Леонид Андреев
Прекрасные сабинянки
Картина вторая
До последней степени мрачная картина, изображающая печальное положение ограбленных мужей. Очень возможно, что идет дождь, свистит ветер, и черные тучи закрывают небо, но очень возможно, что все это только кажется. Ужасно! (Было бы желательно показать в самом пейзаже, что мужьям хочется выть от тоски.)
При открытии занавеса расположение действующих лиц таково: по бокам, в две симметричные группы, часть сабинян занимается гимнастикой. Вторя движениям рук, они шепчут сосредоточенно: «пятнадцать минут ежедневного упражнения – и вы будете совершенно здоровы». Посередине, на длинной скамейке рядом сидят мужья, имеющие детей, к каждый держит на руках младенца. Головы уныло склонены набок, вся поза выражает стилизованное отчаяние. Ужасно! Долгое время только и слышен зловещий шепот: «пятнадцать минут ежедневного упражнения – и вы…»
Входит Анк Марций, издали показывая письмо.
Марций. Адрес, господа сабиняне! Получен адрес наших жен! Адрес, господа, адрес!
Тихие голоса:
– Слушайте! Слушайте! Адрес, получен адрес!
Анк Марций быстро вынимает из кармана колокольчик и звонит.
– Тише! Тише!
Марций. Господа сабиняне! История не упрекнет нас ни в медлительности, ни в нерешительности. Ни медлительность, ни нерешительность не присущи характеру сабинян, буйный, стремительный нрав которых едва сдерживается плотинами благоразумия и опыта. Вспомните, ограбленные мужья, куда бросились мы в то достопамятное утро, которое наступило за той достопамятной ночью, когда эти разбойники гнусно похитили наших несчастных жен? Вспомните, сабиняне, куда несли нас резвые ноги, пожирая пространство, уничтожая случайные препятствия и грохотом своим наполняя страну? Да вспомните же, господа!
Сабиняне кротко молчат.
– Да ну же! Вспомните же, господа!
Робкий голос. Прозерпиночка, дружочек, где ты? – ау!
Сабиняне молчат и с восторгом ожидания смотрят в рот оратору. Анк Марций, не дождавшись ответа, восклицает патетически:
– В адресный стол – вот куда! Но вспомните, господа, наше горе: адресный стол, это отжившее учреждение, еще ничего не знал и дал нам справку на прежний адрес! И целую неделю он давал нам все ту же убийственно-ироническую справку, пока наконец не дал вот этой, горчайшей (читает): «Выбыли неизвестно куда». Но успокоились ли мы, сабиняне? – вспомните!
Сабиняне молчат.
– Нет, мы не успокоились! Вот сухой, но красноречивый перечень того, что мы сделали в эти краткие полтора года. Мы поместили объявление в честных газетах с обещанием дать награду нашедшему. Мы пригласили всех наличных астрологов, и каждую ночь по звездам они угадывали адрес наших несчастных жен…
– Прозерпиночка, дружочек, – ау!
– Мы погубили тысячи кур, гусей и уток, мы взрезали животы всем кошкам, пытаясь по внутренностям птиц и животных угадать роковой адрес. Но – увы! – наши нечеловеческие труды по воле богов не увенчались успехом. Вспомните, господа сабиняне… впрочем, не надо, я так скажу: ни опытное знание, ни неопытное не дали нам ответа. Сами небесные светила, к которым с тоской и вопросом обращались наши взоры, соглашались ответить, но не больше, чем адресный стол: выбыли, выбыли, выбыли… а куда? – неизвестно!
Сабиняне тихо плачут.
Робкий голос. Прозерпиночка – ау!
– Да, господа сабиняне: странный ответ со стороны небесных светил, если принять в расчет, что оттуда не видно! Но… продолжаю с гордостью перечень наших дел. Вспомните, господа, чем занимались наши ученые юристы, пока астрологи гадали по звездам? Да ну же!
Сабиняне молчат.
– Да вспомните же, господа!.. Ведь так с вами трудно говорить! Стоите, как статисты, ей-Богу! Я уверен, что вы помните, только стесняетесь говорить. Да ну же, господа! Ну? Ну? Ну вспомните: что делали наши юристы, пока…
– Прозерпиночка – ау!
– Да постойте, не мешайте с вашей Прозерпиночкой! Ну, я помогу вам, господа: вспомните, зачем вы занимались гимнастикой? Да ну же?
