Лидия Евгеньевна Короткова
Между нами, девочками
От Грошовки до Рублёвки
Захолустная Грошовка,
тем и славилась она,
что дельцам на откуп ловким
с потрохами отдана.
Там инвесторов случайных
вездеход в грязи увяз,
а начальство держит в тайне,
что уже не тянут газ.
Поле, ферма, огороды,
Дом – работа – снова дом,
в головах культуры всходы
пробиваются с трудом.
Жён мужья колотят сдуру,
а газета говорит:
на селе растёт культура,
пьют не всё, а что горит!
Лучше всех в Грошовке пашут,
чище всех в Грошовке жнут,
рядом с клубом девки пляшут,
парни тоже тут как тут.
Девки здесь – одна отрада!
На сметане с молоком –
налитые, там, где надо,
всё обложено жирком.
Что там крали из Европы –
мощи, господи прости,
вот, у Тити с Губошлёпом
дочка – глаз не отвести!
Всё от папы и от мамы,
и от прозвищ их взяла,
не была и глупой самой,
наугад ЕГЭ сдала!
Грудь досталась мамина,
вот уж повезло:
с ней и в сердце каменном
выдолбишь дупло!
И взрывоопасные
губы в пол-лица,
без помады красные –
это от отца.
Обошла Джоли с Беллучи,
лет в пятнадцать расцвела,
и нависла ревность тучей
над усадьбами села.
Мимоходом только бросит
свой коронный томный взгляд –
и у парня крышу сносит,
охмуряет всех подряд.
А уж как ходила кругом
у женатых голова!
Задолжали все супругам –
кто-то год, а кто и два.
Бабы выли дружным хором,
проклинали день и ночь
(от позора в петлю впору),
все подруги гнали прочь.
Навести пытались порчу,
космы драли иногда –
лишь заманчивей хохочет:
девке, как с гуся вода.
Проплывёт перед оградой –
стриков толкает в грех.
– Проводить в столицу надо! –
осенило сразу всех.
– У московских благородий, –
разглагольствовал пастух, –
тьма никчемных жён-пародий,
как в моём сортире мух.
Олигархам, девка, этим
подавайте антураж,
а доверчивы, как дети,
как Кирюха-даун наш.
Там красотки привечают
толстосумов-простаков,
как из скважины, качают
их бабло из кошельков.
Во дворце да не в уюте,
как бобыль, живёт иной
с засалоненной до жути
сувенирною женой.
Не заставишь мыть посуду,
приводить в порядок дом,
лишь блистать умеют всюду
в обрамленье дорогом.
Иль тебе примеров мало,
как аукается труд?
Материнским капиталом
бабы только и живут.
Пусть треклятая Грошовка
пашет землю, сеет рожь,
и носочки вяжет ловко,
счастье в городе найдёшь.
С Петькой Пупкиным полночи
целовалась на крыльце.
Без него не очень хочет
жить прислугой во дворце.
Петька был немного датый
и словами не сорил,
новый Хонор свой десятый
на прощанье подарил.
Мама Титя грудью встала:
– Ни за что не отпущу! –
обняла, поцеловала, –
уберечь тебя хочу!
Губошлёп настроен строго:
вся ответственность на нём,
при супруге у порога,
как скала, стоит с ремнём.
– Никакой тебе столицы!
Не пойдём на поводу!
Ощетинилась девица:
– Хоть убейте, а уйду!
Да и как её не пустишь
за родительский порог?
При таких губах и бюсте
перед нею сто дорог.
Прошептала Титя с грустью:
– Красота бурлит в крови,
не держи, отец, отпустим,
так и быть, благослови.
– Отпускать, конечно, жалко,
только что мы здесь нашли?
На троих – две минималки,
как умеешь, так дели.
Подфартит авось девице
от родителей вдали,
ведь когда-то и царицу
из Мещовска привезли.
А с родительским наказом
хоть чуть-чуть да легче путь.
