Лена Ребе
Прогулки по матрасу
Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.
Есть разница меж них. И есть единство.
Одним вредит, других спасает плоть.
Неверье – слепота, а чаще – свинство.
Иосиф Бродский
В результате этих прогулок автор сменил пол на мужской, имя на Давид и ринулся делать карьеру.
Части текста, могущие помешать карьерному росту, удалены из открытого доступа и обозначены знаком КАР!
Места, в которых удалено более одной страницы, обозначены КАР!КАР!
Давид Ребе
Часть 1: … с И.Бродским
Краткое вступительное слово.
В качестве разминки перед тяжелой и неблагодарной умственной работой – чтением первой части – читателю следует ознакомиться с повестью Дины Британ, «Промеж печальных глаз или исповедь бывшего брюнета», http://zhurnal.lib.ru/b/britan_d/, иначе многое в тексте так и останется непонятым.
Существ, являющихся одновременно и читателями, и бывшими брюнетами в указанном выше смысле, просят не беспокоиться. Если это всё-таки произойдёт, то им разминаться следует водочкой, пока душа принимает, и ещё два часа после того. За десять минут до окончания второго часа рекомендуется выключить компьютер, не приступая к чтению Записок.
Все эпиграфы и цитаты в тексте первой части выделены курсивом и большей частью взяты из поэмы Иосифа Бродского «Два часа в резервуаре».
Сам текст является свободным переложением темы резервуара для игры на матрасе женским голосом. Исполняется в темпе Allegro Vivace.
Глава 1. Матрасный запев
Их либе ясность. Я. Их либе точность.
Их бин просить не видеть здесь порочность.
Началось всё с матраса. Вернее, с моего решения купить новый матрас. И начать новую жизнь. На новом матрасе. С моей новой любовью. Каковую я встретила в январе, в золотом городе, под голубым небом, как конечно же помнят все мои читатели.
Встретить-то я её, в смысле ЕГО, встретила, но больше ничего не происходило. Умудренные жизнью боксеры, с перебитыми носами, надорванными душами и побаливающими к перемене погоды местами давно сросшихся переломов, мы неторопливо кружили по рингу наших жизней, не приближаясь друг к другу ближе, чем на расстояние вытянутой руки.
Разве что иногда.
В такие моменты становилось совсем плохо – речь пропадала начисто, то у него, то у меня, то у обоих сразу. А ещё я иногда глохла. Помню, мы спускались по узкой лестнице, и он почему-то оказался сзади меня, прямо на следующей ступеньке – обычно-то нас по крайней мере 5-6 ступенек разделяет, это само собой так выходит, никто ничего специального для этого не делает. Ну вот. В тот раз он оказался так близко, что его щека коснулась моих волос. Я чувствовала спиной – или волосами? – что он что-то говорит, но слов разобрать не могла. Переспросила. Опять не поняла. Ощущение близости стало всё, и я стала оно, и больше уже на всем белом свете ничего не было, только это одно оно, которое было и я и он, и он и я, и нас обоих уже не было, и было это в институте, и это круглое совершенное оно шаровой молнией скатилось вниз по лестнице и разбилось на множество мелких искр, как-то нелепо слепившихся в два несовершенных облака в штанах. Облака сели в машину и уехали в Линц. Молча.
Так мы и толклись бестолково на этом ринге, и дни сменялись ночами, и недели – месяцами, уже в июль катилось лето, и жара была, и плыла, плыла…
КАР! КАР!
Нельзя сказать, чтобы за эти полгода уж совсем ничего другого не происходило.
К примеру, я ещё в декабре писала – создала, мол, новую теорию волновой турбулентности. Разъяснила, мол, Колмогорова с Арнольдом и Мозером. Ха. Создать теорию – дело нехитрое. Вот ознакомить с нею мировое научное сообщество – это дело другое. Так что пару месяцев заняла переписка с рецензентами числом три, первоначальное мнение которых было одинаковым – очень интересно, но ни фига не понятно. Зато этот самый непонятный «фиг» был у каждого рецензента свой собственный. Так что некоторые куски текста пришлось раз по десять переписывать, не меньше – а текста-то всего 4 страницы. В апреле статью опубликовали.
