Лена Сокол
Их женщина
© Лена Сокол
* * *
Элли
– Это ты, цыпа?
У меня все внутренности сжимаются в болезненный комок при звуке этого голоса, мерзкого, с нотками самоуверенной наглости. По позвоночнику ледяными щупальцами крадется страх, впивается в ребра острыми когтями тревоги.
«Пусть только это будет не он, только не эта грязная скотина, Бобби Андерсон».
Но я уже знаю. Этот хрипящий басок и разящий за несколько метров густой одеколонный дух ни с чем не спутать.
– Ты-ы… – Гнусавит он довольно, врубая дальний свет на своем джипе, которым перегородил всю дорогу.
Меня слепит.
Я замираю на мгновение, решая, броситься ли в кусты или развернуться и попробовать побежать обратно. Начинаю метаться на месте, не смея удрать. Мне страшно до дрожи в коленках. Все, что было до этого самого момента, казалось игрой – мы дразнили его, но всегда могли убежать. К тому же, я знала, что мои парни влюбом случае за меня вступятся. Шею ему перегрызут, но не позволят грязным лапам прикоснуться даже к кончикам моих туфель.
Теперь же я одна.
Посреди ночной дороги, окутанной туманом и кислым запахом болотной тины. На километр ни единой живой души, кроме меня и этого отморозка, с усмешкой цокающего языком. Стараюсь держаться прямо, а у самой поджилки трясутся. Слезы едва ли не бегут сами собой.
– Тебя подвезти? – Спрашивает голос.
Мне не виден даже его силуэт, а это еще страшнее. В луче света он может разглядеть каждую родинку на моем теле. Пожелает – подкрадется незаметно, слева или справа, захочет – появится из темноты с любого направления. А я, как бабочка под микроскопом, вздрагиваю и не понимаю, то ли пора пятиться назад, обнажая свой страх перед ним, то ли дальше продолжать строить из себя бесстрашную, закусывая до крови дрожащие губы.
– Глухая?
Разум вопит, что нужно бежать. Прямо сейчас. И плевать, как и куда. Обдирая кожу, ломая каблуки, утопая по колено в грязи. Лишь бы унести ноги. И лучше сразу прочь с дороги, в заросли, в сторону болота. Он вряд ли рискнет сунуться туда на своем джипе, чтобы раздавить меня. Побежит сам. И догонит. Жалеть не будет, сразу убьет. Голыми руками.
– Подвезти, говорю? – Он появляется из темноты внезапно.
Возвышаясь надо мной и обдавая плотной волной едкого перегара. Вздрагивая, подаюсь назад в тщетной попытке отстраниться, но его цепкая лапа уже перехватывает мое горло и больно сжимает.
– Нет, – хриплю, бултыхая руками в воздухе и вцепляясь с силой ногтями в давящие на горло сильные пальцы.
Его лицо уже передо мной. Ослепленная светом и перепуганная до смерти, не вижу горящих гневом глаз – и так знаю, как они выглядят, опасно сужаясь до маленьких хищных щелок. Всхлипывая и сипя, пытаюсь ухватить ртом хоть немного воздуха, но голова неумолимо начинает кружиться. Перед глазами расплываются синие круги, руки обмякают.
– Тупая ты шлюха. Это не был вопрос. – Произносит он, брезгливо морщась. Теперь передо мной отчетливо предстают его искривленные губы-лепехи. Наверное, это будет последним, что я увижу перед смертью. – Я никогда не спрашиваю. Просто беру то, что мне нужно.
Мои колени подкашиваются. Валюсь к его ногам, когда он разжимает пальцы. Падаю на асфальт и захожусь в сухом кашле. Хватаюсь за шею, которую разрывает от боли. «Будь ты проклят, Билли Андерсон, после такого тебе точно не жить. Джимми и Майк отрежут тебе твои поганые яйца».
– Ну, не хочешь сделать мне приятное, цыпа? – Усмехается этот урод. Его массивные ботинки приближаются ко мне, противно хрустя песком. – Тебе понравится мой дружок, ты, наверняка, таких еще не пробовала.
Садится на корточки, приближает свое лицо к моему. Несмотря на бьющий в меня яркий свет, вижу злость и возбуждение в его маленьких свинячьих глазках. Тянет руку. Толстые пальцы смыкаются на моих щеках. Схватив меня за подбородок, как какую-то собачонку, подонок резко притягивает меня к себе.
