Мы смеялись, веселились, Надя, Женя, Миша, Глеб Танцевали и кружились, Ели торт и сладкий хлеб, Звонко чокались бокалы, Проливалося вино, Все летели быстро в залы, Где гремел оркестр давно, Там мы парами летали, Отбивали каблуком Такт мазурки и порхали С запыхавшимся лицом, Все неслось, неслися плечи, Дам прически, фраки, даль, Электрические свечи, Эполеты и рояль. Так кружились мы до света, Но когда мы разошлись, Страшно, страшно: из паркета Точно люди поднялись. Были все они худые, Лица в ранах гвоздяных, Точно люди в зале злые Каблуками били их.
Проклятие
Они цветы мои сорвали, — Я нес им песни и цветы, — Они цветы мои сорвали И растоптали все мечты.
Сорвали белые одежды, И тело нежное мое За песнь, за счастье, за надежды, За волю к жизни в ранах все.
Связали руки мне ремнями, И в поле выгнали меня, Клеймя последними словами, Как вора дерзкого кляня.
И вот я голый, сирый в поле, Приходят псы меня лизать, Гуляет ветер здесь на воле, Мне нечем раны повязать.
Но Бог не знает тем пощады, Кто нагло рвет его цветы, Кто в них не ведает отрады, Кто топчет детские мечты.
И стал я призраком проклятых Им в их приютах и домах, Хожу по улицам, по хатам И вызываю всюду страх.
Не знают в снах они покою: То я пред ними мертвецом, То, словно пес, в ночи завою, То голый встану под окном…
Балет
Светорунные волокна Месяц поднял над рекой… В королевском замке окна Полны сказочной игрой:
Там тоской музыки струнной Заливаются смычки. Ходят пары в неге лунной Все, как призраки, легки.
Дамы в длинных платьях чинных, Белы в лунной полосе, Смех на лицах их невинных И в перчатках белых все.
Их в перчатках кавалеры, Все изящны, все стройны, Графы, рыцари и пэры — Лучший цвет со всей страны.
Сам король на древнем троне — Величав, красив и сед. Блеск луны в его короне, На устах гостям привет.
И кружатся в лунном танце Перед ним гирлянды пар. На паркете в лунном глянце Светорунных чар пожар.
Вот танцуя, сантименты Шепчет милой нежно князь. Здесь дарит пажу две ленты Дама белая, смеясь…
Но лишь полночь, с первым звоном, То обычай старины — Все, вальсируя с поклоном, Снять перчатки с рук должны.
«Ужас! ужас!» – вдруг в смущеньи Молвят гости. Молкнет смех… В замке шепот и смятенье, Страх и дрожь на лицах всех.
Сам король встает сердито И перчатку рвет с руки. Перед ним недвижна свита, Молодежь и старики.
«Я не знала!» – шепчет дама — «Ах!» – без чувств готова пасть. И не смотрит рыцарь прямо, Кто нашептывал ей страсть.
Сказка старая понятна: На руках гостей у всех Несмываемые пятна Алой крови – алый смех…
И король содвинул брови, Грозен вид у старика, — В чьей же, чьей же это крови Королевская рука?!..
Но довольно… В лунном танце, Как цветы, гирлянды пар. Алых пятен в лунном глянце Словно роз в снегу пожар…
И исчезло все виденье, В замке снова тишина… Сумрак, холод, запустенье, Бродит бледная луна…
Тюремные песенки
Ты обнимала Колени, К земле припадала. В молитве-томленьи… Аленушка, сказка моя! Березы шумели, Кудрявые пели. Вдали надвигалась гроза! Ах, с какою тоской безысходной О жизни, о доле свободной К грозе обращались глаза!
– – – – – –
И все грезится мне: Подойдет ко мне мать, И на сердце мне руку положит. Мое сердце в огне, Не хочу умирать! Помогите, кто может. Я как дуба листок. Бушевала гроза, Подняла меня буря до солнца, Опалила меня, опалила о солнце. Оттого я в огне, Оттого я умру… Помогите, кто может!
– – – – – –
Где-то девушка плачет, тоскует. Ах, она, пусть она поцелует! Ее губы – цветок, И как звезды глаза: В них, как в звездах, – о людях кручина.
– – – – – –
И березка эта знает, Знает боль, тоску. Тихо ты поцеловала Ей сребристую кору. И березка задрожала, Словно ранена была, Капля чистая упала — То пришла гроза.