История с Псушкой и Перлом перешла из состояния «острое респираторное заболевание» в состояние «хронический бронхит», и контракт мой продлевался теперь с помощью кувалды и какой-то матери каждый раз только на полгода, по окончании которых наступала очередная торговля насчет того, кого именно включать соавтором в мои статьи и какие именно безмозглые псевдо-математические измышления Псушки я не должна комментировать официально.
Выбрав промежуток поспокойнее между ответами рецензентам, любовным томлением и торговлей с Перлом, в середине февраля я позвонила Цаку, чтобы уговорить его заняться одной задачкой по плазме в токамаке. Устойчивые состояния посчитать.
Если её решить, то Нобелевская премия обеспечена. Можете мне поверить. Только слово «решить» нужно правильно понимать. Решить математически я могу прямо сейчас. Нет проблем. Решение – прямое следствие моей новой теории. Но математикам нобелевка не положена – болтают, будто бы то ли жена, то ли подружка Нобеля изменяла ему с одним математиком (он у меня в тексте потом промелькнет). Вот Нобель и отомстил всем математикам разом, не включивши их в список. Честно говоря, я в эту историю не верю – и вообще, как выразилась одна моя знакомая студенческих лет, кому нужны математики, когда на свете есть физики?!
Так или иначе, но Тор мне ещё в 1998 году сказал, что мне нобелевка положена. Конечно, бывают премии за мир там или по литературе, но мне показалось, он имел в виду физику. Превратить же мое математическое решение в физические метры и килограммы – для этого по-настоящему хороший физик нужен, таких, положим несколько десятков в мире найдётся. А вот умеющих найти сотню-другую миллионов долларов, чтобы поставить эксперименты и продемонстрировать все величие, и простоту, и справедливость моей теории – такие физики уже товар штучный. И Цак – один из них.
Цак кокетничал ровно 1 минуту и 43 секунды (я по часам засекла) – мол, и старый он, и плазмой лет двадцать не занимался, и позабыл всё давно – а потом спросил строго, готова ли я жить и работать в Америке. Я ответила, что если по этой тематике – то готова (правда, пальцы на левой руке на всякий случай скрестила – не хочу я в Америку, я Австрию люблю). На том и распрощались. Цак пообещал разузнать насчет денег и перезвонить через две-три недели. Поговорить конкретно про задачу решено было в апреле, на конференции в Венеции.
Больше я с Цаком не разговаривала и, по-видимому, уже и не буду. По крайней мере, в этой реинкарнации.
Случилось же всё из-за великого Тау (далее – вТау). Или из-за моей любви к добрым делам, каковые, как известно, неотомщенными никогда не остаются. Или же потому, что так в Книге записано…
Так или иначе, произошло вот что. В конце февраля – я как раз вернулась с одной скуууушной конференции в Берлине – мне позвонила дочка вТау, вся в слезах, с тем, что у папы неоперабельный рак, врачей хороших нет, знакомств нет, денег нет, и что теперь делать – никто не знает. И я, как всегда, немедленно бросилась помогать ближнему – которого (отмечу просто для полноты картины) я ещё в декабре прошлого, 2005 года, с радостью и облегчением покинула навсегда. Если кому непонятна причина – почитайте Дину Британ, и станет понятнее. А поводом послужило то, что он категорически запретил мне лететь на симпозиум по турбулентности в Варвике.