– Обслужи себя сам, – цежу сквозь зубы.
И, не успев, как следует, обдумать свой поступок, смачно плюю ему в лицо. Гордость родилась вперед меня, тут ничего не поделаешь.
Бобби замирает, гневно кривя ртом. Медленно разжимает пальцы, отпуская меня. Затем также медленно вытирает мою слюну со своего лица.
Мне хочется отползти. Но ноги не слушаются. Все тело сводит судорогой от нахлынувшего страха. Понимаю, что такое он точно не простит. И Бобби не заставляет себя ждать – бьет резко, наотмашь. Прямо по лицу.
Удар настолько сильный, что я моментально глохну. Женщин так не бьют. Так можно врезать только мужику. Заваливаюсь на бок, не понимая, жива я или мертва. Словно через вату слышу его тяжелые шаги. Одной рукой он переворачивает меня и ставит на колени.
– Иди сюда, цыпа. – Стальной хваткой его левая рука сжимается на волосах на моем затылке. Правая по-хозяйски скользит по бедру, подбираясь к краю платья.
Бессильно рычу. Мычу что-то. Перед глазами все плывет.
– Давай, рассказывай. – Слышится треск разрываемой ткани. – Как они имеют тебя, дешевка? Сразу вдвоем или по очереди?
На моих глазах выступают слезы. Бобби Андерсон, конечно, не может знать, что я еще девственница.
Майкл
Мне было тринадцать, когда я впервые увидел свою Элли.
Тогда она звала себя Эй Джей, но об этом мне суждено было узнать немного позже.
Обычный день. Бодро улыбаюсь маме. На мне тщательно отглаженные брючки, старомодная рубашка с широким рукавом до локтя, из идеально отполированных черных туфель торчат новые белые носки. Вряд ли бы матушка позволила мне выйти из дома в кроссовках, футболке и шортах, даже если бы я не врал ей, что иду в библиотеку, а сказал бы, что собираюсь покататься на велике с ребятами.
– Мам, не нужно галстука, умоляю тебя.
– Майкл! – Ее тон не терпит возражений.
И я сдаюсь. Проще подставить шею и позволить ей повязать эту удавку, чем полчаса спорить, а затем выслушивать лекцию о том, как полагается выглядеть юным молодым людям из порядочных и обеспеченных семей.
– Просто прекрасно. – Ее лицо расплывается в довольной улыбке.
– Мне пора. – Настаиваю.
Фальшивая беспечность моей улыбки настораживает матушку. Она долго не отпускает руки, словно галстук это волшебный поводок, который поможет ей сохранять контроль над повзрослевшим внезапно сыном. Наконец, ее пальцы забираются в мои волосы и поправляют прическу. Косой пробор, челка на лоб – все должно быть идеально, как она любит. Прилизанно и чинно.
– Отец отвезет тебя. Хорошо? – Делает последнюю попытку.
По плотно сжатым губам заметно, как трудно ей сдерживаться.
– Нет, я хочу прогуляться, мам. Я же говорил.
Этот ответ лишает ее самообладания. Матушка так закатывает глаза, что по ее выражению лица можно прочесть все промелькнувшие в эту секунду в голове мысли: ее сын напивается в районе для цветных, его угощают травкой и заставляют грабить магазин. Или угнать тачку. Потому что, стоит попасть в плохую компанию, так и будет. Непременно. Ведь мир очень страшен, особенно за пределами нашего района.
– Будь осторожен, – выдыхает она.
И тянется мне навстречу.
Еле успеваю увернуться от поцелуя в губы. Мамочка проделывает этот фокус каждое утро, привозя меня в школу. Чмокает, стоит только зазеваться. На глазах у всех. А потом, улыбаясь, стирает следы помады с моего лица.
Похоже, мне до самого колледжа теперь не отмыться от репутации зашуганного маменькиного сынка.
– Пока, – произношу, небрежно клюнув ее в щеку.
И со всех ног бросаюсь к двери.
Знаю, что она будет стоять у окна, фиксируя и оценивая каждый мой шаг, пока не скроюсь в конце улицы. Поэтому иду неспешно и мысленно заставляю себя расслабить плечи. Но как истинный ботаник продолжаю исподлобья оглядываться по сторонам – вдруг в голову прилетит здоровенный мяч, за которым непременно последует раскатистый мальчишеский смех.