– – – – – –
Я молюсь лучам и солнцу, Я их брат родной. Солнце, солнце, Подойди к тюрьме, к оконцу, Солнце, брат мой золотой, Посвети мне в этой келье, Где так страшно, так темно. Бледен стал я и веселья Не видал давно. Будь мне матерью родною, Приласкай и все пойми! Будь мне другом, будь сестрою! Жарко, жарко обойми! Приласкай! И пусть другие Все с тобой ко мне войдут. Все друзья мои родные Пусть увидят, как я худ. Пусть расскажут мне о воле, Об отчизне, о любви, О раздолье в чистом поле И о жалобах земли. Солнце, пламенное солнце, Ты один мне здесь родной, Приведи их всех к оконцу, Солнце, брат мой золотой, Я со всеми побеседую, У оконца посижу. И лучам твоим поведаю, Как всех крепко я люблю.
– – – – – –
А люди, все люди так бедны. Ах жалкие, темные люди, Глаза ваши злы и лица так бледны, Еще не слыхали вы, знать, о чуде?! Придут несказанные тайны, Свершается чудо чудес: К нам Гость пришел необычайный, Он сходит прямо с небес. В грозе Его лик сокрытый И молния – меч Его. Он видит, что в землю зарыто, Не скрыть от Него ничего, Взрыхляет Он землю лопатой, Дает росткам простор И жатвою новой, богатой Уже любуется Божий взор. Вставайте, вставайте все смелые И к солнцу тянитесь дружней, Прочь оробелые, прочь омертвелые! К нам солнце все ближе, и дали ясней!
– – – – – –
Спи, мой мальчик, усни! У Бога чертоги хрустальные, Жемчуговые, светлые башни, Ворота, оконца зеркальные, Поля золотые и пашни. Гуляют с Ним дети богатые, В одеждах все синих, как небо, Их ангелы кормят крылатые Горячим и сахарным хлебом…
– – – – – –
Мои песни, быть может, не нужны, Не нужны они никому. Их боль, их рыданья, трепет, Их плач и признанья к чему? Но в песнях я – волен, я – волен, Как ветер, терзаюсь, томлюсь. Вот, в песнях я песнями болен, И в песнях над болью смеюсь…
– – – – – –
Я терзаюсь по белому свету. И всюду и всюду темно. Но молюся я Белому Свету, Что светит мне всюду равно. Пусть люди не знают, чем живы, Но в сердце их есть Тишина, Таит она пламень не лживый, Таит в себе Бога она!
– – – – – –
В лесу нынче пусто и сыро. Деревья звенят обнаженные, Гудят безнадежно и сиро Напевы хвои похоронные. И травы под мертвой листвой Пожелтели, поблекли усталые. К земле припадают сырой И мысли мои – истомленные, вялые…
– – – – – –
Я бы в лес убежал, Где березки звенят обнаженные, Где под мокрой листвой Травы никнут к земле утомленные И в кустарниках ветер шумит о былом, Так уныло жужжит о былом В бересклете О прошлом, угаснувшем лете. Я бы в лес убежал, Я сказал бы березкам рыдающим: Вы не плачьте, не плачьте, березки, Вот летом блистающим Снова солнце оденет вас светлой листвой. Будут люди играть, веселиться и петь. Вы раскинете светло-зеленую сеть, Но меня уж не будет меж вами… Ах не плачьте, не плачьте березки над нами!..
– – – – – –
Улетим за пределы далекие, На синеющий дымный простор, Там, где травы, качаясь, высокие, Где цветов под ногами ковер Утолят твой тоскующий взор. Станем тихими, робкими, нежными, Позабудем кровавые сны, Над цветами, полями безбрежными, В царстве солнца, лучей, тишины Обовьемся дыханьем весны. Будем грезить о душах безмолвных, Что таят безмятежно огни, Те огни, что житейские дни В своих мутных, хлопочущих волнах Загасить до сих пор не могли. Будем грезить о сильных и крепких, Что восстали над ними стеной, Что от космищ лукавых и цепких Над безбрежной и дикой волной Охранились своей глубиной. Будем грезить о звездах высоких, Что светили и нам, в наших днях, Что степным караванам в путях, Морякам в океанах широких Светят вечно в ночи в небесах. И помолимся вместе о лете, О горячих лучах, о любви, Мы с тобой среди трав у земли, — Обо всех, кто томится на свете И кто ищет ко свету пути. Ты пройдешь по траве молчаливая, Только взором лаская цветы, Но и взором им скажешь мечты, А волна по траве прихотливая Побежит над лугами, где ты.
