Лидия Чарская
Щелчок
Глава XVI
Странное чувство охватило Галю с той минуты, как Натали начала свой рассказ. Темные глаза рассказчицы то и дело останавливались на ее лице. И эти глаза, полные тоски и грусти, напоминали девочке чьи-то ласковые, давно забытые взоры… Постепенно все яснее и яснее выступали эти взоры в памяти Гали… И еще другие, еще более дорогие, любящие… А за ними выступали деревья широко разросшегося фруктового сада, уютный маленький домик и река… И крошка-девочка в белом платьице с распущенными волосами в зелени сада и на берегу реки… Потом чей-то темный силуэт представлялся Гале… Черная женщина в ярких лохмотьях, появившаяся внезапно и утащившая девочку в лес… А потом… нищие грубые цыгане… брань, крики, побои… и Орля… милый Орля, защитник и ангел-хранитель девочки…
– Вот мы и пришли! – внезапно послышался над головою Гали дрогнувший голос.
Затем щелкнул замок в двери. Широко распахнулась она, и все очутились в небольшой комнате, оклеенной светлыми обоями, с окном, завешенным кисейной занавеской. В одном углу комнаты стояла детская кроватка под белоснежным кисейным пологом, в другом – стол с массою игрушек, разбросанных на нем и в углу, на ковре. Точно здесь только что находилась девочка, хозяйка этого уголка.
Лишь только Галя переступила порог комнатки, светлое, как луч солнца, воспоминание прорезало маленькую головку…
Ведь эту кроватку, эти игрушки, эту занавеску и ковер она помнит, знает, хорошо знает… И вот ту куклу с отбитым носом. Да, да, да, ведь это ее кукла Дуся, ее Дуся! Та самая Дуся, с которой она когда-то играла по целым дням!
Все светлее, все яснее и настойчивее проникает воспоминание в белокурую головку девочки… Прошлое поднимается из недр души, воскресла память…
Да, нет сомнения, это ее кровать, ее кукла, ее игрушки… А там… Она поднимает глаза на стену… Там над кроваткой каждый раз, прежде чем уснуть, она видела ее – портрет тон, которая сидела около ее кровати, портрет ее матери…
Вот он! Так и есть! А с ним рядом другой…
– Мама! – вырвалось громким неожиданным криком из груди девочки, и она протянула к портрету руки. – Мама! Мама! Мама!
– Верочка! Крошка моя! Это я – твоя тетя!
Натали бросилась к Гале, и град исступленных поцелуев посыпался на лицо, шею, волосы и руки девочки. Слезы ручьем полились из глаз Зараевой, смочили льняную голову и платье ребенка.
И Галя плакала и прижималась к груди девушки. – Верочка! Моя Верочка!.. Племянница моя ненаглядная!.. – шептала Натали, смеясь и плача от счастья. – Крошечка моя!.. Я тебя узнала, узнала сразу!.. Ведь все эти восемь лет я жила мыслью о тебе!.. Я верила в твою смерть, но… все же надеялась смутно, что увижу, встречу мою крошку… Как видишь, я все твои вещи привезла из старой усадьбы… окружила себя ими и среди них, твоих игрушек, подле твоей пустой кроватки, проводила взаперти целые часы, вспоминая свою Верочку, тоскуя по ней… Бог видел мое горе и смилостивился надо мною, вернул мне тебя… О, теперь я никогда не расстанусь с тобою, с моей бесценной, единственной, родной моей племянницей, сокровищем моим. Я заменю тебе покойную маму, я всю жизнь положу для тебя, счастье мое, дорогая, милая, родная моя деточка.
И опять нежные руки обвивали шею Гали, а горячие трепещущие губы Натали осыпали градом поцелуев ее лицо.
Девочка отвечала такими же поцелуями и ласками… Память ее пробудилась вполне и подсказывала картины детства одну за другою, одну за другою…
– Тетечка! Наташечка! Тетечка моя! – лепетала она тихо, застенчиво прижимаясь к Натали и робко возвращая ей поцелуи и ласки.