Он заявил, что если я в Варвик поеду – то это будет то же самое, как если бы я ему с Цаком изменила. Они с Цаком когда-то были большие друзья и коллеги, и даже Государственную премию вместе получили, причем вТау остался в числе получателей только благодаря самоотверженной борьбе Цака с антисемитски настроенной советской администрацией. В результате каковой из двух зол – Ленинскую премию без вТау или Государственную с ним вместе – Цак выбрал второе… Но это всё дела прошлые. Последние четверть века они – страшные враги. Я так и не смогла доискаться до конкретного повода, положившего начало вражде, но настоящая причина тривиальна: зависть. вТау, со всей своей известностью в узких научных кругах, дальше профессора не пошёл, и никаких наград или премий, кроме той самой, единственной, подаренной ему Цаком, тоже ни получил. Даже школы научной не создал. А Цак – и академик, и директор, и лауреат, и основоположник… Кто же такое выдержит? По крайней мере, вТау не выдержал, и пошел делать мелкие пакости Цаковским ученикам – чистый математик всегда может найти математические дыры в физической работе, что, впрочем, ничего не говорит о её качестве. Не разговаривали они лично уже лет десять, и мой бывший брюнет (сокращенно – ББ) решил отчего-то, что я тоже должна поддерживать вражду. В частности, не ехать в Варвик, где Цак, главный турбулентщик современности, естественно ожидался.
Моё заявление о том, что я поеду, ББ прокомментировал по телефону из России словами: «Ну, я ему покажууууу!» Я процитировала в ответ свою виртуальную подругу Леночку Березину:
У профессора, увы,
Яйца больше головы
и улетела в Варвик, прихватив с собой свою новую теорию о слоистости волновой турбулентности и меховые тапочки 44го размера для вечно мерзнущих ног вышеописанного профессора с проблемными яйцами. Тапочки были выданы одному из русских участников симпозиума для передачи в Черноголовку – как доказательство того, что в Варвике я действительно была и что вТау, таким образом, действительно бросила.
Сим символическим жестом закончила я очередную любовную историю с очередным бывшим брюнетом, и зажила дальше. Неприятные телефонные разговоры время от времени ещё имели место и посвящены были выяснениям причин моего нежелания выходить за него замуж. И он-таки действительно не понимал, почему многожды опробованное поведение классического ББ – а именно, немедленное предложение руки и яиц (сердца-то им не выдают) жене с номером N, ещё до развода с женой под номером (N-1) – в данном случае к успеху не приводит.
Поначалу-то оно приводило – после многолетнего отсутствия всякой личной жизни, мозги мои совсем отказали. Одни гормоны остались. Так что целых три месяца – с января по март – я прожила счастливой невестой, примеряла на себя мысленно новую фамилию и трепала языком, где ни попадя, про свою великую любовь, собираясь выскочить за него замуж немедленно по получении им развода. Сбором документов для развода занимался в Москве один из его учеников. В начале мая я неожиданно заметила, что (1) денег он не имеет и не зарабатывает; (2) ботинки предпочитает по 180 евро за пару, а мясо и сыр – с рынка; (3) милостиво разрешает мне зарабатывать на все это – но исключительно занятиями интегрируемостью и только под его личным руководством. А про турбулентность повелевает забыть, на неопределённое время. Если бы не последний пункт, то я, может быть, и опять попалась бы, а так – просто отложила свадьбу на год.
Года не понадобилось.
Уже в июне позиция моя сделалась окончательной и бесповоротной – постельные удовольствия и никаких матримониальных планов. Я запретила ББ произносить слова «развод», «свадьба», «фата», «свидетели» и проч. Тут следует заметить – для читательницы, не слишком просвещенной в повадках биологического рода ББ-ов (чтобы отличать конкретного ББ от представителя их биологического рода далее используется специальный термин «ббабуин») – что брачные ритуалы ббабуинов весьма строго регламентированы и существуют в виде списка конкретных правил. Например, замужество неукоснительно предлагается по окончании первого коитуса, не взирая на матримониальный статус коитусующихся сторон. Или вот ещё: чтобы узнать возраст следующей жены, нужно возраст ббабуина поделить попалам, а к результату прибавить 7. Признаком того, что пришло время менять старую жену на новую, является расхождение с этой формулой на пять и более лет (формула была выведена каким-то новосибирским академиком). Другое часто цитируемое правило: ббабуин должен превосходить жену по росту, возрасту и интеллекту. М-даа....