– – – – – –
Я как пьяный утром вышел, Было небо все в огне, Я молитвы неба слышал И звенело все во мне. Вам живые, травы, люди, Солнце, воздух и цветы, Вам я весть несу о чуде, Весть о чуде: вы – святы. Видел плен я темный, скрытый, Видел камней мертвый сон, — Все цветы в камнях забиты, Страшен долгий сон! Но сквозь все земные муки Я пронес любви любовь, Вам все тело, мысль и руки, Люди, – вам святую кровь. И простер я к небу руки, Были руки все в огне. Солнце, пламенное солнце, Ты во мне!
Строки из серии «Свобода»
Отчего прохожу равнодушно мимо стольких встречных людей? Отчего смотрю равнодушно без злобы и без любви на них? Быть может, гибнут они или просят опоры иль пищи? Но иду. Красивы карнизы домов и заря, И краски различные неба, и окна.
Или сердце боится себя? Боится огня состраданья? Когда увидит страданье здесь каждого, Тогда исчезнут все личины.
– – – – – –
Мое равнодушие убийственно. Меня ничто не трогает. У моих ног могут валяться люди, могут убиваться, плакать и рыдать, но я не шевельнусь. Я могу знать, что вот в этот самый миг кто-нибудь кого-нибудь убивает и, может быть, мне близкий человек близкого. Но я не дорожу. Что мне из этого? Зачем? Для чего? И что могу я дать им? Сегодня нищенка на улице чего-то просила у меня; я дал ей много денег, – но так только, чтобы откупиться. Не подумайте, пожалуйста, что я добрый. Я совершенно бесчувственный.
– – – – – –
Я не хочу выдумывать чувств. Если чувства нет, пусть не будет. Какое мне дело до страданья народа? Почему мне жалеть тех, а не этих? Играет палач и казнимый. Когда игра доводит до края, Ничего не остается, как играть до конца. Кидать крылатые фразы И как актер возбуждать в себе вдохновенье, Чтобы им украсить свой последний миг. Но я равнодушен. Пусть играет палач и казнимый, — Я ищу самого сокровенного в глубине моей.
– – – – – –
Все игра. Разговоры, сплетенья, сомненья, ответы. Себя вплетаем в игру, Чтобы насытить свою пустоту. Но игра имеет свои законы И подчиняет нас себе. Тогда томимся своей несвободой. А когда мы теряем в игре что-нибудь нам самое дороге Мы в ужасе закрываем глаза И спешим. Спешим, Чтобы снова играть и играть, Теперь играть своим страданьем.
– – – – – –
Все игра. Кто начал мыслить и живет по мыслям, Тот уже не свободен, Им владеет ход его мыслей, — Логика. Но разве логика это он? Другой изобрел себе дело И дело владеет им. Но разве дело это он? Он как пылинка в потоке вещей, И несет его дело Борьбой, самолюбием и другими заботами. Но все это разве он? Я ищу себя самого настоящего.
– – – – – –
И все ложь в этом верхнем обществе. Когда за обедом они говорят и смеются, — Все ложь. И лжет министр, когда говорит, И лжет депутат. И девушка выдумывает себе любовь, А юноша роман, Чтобы хоть чем-нибудь заполнить свою пустоту. А когда их ложь покорит их себе, Тогда они рады. Они – рабы и боятся своих решений. Но я ищу себя самого свободного.
– – – – – –
Я иду к человеку, Но лучше молчать. Будут споры, обманы, Борьба самолюбий. Это зовется у нас разговорами. Но лучше молчать, Будет взор устремленный с вопросом И, может быть, с просьбой. — Но лучше молчать. В молчаньи, быть может, Не мы, а кто-нибудь третий За нас ответит. И это будет просто. Лучше молчать.
– – – – – –
И опять устремленные взоры. Сестра, сестра! Твой взор испытующий меня казнит. Как ответить тебе, что сказать? Как прижать тебя, или слиться тело с телом? Я сижу на диване, И ищет рука твоей руки. Но разве это ответ на голод душевный? Сестра, сестра! А сколько их жадных, голодных! В душе безмерная жалость!
– – – – – –
Предела нет моим желаниям! Я хочу слиться с тобой Душа с душой! Так, чтобы пали все стены между нами И чтобы я был ты, а ты был я! Мой друг! Мне так холодно, так одиноко в моем замке!
– – – – – –
Мой замок высоко! Есть в нем просветы в небо, Есть провалы, обвалы, подвалы, есть Смерть. Но самое страшное в нем – зеркало. В нем я вижу себя, — Красивый, бледный лик. В него я влюблен безмерно. Проклятое зеркало! Как разбить его!?