–Ты запомни, дочка, сразу:
начеку всё время будь.
Про свои забудь проказы,
лишнего не говори,
не теряй в столице разум
и во все глаза смотри.
– С москвичами-то построже:
нет хитрее на земле,
обесчестить каждый может,
и притащишь в подоле.
Осторожней с ними, дочка,
нюх у них на юных дур.
В носовом моём платочке
две зарплаты – пять купюр.
Там тусовки, вечеринки
от зари и до зари.
Купишь новые ботинки,
Брошку, вон, мою возьми.
От ребят из общежитий,
не забудь, бегом беги, –
посоветовала Титя, –
честь девичью береги.
Не сори деньгами, кстати:
растранжиришь – больше нет.
Здесь на крайний случай хватит,
чтобы взять домой билет.
– От меня ещё полтыщи,
до вагона довезу, –
волосатым кулачищем
Губошлёп смахнул слезу.
Подогнал кобылу Дусю,
чемоданы положил.
– За неё я так боюся!..
– Тить, довольно, не блажи.
– Им девчонка, словно мошка:
хлоп! – была и не была…
– Ну, присядем на дорожку.
Но, ленивая! Пошла!!
Верить, нет ли, как хотите:
вся деревня, их родня,
все, за исключеньем Тити,
пили с радости три дня.
Губошлёп, на прочих глядя,
был расслабиться не прочь,
не судите бога ради:
за жену пил и за дочь.
От Грошовки дальше, дальше,
электричка: тук-тук-тук!
А прислуга адмиральши
отбивается от рук.
Прибывают выпускницы
из деревни каждый год,
чтобы взбрыкивать в столице,
с ней такое не пройдёт.
Подмосковные девахи!
В них почтенья ни на грош:
поживут недельку в страхе –
вынь зарплату да положь!
Нерадивые служанки,
мажордом и повара –
все изучены с изнанки
и уволены вчера.
Все агентства забодала,
даже голос сорвала –
ни в одной потенциала
претендентке не нашла.
А пока без них страдала,
в Интернете блог вела
про секреты адмирала
и семейные дела.
Между тем плетутся споро,
без восторгов и злобы,
хитроумные узоры
для сценария судьбы.
Электричка, вздрогнув телом,
у перрона замерла,
и красавица несмело
в многолюдный мир вошла.
Вместе с крохотной частицей
Петьки Пупкина внутри
приняла её столица,
где «во все глаза смотри».
К ней в метро рванулся сразу,
как злодей из-под кустов,
смуглолицый, черноглазый:
услужить всегда готов.
Для неё, провинциалки,
есть волшебное письмо.
Тысяч двадцать пять не жалко –
всё уладится само.
Под его прищуром жгучим
развязала узелок,
позабыв про «крайний случай»,
отдала. Не зря – помог.
Есть письмо для адмиральши!
Окрылённая, она
на такси помчалась дальше,
хоть не нравилась цена.
Так достойнейшей, честнейшей
в адмиральский дом вошла.
Поварихой или гейшей
и сама не поняла.
Макияжем и нарядом
обмануть – напрасный труд:
прорентгенить острым взглядом
дело двух, ну, трёх минут.
«Одежонка простовата,
а ведь это даже плюс! –
и урезала зарплату, –
всё равно дурацкий вкус.
Ну и щёки! Лопнуть впору,
как когда-то у меня…
Да, такая сдвинет горы,
остановит и коня.
С рынка вся её обновка,
в сетке банка с молоком. –
Сразу вспомнилась Грошовка,
как покинула тайком.
Вспоминается нечасто
лес, цветы, вина бокал –
и жених, нахал губастый,
до утра не отпускал!
Стать женой его хотела,
пролила немало слёз,
но к подруге пышнотелой
Эрос милого унёс.
Позабудется немного
и опять вернётся в сны,
до Грошовки ей дорога
тяжелей, чем до Луны.
Двадцать лет в деревне этой
с той минуты не была.
