Леонид Давидович Аронов
Сундук доброты
© Леонид Давидович Аронов, 2023
ISBN 978-5-4496-0216-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Рассказы
Сундук Пелагеи
За глубоким оврагом, за просторной поляной, на самой окраине большого села стояли отдельной группой пять усадьб. Остались там одиноко жить старушки Александра, Варвара, Елизавета, Пелагея и в пятой усадьбе – дед Филимон.
Летом к ним наезжали гости, и короткий тупиковый переулок, утопающий в зелени, выглядел празднично от сверкающих легковых машин. Гудели разговоры взрослых. Далеко разносились детские голоса и смех. Только у маленького домика Пелагеи, не видимого с улицы из-за густой листвы сирени, было тихо. С тех пор как лет двадцать назад умерла её мать, жила Пелагея одна-одинёшенька.
К концу лета гости разъезжались, и в этом углу села наступала первозданная тишина.
Осенью, в промозглые дождевые дни, старики редко выходили из домов. Рано утром, когда за окнами было ещё темно, протапливали печки и принимались за дела. Александра, Варвара и Елизавета вязали что-то детям и внукам, готовили в города посылки. Дед Филимон, пролистав с утра газеты, приходил к магазинам перекинуться с кем-нибудь словом, а нагулявшись, возвращался домой, включал громко радио и лез на печку отдыхать.
Пелагея же подолгу сидела на сундуке, стоящем под окном, и смотрела сквозь мутные стёкла на осенний унылый дождь, на мокрые обнажённые ветки сирени, на потемневший забор палисадника да на маячащий за огородами зелёный хвойный лес.
В селе считали, что в сундуке у неё добра видимо-невидимо: прожила Пелагея всю жизнь одна и была самая лучшая работница в районе – и зарабатывала много, и ещё крупные премии отхватывала. Каждый год в отпуск она куда-нибудь уезжала и возвращалась с какими-то пакетами. Что в пакетах – никто не знал, но все думали: хрусталь, золото, серебро. А что ещё?
В начале зимы, когда снег в третий раз накрыл землю, Пелагеина соседка Варвара, сидя у окна с вязанием, вдруг увидела на улице Александру, которая вытащила из дома санки, а потом вынесла маленькую девочку в красном пальто и белой шапочке. Усадила малышку на саночки и осторожно повезла по свежему ослепительному снегу к центру села. «Кто же из детей Александры оставил ей внучку и когда?» – задумалась Варвара и, не в силах усидеть дома, наспех оделась и заторопилась к Елизавете.
Та видела в окно, как Александра везла девочку на санках, тоже не разглядела её внучку и тоже терялась в догадках: чья эта девочка? Она с радостью встретила соседку.
Варвара и Елизавета долго обсуждали всех детей Александры и не могли сообразить, от кого из них внучка. А уж когда на дороге, тянущейся из оврага через белоснежный пустырь, появилась сама Александра – обе соседки прилипли к стёклам, разглядывая внучку на санках и маленькую, толстенькую как колобок её бабушку. Вечером Варвара и Елизавета, не утерпев, пришли к Александре и торопливо в один голос спросили:
– Чья ж у тебя внучка-то, Александра? От кого из детей?
– От младшего. Светой назвали. Два года ей и восемь месяцев. В городе постоянно болеет. Коля вот и привёз её поздно вечером, а рано утром уехал – на работу спешил.
Старушки рассматривали Свету – маленькую белокурую девочку – и чем дольше смотрели на неё, тем она становилась им милей и милей. Вначале Света прижималась к своей бабушке, но постепенно, под одобрительными и ласковыми глазами соседок осмелела, начала играть. Крошка бегала из угла в угол комнаты, пряталась за печку, выбегала из-за печки на середину комнаты и заливалась счастливым смехом, обнажая белые ровные зубки.
На следующий день Варвара принесла Свете хороших яблок, Елизавета – баночку варенья. Обе остались у Александры до позднего вечера.
И Пелагея видела из своего окна Александру с внучкой и то, что к ней зачастили соседки, и тоже решила посмотреть на её малютку. В гости она пришла с подарком – в руках у неё красовалась кукла. Игрушка для девочек была небольшая, но и не маленькая, в тапочках, в клетчатом платьице и говорящая. Кукла закрывала голубые глаза и говорила «мама», когда её опрокидывали на спину.