Все присутствующие были взволнованы, потрясены этой сценой. В глазах взрослых стояли слезы. Девочки плакали. Растроганные, потрясенные, плакали и Счастливчик с Алей. Подозрительно долго сморкался Ивась. А Ваня Курнышов что-то очень усердно занимался мухой па стене и ожесточенно кусал себе губы.
Никто не объяснил, как эта цыганочка Галя могла быть Верочкой, потерянной, погибшей племянницей tante Natalie. Но все догадались, что тогда, восемь лет назад, девочка, которую считали погибшей, не утонула в речке, а попала к цыганам, которые увели ее в табор и держали вместе со своими цыганскими детьми.
Несколько минут в комнате все молчали.
– Валентина Павловна! – произнесла, наконец, едва-едва подавив свое волнение, Натали. – Благодарю вас от души за Верочку… Спасибо, добрая душа, что приютили мою крошку, спасибо за все, за все, сделанное ей. Сегодня же я возьму ее к себе в дом. Вы понимаете мои чувства. Я нашла мое сокровище и не разлучусь с нею…
– А Орля? – неожиданно прозвучал среди воцарившейся затем тишины нежный голосок Гали.
– Какой Орля?
– Шура! Мой братик! Ах, тетечка, я ни за что не расстанусь с ним! – и девочка, отбежав от тетки, бросилась к угрюмо стоявшему в уголке Орле, схватила его за руку и вывела вперед. – Вот, тетечка, мой братик… Если бы не он, меня насмерть забили бы цыгане или я голодной смертью погибла бы в лесу.
И Галя тут же, волнуясь, дрожа, бледнея и краснея, стала передавать всю историю своей тяжелой жизни у цыган.
– Орля… С Орлей… Если бы не Орля… А Орля… – то и дело срывалось с ее губ.
Пока она говорила, перед Натали развертывались ужасные обстоятельства жизни ее племянницы в таборе. Она поняла одно: если бы не этот курчавый, угрюмый па вид мальчик, ей бы не увидеть больше никогда своей Верочки. И она протянула руку курчавому мальчику, с глубоким захватывающим чувством сказав при этом:
– Ты будешь у меня первым моим другом и племянником наравне с Верочкой. Я позабочусь о твоем будущем… Только попроси Валентину Павловну отпустить тебя ко мне навсегда.
– О, что касается меня, – живо произнесла Раева, – я не могу держать Шуру насильно. Пусть решает сам, где ему лучше. Решай, мой друг, никто не принуждает тебя.
Глубокое молчание воцарилось в комнате. Все глаза устремились на Орлю. Все с нетерпением ждали его слов.
Но мальчик молчал. Жилы на лбу у него надулись, он потупился в землю, до боли закусил губы. Тяжелая непосильная работа происходила в его душе.
Он не мог, с одной стороны, заплатить неблагодарностью добрым людям, с другой – не мог расстаться с Галькой, не мог ни за что. Последний довод ударился в его мысли с необычайной силой… Он до крови закусил губу, потом тряхнул головою, точно сбрасывая непосильную тяжесть с плеч, и не то простонал, не то прокричал резко:
– Я с Галькой хочу вместе.
А затем круто повернулся на каблуках и стремительно выскочил за дверь.
Глава XVII
Орля не бежал, а мчался, едва касаясь земли. Мчался по комнатам, по саду, по дороге. Мчался по лесной тропинке, начинавшейся сразу за домом, мчался не оглядываясь, изо всех сил, точно огромная толпа преследователей гналась за ним по пятам. Стыд, мучительное чувство причиненной им неблагодарности гнало его куда-то. Куда – он и сам не знал. Мысли вихрем неслись у него в голове, мысли, бросавшие его в краску, стыд и негодование.
«Хорош гусь – нечего сказать… Отплатил господам за хлеб, за соль!.. – слышал точно Орля чей-то голос. – Позвала другая благодетельница, а я и обрадовался!.. Возьмите, мол, меня с Галькой заодно. Уж куда как хорошо!.. Не щелчок я, а просто кошачья душа непривязчивая – и весь сказ тут!..»
