Лев Троцкий
Куда движется Англия?
«Мы обязаны нашей позицией, нашим местом в мире, в широкой мере тому факту, что мы были первой нацией, которая подверглась мукам, причиненным миру индустриальной эпохой; но мы также и платим высокую цену за это привилегированное первенство, и частью этой цены, являются наши скверно планированные, зараженные города, с их скученными домами, наши безобразные фабрики и наша отравленная дымом атмосфера».
Сюда же надо присоединить раздробленность английской промышленности, её технический консерватизм, её недостаточную организационную гибкость. Именно поэтому английская промышленность пасует ныне перед германской и американской. Английская промышленность для своего спасения нуждается в широкой и смелой реорганизации. Нужно рассматривать почву и подпочву Англии, как базу единого хозяйства. Только таким путем можно перестроить на здоровых началах угольное дело. Электрическое хозяйство Англии отличается крайней раздробленностью и отсталостью; попытки рационализировать его наталкиваются на каждом шагу на сопротивление частных интересов. Не только английские города, в силу своего исторического происхождения, дурно распланированы, вся английская промышленность, «постепенно» нагромождавшаяся, лишена системы и плана. Влить в неё новую жизнь можно только, если подойти к ней, как к единому целому. Но это немыслимо – при сохранении частной собственности на средства производства. Главная цель, социализма – поднять экономическую мощь народа. Только на этой основе мыслимо построить более культурное, более гармоническое, более счастливое человеческое общество. Если мистер Болдуин, при всех своих симпатиях к старой английской промышленности, вынужден признать, что новые капиталистические формы – тресты и синдикаты – представляют собой шаг вперед, то мы считаем, что единый социалистический комбинат промышленности представляет собой гигантский шаг вперед по сравнению, с капиталистическими трестами. Но эта программа не может быть осуществлена без передачи всех средств производства в руки рабочего класса, т. е. без экспроприации буржуазии. Болдуин сам напоминает о «титанических силах, которые были освобождены индустриальной революцией XVIII столетия и которые изменили лицо страны и все черты её национальной жизни». Почему в этом случае Болдуин говорит о революции, а не о постепенном развитии? Потому что в конце XVIII столетия произошли в короткий срок радикальные изменения, приведшие, в частности, к экспроприации мелких промышленников. Для всех, кто отдает себе отчет во внутренней логике исторического процесса, должно быть ясно, что промышленная революция XVIII столетия, переродившая Великобританию сверху донизу, была бы невозможна без политической революции XVII столетия. Без революции во имя буржуазных прав и буржуазной деловитости – против аристократических привилегий и дворянской праздности – не пробудился бы великий дух технических изобретений и некому было бы применять их для хозяйственных целей. Политическая революция XVII столетия, выросшая из всего предшествующего развития, подготовила индустриальную революцию XVIII столетия. Сейчас Англия, как и все капиталистические страны, нуждается в хозяйственной революции, далеко превосходящей по своему историческому значению индустриальную революцию XVIII века. Но эта новая экономическая революция – перестройка всего хозяйства по единому социалистическому плану – не может быть разрешена без предварительной политической революции. Частная собственность на средства производства является сейчас гораздо большей помехой на пути хозяйственного развития, чем в свое время цеховые привилегии, которые были формой мелко-буржуазной собственности. Так как буржуазия ни в каком случае не откажется добровольно от своих собственнических прав, то необходимо пустить в ход смелое революционное насилие. До сих пор история не выдумала другого метода. И для Англии исключения не будет.
Что касается второй цитаты, приписываемой мне мистером Болдуином, то здесь я нахожусь в величайшем недоумении. Я решительно отрицаю, чтобы я где-нибудь и когда-нибудь мог сказать, будто существует какая-то неизменная природа русского человека, против которой оказалась бессильна революция. Откуда эта цитата? Из долгого опыта знаю, что не все люди, даже не все премьер-министры, цитируют точно. Совершенно случайно я натолкнулся на одно место в своей книжке «Вопросы культурной работы», которое полностью и целиком относится к интересующему нас вопросу. Привожу это место целиком.