Если бы мы спокойно сели, да все эти их правила выписали, да на меня примерили – то сразу бы стало понятно, что на роль его жены я никак не гожусь, по многим пунктам. Например, формула для возраста давала какое-то неприятно большое расхождение, указывающее на близость следующего развода и необходимость вскорости начинать поиски с самого начала. Чуть ли даже не прямо с развода и следовало бы начинать… Опять же с интеллектом возникла проблема. Она у меня с ббабуинами и раньше возникала. Помню пару лет назад сидела я с одним таким у себя на кухне и спрашивала, отчего это никто из них со мной работать не хочет. А тот ББ напился до чёртиков моей же водки (я её для изготовления разных притирок держу) и начал орать на всю австрийскую ивановскую: «Да кто же с тобой работать будет?! У тебя все так легко получается, ты живешь, как будто на балу танцуешь – то патент по прокатке стали получишь, то роман напишешь, то теорему про турбулентность докажешь. От этого кто хочешь на стенку полезет!» Может кто хочешь и полезет, но в данной ситуации я проблем не ожидала – все-таки не просто какой-нибудь там замухрыжистый ббабуин, а сам вТау! Я ещё студенткой университета была, а про него уже слыхала.
Поэтому первый сигнал в этом направлении я просто пропустила. Выбрав время между решением его задач, приготовлением котлет и манной каши, и размышлением о том, где бы денег взять (моей зарплаты на его запросы явно не хватало) – я написала небольшой текст про два крайних предела турбулентности. Первый был описан Цак-ом, а второй – мною, в работах десятилетней давности. Тогда я ещё не знала, как их связать, и просто хотела в своей голове некоторый порядок навести, а публиковать текст не собиралась. Просто в интернетский архив повесила, с надеждой, что кто-нибудь толковый прочтет и что-нибудь разумное посоветует.
ББ с недовольной миной спросил меня, чем это я занимаюсь. Я объяснила. Он милостиво объявил, что посмотрит текст, пока я схожу в магазин за покупками к ужину. В магазин я сходила, и ужин приготовила, и был он съеден, а ни одного слова про мой текст так и не было сказано. В конце концов я не выдержала и спросила его мнение. И услышала в ответ: «А ты думаешь легко хвалить хорошую работу?!»
Мне – так легко, я и средние работы хвалю, просто в порядке поощрения. Почему бы и нет?
Второй сигнал – он же и последний – был похож скорее на ядерный взрыв, в результате которого самое слово «турбулентность» было запрещено к произнесению. Недели через две после первого сигнала, ББ решил почитать текст недописанного учебника по теории дискретной турбулентности, брошенного мною в январе как непосредственное следствие знакомства с ним. Он ушел читать текст в гостиную, а я полистала перед сном нудный шпионский роман по-английски и заснула. Проснулась я в половине третьего ночи и обнаружила, что ББ в кровати отсутствует. Влетев в гостиную – не случилось ли чего, ведь не мальчик уже, под семьдесят – я застыла в ужасе от открывшейся моему полусонному взору картины.
ББ плакал, сидя в зеленом кожаном кресле, посреди разлетевшихся по всему полу листов моей рукописи.
В этот момент неподготовлености, чистоты и отрешенности от собственных насущных половых и желудочных надобностей, мой ББ произнес как-то очень по-детски обиженно: «Я думал, что ты просто женщина, которая занимается наукой, а ты – настоящий ученый вроде меня!»
Такие моменты быстро проходят.