Понесла судьба по свету,
лейтенантика нашла.
А его мамаша в горе
не скрывала даже злость.
И события ускорить
женской хитростью пришлось.
В коньячок, с прицелом дальним,
клофелина подлила –
и проснулись рядом в спальне.
Да, находчивой была!
И устроилась неплохо
на Кутузовском тогда,
так сказать, обула лохов
без особого труда.
А богатство и не снится.
На окладе, что он мог?
Домик в Гаграх, дачка в Ницце,
на Рублёвке теремок.
Как бы мыслями не сглазить, –
спохватилась, – всё о’ кей:
триста метров, розы в вазе,
пять каратов на руке. –
И опять кольнула взглядом:
кофта рвётся на груди,
губы – пластики не надо! –
пригласила: – Проходи».
Торты, фрукты, шоколадки…
сколько надо – не вопрос.
На харчах хозяйских сладких
плод любви комфортно рос.
Месяц–два – и будет поздно,
о себе заявит он.
Далеко на небе звёзды,
ближе звёздочки с погон.
Есть король червонной масти,
канитель на козырьке,
всё, что надобно для счастья,
в адмиральском кошельке.
Обустроиться, а дальше,
раз уж карта так легла,
отодвинуть адмиральшу –
по судьбе, а не со зла.
Присмотревшись к этой тётке,
за обедом поняла,
что она в семейной лодке
старшим лоцманом была.
За границей где-то дети
набираются ума,
мужа держит на диете,
как скелет, уже сама.
Адмирал, карьерой сытый,
в лютый холод, как и в зной,
чаще спал с окном открытым,
чем с законною женой.
На диете самой строгой
жировой терял запас,
стал уже подобен йогу,
пил и то в неделю раз.
Путь не нами обозначен,
упускать удачу грех,
адмирал, увы, не мачо,
а либидо, как у всех.
Адмиральша в сериалы
погружается с утра,
а девица – к адмиралу,
прибирать к рукам пора.
На сушняк огонь пустила
поволокой томных глаз –
перспективу осветила.
Вроде вспыхнул – и погас.
Двадцать лет уже женатый,
не раскаялся ни дня,
для него морали латы,
как крепчайшая броня.
Солдафон попался грубый,
окружала матросня:
главный козырь, её губы,
для него и то фигня.
Если надо, значит, надо!
Не отступит, хоть ты режь.
Сотни раз коронным взглядом
пробивать пыталась брешь.
И постель ему стелила –
не закинул даже трал.
Неприступней «Измаила»
оказался адмирал.
Продвигалась всё же к цели.
На рогах пришёл домой.
Селфи с ним в его постели
пуще мины под кормой.
Адмирал храпел со стоном,
уж отвык по столько пить,
а деваха – за смартфоном,
Петька знал, что подарить!
Надрывался мозг: «Внимание!
Эхолот на глубину!
Приближается пиранья!» –
Лишь во сне пускал слюну.
Увидав себя в помаде
(адюльтера явный след),
согласился умный дядя
пополнять её бюджет.
Не месить ей больше тесто,
звёздный час её настал!
Пригрозив известным тестом,
сколотила капитал.
Адмиральская квартира
ей теперь уже тесна,
у рублёвского банкира
повторила трюк она.
Там работою непыльной
поманил соседний дом –
с репутацией стерильной
у политика облом…
Позвала её не остров
олигархова жена –
там совсем легко и просто,
всё не вычерпать до дна.
Новость свежую мгновенно
по селу разнёс народ:
– Титя ходит в лабутенах
на работе вместо бот!
– Плазму новую купили!
– И костюмчик, как влитой!
– За путёвки заплатили
нынче с карты золотой…
– Губошлёп-то, поглядите,
словно франт какой, побрит!
И о дочке, и о Тите
лишь немой не говорит.
– Как от наших полоротых
через пальцы утекла,
расфуфырилась! Да что там:
миллион, поди, нашла!