«Каковы же основания для наших надежд на победу? Первое основание то, что в народных массах пробудилась критика и активность. Через революцию народ наш открыл себе окно в Европу – понимая под «Европой» культуру, – как 200 с лишним лет перед тем петровская Россия открыла не окно, а оконце в Европу для верхушки дворянско-чиновничьей государственности. Те пассивные качества кротости и смирения, которые казенными или добровольно юродствующими идеологами объявлялись специфическими, неизменными и священными качествами русского народа, а на деле были лишь выражением его рабской придавленности и культурной отрешенности, – эти жалкие, постыдные качества получили смертельный удар в октябре 1917 г. Это не значит, конечно, что мы уже не несем в себе наследия прошлого. Несем и долго еще будем нести. Но великий перелом, не только материальный, но и психический, совершился. Никто уже не посмеет рекомендовать русскому народу строить свою судьбу на началах кротости, покорности и долготерпения. Нет, отныне добродетелями, все глубже входящими в народное сознание, являются: критика, активность, коллективное творчество. И на это величайшее завоевание народного характера опирается, прежде всего, наша надежда на успех всей нашей работы».
Это, как мы видим, очень мало похоже на то, что мне приписывает мистер Болдуин. В оправдание его нужно сказать, что британская конституция не налагает на премьера обязательства правильно цитировать. Что же касается прецедентов, играющих в британской жизни столь крупную роль, то в них уж во всяком случае недостатка нет: по части фальшивых цитат один Вильям Питт чего стоит!
* * *
Можно возразить: имеет ли смысл спорить о революции с вождем ториев? Какое значение может иметь для рабочего класса историческая философия консервативного премьера? Но здесь-то и обнаруживается гвоздь вопроса: философия Макдональда, Сноудена, Вебба и др. лидеров рабочей партии является только перепевом исторической теории Болдуина. Мы это в дальнейшем покажем – со всей необходимой… постепенностью.
III. Кое-какие «особенности» английских рабочих лидеров
По смерти Керзона лидеры партий и добровольцы произносили хвалебные речи. Социалист Макдональд закончил в палате общин такими словами: «Он был великий слуга общества, прекрасный коллега с высокими идеалами и образец для тех, кто должен прийти после него». Это о Керзоне! Когда рабочие протестовали против этой речи, «Дэйли Геральд», ежедневная газета рабочей партии, печатала протесты под скромным заголовком: «Другая точка зрения». Мудрая редакция хотела этим очевидно сказать, что кроме царедворческой, византийской, подхалимской, лакейской точки зрения, имеется еще и рабочая.
В начале апреля небезызвестный рабочий лидер Томас, секретарь союза железнодорожников, бывший министр колоний, принимал, вместе с премьером Болдуином, участие в банкете, данном правлением компании западных железных дорог. Болдуин был некогда директором этой компании, а Томас работал у него кочегаром. Мистер Болдуин с великолепнейшим покровительством говорил о своем «друге» Джиме Томасе, а Томас провозгласил тост за директоров «великой западной» и за её председателя лорда Черчилля[25]. Томас с великим умилением говорил о мистере Болдуине, который – вы подумайте только! – всю жизнь шел по следам своего достопочтенного отца. Его (Томаса) – говорил этот совершенно беспримерный лакей – будут, конечно, обвинять за банкет и за общение с Болдуином, как изменника своему классу, но он, Томас, не принадлежит ни к какому классу, ибо истина не является собственностью класса.