– Света, скажи бабушке Пелагее спасибо, – напомнила Александра.
Девочка потянулась на цыпочки, обняла Пелагею за шею лёгкими тонкими ручонками и, чуть касаясь нежными пухлыми губёнками, поцеловала в одну и в другую щёку. Старушка чуть не задохнулась от нежности. Век свой доживала и не думала, не гадала, что в такой трепет придёт от детского объятия.
И Пелагея тоже стала ежедневно гостить у Александры, а вскоре и дед Филимон слез с печи и пожаловал к соседке, сел на табуретку и стал любоваться малышкой. Когда она с милой детской неуклюжестью, подняв ручонки, сделала «прыг до потолка», старик весь засиял от улыбки. Света, ободрённая его улыбкой, залепетала и принялась показывать, какая бабушка подарила ей какую игрушку. Показала и куклу, подарок Пелагеи.
– Да-а! – восхитился Филимон. – Кукла тонкой работы, ненашенская. И у нас делают замечательные игрушки, но эта кукла из далёких краёв, не наш фасон. Где ты, Пелагея, её купила?
– Где купила – там и купила, – уклончиво ответила Пелагея. Старик же пообещал ребёнку сделать для куклы кроватку.
Через несколько дней Филимон принёс Свете игрушечную кроватку. Все четыре бабушки удивились тонкой работе: спинки и ножки игрушки были резные и блестели светло-коричневым лаком. Девочка сразу уложила куклу «бай-бай».
Пришлось бабушкам шить на игрушечную кроватку матрасик, одеяло, простыни, подушки. В таких приятных заботах проходили у них дни.
И вдруг в середине декабря стряслась беда: Света заболела. Она не встала как обычно утром, а пожаловалась, что головка болит. На лобике выступили капли пота. Малышка вся так и пылала жаром. Александра ужасно испугалась и позвала соседей. Те сбежались к ней. Консилиум из четырёх старушек и деда, стоя у детской кроватки, определял методы лечения больной девочки.
Александра, дрожа от испуга, нервно перебирала пухлые пальцы и хриплым голосом говорила:
– Я четырёх детей вырастила. Знаю, как лечить малышей. Хочу посоветоваться с вами. По-моему, надо напоить Свету чаем с мёдом, дать таблетку аспирина, укрыть тулупом, чтобы пропотела, – хворь и пройдёт.
Бабка Варвара, возвышаясь над всеми громадным ростом, кряжистая, волевая, высказала своё мнение:
– Я девятерых подняла одна, без мужа. Мой-то с войны не вернулся. Какими только болезнями не переболели мои детушки! Сколько ночей я не спала! Сколько тревог за них пережила! Уму непостижимо! Ни электричества не было, ни врачей. Холодный ливень, пурга, а до больницы по бездорожью двадцать вёрст. Всё это было. Вот сама и лечила детей. Я знаю: самое верное средство от простуды – чай с сушёной малиной и горячее молоко. К утру жар как рукой снимет.
И Елизавета затараторила, обнажая единственный зуб в чёрном рту:
– Я шестерых сыновей вырастила да внуков – семеро. Я могу и малых и старых лечить. Самое лучшее – винный компресс на грудь, ножки парить в горячей воде с горчицей, и таблетки аскофена от головной боли. Можно ещё и тетрациклин давать.
У Пелагеи не было детей. Она не знала, как их лечить, и была готова сделать для Светы то, что подскажут другие, лишь бы облегчить малышке страдания. Дед Филимон внимательно выслушал каждую, возмутился и, сказав «Ну и ну», вышел из избы.
– Все они, мужики, одинаковые, – зачастила Елизавета. – Знают лишь своё удовольствие, а как начинаются трудности, бегут из дома, как волки от пожара в лесу!
– Замолчи, Елизавета! – громким шёпотом оборвала её Варвара, топнув ногой. – Разве можно произносить плохие слова, когда ребёнок в доме?! Я девятерых детей в люди вывела, ни один не пошёл по кривой дорожке. Почему? Да потому, что никогда плохих слов не говорила. Дурное слово – тяжкий грех.