В магазине грели уши,
знать хотелось про чету.
Петька Пупкин молча слушал
с беломориной во рту.
Губошлёп престижа ради
сразу скот пустил под нож,
говорил, на Rolex глядя:
– Тить, а кофий что не пьёшь?
В кляре устрицу от краба
отличал уже давно,
а вот женщину от бабы…
Не дано так не дано.
Титя, по его примеру,
укрепляла свой престиж:
грудь с 16-м размером
видел Лондон и Париж.
Пирамиды и отели,
океаны, острова…
И повсюду вслед летели
восхищённые слова.
Весь Восток прошла, не пряча!
Азиатский узкий глаз
утюгом скользил горячим,
горячее, чем у нас.
И конечно, чудо это
воспевали племена
на краю земного света –
нагишом прошлась она.
Жизнь в Грошовке непростая,
даже хуже, чем была,
а дочурка прилетает,
самолёт приобрела.
Пристрастилась фоткать ловко!
Закусила удила
и в домишке на Рублёвке
быстро гнёздышко свила.
Получилось, слава богу,
в шоколаде, всё тип-топ,
и прислугу держит строго,
чтобы место знал холоп.
Здесь пора поставить точку,
не отдав её под суд.
Родила она сыночка,
С Петькой Пупкиным живут.
КСЮША ИЗ ПЯТИЭТАЖКИ
Рассказать хочу о Ксюше.
Современная она,
любит танцы, телек, суши,
ни в кого не влюблена.
Не зазнайка, не нахалка,
ей людей бездомных жалко,
спорит с мамой, дружит с Алкой,
проживает в коммуналке.
Маме при советской власти,
на беду или на счастье,
удалось окончить пед:
есть работа, денег нет.
И она по доброй воле
на уроках в средней школе
объясняла, что у нас
тоже есть и средний класс.
Раздобыть умела где-то
геркулеса на котлеты,
что дешевле, то и кушать
приучала дочку Ксюшу.
Огород она сажала,
не курила, не пила,
на балконе кур держала –
как умела, так жила.
Лишь рублёвую помаду
покупала дважды в год,
но была и крохам рада,
как и весь простой народ.
Папу мама прогнала
и крутилась, как юла,
но решила жить без мужа,
ей хомут такой не нужен.
Непутёвый папа где-то
вдалеке встречал рассветы,
ни конфетки не принёс,
алименты с гулькин нос.
Не забыл, конечно, дочь
и всегда хотел помочь,
только руки не мозолил
и трудиться не изволил
за какие-то гроши:
всё и сразу – так решил.
Под морали тяжким грузом
колесил с дипломом вуза,
всё кумекал да смекал,
место хлебное искал.
Ежегодно Ксюшин папа
кой-кому давал на лапу,
но пока что даже взятки
не пускали к жизни сладкой.
Для любимой дочки Ксюши
не на роллы, не на суши,
а на чай и бутерброд
отчислял проценты с МРОТ.
Проводила Ксюша лето,
так сказать, полуодетой
и тайком от мамы где-то
добывала сигареты.
Не спортсменка, не всезнайка,
но себя в прозрачной майке
выставляя напоказ,
завораживала глаз.
И мечта была у Ксюши:
ей бы брюлики на уши,
дотащить до загса Пашку,
и пивка бы полторашку.
Там, где Пашка, есть вино
и зелёненьких полно,
ну а Ксюше почему-то
жить всегда хотелось круто –
по потребности с избытком.
Рано к пенному напитку
проявила интерес,
а в учёбе – тёмный лес.
Не желала маму слушать:
мама вечно неправа,
и свою питала душу
у экрана в «Доме два».
А недавно Ксюша, кстати,
проучившись девять лет,
поняла, что знаний хватит,
бегать в школу смысла нет.
Все усилия приложит,
чтобы деньги – как с куста,
силикон качать под кожу
сможет в разные места.
Твёрдый троечник Серёжка
Ксюше нравился немножно: