они красиво перекликались друг с другом, летали в воздухе, мелко размахивая тоненькими крылышками, и садились Стасику и девушке на плечи и на руки. Девушка ещё не могла ничего с этим поделать – её руки и ноги были не доработаны, но Стасик уже усердно исправлял это. Мягкие ладони девушки уже скоро держали гость золотистых зёрнышек – ими она кормила птиц, – а босые стопы утонули в изумрудной траве. Стасик остановился на секунду. Подумал немножко – и поставил на левой ладони девушки небольшую чёрную точку, которая обозначала родинку. Он не знал, зачем – просто ему захотелось.
Дело оставалось за деталями. Он ещё раз окинул взглядом картину: птички вились, трава шуршала, вода журчала – всё прекрасно, но девушка…
Стас понял, что никого лучше он в своей жизни не видел. Нет, она была далеко не Мисс Мира, и даже не похожа на неё. Но это было доброе и приятное создание.
Доброе?
Стасик вдруг представил, какая она, должно быть, заботливая и умная… Ему захотелось поговорить с ней. Он работал и разговаривал с картиной, как если бы это был живой человек. Впрочем, для Стаса картина была на тот момент живее всего реального мира… Он говорил и представлял, как она ему отвечает, представил голос. Представил, как меняется её лицо, как смотрят на него умные орехово-зелёные глаза. Как её зовут? У неё должно быть красивое имя… Что-то звучное, но в то же время приятное.… Там, скорее всего, есть буква «А». Да. Определённо, «А» в начале.… Но что это за имя, Стас никак не мог сообразить точно.
Картина была закончена, когда уже было далеко заполночь. Стасик сел на кровать напротив работы, не в силах отвести от неё взгляда. Он очень устал, так устал, что не мог больше пошевелиться. Он проработал почти сутки. Глаза болели так, будто в них бросили целую горсть песка, голова кружилась, шея ныла. Руки по локоть, грудь, джинсы, лицо – всё было вымазано краской, краска же была и на полу вокруг мольберта, и на мольберте, и на стуле.
Но нельзя было не заметить, как сильно Стасик светился в тот момент. Он был доволен. Он был счастлив. У него получилось! Он сделал!
Тут Стасик громко зевнул и вспомнил, что надо бы иногда спать. Да, определённо, люди часто так поступают – они спят…
Рассеянным движением он расстелил кровать. Едва хватило сил, чтобы выключить свет. Стас даже не стал снимать с себя одежду – так и рухнул в джинсах и майке, только очки снял. Засыпая, он всё ещё смотрел на белеющую в темноте картину.