– – – – – –
Мы все заключены по замкам И видим друг друга только в окна, — Даже не видим, а только угадываем, Я ищу тебя и вижу твои глаза, ресницы и смех. Но где ты? Я пустил своих собак, по всем коридорам И рыщут они, ищут выхода; Но всюду стены, это небо и краски и все впечатления глаза и уха О ужас! я жду. Приходи ты неведомый, жданный! Мне так страшно в моем одиночестве!
– – – – – –
Нет! Я ищу лишь святыни. И когда я влюблен был в женщину, Я не искал ее ласк. Пылала жажда, Но хотелось только разбить свои стены И выйти из них и забыться. Я глядел ей в глаза! Видел волосы, руки и губы, и грудь! Как влиться в них, слиться, забыться? Но женщина лжет! И был я рабом лишь рабыни. Проклятье паденью! С тех пор не гляжу я на женщин.
– – – – – –
Эта симфония лжет, И не надо мне музыки. Я напрасно старался Уверить себя, что она для меня, — Она ласкает только слух И верхнюю душу, Но в душе есть настоящий, Голодный! Как насытить его? О люди, мне всегда было пусто с вами! И от всех ваших симфоний, картин и романов Мне холодно, скучно! Простите меня! Но, может быть, это и каждому из вас, Или нет?
– – – – – –
Сегодня не знаю! Сердце ли просится в озеро Иль озеро в сердце? Не знаю, не знаю. Но так рвется все ко всему; И солнце, и ветер, и волны, и эти камни, И вздох!.. И ты отошедшая, вечная, ты ль надо мной? О, прости преклоненного…
– – – – – –
И все по-прежнему озеро спокойно, Как младенческий взор. И течет в изумрудных оковах. Не течет, а струится. Теченье только обман. Это ветер. А этот белый волдырь — Монастырь, — Сколько в нем гноя и лжи, и паденья, и грязи. Сегодня человек мне сказал, Что первое слово, какое он знал На земле, Было слово – по матери. Другие смеялись Над младенцем…
Озеро, озеро чистое!..
– – – – – –
Почему мне больно идти по траве? Травушки, травушки бедные! Почему мне стыдно топтать вас? Травушки, травушки тихие! Поднялись они у дороги, И топчет их всяк! И прохожий! Травушки, травушки темные! Вы растите, простите меня, вы все потоптанные, все необласканные, Травушки, травушки незащитные…
– – – – – –
Травы, травушки пахучие… Они звали меня к себе, Простирали ко мне свои ветки, свой запах. Хотели меня приголубить, Звали в луг свой зеленый, широкий, Охватили меня, прижали меня к себе, Пригнули к земле, отуманили, убаюкали. Травы, травушки пахучие, Они одни здесь сжалились надо мной! Одни обласкали меня, поцеловали меня. Но я не их – я иду. Травы, травушки, мои братцы родимые! Я бы и рад погрузиться в их влагу, Я бы и рад погрузиться в их сон, Я бы рад в них забыться их жизнью, Но для жизни иной я рожден! Травушки, травушки, простите меня!
– – – – – –
Она позвала меня к себе, Позвала на свою могилку. На ее могилке весна, На могилке трава. Я стою просветленный. В этой травке весна, В этой травке она, Сестра, сестрица моя, Ты ведь рада? скажи же, шепни мне. Ах, вот и она… Нам теперь никто не мешает… Мы можем теперь расспросить друг друга обо всем, О чем еще не успели. Я могу тебя поцеловать, Я могу провести рукой по твоим волосам… Как это раньше не смел. Я держу твою руку и мне хорошо… Сестра, ты ведь здесь?! Ты ведь рада?! скажи, шепни мне!..
– – – – – –
Мне больно, больно… Точно мой дух распинают они. Ах братья, сестры, Мне, видно, с вами не жить!..
– – – – – –
Мы живем только тогда, Когда есть в душе радость. Но не всякая радость верна. Я ищу вечной радости, Чтобы ее не смывала житейская волна. О люди, о люди, как радость вам дать! Как часто бегу я к вам, Исполненный жгучего огня; Но ложь опутывает уста и я молчу. Проклятие лжи! Не хочу обманывать вас ложью. Пусть лучше слыву между вами холодным. В пустыне огонь разгорится сам! И тогда прорвется наружу. Но он ведь не может пропасть, — Он вечный!..