Дорогу перегораживает здоровенный грузовик с логотипом известного в стране грузоперевозчика. Останавливаюсь, чтобы взглянуть на эту махину. Из кабины вылезают крепкие парни в фирменных комбинезонах, створки кузова распахиваются. Грузчики так проворно подхватывают мебель, словно та из картона сделана, и я не могу оторваться, наблюдаю за ними во все глаза.
Представляю, что мое рыхлое тельце однажды подтянется и станет вот таким же жилистым. Бледную, почти мраморную, кожу, боящуюся солнца, мелкие веснушки и темно-рыжие волосы никуда не деть, но если бы у меня только было такое тело, возможно, братья Андерсон не отважились бы меня задирать. По крайней мере, открыто.
– Это в гостиную, – командует темноволосый мужчина, вышедший из подъехавшего следом внедорожника и ступивший на подъездную дорожку.
Он приземист, широк в плечах, выглядит свежо, но его возраст выдают обширная лысина и редкая седина на висках. Похоже, этот человек со своей семьей будет жить в доме напротив нас.
– Здравствуйте, – мямлю, поняв, что он заметил меня.
Мужчина расплывается в вежливой улыбке и кивает. Хочет что-то сказать в качестве приветствия, но вдруг переводит взгляд на фигуру, движущуюся от автомобиля к дому, и меняется в лице.
Это девочка, ей примерно столько же, сколько и мне. На ней рваные джинсы, тяжелые черные ботинки, безразмерный свитер с вытянутыми рукавами и воронье гнездо на голове. Она идет, ссутулившись, не разгибая до конца коленей и словно намеренно громко шаркая подошвами по асфальту.
– Элис, – обращается к ней мужчина, виновато поджимая губы, – что ты скажешь насчет того, чтобы поставить мамин туалетный столик в твою комнату?
– Мне насрать. – Коротко бросает она, обходя его по широкой дуге.
И я вздрагиваю. Потому что ее черные глаза устремлены в этот момент на меня. Они пронзают насквозь, сверлят, забираются глубоко в душу. Девчонка смотрит всего долю секунды, уничижающе и брезгливо, но мне хватает этого, чтобы разглядеть пирсинг в ее носу, густо подведенные черным губы и брови, высокий нахмуренный лоб. Меня словно вытряхивают из тела, а затем с размаху швыряют обратно.
Когда она отворачивается и скрывается за дверью дома, я с трудом сглатываю. Отшатываюсь назад и приказываю себе захлопнуть раззявленный от удивления рот.
Перевожу взгляд на окна своего дома и вижу матушку, прилипшую к окну и совершенно ошеломленную увиденным. Первый раз в жизни она забывает обо мне и о любых правилах приличия: пялится через стекло, вытаращив круглые глаза на новых соседей.
Опустись ее нижняя челюсть еще на пару дюймов ниже, точно пробила бы подоконник.
Джеймс
Жалость, наверное, не самый лучший способ обрести друга. Но было еще кое-что, кроме пресловутого сочувствия к жалкому ботанику, которого каждый ученик этой мерзкой школы считал своим долгом пнуть под зад. Этот рыжий был сообразительным малым, но, похоже, искренне не понимал, отчего местные отбросы так привязались к нему.
Он не злился, не дрожал от страха. В его глазах было такое чистое, такое наивное недоумение, что любому старшекласснику или даже ученику младшего звена непременно хотелось толкнуть или обозвать его еще раз. Даже мне. Не будь я парнем из трейлерного парка, чумазым и тощим сыном наркоманки, обитателем помойки и нищим изгоем.
Вот так и встретились мы – два одиночества. Помню, словно это было вчера.
– Эй, дебил! – Раздается в коридоре.
Фраза вполне может относиться и ко мне, поэтому сначала не реагирую. Всегда успею показать им зубы.
– Чудила, к тебе обращаюсь!
Осторожно поворачиваю голову в бок, и сразу становится все ясно. Это они новенькому.
Пригород активно застраивается, целый район для богатеньких забабахали, а вот школы для маменькиных сынков у нас еще нет. Помнится, родители этого ботаника сперва очень переживали, что их пареньку придется обучаться в одном заведении с такими голожопыми, как я. Мамашка этого рыжего Салливана даже встречала сыночка после занятий: и не на стоянке, а являлась прямо в здание школы. Смех, да и только.
Тогда ученики его старались не трогать, чтобы не нарваться на нее. А теперь, спустя пару месяцев, парень был предоставлен самому себе.
– Чу-у-дик! – Раздается противный басок старшего Андерсона.
И за пинком по рюкзаку следует дружный смех. Парнишка Салливан в который раз поправляет лямки и растерянно оглядывается. Не найдясь, что ответить, быстро отворачивается. Его лицо становится пунцовым от стыда и злости, ведь взгляды всех присутствующих в коридоре устремлены сейчас на него.
– У твоей мамки мохнатка тоже рыжая? – Оскаливается младший Андерсон, тот которого зовут Бобби.
Уж очень жирдяю хочется угодить старшему братцу и его дружкам. И реакция не заставляет себя ждать: Чарли Андерсон и двое его приятелей сгибаются пополам от смеха. Они продолжают идти за своей жертвой по пятам, поочередно пиная висящий за его спиной рюкзак.
– Что ты сказал?
Эта брошенная вдруг фраза повергает школьный коридор в тишину, такую вязкую и зыбкую, что у меня от нее мурашки по спине бегут.
Не может быть: маменькин сынок остановился и обернулся, чтобы подать голос. И не просто спросил местных задавал, чего они от него хотят, но и воинственно сжал свои кулачки.
Чарли на секунду теряется. Этот жирный ублюдок не привык, чтобы ему отвечали, не был готов к этому. Старше нас года на два, сын местного шерифа, он буквально возвышается над своей жертвой. Чарльз Андерсон выше Майкла Салливана и своего брата Бобби минимум на голову. Настоящий верзила.
– Я спросил, – наигранно усмехается Чарли, оглядывая лица своих дружков Тома и Брента в поисках поддержки, – у твоей мамки под юбкой… – он смотрит на рыжего и расплывается в наглой улыбке, – такие же озорные рыжие кудряшки, да?
А дальше происходит то, чего никто из присутствующих не ожидает: щуплый ботаник в очках бросается на своего обидчика с кулаками. Бьет, молотит, машет, даже не попадая и не зная, как правильно ударить, чтобы не повредить себе запястье.
Только вот что он сделает против крепкого и высокого Чарли? Тому его удары, что слону дробина. Андерсон ловко хватает рыжего парнишку за шиворот и, точно нашкодившего щенка, отбрасывает назад. Не проходит и секунды, как они вчетвером подлетают к поверженному и начинают пинать ногами.
Я оглядываюсь по сторонам. Это видят все, но никто не хочет вмешиваться. Здесь все друг другу чужие, все заняты своими делами. Старательно делают вид, будто не замечают драки и не слышат громких всхлипов. И я топчусь на месте, не зная, как поступить. Не то, чтобы мной овладел страх, нет. Мне не привыкать получать тумаки. Просто, если вступиться, эти гады и от меня не отстанут.
Но времени думать нет. Бедняга лежит на полу в своей идиотской рубашке в мелкий цветочек и старомодных брюках со стрелочками. И отчаянно прикрывает лицо локтями. Каждый пинок по его животу отзывается глухим вскриком и смачным бульканьем.
Черт…
Дернув рычаг пожарной тревоги на стене, срываюсь с места. Под оглушительное завывание сигнализации врываюсь в самую гущу драки. Мне нечего противопоставить Чарли и его дружкам, ни твердого кулака, ни техники, поэтому я просто расталкиваю их плечами, пользуясь моментом внезапности, и висну на спине его братца.
– Ах, ты, крысеныш! – Вопит Андерсон старший.
Бобби кряхтит, пытаясь сбросить меня с себя.
– Этот вонючий помоечный таракан решил вступиться за свою подружку, – смеется Том, поднимаясь на ноги и хищно улыбаясь.
– Иди сюда, малыш, – подзывает меня Брент.
– Я сам. – Тихо произносит Чарли, утирая слюну, выступившую на губе.
Я держусь крепко. Давлю захватом на жирное горло Бобби. Мои глаза устремлены на рыжего – идиот даже не пытается встать, чтобы убежать. Он растерян. Облизывает кровь с губы, прислонясь к стене, и часто хлопает ресницами. Точно придурок!
– Что здесь происходит? – Вдруг гремит за спиной.
Директор школы появляется очень вовремя и разгоняет зевак. Чарли и его дружкам удается все свалить на нас.
В кабинете после уроков для подробного разбирательства остаемся лишь мы – трое: я, Майкл и Бобби. Остальным очень повезло, не приходится слушать нотаций. Рыжий чуть не ревет, просит, чтобы матушке ничего не докладывали. Вот же черт… Беру всю вину на себя. Мне-то ведь все равно. А моей матери и подавно. Так что, какая разница?
Когда нас отпускают, Бобби шипит что-то про месть, но я показываю ему средний палец и ухожу. Чертов ботаник догоняет меня по пути со школы, чтобы поблагодарить. Посылаю его к черту. Трижды. Но он реально тупой, потому что не отстает. Тащится за мной чуть ли не всю дорогу до той дыры, что считается моим домом. Говорит и говорит, будто его прорвало.
Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему. Смотрю прямо в лицо. Оно сияет. И это несмотря на распухшую губу и рассеченную бровь. Он ужасно рад. Чему? Хрен его знает. Блаженный какой-то.
– Хочешь, помогу тебе с математикой? – Предлагает. – Слышал, что ты никак не можешь сдать самостоятельную работу.
И моргает. Часто так, что меня это начинает гипнотизировать.
– Ты? Мне? Хм. Поможешь? – Бормочу.
До меня никому обычно дела нет, а тут предлагают помощь. Непривычно как-то и… стремно. Делаю каменное лицо, но этот хренов умник продолжает сиять, будто прихожанин церкви на воскресной службе.
– Да. Где ты живешь?
А вот это лучше ему не знать. У меня все внутри переворачивается при мысли о том, что его начищенные ботиночки ступят в ад трейлерного парка, густо приправленного запахом фасоли, несвежих носков и дымом сигарет.
– Тут. Неподалеку. – Вздыхаю и машинально прикусываю щеку изнутри.
Рыжий так забавно оглядывается по сторонам, словно пытается отыскать среди сломанных бараков и оврагов с помоями что-то пригодное для жилья.
– Тогда давай встретимся завтра после занятий? – Улыбается он. – И ты покажешь.
– Кхм. – Хмурюсь я. – Ну, давай…
Мне жутко не по себе.
– Я Майкл, кстати. – Он протягивает бледную руку.
– Джимми. – Жму ее, мечтая свалить поскорее.
И он улыбается так широко, что меня это опять пугает. Ровно, как и его прикид, и доброжелательность, и наивная гребаная открытость.
Если мы с этим типом станем общаться, нас запишут в педики. Не, точно вам говорю, запишут. А в наших краях этим особо не погордишься. Таковы нравы.
– Буду ждать завтра. – Говорит Салливан.
И я едва не отшатываюсь назад. Киваю. Типа «Ага, ага», пячусь, чтобы быстрее скрыться среди кустов. Но рыжий смотрит так внимательно, словно этим безумным взглядом собирается провожать меня до самых ржавых дверей моего дома.
– Счастливо. – Прячу руки в карманы и ухожу, пиная мусор.
Обернувшись, замечаю, как он приглаживает волосы и отряхивает пыль с брюк. Видать, боится, что от мамки попадет.
Кстати, она у него не рыжая. Это он в папку-ирландца такой «красавчик». Но это я узнаю потом.
А в тот день я мог лишь надеяться, что этот доходяга сам как-нибудь отвянет от меня. Не знал, что мне будет суждено пройти с ним слишком долгий и сложный путь, чтобы он мог называться просто «жизнью».
Вот так, случайно и неожиданно, и было положено начало нашей странной и крепкой дружбе с Майки Салливаном.
Майкл
Я больше не крадусь по улице, ожидая, что матушка выпрыгнет из ближайших кустов и разоблачит мой обман. Ноги ступают уверенно, глаза слезятся от яркого солнца, а мысли постоянно возвращаются к той девчонке.
– Мне насрать! – Снова и снова говорит она.
И ее голос тонко звенит в моей голове.
– Мне насрать, – повторяю, точно в бреду.
И губы сами расплываются в улыбке от уха до уха.
– Насрать… – И радость собирается теплым комком под ребрами. Щекочет, разливается жаром по животу. – Мне насрать…
Неужели, я тоже бы мог вот так запросто ответить мамуле? Но стоит только представить эту картину, как сначала перехватывает дыхание, а потом хочется смеяться долго и громко. Никогда. Нет. Наверное, снег в июле более вероятен, что то, что этот номер сойдет мне с рук.
Сворачиваю к небольшому лесочку, но не вижу ни дороги, ни солнечных лучей, взрезающих густые верхушки деревьев. Только ее глаза. Раскосые, черные, с длинными пушистыми ресницами. Карточный домик моего смущения стремительно рушится: кажется, будь она сейчас передо мной, ничего не стоило бы подойти и поздороваться. Спросить, как ее зовут. Что-нибудь про погоду. Или как дела.
И от одной только мысли вся краска снова бросается мне в лицо. Не-е-ет. Наверное, меня парализует, если я с ней заговорю.
А Джимми вот не такой. Он смелый. А у смелых не бывает проблем с девчонками. Возможно, он уже даже целовался с кем-то. Или даже больше…
Запинаюсь, падаю лицом вниз и приземляюсь на вытянутые руки. Ладони вздымают клубы сухой пыли, которая неумолимо оседает на одежде. Встаю, отряхиваюсь и с неудовольствием замечаю, что черный крем на ботинках обильно впитал в себя мелкий песок с лесной тропинки. Этого только не хватало.
– Мне насрать. – Снова звучит в голове.
И я недоумеваю, как так можно жить, когда тебе на все фиолетово. Так не бывает. Но если бывает, то я очень хочу научиться этому.
– Наконец-то! – Из-за поворота показывается Джимми.
На нем черная майка, мятые шорты и грязно-серая кепка козырьком назад. В глаза бросаются рваные кеды – на одном дыра такая огромная, что, глядишь, скоро вылезет большой палец, а на другом нет шнурков, и язычок выдран с корнем. Но, кажется, парню вполне комфортно в таком прикиде. Да и выглядит он реально круто. Не то, что я.
Мы дружим уже больше месяца, но Джимми и словом не обмолвился о том, есть ли у него подруга. Вот, о чем я думаю, пожимая его руку. И пусть я ни с кем толком не общаюсь, но разговоры-то слышу. Парни на занятиях по физической культуре всей толпой обсуждали, кто из них уже видел и трогал настоящие сиськи. Не то, чтобы мне тоже хотелось похвастаться чем-то таким, но живых сисек я, правда, никогда не видел и начинал бояться, что это мне не светит еще лет десять.
– Держи. – Друг подает мне сверток.
Я скидываю туфли, встаю на траву, аккуратно снимаю брюки и складываю их, как учила мама. Стрелочка к стрелочке и напополам. Готово. Беру из свертка шорты и спешно натягиваю на свои рыхлые бедра. Они мне велики, и смотрятся, как парашюты, но шнурок в поясе делает свое дело – туго привязывает их к моей талии.
Джимми качает головой, когда я осторожно снимаю галстук. Расстегиваю пуговички сначала на манжетах рубашки, а затем на груди. Складываю сорочку так, чтобы сильно не помялась, и прячу в пакет следом за брюками.
– Обязательно делать это каждый раз? – Хмыкает друг.
Я натягиваю его растянутую старую футболку на свою идеально белую майку и пожимаю плечами:
– Даже не представляю, что будет, если я скажу маме, что пошел кататься на велике. Да еще и с… тобой.
– Тебе скоро четырнадцать, мужик! – Джимми снимает кепку и чешет макушку. Волосы у него свалявшиеся и криво остриженные, точно у беспризорника. – Не понимаю, почему тебе нельзя погонять?
– Ну, почему же? – Сглатываю я. Напяливаю кеды, прячу одежду под куст и достаю оттуда большой ржавый велик, добытый для меня на свалке новым другом. Ставлю его на дорогу и с трудом, но отваживаюсь посмотреть Джеймсу в лицо. – Можно погонять. Только если на заднем дворе.
– Твоей матушке место в психлечебнице! – Морщится он.
– Просто для нее очень важны ее правила.
– Это звучит, как бред.
– Никогда не задумывался. – Пожимаю плечами и седлаю своего железного коня.
Тот противно скрипит, переднее колесо кривится налево.
– Просто, если с детства живешь на помойке, – взгляд Джимми темнеет, – привыкаешь к помойке. Если в психушке, то сам становишься буйным. Но говорят, что и из этого дерьма можно выбраться, стоит только захотеть. Я вот хочу.
Гляжу, как он садится на свой велик и ловко стартует, давя на педали и высекая хрустящие песчинки из-под заднего колеса.
– Значит, и я хочу! – Кричу ему вслед.
Нажимаю на педали и пытаюсь выровнять ход кривой железяки. Ускоряюсь, пока мы с ним не равняемся.
– Начни со своего слюнявчика! – Ржет Джимми, еще быстрее крутя педали. – Если хочешь что-то поменять, скажи мамке, что больше не будешь одеваться в эти стремные шмотки.
– И скажу! – Вместе с ветром, врывающимся в мои волосы, у меня прибавляется уверенности.
– Ну-ну, – хмыкает друг, сворачивая вниз, к реке.
У меня не получается так быстро крутить педали, чертова железяка трещит, кренится влево и грозится развалиться на каждой кочке.
– Скажу! – Ору я, поймав азарт. Чем дальше удаляется его спина, тем сильнее мне хочется догнать этого худого, как живчик, пацана и доказать, что тоже способен стать таким крутым и бесстрашным, как он. – Потому что мне нас-рать! На-а-срать!
Слышу, как его раскатистый смех отдается эхом вдоль берега. Потею, но продолжаю крутить педали. Чем быстрее разгоняется адова машина, тем свободнее и счастливее я себя ощущаю. На меня больше не давят идиотский галстук, строгий взгляд материи ее такие же идиотские правила. Мне хорошо и легко.
Ветер отчаянно хлещет по щекам, но я принимаю эти удары, как ласковое прикосновение к новой, неизведанной жизни. Открываю рот и ловлю языком прохладу. Так свободно мне не дышалось с самого рождения. Хочется кричать, смеяться и плакать. Ощущение такое, будто меня сейчас разнесет в клочья от сумасшедшего и пьянящего запаха раздолья.
Но радость обрывается жестким толчком в бок, от которого я сначала падаю в песок, больно ударяясь и царапаясь о велик, а затем кубарем качусь вниз со склона. Собираю по пути все кочки и камни, обдираю локти и колени до мяса. Паника оглушает, дыхание сбивается, конечности немеют, когда мое тело вдруг прекращает падение, наткнувшись на колючий кустарник.
Еще не успеваю открыть глаза, но уже слышу противное хихиканье. Эти голоса мне хорошо знакомы. Мерзкие гиены, Чарли, его братец и сотоварищи, – вот кто так противно ржет, радуясь удавшемуся трюку. Слышен топот их ног, они спускаются ко мне, поэтому спешу сесть и распахнуть веки.
Перед глазами расползаются трещины – очки разбились. Каждое движение отдается дикой болью, во рту привкус земли. Песок противно хрустит на зубах. Поднимаю взгляд и вижу их силуэты. Они движутся ко мне. Пытаюсь отыскать Джимми. Он там, дальше по дороге. Вверху. Кажется, притормаживает, заметив, что больше не еду за ним.
– Ну, что, сосунок? – Старший из братьев подходит ближе и резким движением ноги окатывает меня волной песка и темной пыли. – Думал, мы про тебя забыли?
Его слова вызывают у товарищей смех. Я часто моргаю, не решаясь поднять головы и снять очки. Пялюсь на их колени, ожидая пинка в лицо. Пыль щекочет ноздри, а страх заставляет забыть о боли. Невольно вздрагиваю, стоит Чарли приблизиться. Подонок специально кружит вокруг меня, нагоняя побольше жути.
– Мы ничего не забываем, рыжик! – В эту секунду драный кроссовок старшего Андерсона с силой толкает меня в грудь.
Я падаю на спину и гляжу во все глаза на нависшего надо мной обидчика. Даже сквозь слепящие солнечные лучи, трещины и пыль, осевшую на стеклах очков, вижу, как он улыбается, перекатывая во рту жвачку. Его нога с силой давит на мою грудную клетку, перекрывая доступ кислорода. Он смотрит, как я судорожно хватаю ртом воздух, и это его ужасно забавит.
– Не хочешь извиниться передо мной, придурок? – Спрашивает меня Чарли.