Теперь по всему выходило, что вместо положенной формулы
«интеллект мужа > (больше) интеллекта жены»
имеет место совершенно неприемлемая формула
«интеллект мужа >= (больше либо равно) интеллекту жены»,
а то и хуже… Борьба с сиим отвратительным положением вещей началась немедленно и принимала иногда очень странные формы. К примеру, однажды ночью, положив руку мне на плечо и вперив в меня свои огромные трагически-прекрасные иудейские глаза, он принялся повторять тихо и размеренно, на манер молитвы: «Ты моя жена, ты моя жена, ты моя жена....» Ожидалось, по-видимому, что в результате сего волшебного действия мой интеллект съёжится от ужаса и начнёт, наконец, удовлетворять стандартной формуле. Проснулась я от того, что внезапно переполнившись эмоциями, он слишком сильно сжал мне плечо. Синяки две недели не проходили.
А потом у него кончилась австрийская виза, и закалённый в женитьбах боец уехал в Россию ни с чем. (Заметим в скобках, что затащить меня в загс в Австрии он пытался, не дожидаясь развода в России – под тем предлогом, что в российском загранпаспорте факт его женатости не упомянут.)
Последние иллюзии на тему ББ рассеялись у меня во время сентябрьского визита в Москву, в виду моего категорического нежелания жить без умывальника и спать без матраса. В Австрии-то они, купленные на мои деньги, ему совсем не мешали. А Москве вдруг оказалось, что их отсутствие напоминает ему, бывшему альпинисту, проведенные в горах юные годы. Я же так скажу – просто скупость обуяла. В Австрии его вклад в наше совместное хозяйство составили: 1 (одна) простыня, купленная на распродаже в Италии, и 1 (один) заварочный чайник, вывезенный из Москвы. Матрас для спанья на время моего пребывания в гостях у московского жениха мне пришлось покупать самой. Спать на нём он, впрочем, отнюдь не отказывался. Я уехала, посоветовав ему завести в туалете цветочный горшок с крапивой вместо туалетной бумаги, и в Австрию его больше не приглашала. Связь превратилась из половой в телефонную. Однажды, повесив трубку, в сердцах пробурчала я себе под нос: «Умер бы он, что ли, чем мне и прочим добрым людям нервы трепать. Похоронили бы с помпой, какой-нибудь приличный сборник статей издали бы в его честь, да и вздохнули бы с облегчением…»
Через неделю позвонила его дочка.
Я немедленно решила, что в его раке виновата я лично – сама ведь в своё время писала, мол, мысли равносильны деяниям и всё такое – и принялась за неблагодарное дело спасения жизни бывшего брюнета. Начавши с рассылки общего е-мейла с просьбой о помощи – по списку, включающему его учеников, коллег последних лет, ещё каких-то знакомых. И Цака. Кроме меня, никто не решился бы попросить Цака о помощи его заклятому врагу. А я точно знала, что если кто и сможет помочь – так только он, и спасала свою бессмертную душу. Душу-то я спасла, а вот Цака потеряла.
Он действительно помог – но на меня рассердился. В результате чего неоперабельный рак успешно прооперировали, а Цак перестал отвечать на мои е-мейлы и подходить к телефону. И в Венецию не приехал, и даже не сообщил мне об этом заранее. От расстройства я написала ББ, что не грех было бы поблагодарить Цака – и он тоже перестал мне писать, а звонить ему я и сама не звонила. Вместо того сидела я теперь в Израиле и объясняла доселе необъясненное явление природы – правда, пока не в плазме, а в земной атмосфере.
Делала я это в совершенно замечательной компании целых пять недель. Ещё съездила в Хайфу, на Бхайские сады поглазеть – тут-то мое время и кончилось. Под конец вдруг наступило лето, и я ужасно распухла, временно превратившись в огромный несчастный шар, каковой погрузили в самолет в лежачем состоянии и выгрузили в Линце. Дома через пару дней всё прошло.