По поводу вызванных «левыми» рабочими депутатами дебатов об ассигновании принцу Уэльскому денег на заграничное путешествие та же «Дэйли Геральд» разразилась принципиальной статьей об отношении к королевской власти. Кто стал бы из дебатов заключать о желании рабочей партии уничтожить королевскую власть, – говорит газета, – тот впал бы в ошибку. Но, с другой стороны, нельзя не отметить, что королевская семья не улучшает своего положения в общественном мнении разумных людей: слишком много помпы и церемоний, внушаемых может быть «неразумными советниками»; слишком много внимания к скачкам с неизбежным тотализатором; к тому же герцог и герцогиня Йоркские в восточной Африке охотились на носорогов и других животных, заслуживающих лучшей участи. Конечно, – размышляет газета, – винить одну королевскую семью нельзя; традиция слишком сильно связывает её с бытом и привычками одного только класса. Но надлежит сделать усилие, чтобы порвать с этой традицией. Это, по нашему мнению, не только желательно, но прямо необходимо. Для наследника престола надо бы найти занятие, которое превратило бы его в часть правительственной машины, и т. д., и т. д., в том же необыкновенно пошлом, необыкновенно глупом, необыкновенно лакейском духе. Так мог бы в прошлом, примерно в 1905–6 годах, писать у нас орган самарских мирно-обновленцев.
В дело о королевской семье вмешалась неизбежнейшая мистрис Сноуден и в коротком письме заявила, что только хриплые ораторы уличных перекрестков могут не знать и не понимать, что королевские семьи принадлежат к наиболее тяжко работающим элементам Европы. А так как еще библия гласит: «не заграждай рта у вола молотящего», то мистрис Сноуден, разумеется, за ассигнование денег на путешествие принца Уэльского.
«Я социалистка, демократка и христианка» – писала некогда та же особа, объясняя, почему она против большевизма. Это, однако, не полный перечень качеств мистрис Сноуден. Из вежливости мы не называем остальных.
Почтенный мистер Шильс, рабочий депутат восточного Эдинбурга, разъяснил в газете, что путешествие принца Уэльского полезно для торговли, а следовательно и для рабочего класса. Поэтому он за ассигнование денег.
Возьмем теперь кое-кого из «левых» или полу-левых рабочих депутатов. В парламенте обсуждается вопрос о некоторых имущественных правах шотландской церкви. Шотландский рабочий депутат Джонстон, ссылаясь на «акт безопасности» 1707 года[26], отрицает право британского парламента вмешиваться в торжественно признанные права шотландской церкви. Спикер отказывается снять вопрос. Тогда другой шотландский депутат Маклин заявляет, что если билль пройдет, то он и его друзья вернутся в Шотландию и будут призывать к тому, чтобы договор об унии между Англией и Шотландией был признан расторгнутым и чтобы шотландский парламент был восстановлен (смех консерваторов и одобрения представителей шотландской рабочей партии). Здесь все поучительно. Шотландская группа, стоящая на левом крыле рабочей фракции парламента, протестует против церковного законодательства, исходя не из принципа отделения церкви от государства или каких-либо деловых соображений, но опираясь на священные права шотландской церкви, обеспеченные ей договором, которому уже более двух столетий. В отместку за нарушение прав шотландской церкви те же рабочие депутаты угрожают потребовать восстановления шотландского парламента, который сам по себе им совершенно не нужен.
Джордж Ленсбери, левый пацифист, в руководящей статье ежедневного органа рабочей партии рассказывает, как на одном из собраний в Монмутшире рабочие и работницы с величайшим энтузиазмом пели религиозный гимн, и как этот гимн «помог» ему, Ленсбери. Отдельные лица могут отвергать религию, говорит он, но рабочее движение, как движение, не может с этим примириться. Наша борьба нуждается в энтузиазме, благочестии и верности, а этого нельзя достигнуть путем призыва только к личным интересам. Таким образом, если наше движение нуждается в энтузиазме, то вызывать его оно, по Ленсбери, не в силах и вынуждено заимствоваться им у попов.
Джон Уитли, бывший министр здравоохранения в кабинете Макдональда, считается почти что крайним левым. Однако, Уитли не только социалист, но и католик. Вернее сказать: он в первую голову католик, а затем уж социалист. Так как римский папа призвал к борьбе с коммунизмом и социализмом, то редакция «Дэйли Геральд», не называя из вежливости святейшего отца, обратилась к Уитли с просьбой разъяснить, как обстоит дело насчет взаимоотношений между католицизмом и социализмом. Не нужно полагать, что газета спрашивала о том, может ли социалист быть католиком или вообще верующим; нет, вопрос ставился о том, допустимо ли католику стать социалистом. Обязанность человека быть верующим остается вне сомнения; под сомнение ставится лишь право верующего быть социалистом, оставаясь добрым католиком. На этой же почве стоит в своем ответе «левый» Уитли. Он считает, что католицизм, не вдаваясь прямо в политику, определяет «только» нравственные правила поведения и обязывает социалиста применять свои политические принципы «с должным вниманием к моральным правам других». Уитли полагает единственно правильной в этом вопросе политику британской партии, которая, в отличие от континентального социализма, не приняла «анти-христианского» направления. Для этого «левого» социалистическая политика направляется личной моралью, а личная мораль – религией. Это нисколько не отличается от философии Ллойд-Джорджа, который считает церковь центральной электрической станцией всех партий. Соглашательство получает здесь религиозное освящение.
О депутате Кирквуде, который покусился на путевые деньги принца Уэльского, один из социалистов писал в «Дэйли Геральд», что у него, Кирквуда, имеется в жилах капля крови старого Кромвеля, очевидно, в смысле революционной решимости. Так ли это, мы пока не знаем. Во всяком случае, Кирквуд унаследовал от Кромвеля благочестие. В своей парламентской речи Кирквуд разъяснил, что он не имеет никаких личных счетов с принцем и не завидует ему.
«Принц ничего не может дать мне. Я пребываю в превосходном здравии, обладаю своей независимостью человека, и есть только один, перед которым я несу ответственность за мои действия – это мой создатель (creator)».
Таким образом, мы из этой речи узнаем не только о добром здравии шотландского депутата, но и о том, что самое происхождение его объясняется не законами биологии и физиологии, а замыслом некоего создателя, с которым у мистера Кирквуда сохраняются вполне определенные отношения, основанные на личном одолжении, с одной стороны, и на благодарном обязательстве, с другой.
Число таких примеров можно было бы по желанию увеличить во много раз. Вернее сказать, почти всю политическую деятельность верхов рабочей партии можно было бы разбить на такого рода эпизоды, которые на первый взгляд представляются смешными или неприличными курьезами, но в которых на самом деле отложились особенности всей прошлой истории, подобно тому, например, как в камнях мочевого пузыря отлагаются сложные процессы организма. Этим мы хотим напомнить, что «органический» характер происхождения тех или иных особенностей вовсе не исключает хирургического вмешательства с целью их устранения.
Доктриной лидеров английской рабочей партии является некоторая амальгама из консерватизма и либерализма, частично приспособленная к потребностям трэд-юнионов, вернее их верхов. Все они одержимы религией «постепенности». Кроме этого, они признают религию Ветхого и Нового завета. Они все считают себя архи-цивилизованными людьми, и в то же самое время верят, что отец небесный создал человечество для того, чтобы затем любвеобильно проклясть его и чтобы впоследствии попытаться через распятие собственного сына несколько поправить это в высшей степени запутанное дело. Из духа христианства выросли такие национальные учреждения, как бюрократия трэд-юнионов, первое министерство Макдональда и мистрис Сноуден.
С религией постепенности и с кальвинистской религией предопределения[27] тесно связана религия национального высокомерия. Макдональд убежден, что так как его буржуазия была ранее первой буржуазией в мире, то ему, Макдональду, решительно нечему учиться у варваров и полу-варваров европейского континента. В этом отношении, как и во всех других, Макдональд только обезьянничает буржуазных вождей, вроде Каннинга, который провозглашал, – однако, с гораздо большим основанием, – что парламентской Англии не к лицу учиться политике у народов Европы. Монотонно апеллируя к консервативным традициям политического развития Англии, Болдуин апеллирует несомненно к могущественной опоре буржуазного господства в пришлом. Буржуазия сумела пропитать консерватизмом верхи рабочего класса. Не случайно самые решительные борцы чартизма вышли из ремесленных слоев, пролетаризованных на глазах одного-двух поколений натиском капитализма. Столь же знаменательно, что наиболее радикальные элементы современного английского рабочего движения родом чаще всего из Ирландии или Шотландии (правило это не распространяется, конечно, на шотландца Макдональда). Соединение в Ирландии социального гнета с национальным, при резком столкновении аграрной страны с капиталистической, обусловливает резкие переломы в сознании. Шотландия позже Англии вступила на капиталистический путь: более крутой перелом в жизни народных масс порождает более крутую политическую реакцию. Если бы господа британские «социалисты» были способны продумать свою собственную историю, в частности, роль Ирландии и Шотландии, им удалось бы, может быть, понять, каким образом и почему отсталая Россия, с её резким переходом к капитализму, выдвинула наиболее решительную революционную партию и первой стала на путь социалистического переворота.
Однако, устои консерватизма английской жизни подкопаны ныне безвозвратно. В течение десятилетий «вожди» британского рабочего класса считали, что самостоятельная рабочая партия есть печальная привилегия континентальной Европы. От этого наивного и невежественного самомнения ныне не осталось и следа. Пролетариат вынудил трэд-юнионы создать самостоятельную партию. На этом дело, однако, не остановится. Либеральные и полу-либеральные вожди рабочей партии все еще думают, что социальная революция есть печальная привилегия европейского континента. И тут события обнаружат их отсталость. Для того, чтобы превратить рабочую партию в революционную, нужно будет гораздо меньше времени, чем понадобилось для того, чтобы создать её.
Важнейшим элементом консерватизма политического развития являлась, и до известной степени остается, религиозность английского народа на протестантской основе. Пуританизм был школой сурового воспитания, социальной дрессировки средних классов. Народные массы, однако, всегда сопротивлялись ему. Пролетарий не чувствует себя «избранным», – кальвинистическое предопределение, явно не за него. На подкладке индепендентства сложился английский либерализм, главная миссия которого была – воспитать, т.е. подчинить буржуазному обществу рабочие массы. В известных пределах и до поры до времени либерализм выполнял эту миссию, но, в конце концов, ему так же мало удалось переварить рабочий класс, как и пуританизму. На смену либералам пришла рабочая партия, с теми же традициями – пуританскими и либеральными. Если взять рабочую партию только в разрезе Макдональда, Гендерсона и компании, то пришлось бы сказать, что они пришли довершить недовершенную работу полного закабаления рабочего класса буржуазному обществу. Но на самом деле против их воли в массах идет другой процесс, который должен окончательно ликвидировать пуритански-либеральные традиции, ликвидировав попутно Макдональда.
Для английских средних классов католицизм, как и англиканство, был готовой традицией, связанной с привилегиями дворянства и духовенства. Против католицизма и англиканства молодая английская буржуазия создала протестантизм, как свою форму веры и как оправдание своего места в обществе.
Кальвинизм с его железным предопределением был мистической формой подхода к закономерности исторического процесса. Восходящая буржуазия чувствовала, что законы истории за нее, и это свое сознание облекала в форму учения о предопределении. Кальвиновское отрицание свободной воли отнюдь не парализовало революционную энергию индепендентов, наоборот, создавало для неё могущественную опору. Индепенденты чувствовали себя призванными выполнить великое историческое дело. Можно с известным правом провести аналогию между учением о предопределении в революции пуритан и ролью марксизма в революции пролетариата. И там и здесь величайшая активность опирается не на субъективный произвол, а на железную закономерность, в одном случае – мистически искаженную, в другом – научно познанную.
Английский пролетариат принял протестантизм, как готовую традицию, т.е. так, как буржуазия до XVII века принимала католицизм и англиканство. Подобно тому, как пробужденная буржуазия католицизму противопоставила протестантизм, так революционный пролетариат протестантизму противопоставит материализм и атеизм.
Если для Кромвеля и его сподвижников кальвинизм был духовным орудием революционного преобразования общества, то Макдональдам он внушает лишь коленопреклоненное отношение ко всему тому, что «постепенно» создано. От пуританства Макдональды унаследовали не его революционную силу, а его религиозные предрассудки. От оуэнистов – не их коммунистический энтузиазм, а их утопически-реакционную вражду к классовой борьбе. Из прошлой политической истории Англии фабианцы[28] заимствовали только духовную зависимость пролетариата от буржуазии. История повернулась к этим джентльменам своей задней стороной, и те письмена, которые они там прочитали, стали их программой.
Островное положение, богатство, удачи мировой политики, – все это, цементированное пуританизмом, религией «избранного народа», превратилось в высокомерное пренебрежение ко всему континентальному и не-английскому вообще. Средние классы Британии были долго убеждены, что язык, наука, техника, культура других народов не заслуживают изучения. Все это целиком переняли филистеры, возглавляющие ныне рабочую партию.
Любопытно, что даже Гайндман[29], выпустивший еще при жизни Маркса книжку «Англия для всех», ссылается в ней на автора «Капитала», не называя ни его, ни его произведения: причина этого странного умолчания состояла в том, что Гайндман не хотел шокировать англичан, – мыслимо ли, в самом деле, чтобы британец мог чему-либо научиться у немца!
С Англией историческая диалектика сыграла в этом отношении злую шутку, превратив преимущества её передового развития в причины отсталости. Мы видим это в области промышленности, в науке, в государственном строе, в политической идеологии. Англия развивалась, не имея прецедентов. Она не могла в передовых странах искать и находить образ своего будущего. Она шла вперед ощупью, эмпирически, лишь в самых необходимых размерах обобщая свой путь и заглядывая вперед. Печатью эмпиризма отмечено традиционное мышление англичанина, т.е. прежде всего английского буржуа, и эта же духовная традиция перешла к верхам рабочего класса. Эмпиризм стал традицией и знаменем, т.е. сочетался с презрительным отношением к «абстрактному» мышлению континента. Германия долго философствовала об истинной природе государства, тогда как британская буржуазия построила самое совершенное в своем роде государство для надобностей своего господства. Но с течением времени оказалось, что практически отсталая и потому склонная к теоретическим спекуляциям немецкая буржуазия из своей отсталости сделала свое преимущество и создала промышленность, гораздо более научно организованную и приспособленную к борьбе на мировом рынке. Английские социалистические филистеры переняли от своей буржуазии высокомерное отношение к континенту в тот период, когда прежние преимущества Англии обернулись противоположным своим концом.
Макдональд, обосновывая «прирожденные» особенности британского социализма, заявляет, что в поисках его идейных корней мы «должны будем пройти мимо Маркса к Годвину»[30]. Годвин для своего времени крупная фигура. Но возвращаться к нему для англичанина то же, что для немца искать корней у Вейтлинга или для русского возвращаться к Чернышевскому. Этим мы вовсе не хотим сказать, что у английского рабочего движения нет «особенностей». Именно марксистская школа посвящала всегда большое внимание своеобразию английского развития. Но это своеобразие мы выясняем из объективных условий, из структуры общества и изменений её. Благодаря этому мы, марксисты, гораздо лучше понимаем ход развития британского рабочего движения и предвидим его завтрашний день, чем нынешние «теоретики» рабочей партии. Призыв старой философии «познай самого себя» прозвучал не для них. Они считают, что призваны предопределением перестроить заново самый застарелый общественный строй, и в то же время останавливаются в полной прострации перед проведенной на полу меловой чертой. Как им посягнуть на буржуазную собственность, если они не смеют отказать в карманных деньгах принцу Уэльскому?
Королевская власть, заявляют они, «не мешает» прогрессу страны и обходится дешевле, чем президент, если считать все расходы на выборы и пр. и пр. Такие речи рабочих лидеров характеризуют ту сторону «своеобразия», которую нельзя назвать иначе, как консервативным тупоумием. Королевская власть слаба, поскольку орудием буржуазного господства является буржуазный парламент и поскольку буржуазия не нуждается во внепарламентских способах действия. Но в случае нужды буржуазия с большим успехом может использовать королевскую власть, как средоточие всех внепарламентских, т.е. реальных сил, направленных против рабочего класса. Английская буржуазия сама прекрасно понимала в соответственных случаях опасность даже самой фиктивной монархии. Так, в 1837 году английское правительство уничтожило в Индии звание Великого Могула, удалив его носителя из священного города Дели, несмотря на то, что это звание успело к тому времени стать призрачным: английская буржуазия понимала, что в известных условиях Великий Могул мог стать средоточием борьбы индийских верхов против английского владычества.