Недолго они спорили. За окнами вдруг послышался хруст снега и появилась белая лошадь в хомуте и с оглоблями. В санях – дед Филимон и молодой мужчина в ондатровой шапке.
Врач обследовал девочку, выписал рецепты и хотел было объяснить хозяйке, как давать больной лекарства, но, увидев устремлённые на него любопытные блестящие глаза старух, поперхнулся. Он не собирался направлять Свету в больницу, однако вдруг испугался, что сердобольные бабушки могут залечить ребёнка, и приказал:
– Собирайте девочку в больницу!
И увезли Свету в больницу. Ещё тоскливее стало в проулке, где старухи и дед Филимон.
Александра, Варвара и Елизавета шили, вязали, готовили посылки своим родным в города. Пелагея опять заняла привычное место на сундуке возле окна, предалась мечтам. «Эх, – думала она, – не было у меня детей, нет и внуков. Вот если бы сойтись с вдовцом Филимоном, а он взял бы к себе внучат, то было бы здорово! Из мальчика я бы крепкого парня вырастила, а из девочки – девушку скромную и гордую, смелую и любящую, трудолюбивую, весёлую…» Грезилось Пелагее, что сажает она по весне картошку под лопату, мальчик подносит семена в ведёрке, а девочка берёт по одной картофелине и кидает в лунку. Пелагея закапывает, вырывает другую лунку. И представляется одинокой старушке, что у девочки ручонки, как у Светы.
На ветку сирени сел красногрудый снегирь, стряхнул иней. Пелагея очнулась от своих грёз и увидела заснеженную безлюдную улицу с редкими старыми домами. Старушка на миг прижалась к оконному стеклу лбом и, напрягаясь, посмотрела влево. Ей с трудом удалось разглядеть угол бревенчатого, под железной крышей дома Филимона. «Да, года у нас большие! – рассуждала Пелагея. – Есть ли смысл сходиться? Я первый год на пенсии, он – третий. И всё-таки, кто знает, может, ещё придётся долго жить, а следовательно, можно думать о будущем, о счастливых днях. Чего хоронить себя заживо?»
Навязчивая мечта о внуках овладела Пелагеей, не давала ей покоя, и она уже больше не могла усидеть дома. Всю округу облетела весть о том, что Пелагея полдня пробыла в детском саду, полдня – на строительстве школы, а во второй половине дня явилась в сберкассу и перечислила много денег на игрушки для детского сада и на спортинвентарь для школы.
«Это что? – говорили односельчане. – Подумаешь: игрушки и лыжи! Если бы Пелагея не пожалела содержимого своего сундука, то не только бы на игрушки или там лыжи, – хватило бы все село заново перестроить!»
Пелагея вернулась домой к своему окошку. В другое, летнее время, находилась для неё работа в колхозе, а сейчас просто нечего было делать, некуда сходить. Никто не поговорит с ней – все заняты своими делами. Мечты о внуках окончательно одолели её, взбудоражили нервы, и она решилась на отчаянный поступок: «Была не была, пойду к Филимону свататься!» Надев новое пальто с лисьим воротником, накинув белую шаль, Пелагея выскочила на улицу и – надо же такому случиться – столкнулась носом к носу с самим Филимоном, возвращавшимся из продуктового магазина. Старушке стало жарко, и она выпалила в лицо самое заветное:
– Филимон, давай поженимся! – сказала, словно воду расплескала из ведра, наполненного до самого края.
Пенсионер уставился на неё и пробормотал:
– Опоздали мы с тобой, Пелагея, с женитьбой лет на сорок. – И пошёл мимо в своём чёрном пальто с потёртым воротником, неся сеточку с одной единственной булкой хлеба.
У Пелагеи от всего случившегося, от постоянных дум потемнело в глазах. Старушка, глядя вслед сутулой фигуре Филимона, чуть не вскрикнула, даже пошатнулась, едва не упала в обморок. Ей захотелось вернуться домой, на сундук. Но сообразила, что многие видели, как она встретилась с Филимоном, о чём-то с ним поговорила, и если дёрнет обратно, то все это заметят; поэтому Пелагея машинально, как во сне, свернула на тропинку в снегу между огородами, вышла за околицу, побрела по расчищенной от снега дороге вдоль леса.