Робкий голос из задних рядов. Чтобы развить мускулы.
– Ну конечно! Прекрасно… ну, а зачем нам нужны мускулы? Да ну же! С вами, господа, всякое терпение лопнет. Вспомните: зачем нам, сабинянам, нужны мускулы?
Нерешительный голос. Чтобы драться?
Марций в отчаянии поднимает руку к небу.
– О, небо! Драться! И это говорит сабинянин, друг закона, опора порядка, единственный в мире неподдельный образец правового сознанья! Драться! Мне стыдно за эту хулиганскую выходку, достойную разбойника-римлянина, гнусного похитителя законнейших жен!
– Прозерпиночка – ау!
– Да замолчите вы с вашей Прозерпиночкой! Тут вопрос о принципах, а он о Прозерпиночках! Я вижу, господа, что утрата несколько затмила вашу блестящую память, и повторяю вкратце: мускулы нужны нам для того, чтобы, поднявшись походом на римлян после того, как станет известен адрес – понимаете? – нести всю дорогу очень тяжелый свод законов, собрание узаконений и кассационных решений, а также – понимаете теперь? – те четыреста томов изысканий, которые добыли наши юристы по вопросу о законности наших браков – что, поняли? – и незаконности похищения! Наше оружие, господа сабиняне, – наше право и чистая совесть! Гнусным похитителям мы докажем, что они – похитители; нашим женам мы докажем, что они действительно похищены. И небо содрогнется, ибо адрес получен, и дело в шляпе. Вот!
Потрясает письмом, сабиняне на цыпочках заглядывают.
– Заказное письмо за подписью: раскаивающийся похититель. В нем неизвестный друг выражает свое раскаяние по поводу необдуманного поступка, уверяет, что никогда больше похищать не будет, и умоляет судьбу смилостивиться над ним. Имя неразборчиво; большая клякса, по-видимому, от слез. Вот что значит совесть! Кстати, он сообщает, что сердца наших жен разбиты…
– Прозерпине.
– Послушайте наконец: с вашей Прозерпиночкой вы не даете мне сказать слова! Поймите же, что ваша Прозерпиночка – частность. В то время, как все мы с таким воодушевлением разрабатываем общие вопросы, создаем план, – я сейчас скажу о нем, – готовимся к поражению или смерти, вы скулите о какой-то Прозерпиночке! От лица собрания выражаю вам порицание. Итак, господа, в поход! Слушать команду! Стройтесь в ряды… да поживее, господа! Это возмутительно, вы до сих пор не отличаете правой от левой! Куда? Куда? – стойте!
Хватает сбившегося сабинянина и учит:
– Чтобы узнать, где правая, станьте – смотрите на меня! – станьте лицом к северу… или нет, станьте лицом к югу, а спиной к востоку… да где у вас лицо? Ведь это же не лицо, а спина, ведь вот же ваше лицо! Поняли? – ну, больше не могу, смотрите у соседей, где правая. Теперь, господа, у кого есть перочинные ножи? Выверните карманы. Так! А зубочистки? Оставить! Ни намека на насилие, господа, ничего колющего и режущего: наше оружие – наше право и чистая совесть! Теперь каждый берет по тому законов и изысканий… так… надо бы переплести, да уж потом… вот что значит мускулы! Так, так! Трубачи, вперед! Помните же: марш ограбленных мужей! Впер… Позвольте, а вы помните, как идти?
Сабиняне молчат.
– Нет? Ну, я вам напомню. Два шага вперед – шаг назад. Два шага вперед – и шаг назад. В первых двух шагах мы должны выразить, сабиняне, весь неукротимый пыл наших буйных душ, твердую волю, неудержимое стремление вперед. Шаг назад – шаг благоразумия, шаг опыта и зрелого ума! Делая его, мы обдумываем дальнейшее; делая его, мы как бы поддерживаем великую связь с традицией, с нашими предками, с нашим великим прошлым. История не делает скачков! А мы, сабиняне, в этот великий момент – мы история! Трубачи – трубите!
Трубы заунывно воют, то судорожно дергаясь вперед, то плавно оттягивая назад и таща за собою все войско ограбленных мужей. Делая два шага вперед и шаг назад, они медленно проходят сцену[3].
Занавес падает. Трубы заунывно воют, и вторая картина переходит в третью.
