Ларс Леннрут
Древность и Средневековье. Тексты родового общества
Средневековая церковь ввела в обиход слово «поэт» (шв. «diktare»), происходящее от латинского и означающее кого-то, кто предписывает, диктует (слово «диктатор» – родственное ему). В церковной среде часто бывало, что клирик диктовал свой текст, – обычно по-латыни, – писцу. Библия тоже была «продиктована» по вдохновению свыше, наитием Святого Духа, и записана пророками, евангелистами и апостолами. Лишь к концу средних веков глагол «диктовать» приобрел современное значение «сочинять», «творить», а слово «сочинитель», «поэт» стало означать человека, который занимается творчеством. На протяжении средних веков «поэты», как и писцы, принадлежали в основном к церковным кругам.
В придворных же кругах были в ходу такие слова, как «шут», «певец-сказитель», «актер». Эти люди веселили знать на празднествах и пирах. Социальное положение шутов было низким, во всяком случае в раннее средневековье. Многие из них, скорее всего, были чужеземцами, часто немцами по происхождению, странствующими по миру и живущими милостыней от своего шутовства. Эрикова хроника, повествуя о княжеской свадьбе, упоминает, что шуты на ней получили прекрасных скакунов и другие щедрые дары, – так что можно предположить, что по крайней мере некоторые из них приобретали впоследствии определенный статус при рыцарских дворах.
Итак, древнескандинавская церковная и аристократическая среда, каждая на свой лад, породила литературное (и отчасти музыкально-театральное) ремесло: виды его существовали отдельно друг от друга. Во всяком случае, шведское средневековье не знает примеров, когда бы одно и то же лицо выступало в разных ролях; эти виды искусства относились к разным социальным мирам. Скандинавское язычество и христианское средневековье
(Языческий храм в Уппсале, рисунок из книги Олауса Магнуса «История северных народов» (середина XVI в.)
В своем труде о Гамбургском епископстве (около 1070 г.) немецкий церковный деятель Адам Бременский рассказывает следующее о Языческом храме древних свеев в Упсале:
«У их богов есть свои жрецы, которые совершают жертвоприношения. В случае чумы или голода они приносят жертву Тору, в случае войны – Одину, а если празднуют свадьбу – то Фрейру. Каждый девятый год они имеют обыкновение собираться в Упсале на общее празднество, где участвуют люди из всех шведских земель. Никому не позволено пропускать это празднество. Конунги и племена, вместе и по отдельности, посылают свои дары в Упсалу, а те, кто принял христианскую веру, обязаны откупиться от участия в праздничных церемониях, и это угнетает больше, чем любое другое наказание. Ритуал жертвоприношения происходит следующим образом: каждого живого существа мужского пола жертвуется по девять, и кровь их должна умилостивить богов. Тела принесенных в жертву подвешиваются в роще близ храма. Эта роща считается у язычников священной, а каждое ее дерево – имеющим божественную силу от жертвенных тел, которые здесь разлагаются. Рядом с человеческими телами висят там и собаки, и лошади; один из крещеных рассказывал мне, что сам видел, как в роще висели сразу семьдесят две жертвы. Участники ритуала поют, как обычно, разные песнопения, которые непристойны, а потому лучше о них умолчать».
Это описание часто цитировалось в различных трудах о древней Скандинавии, но оно больше говорит нам о средневековой христианской среде самого Адама Бременского, чем о язычниках. Очевидно, что автор труда никогда не бывал в Упсале: он опирается на устные рассказы, которые истолковывает при помощи римской мифологии и христианской литературы, где языческие ритуалы вызывают отвращение. И так как миссией Гамбургского епископства, согласно Адаму Бременскому, было обращение свеев, то в его изображении Упсальский храм стал демонической противоположностью собору, в котором он сам служил. Образ языческого капища был впоследствии перенят многими писателями и художниками и дополнен еще более грубыми подробностями. Однако археологи не смогли найти подтверждения тому, что в Упсале в таком количестве совершались жертвоприношения; даже не найдены следы упомянутого храма. Скорее всего, языческий культ отправлялся под открытым небом и в более скромных и обыденных формах. Профессиональных жрецов в древнюю эпоху тоже не было. И напротив, известно, что культ Фрейра действительно сопровождался непристойностями, которые могли вызвать отвращение христиан. Для нас так и останется неясным, сколько же древнешведских языческих песен исчезло из устной традиции по причине своего «непристойного» содержания. Генеалогия литературной знати
Письменная культура, существовавшая вне церкви, создавалась очень небольшим кругом знати при королевском дворе. Ниже изображено генеалогическое древо, которое свидетельствует о том, что наиболее известные литературные произведения XIII–XIV веков создавались членами самого знатного рода в стране, который ошибочно назван династией Фолькунгов.
Литература, написанная членами этого рода, тем не менее распространялась далеко за пределами семейного крута, особенно после того, как в XIV веке в Швеции сложилась читающая публика. Законы провинций обращались, конечно же, к местным кругам, тогда как Эрикова хроника и основной закон Магнуса Эрикссона адресовался уже жителям всей страны. Наконец, святая Биргитта писала для всего католического мира, и поэтому ее «Откровения» были переведены на латинский язык. Женщины и жанр плача
Древнескандинавская поэзия восхваляет воинские доблести и мужскую честь. Искусство скальдов – это искусство для мужчин. Женщины получают в поэзии право голоса только в тех немногих случаях, когда надо оплакать павшего супруга или сына и вместе с тем призвать живых сородичей к отмщению. В Эдде встречаются подобные песни-плачи. «Плач» – их особое жанровое определение, и в названиях их стоят женские имена: «Плач Оддрун», «Плач Марии».
На месте древнего тинга в Бэльсте, в районе Валлентуны, в провинции Упланд, стоят два камня с длинной рунической надписью, которая может истолковываться как подобный женский плач. Камни воздвигнуты в честь хёвдинга У льва из Скольхамры, – могущественного в тех местах примерно в 1000 году. Поэтическая надпись гласит:
Ни одно надгробие
не сравнится с тем,
что воздвигли
сыновья Ульва,
отважные дети —
своему отцу.
Поставили они камни,
врыли высокий столб,
в знак памяти.
Также и Гюрид
любила супруга.
Она в своем плаче
чтит его память.
Гуннар высек руны на камне.
Последовательность действий всех родичей павшего Ульва представляется следующей. Его сыновья воздвигли два камня, а также ныне пропавший деревянный столб в честь отца. Их мать, Гюрид, сочинила плач в память мужа. А затем надпись была высечена на обоих камнях профессиональным резчиком, Гуннаром.
Если это истолкование правильно, то камни из Бэльсты – наш самый древний известный пример женской литературы.