Долго, долго она бродила. Усталая, душевно опустошённая, полная отчаяния от того, что не изменить свою судьбу так, как хочется, она возвращалась домой. Подошла к своему двору – и не поверила своим глазам. Дорожка в палисаднике и крыльцо расчищены от снега. У крыльца, в новом полушубке, побритый, стоял Филимон.
В тот же день он со своими вещами перебрался к Пелагее. Следом за ним ввалились в избу Александра, Варвара и Елизавета, шумно потребовали немедленно отметить такое событие. Помогли на скорую руку приготовить угощение. Пили за здоровье новобрачных, за всех присутствующих, помянули усопших, пели песни, плясали, веселились и грустили. Филимон признался Пелагее, что он скучал о детях, мучился от одиночества, от своей никчёмности, подумывал о Пелагее. Но ему казалась несбыточной их семейная жизнь, поэтому и растерялся, услышав от неё «давай поженимся».
Спустя два дня Филимон привёл на подворье Пелагеи корову. В этот же день завёз сено. Позвонил сыну: так, мол, и так, хозяйка есть, молоко есть. Привози внуков. Сын ответил в письме: «Ждите на Новый год».
Вскоре выписали из больницы Свету, а тут и Новый год на пороге. Пелагея и Филимон поставили у себя в доме ёлку. Приехали к ним сын со снохой, с шестилетним Колей и четырёхлетней Наташей.
На Новый год позвала Пелагея соседей в гости. Предупредила: в новогодний вечер она откроет сундук, и чтобы при этом обязательно была Света.
Соседи мучились в догадках, что им перепадёт из богатого её сундука. Варвара размечталась о резной хрустальной вазе.
Наступил новогодний вечер. Зажгли на ёлке электрическую гирлянду. К Пелагее собрались нарядно одетые гости. Прежде чем пригласить их к столу, хозяйка поставила малышей около сундука, аккуратно сняла с него покрывало. Все затаили дыхание. Пелагея повернула ключ в замке, крышка сундука поднялась с мелодичным звоном – и дети закричали от восторга: сундук оказался битком набит игрушками!
Вот уже на часах одиннадцать, а сын Филимона, не стесняясь учёной степени, ползал на четвереньках, налаживая детскую железную дорогу с самоходным электровозом и прицепными вагончиками. Мальчик помогал ему. Девочки и соседки, не скрывая радости, рассматривали мягкие игрушки.
Дед Филимон взял посмотреть игрушечный трактор с дистанционным управлением и уже который раз наблюдал за его работой: нажмёт одну кнопку на пульте – трактор жужжит и едет вперёд; нажмёт другую – едет назад; надавит на другие кнопки – опускается или поднимается крошечный плуг. Дед удивлялся и бормотал о пользе научно-технической революции.
А Пелагея? Счастливая, с блаженной улыбкой на морщинистом лице, она сидела у открытого сундука и ласково смотрела на всех по очереди. Ещё много игрушек не вынуто. Зачем спешить их доставать? Счастье так долго ждёшь, и так оно мимолётно.
Прадед
Родители ученика первого класса семилетнего Димы внезапно и законно разбогатели. Ошеломлённые удачей, они вечером сидели в своей скромной квартире и в присутствии сына обсуждали предстоящие покупки. Надо заменить старую мебель шикарным инкрустированным итальянским гарнитуром, приобрести большой холодильник, самый современный телевизор, а для Димы – компьютер. Возникла проблема: куда девать имеющиеся вещи? Привыкшая к бережливости мама, добрая душа, предложила:
– Уж больно бедно живут наши соседи. У них трое малолетних детей. Отдадим им ещё крепкие стулья, табуретки, кровати, малюсенький холодильник. Они подарку будут рады. А крупные вещи – шкаф, сервант, диван – продадим.
Папа, став важным от богатства, произнёс:
– Я согласен с мамой и прошу согласиться со мной. Я хочу наше единственное кресло с потёртой обивкой и старенький телевизор отвезти в деревню моему деду Фёдору Михайловичу. Он Диме приходится прадедом. Старику более восьмидесяти лет, а он по-прежнему трудится и трудится. Пусть дед целыми днями сидит в кресле, смотрит телевизор и отдыхает.