Провозглашать социалистическую программу и в то же время заявлять, что королевская власть «не мешает» и обходится дешевле, совершенно то же, например, что признавать материалистическую науку и пользоваться наговором колдуньи от зубной боли – на том основании, что колдунья обходится дешевле. В такой маленькой «мелочи» сказывается человек целиком, вся фиктивность его признания материалистической науки и вся фальшь его идейной системы. Для социалиста вопрос о монархии не решается с точки зрения сегодняшней бухгалтерии, тем более фальшивой. Дело идет о полном перевороте общества, об очищении его от всех элементов рабства. Эта работа и политически и психологически исключает примирение с монархией.
Г.г. Макдональд, Томас и др. возмущаются теми рабочими, которые протестовали, когда их министры наряжались в шутовское придворное платье. Конечно, это не главное из преступлений Макдональда, но оно прекрасно символизирует все остальные. Когда молодая буржуазия дралась с дворянством, она отказалась от локонов и шелковых кафтанов. Буржуазные революционеры носили черное платье пуритан. В противоположность кавалерам, за ними установилось прозвище стриженых голов. Новое содержание ищет для себя новой формы. Конечно, форма одежды лишь условность, но масса не хочет понимать, и она права, почему представители рабочего класса должны подчиняться шутовским условностям монархического маскарада? И масса все больше научается понимать, что неверный в малом и во многом неверен будет.
Черты консерватизма, религиозности, национального высокомерия мы видим в разной степени и в разном сочетании у всех нынешних официальных лидеров, от архи-правого Томаса и до левого Кирквуда. Было бы величайшей ошибкой недооценивать упорство и цепкость этих консервативных особенностей верхов английского рабочего класса. Мы этим не хотим, разумеется, сказать, что церковные и консервативно-национальные тенденции совершенно несвойственны массам. Но в то время, как у лидеров, у выучеников либеральной партии, буржуазно-национальные черты въелись в плоть и кровь, у рабочей массы они имеют несравненно менее глубокий и устойчивый характер. Мы уже упоминали, что пуританизму, этой религии развивающихся классов, не удалось никогда проникнуть глубоко в сознание рабочих масс. То же самое относится и к либерализму. Рабочие голосовали за либералов, но оставались в массе своей рабочими, и либералам приходилось всегда быть начеку. Самое вытеснение либеральной партии рабочею явилось результатом давления пролетарских масс. В других условиях, т.е. если бы Англия экономически крепла и росла, рабочая партия нынешнего типа могла бы продолжить и углубить «воспитательную» работу протестантизма и либерализма, т.е. крепче связать сознание широких кругов рабочего класса консервативно-национальными традициями и дисциплиной буржуазного порядка. При нынешних же условиях явного хозяйственного упадка Англии и отсутствия перспектив, надо ждать развития в прямо противоположном направлении. Война уже нанесла сильный удар традиционной религиозности английских масс. Недаром же мистер Уэльс[31] занялся созданием новой религии, пытаясь на путях между Землей и Марсом сделать карьеру фабианского Кальвина. Мы весьма сомневаемся в его успехе. Слишком хорошо роет на этот раз крот революции! Рабочие массы будут бурно освобождаться от национально-консервативной дисциплины, вырабатывая свою собственную дисциплину революционного действия. Под этим напором снизу верхи рабочей партии будут быстро линять. Этим мы никак не хотим сказать, что Макдональд вылиняет в революционера. Нет, он будет отброшен. Но те, которые, по всей вероятности, создадут первую смену, люди типа Ленсбери, Уитли и Кирквуда, неизбежно обнаружат, что они только левая разновидность того же основного фабианского типа. Их радикализм ограничен демократией, религией и отравлен национальным высокомерием, которое духовно закабаляет их британской буржуазии. Рабочему классу придется, по всей вероятности, несколько раз обновлять свой руководящий состав, прежде чем создастся партия, действительно отвечающая исторической обстановке и задачам британского пролетариата.