Но в то время, как эти мысли теснились в голове мальчика, сердце его расцветало от счастья.
– Галька-то, Галька! Радость нашла какую! Тетку нашла, дом родной, семью. И меня, своего братика, в радости не забыла. Эх, золото девчонка. Дай ей Бог…
И лицо Орли, помимо воли, расползлось в улыбку.
– А все ж таки домой не пойду, пока не уедут «наши»… Раевские… Стыдно глаза перед ними показать: перед барыней-бабушкой, барышней Лялей… Перед Кирушкой тоже… Они меня за внука, за брата приняли, а я-то им отплатил…
Нестерпимая усталость заставила наконец остановиться Орлю. Тяжело переводя дух, он стал как вкопанный, оглядываясь по сторонам.
Что это? Шест с красной тряпкой в двадцати шагах от него!.. И пестрые лохмотья тоже!.. Вон и серые пятна холщовых навесов телег виднеются сквозь листву… Значит, он у табора… Около него… Орля вытянул шею, потянул носом. Так и есть – запах гари, неизбежный последок догоравшего костра. И откуда-то смутно доносятся голоса, знакомые гортанные голоса, заглушённые расстоянием.
Вдруг неожиданный звук прорезал тишину леса. Где-то поблизости заржала лошадь.
Орля вздрогнул всем телом и насторожился.
Новое ржание, молодое, задорное, сильного юного, коня.
Это не таборные клячи, нет. Их голос Орля различит из тысячи лошадиных. Нет, это…
«Ахилл!» – вдруг вихрем пронизала его голову острая, как жало, мысль… Это Кирочкин Ахилл! Его не сбыли, не продали, он еще в таборе! А раз он в таборе… О, не посылает ли судьба ему, Орле, возможность возвратить Ахилла старым хозяевам и хоть этим отплатить им за все их благодеяния и искупить свою вину перед ними?
Все тело мальчика задрожало сильнее… Сердце заработало с удвоенной силой… Глаза вспыхнули, как угольки…
– Ага! Знаю, что надо делать… – процедил он сквозь зубы и… как сноп, повалился на траву.
* * *
Он лежал на спине долго, очень долго… Постепенно темнело в лесу, а на бархатном небе зажигались звезды…
Откуда-то издали доносились до него призывные крики детских голосов:
– Шура! Шура! Где ты? Пора ехать! Мы скоро уезжаем… Шу-р-а-а! Ау!
Мелькали красные огоньки фонарей между деревьев. Его искали… Но он не подавал вида, что слышит этот зов.
Когда осенний вечер опустился на землю и в лесу стало темно, как в могиле, Орля перевернулся на живот и пополз, как змея, прячась в кустах и в высокой сухой траве.
Он полз на запах гари, в ту сторону, откуда слышались заглушённые расстоянием голоса… Вот они ближе, ближе; вон мелькает небольшое пламя… Это маленький костер…
Дальше, дальше ползет мальчик, шурша опавшими листьями, извиваясь змеею. Теперь уже ему хорошо слышна знакомая цыганская речь… Сквозь деревья видны сидящие у костра люди…
Так и есть, это они. Дядя Иванка, подле длинный Яшка… Земфира… Мароя… Михалка… Денис… В руках Яшки ружье, очевидно приобретенное недавно… Он любуется им, поворачивая вправо и влево, прицеливаясь на верхушки деревьев, облитые светом костра… А там, подальше, другой костер, уже потухший, и около него пасутся таборные лошади и тот, чужой красавец Ахилл. Его Орля узнал сразу по стройному телу, по тонким породистым ногам и лебединой шее.
В то время, пока мальчик, нащупывая темноту глазами, измерял пространство между ним и конем, луна взошла на небе и осветила лесную лужайку.
– Ахилл! – чуть не вырвалось из груди Орли радостным звуком, и он пополз вперед, туда, к погасшему костру, стараясь как можно менее производить шума. Он был уже в десяти шагах от лошади, как глухое рычание послышалось за его плечами.
– Это Шарик таборный. Эх, беда. Не узнает – загрызет насмерть, – цепенея от ужаса, мысленно выговорил Орля.
Что-то лохматое, огромное с диким рычанием ринулось на него и в ту же минуту дрыгнуло с радостным ликующим визгом.
– Шарик! Шарик! Это я – Орля! Не узнал, дурак! Громкий радостный лай собаки был ему ответом.
В один миг Шарик облизал лицо, руки, голову Орле и с тихим визгом затормошил его.
Лай, возня и визг собаки не прошли даром.
Беспокойно заворочались цыгане у костров.
– Никак кто-то прячется в кустах, – произнес дядя Иванка и первый тяжело поднялся со своего места.
– К лошадям подбирается! – крикнул Яшка и тоже вскочил на ноги, держа наперевес ружье.
– Воры! Грабители! Табор, поднимайся! – загремел в тот же миг голос дяди Иванки, и он кинулся в кусты.
Орля понял одно: медлить больше нельзя! Быстрым движением вскочил он на ноги и, оттолкнув изо всей силы радостно кидавшуюся на него собаку, бросился бешеными прыжками к привязанному у дерева Ахиллу. Трепещущими руками рванул он повод, еще раз и еще. Но крепкий ремень не поддался усилию детских ручонок. Тогда, вспомнив, что в кармане его имеется перочинный нож, он выхватил его с лихорадочной поспешностью и перерезал поводья. Еще минута… и он на коне, на его лоснящейся спине, казавшейся серебряной при обманчивом свете месяца.
– Гип! Гип! Вперед, Ахилл! Живее! Вперед!
Глава XVIII
Сильными ногами Орля ударил Ахилла, обвил вокруг кисти руки поводья коня и рванул его на лесную тропинку в ту именно минуту, когда перед ним выросли темные силуэты цыган.
– Это он, разбойник, предатель – Орля! Изменник! Это он! Я узнал его! – неистово заорал длинный Яшка и в один прыжок очутился на спине другого таборного коня.
– Мазурик! Негодяй! Бездельник! Украл-таки! Украл! Тысячную лошадь из-под носа увел негодный! – с пеной у рта, с безумно вытаращенными от бессильной злобы глазами кричал дядя Иванка, вскакивая на другую лошадь.
– Скачи за ним. Яшка! Лови его, Михалка, Денис! Все ловите! Озолочу! Поймаете – награды не пожалею! Вернете мне лошадь! Озолочу!
Крики дяди Иванки подняли весь табор. Со всех сторон бежали женщины, дети, испуганные, разбуженные среди ночи…
– Что? Что такое? – вопили они.
– Бесенок Орля появился, как из ада, и тысячного коня увел! – кратко поясняли им.
– В погоню! В погоню!
Эта погоня не замедлила собраться в одну минуту. Среди таборных кляч была одна хорошая быстроногая лошадь, и дядя Иванка, овладев ею, мчался теперь следом за ускакавшим Орлей, держа наготове выхваченное им из рук Яшки, мимоходом, ружье.
– Стой, бесенок! – насмерть хлеща своего коня плеткой, кричал он, задыхаясь от злобы, вслед летевшему с быстротой урагана мальчику. – Стрелять буду! Стой!
Но Орля в ответ только понукал Ахилла. Вдруг что-то щелкнуло за его плечами, и в тот же миг острая жгучая боль обожгла шею мальчика…
Он тихо вскрикнул и схватился за шею рукою. Липкая, теплая красная жижица залила в тот же миг его рубаху. При свете месяца он увидел темные пятна, окрасившие рукав и грудь.
– Я ранен! Я умираю! – смутно пронеслось в помутившемся сознании мальчика, но он еще сильнее сжал ногами крутые бока лошади, судорожно ухватил повод. – Лишь бы уйти от них, доскакать… Вернуть Кире коня, а там хоть помереть… со спокойной душой…
Кровь не сочилась теперь уже, а лилась ручьем из раны. Мутился мозг Орли, сознание уходило, но он все мчался и мчался, думая одно: нельзя ему умирать, не возвратив своим благодетелям лошади.
С каждой минутой он дышал труднее. Холодный пот выступил у него на лбу. Силы уходили, а издали доносились угрозы отставшего цыгана.
С последними искрами сознания Орля, судорожно вцепившись в Ахилла, влетел на двор усадьбы. На крыльце стояли ее хозяйка и гости, взволнованные и встревоженные долгим отсутствием Орли.
– Вот он! Шура! Шура и… Ахилл! Смотрите! Смотрите! – вскричал, первым узнав его, Счастливчик, кидаясь ему навстречу.
– Но он весь в крови! Он ранен! Шура! Шура! Откуда ты? Что с тобою?
Чьи-то быстрые руки схватили за повод лошадь. Другие протянулись к мальчику и сняли его с седла. Бережно подняли его, понесли на крыльцо.
Весь залитый кровью, белый, как его рубашка, мальчик с усилием поднял голову, обвел всех помутившимися глазами, произнес коснеющим языком:
– Я не хотел оставаться… неблагодарным… и должен был искупить свою вину… и… и… возвращаю Кирушке его Ахилла…
Тяжелый стон вырвался из его груди, а минуту спустя он потерял сознание.
Глава XIX
К счастью, рана Орли оказалась неопасной, хотя мальчик лишился чувств вследствие потери крови. Приглашенный в тот же вечер из уездного города доктор подтвердил это. Рану забинтовали, Орлю положили в постель, напоили лекарством и всю ночь поочередно дежурили у его кровати. А к утру он уже чувствовал себя настолько хорошо, что пожелал встать. Его, однако, не пустили и целую неделю продержали в постели. А вокруг него в эту неделю теснились милые, ласковые лица, ухаживая за ним, заботясь о нем, наперерыв угождая ему, спеша удовлетворить каждое его желание.
И впервые почувствовал маленький цыганенок, что жизнь прекрасна и что у него есть родные, семья и друзья.
* * *
В день отъезда Раевых Натали с Галей-Верочкой и Орлей-Шурой приехали проводить их на станцию.
– А скоро и мы за вами переберемся, – говорила Натали, сияя теперь уже не прежними печальными, а счастливыми глазами, – Шуру надо серьезно готовить в гимназию в Петербурге, а Верочке подыскать учительницу-гувернантку.
– Я уже умею читать малость, Ляля научила! – буркнул, по привычке под нос, застенчиво Орля и потупился.
– Ан не очень-то! – подразнил его, смеясь, Счастливчик. – Прочтешь, что я написал сегодня тебе? Ну-ка, попробуй?
– Мне?
Цыганенок поднял загоревшиеся любопытством глаза.
– Вот чудно-то! Мне написал! Зачем же?
Робким движением мальчик протянул руку и взял из рук Киры небольшой конверт.
Неловкими пальцами он вскрыл его, вынул из него четырехугольный лист, бумаги и, смущенно держа его перед глазами, прочел:
– «Милый наш Шура! Мы все любим тебя, как родного… А я крепче всех… И прошу тебя принять от меня Ахилла. Он твой. Ты заслужил его. Твой друг Счастливчик».
Эти строчки запрыгали перед глазами Орли. Он вспыхнул, как зарево, и весь залился румянцем счастья и стыда.
– Ахилл! Красавец Ахилл! Тысячный Ахилл – его конь! Его собственность! – ликовало и пело все внутри его. Он задыхался от счастья.
Но природная стыдливость смущала душу, и он снова буркнул под нос, застенчиво опуская глаза:
– Зачем… Не надо… Он тебе самому дорог…
– Твоя жизнь дороже. А ты дважды жертвовал ею ради меня.
И Кира горячо обнял курчавую головку цыганенка, снова зардевшегося от счастья и стыда.