На том и согласились. Крупную мебель продали, оставшуюся подарили бедным соседям. Купили самые дорогие и современные вещи, расставили по местам. И стало у них в квартире красиво, как в музее. Первокласснику Диме понравился компьютер. Он, придя домой со школы, наскоро перекусив, усаживался играть на компьютере. Ребёнок стал реже выходить на улицу, хуже учиться и побледнел как бумага.
Настали летние каникулы. Димин папа погрузил старый телевизор в легковую машину, на её крыше, на багажнике, верёвками укрепил кресло, и они поехали в деревню.
Бабушка и дедушка Димы жили в просторном светлом доме под железной крышей. Рядом стоял низенький, вросший в землю домик, в котором проживал его прадед Фёдор Михайлович. К нему, в прокопчённую избу, занесли телевизор и кресло. Димин папа установил и подключил антенну, включил телевизор, поставил напротив него кресло и пригласил Фёдора Михайловича:
– Присаживайтесь, дедушка, смотрите и отдыхайте!
Старик, поправив серебристо-белые волосы, высокий, жилистый, в засаленных брюках, уселся в кресло и поблагодарил внука:
– Спасибо! Только мне это лишнее. Я хожу к сыну смотреть передачи о животных и путешествиях, а так мне некогда – много работы.
– Хватит вам, дедушка, работать! Наработались за свою жизнь! Отдыхайте! – весело сказал Димин папа и ушёл.
Дима остался с прадедом. Они немного посмотрели какую-то передачу про политику. Старик встал, подошёл к телевизору, выключил его и начал со всех сторон рассматривать. Спросил у Димы:
– Ты когда-нибудь разбирал телевизор?
Дима отрицательно покачал головой
– Вот и я не знаю его устройства. Давай-ка посмотрим, что там внутри, – предложил старик.
– Что вы, Фёдор Михайлович! – испугался правнук. – Нельзя разбирать, сломаем.
– А мы его ломать не будем. Мы только снимем заднюю крышку, посмотрим, что внутри, и снова поставим её на место, – ответил старик, выдвинул ящик стола, где у него были инструменты, взял отвёртку. Осторожно отвинтив болтики, крепившие заднюю стенку телевизора, снял её, и они с Димой удивлённо уставились на разноцветные детали и провода.
– Ты, Дима, что-нибудь понимаешь? – спросил прадед.
– Нет, – ответил мальчик.
Фёдор Михайлович огорчённо вздохнул:
– Мне уже восемьдесят пять лет. Я много повидал на своём веку, объездил всю нашу страну, побывал за границей, умею всё делать для дома, а вот грамоте не учился, не было такой возможности: одна война заканчивалась, другая начиналась. Я воевал. Грамотный человек видит не только то, что снаружи, – он понимает глубину вещей. Вот я не понимаю принцип работы телевизора. Так что надо учиться.
Дима в знак согласия кивнул.
Старик собрал телевизор и включил его.
На следующее утро он сидел на скамеечке около дома, под старой берёзой, и рассматривал торчащее из зелёной травы, перевёрнутое вверх чёрными ножками голубое кресло.
– Что вы собираетесь делать? – спросил Дима.
– Хочу сделать из веток кустарника кресло и подарить тебе.
– Зачем? – ещё больше удивился мальчик. – У нас итальянская мебель, и нам какое-то деревянное кресло не нужно.
– А ты не гоношись. Вы думали, что я целыми днями буду сидеть в мягком кресле и таращить глаза на телевизор? Да я что – дурак, что ли? Человек живёт по-настоящему только тогда, когда у него есть цель и он трудится, чтобы свои задумки претворить в жизнь. Вот сижу и думаю: с чего начинать делать кресло? Я стремлюсь к чему-то, значит, я живу.
И старик с мальчиком всё лето сооружал из веток лозы кресло. Дима это плетёное кресло привёз в свою комнату, поставил рядом с изящным полированным итальянским столом и часто вспоминал потом хрипловатый голос прадеда: «Человек живёт по-настоящему только тогда, когда у него имеются цель и любимое дело, чтобы свои задумки претворять в жизнь».
Дед Данила и внучка Оксана
Недолго погостив, дочка с мужем в конце мая, собираясь к себе домой, укладывали вещи в дорожные сумки. Дед Данила, сидя на мягком стуле у открытого окна, тоскливо смотрел на них: ему опять оставаться одному. Он прижимал к себе болезненную пятилетнюю внучку Оксану, стоявшую рядом, и легонько гладил её по головке. До боли в сердце не хотелось ему расставаться с внучкой, и он робко попросил: «Оставьте, пожалуйста, у меня Оксану на лето. У вас там, на Крайнем Севере, снега, гибельные болота, смертельная мошкара. А у меня, в деревне, курортная местность, жаркое солнце. Малышка слабенькая, за лето и окрепнет. А к осени заберёте».
Спросили у Оксаны, останется ли она с дедушкой. Внучка в знак согласия обняла нежными ручонками деда за загорелую шею и положила головку на его крепкое плечо, обтянутое клетчатой рубашкой.
Утром родители Оксаны уехали, и дед Данила остался с внучкой. Они неторопливо направились в сарай доить серую козу. Оксана стояла рядом и внимательно, как мультик, смотрела на тёплые белые струи молока, которые с приятным шумом лились в маленькое ведёрко. Затем козу отвели на зелёную лужайку перед домом и привязали длинной верёвкой за металлический кол.
Дедушка с внучкой вернулись в избу. Старик варил манную кашу и говорил Оксане, сидевшей на табуретке: «Летом в деревне скучать некогда. Вечером надо пропалывать и поливать грядки лука, огурцов, помидоров, капусты, моркови и чеснока. Днём – ходить на речку и по пути смотреть, поспела ли на поляне земляника. Нам предстоит собрать в саду ягоды и фрукты, переработать их на зиму. В праздник Ивана-травника набрать лекарственных трав и высушить. Будем с тобой ходить за грибами. Короче, столько увлекательных дел, что все зараз не назовёшь».
Когда каша сварилась, они позавтракали, вымыли посуду, напоили козу на лужайке, налили коту молока в плошку, стоявшую в сенях, сыпнули курам зерна в кормушку посреди двора, не забыли накормить рыжего пса Барсика. Положив в хозяйственную сумку варёные яйца, соль, хлеб, банку с прошлогодним вишнёвым вареньем, чистую кружку, они отправились на прогулку. Оксана – в голубом сарафанчике и белой панамочке. Дедушка – в соломенной шляпе, чёрных брюках и серой рубашке. Данила нёс сумку с продуктами. Сзади бежал Барсик.
На окраине деревни стоял старый деревянный столб с подпоркой и перекладиной. Дедушка сказал: «Смотри, Оксана, на столб – буква «А». Девочка запомнила и позже всякий раз, проходя мимо этого столба, показывала на него пальчиком и тоненьким голосом произносила: «А-а-а».
Когда по тропинке в песчаном склоне поднялись в лес, Данила остановился и пояснял: «Мы находимся в сосновом лесу. У сосны листочки в виде иголок и называются хвоей. Мы попали в хвойный лес. Посмотрим вверх. Солнечные лучи пронизывают верхушки и освещают бронзово-красноватые стволы и ветки сосен. Из-за красноватого оттенка коры в старину хвойные леса называли красным лесом, или краснолесьем. У него имеются и другие названия: бор, сосняк. Сделаем глубокий вздох. Чувствуется вкусный запах хвои. Воздух в хвойных лесах сухой, тёплый, очень полезный для здоровья человека, лечебный. А теперь постоим и послушаем лес».
Оксана, держась за дедушкину руку, широко открытыми голубыми глазёнками всматривалась в прозрачные вершины могучих сосен, пронизанных лучами солнца, слушала пение птиц, наслаждалась запахом хвои. Рядом, тяжело дыша и высунув язык от жары, сидел рыжий Барсик.