А я взвываю, потому что один из его дружков безжалостно наступает на мои пальцы. А другой давит носком ботинка на запястье второй руки. Я распят. Начинаю дергаться, но ни перекатиться, ни встать не выходит. Бесполезно. Где-то рядом с моим ухом приземляется смачный харчок. Мерзко воняет сигаретами и тухлым содержимым чьего-то желудка.
– Может, мы его того… – Спрашивает Бобби и что-то шепчет братцу на ухо.
Наверняка, что-то пошлое. Хотят унизить меня еще сильнее.
– Неплохая идея, – отзывается тот.
И все дружно начинают ржать еще громче.
Пока громкий хруст не обрывает их смех. Я не успеваю толком ничего понять, когда хватка ослабевает. На берег опускается странная, звенящая тишина. Сажусь и вижу перед собой Джимми со здоровенной дубиной в руке. Видимо, подобрал где-то сухой ствол небольшого деревца и со всей силы обрушил на спину Чарли. Тот валяется у меня в ногах оглушенный, а его приятели растерянно оглядываются друг на друга.
– Кто следующий?! – Кричит Джимми, взмахивая палкой, которая переломилась пополам от столкновения с хребтиной Андерсона старшего. – Ну?
Он резко топает, шагая в сторону Бобби, и у того разом подкашиваются ноги. Выпучив глаза и запинаясь, жирдяй начинает пятиться назад. Дружки Чарли на пару лет постарше нас, поэтому продолжают взвешивать все за и против. Но новый взмах дубиной рассеивает их сомнения, и они отступают.
– Идем, – подает мне руку мой друг.
И я встаю, тяжело дыша. Джимми спасает меня уже во второй раз. Мы пятимся назад, пока они проверяют, жив ли Чарли. Тот мычит, пытаясь встать на ноги. Жив.
– Бежим! – Командует Джимми, отбрасывая тяжеленную палку в кусты.
И мы карабкаемся сначала вверх, а затем удираем по тропинке. Я забываю про боль в конечностях. Больше ничего не боюсь. Этот худой парнишка протянул мне руку помощи и показал, как можно постоять за себя. Дал надежду на то, что мир не прогнил окончательно. И я даю себе клятву, что не забуду этого никогда.
– Через реку! – Подталкивает меня к берегу Джим.
– Нет, – упираюсь пятками, – я не умею плавать.
– Верь мне. – Тянет за руку. – Все будет хорошо.
Я дрожу от страха, когда мы переходим реку вброд. Он показывает, куда ступать, чтобы не провалиться на глубину. И я доверяю. Даже когда вода доходит мне до шеи. Расстояние кажется бесконечным, но, когда путь пройден, чувствую себя мокрым супергероем.
Мы на другом берегу, на уютном островке. В безопасности.
– Здесь нас никто не достанет. – Довольно говорит друг. – Только я знаю, как и где перейти на эту сторону.
– А если они переплывут?
– Такое расстояние? – Он скидывает футболку, бросает на песок и идет окунуться. – Чарли не умеет плавать!
– Спасибо, что спас меня. Опять. – Бормочу я.
– Главное, вырубить главаря. – Звенит голос Джимми из реки. – Остальные сами побегут. Это почти всегда работает.
Я наклоняюсь к воде, зачерпываю в ладони и еще раз омываю свои раны. Снимаю очки и долго их рассматриваю, а затем с легким сердцем зарываю в песок. Разодранные локти и колени ужасно саднит, но мне хорошо, радостно как-то.
– Поиграем? – Вышедший из воды Джимми ложится рядом.
Загребает руками горячий песок и делает большую горку. Затем наклоняется и плюет на самую ее вершину.
– Что нужно делать? – Брезгливо морщусь я, глядя на «вулкан» с лавой из слюны.
Он смеется.
– Каждый подгребает на себя понемногу. С любой стороны. Пока плевок не скатится. В чью сторону он свалился, тот и проиграл.
Киваю, и мы начинаем играть.
Никогда мне не было так весело, как в этот момент, когда я убиваю свое время на такую вот дурацкую игру.
А потом мы долго лежим на спинах, зарываясь руками и ногами все глубже в горячий сверху и прохладный изнутри песок. Я смотрю на ярко-голубое небо и думаю о том, что будет дальше. И стоит ли бояться этого будущего.