По тропинке, петляющей между соснами, пошли дальше и вскоре увидели кустарник. Данила объяснил: «Это – малинник. В следующий раз посмотрим, не покраснела ли малина»
Дедушка с внучкой пересекли просторную лужайку, которую местные жители называли Большой поляной, и вошли в лиственный лес. Смыкаясь обширными зелёными кронами, стояли громадные деревья. Под ними, в тени, вырастали их нежные побеги. Кое-где жутко чернели упавшие корявые стволы и ветки. Данила делился своими знаниями: «Кора у дуба, липы, клёна и некоторых других деревьев черноватая. – Он показывал рукой на деревья. – Поэтому лиственный лес называется чернолесьем, то есть чёрным лесом. В нашем лесу имеется дуб, и лес величается красивым словом „дубрава“. Вообще, лиственный лес некоторые люди любят называть дубравой. Очень густой, непроходимый участок леса – чаща. В чёрном лесу попадаются орешник, дикие яблони и груши. Давным-давно вздумалось мне к лесной яблоне привить веточку садовой. Прошли годы, и я увидел великое чудо: на некоторых ветках созрели яблоки мелкие, кислые, аж рот воротит; а на одной мощной ветке – крупные, красивые, вкусные, как мёд, яблоки. В конце августа мы к той яблоне сходим».
Они вышли из дубравы и по узенькой тропинке в кустарнике спустились на дно глубокого оврага, заросшего травой выше Оксаны. Дедушка приложил указательный палец к губам и прошептал: «Тшш!..» Среди голосов птиц, гудения комаров отчётливо слышалось журчание воды. Оказалось, что в овраге много родников, вода которых собирается в ручей, протекающий по дну впадины. Рядом с тропинкой был вырыт неширокий, с полметра на полметра, и неглубокий, по колено, колодец с чистой водой. Старик и девочка маленькими глоточками пили холодную приятную воду, слушали далёкое кукование кукушки и другие летние звуки природы. Отдохнув, они перешли через ручей по бревну. Такой мостик тоже был для девочки в новинку. Она что есть силы держалась за дедушкину тёплую руку и боязливо ступала над потоком воды по круглому скользкому бревну.
Хватаясь за ветки кустарника, Оксана и Данила выбрались из оврага и подошли по зелёному лугу к реке. Над водой суетились стрекозы, сновали птицы, а в её зеркальной глади отражалось голубое небо с редкими белыми облаками и ярким солнцем. Было тепло и уютно.
В зарослях осоки дед прятал лодку.
Они присели на мягкую траву, достали из сумки съестные припасы, покушали, позагорали на солнцепёке, накормили Барсика и перебрались в лодку. Оксана сразу полюбила катание на лодке. Она сидела у кормы, обняв Барсика, и то глядела на живописные берега, то всматривалась в прозрачную воду и видела песчаное дно, водоросли и мелькание мелких рыбёшек. Дедушка аккуратно работал вёслами. От того места, где лопасти вёсел входили в воду, плавно разбегались круги.
Речушка имела много загадочных поворотов. Лиственный перелесок иногда спускался к воде, и причудливо изогнутые лесные великаны склонялись над рекой. Проплывая под ними, Оксана приходила в восторг, когда их ветки касались её головы.
Только к вечеру они возвратились домой.
Потекла неторопливая деревенская жизнь. Каждый день, проведённый с дедом Данилой, был наполнен для Оксаны удивительными открытиями. Ей казалось, что она попала в прекрасную сказку, в которой леса и луга озарены ласковыми солнечными лучами и доброй улыбкой дедушкиного морщинистого лица.
В сентябре мама приехала за Оксаной. Девочке так понравилось у деда, что она уговорила родителей и на следующее лето привезти её к нему.
И каждое лето Оксана гостила теперь у деда Данилы.
Шло время. Оксане исполнилось десять лет. Однажды она увидела, как дедушка чистит картошку, и возмутилась: «Деда, у вас руки какие-то неловкие! Давайте-ка я сама почищу». Внучка с тех пор стала готовить еду, наводить порядок в доме и указывать старику, что делать. Даниле нравилась маленькая хозяйка, её покровительственное отношение к нему, и он охотно ей подчинялся, ласково называя Северной царицей.
В тринадцать лет Оксана стала крепкой, красивой девочкой. А в конце августа, уезжая от деда Данилы, она вдруг решительно заявила:
– Я теперь большая. У меня в городе друзья и подружки, здесь мне стало очень скучно. Я больше к вам не приеду. Прощайте, дедушка.
Её равнодушие больно ударило старика в сердце, у него даже потемнело в глазах. Но он сообразил: «Всё идёт своим чередом. У Оксаны скоро наступит пора любить и быть любимой». Данила через силу улыбнулся и искренне сказал:
– Ну что же. Счастья тебе, Северная царица!
Оксана с тех пор не приезжала. Не наведывалась и дочь: с работой стало туго – не до поездок. Томительно шли годы стариковского одиночества. Вот и Барсик состарился: целыми днями лежал у порога, положив голову на передние лапы. Иногда пёс в полудрёме заскулит, а Данила спрашивает у него: «Что, Барсик, Оксану вспоминаешь?» И сам дед вспоминал, как маленькая Оксана в красных сандаликах вприпрыжку шагает впереди него по лесной тропинке, а две милые косички свисают из-под белой панамочки на голубой сарафан и весело подскакивают.
От непрерывных дум старик начал сомневаться: а жила ли взаправду у него когда-то прекрасная внучка Оксана или приснилась ему в сладком, сказочном сне?
Подошло время, и пёс Барсик умер от старости.
Летним днём одряхлевший дед Данила сидел неподалёку от своего дома в тени на лавочке. По бархатной мураве мягко подъехала к крыльцу великолепная синяя легковая машина и остановилась. Щёлкнули двери. Вышел из неё молодой мужчина в светлой одежде, а с другой стороны автомобиля появилась в белом брючном костюме красивая молодая женщина с высокой причёской. Женщина показывала рукой в сторону леса и что-то объясняла своему спутнику. «Кто же эта важная особа?» – недоумевал Данила. Она показала рукой на домик старика и увидела его самого. И вдруг эта представительная дама побежала как девчонка к Даниле и закричала: «Дедушка-А-А!..» Старик охнул: «Оксана, Северная царица!..»
Они провели вместе несколько дней. На прощание дед Данила попросил: «Оксана! Два века никто не живёт. Скоро меня не будет. Пообещай, что ты лет через двадцать – тридцать побываешь в этих местах, пройдёшь по тропинке через бор, Большую поляну, дубраву, овраг, посидишь на берегу реки и вспомнишь меня…»
Годы летят стремительно. Давно уже нет в живых деда Данилы. На том месте, где была его изба, ныне красуется просторный домище из белого силикатного кирпича. Живут в нём с мамой и папой семилетняя девочка и десятилетний мальчик. Однажды летом дети, играя возле дома, увидели, что седая незнакомая женщина стоит и молча смотрит на них. Ребята насторожились. Женщина, заметив это, вздохнула и направилась в сторону леса.
Детвора из любопытства последовала за ней. Она медленно шагала по тропинке в бору, останавливалась; запрокинув назад голову, смотрела вверх на вершины могучих сосен, пронизанных лучами солнца; постояв немного, шла дальше. На Большой поляне женщина нарвала букет разных цветов. Потом незнакомка прошла через дубраву, преодолела овраг; пересекла луг, подошла к реке, присела на берег и задумчиво загляделась на спокойное течение воды. Затем посмотрела на ручные часы, стремительно встала, схватила сумку, букет и поспешила обратно. Дети, немного отстав, продолжали идти за ней. Незнакомка пришла на кладбище, долго бродила между могилами и озабоченно что-то искала. Наконец остановилась у заброшенной могилы с замшелым дубовым крестом, нагнулась и начала рвать сорную траву с могильного холмика.
Мальчик и девочка перестали прятаться, стояли и смотрели. Нездешняя женщина навела порядок на могиле, положила букет у креста, обернулась к детям, приветливо улыбнулась и, угостив их печеньями и конфетами, грустно промолвила: «Здесь покоится мой дедушка Данила. Я его внучка. Мы любили друг друга. Он был мудрым человеком и умел наслаждаться каждым мгновением пребывания на природе…» Склонив голову, она замолчала. Слёзы выступили на её глазах. Наконец седая Оксана вытерла слёзы и, глядя в любопытные ясные глазёнки детей, вздохнула: «Жизнь продолжается». Она решительно пошла с кладбища.
