Записки блокадного человека – Лидия Гинзбург

Собственно говоря, это сборник. )) Сюда входят записи 20-30-х годов, 50-70-х годов, какой-то то ли рассказ, то ли фрагмент чего-то – что ли попытка художественного текста… и сами заглавные записки. Да… Название у сборника все же не совсем удачное, мне кажется. )) Суровое упоминание блокады настраивает на определенный лад… а сам текст располагается уже в конце сборника. Лучше бы назвали просто «Записки», это и обобщенно, и полностью раскрывает идею сборника. ))Впечатления от сборника сложились неоднозначные. Первая часть – записи 20-30-х годов мне очень понравились. Автор – прекрасный мемуарист… кажется, так это называется? Фиксирует яркие, четкие, выразительные картинки происходящего вокруг, свои воспоминания о знаковых для культуры личностях… Плюс добавляет свои мысли, размышления – которые тоже интересно почитать. Получается такая мозаичная картина прошедшей эпохи – светло и печально. Кристальная прозрачность.

Записи 50-70-х… ну, тоже интересно… Но они ощущаются уже гораздо тяжеловеснее, массивнее… Тут уже большей частью размышления и анализ. Проблемы литературы, литературоведения… все такое. Достаточно трудно читается, язык… с использованием специфических терминов и оборотов.Художественный фрагмент – или что это? – «Возвращение домой», у меня вообще не пошел. Ничего не хочу сказать, но тут, в общем-то, большей частью описания… «Записки блокадного человека». Тоже оказалось не то, чего я ожидала. То есть, мне казалось, что здесь будет описание происходящего в блокаду, по типу тех же записей 20-30-х годов, какие-то факты, впечатления… Но текст опять же очень тяжелый – в плане чтения! – вязкий. Опять те же описания, автор описывает состояние некоего персонажа, который встал утром, вышел на улицу, что он чувствует, описывает ощущения от голода и размышления о еде, ощущения от бомбежек и бомбоубежищ, ощущения, ощущения, впечатления… В общем, очень похоже на тот самый текст про «Возвращение домой» – может, именно поэтому, его и включили в сборник? И только ближе к финалу, когда автор описывает людей в очередях за хлебом, или в бомбоубежище, или в столовых, их разговоры – читать становится куда легче (и я тогда быстро дочитала, а то этот небольшой по объему текст у меня тянулся и тянулся, два с лишним года!)…И вот, уже дочитав до конца, до последней строчки, я натыкаюсь на пометку о датах написания… «1942-1962-1983». И тут на меня накатывает некоторое понимание – то есть, получается, автор это все писала в несколько приемов? И первые записи сделаны еще тогда? во время блокады? в самое тяжелое ее время – в 1942 году?.. Мне стало стыдно. (( Вот я тут сижу и ковыряюсь в литературных тонкостях и впечатлениях – тяжеловесно или нет, читать, видите ли, мне было тяжело… ((( А автор что ли это все писала вот прямо там, в блокадном Ленинграде, мучаясь от голода… Это же наверно – как оно называется, этот прием… – отстранение? Она не писала "я", она писала как бы про некий отстраненный персонаж – что это он чувствует то и это, это он наблюдает у себя разные стадии голода… Может, ей так было легче! Она как бы внушила себе, что занимается исследованиями вопроса… Чтобы отвлечься от кошмара происходящего, сохранить личность, хоть как-то, не превратиться в животное…Заглянула в биографию на LiveLib, там написано, что автор пережила блокаду, потеряла мать, которая умерла от голода в том самом, 1942 году. Опять пронзило – так вот этот эпизод из записок, где персонаж как бы говорит, что у него умерла мать, а карточки еще остались, и он отоварил эти карточки и все съел, съел… и при этом с отстраненным удивлением фиксировал, что ничего по этому поводу не чувствует, в смысле, от того, что досталось вдруг столько хлеба. Это что ли она о себе писала?.. Ужасно… ((( Конечно, такие вещи просто нельзя оценивать с каких-то абстрактно литературных позиций…

"На каком-то публичном выступлении Шкловский изобразил современную русскую литературу в притче: "Еду я вчера на извозчике, а у него кляча еле плетется.

– что же это ты так?

– Это, – говорит, – что! Вот у меня дома есть кляча так кляча! Серая в яблоках. Красота!

– Так что ж ты ее не запрягаешь?

– А у меня для нее седока нету."

***

"Брик изложил мне претензию одного человека. Человек прочел книгу и растрогался; потом увидел автора, плотного и веселого, – и обиделся. И Брик говорит: читатель прав, неэтично обманывать читателя."

***

"… Подлая слабонервность, которая хочет, чтобы мертвые благоухали, а живые тем более. Ненавижу слабонервность – она враг всякой здравой мысли, всякий силы и человечности на земле."

***

"… Люди, размышляющие над тем, что под розоватой кожей юного лица в сущности находится голый череп и что у самого образованного человека есть кишки. Это люди с наивным отношением к миру. Они уличают действительность. Они начинают догадываться, что их обманули, что кишки и есть подлинная реальность, а молодая кожа – шарлатанская выходка. Они думают, что, для того чтобы получить настоящие губы, нужно стереть с них губную помаду, и что настоящая голова – та, с которой снят скальп. Так по жизни бродят люди, уверенные в том, что сдирая с вещей кожу, они получают сущность.. Не знаю, как назвать это мышление."

***

"– Знаете, для нас деньги больше всего соблазнительны тем, что они – время, время для своей работы.

– Есть другой способ выиграть время.

– Я знаю, что вы хотели сказать: что нужно по возможности устранять из жизни все, для чего нужны деньги."

***

"… Наивный реализм этического мышления. У нас, начиная с 40-х годов, это приняло формулу государственного наивного реализма, в силу которого, например, все великие писатели изображались в равной мере добросердечными и, главное, целомудренными."

***

"Ахматова говорит, что стихи должны быть бесстыдными. Да, но, быть может, поэты должны быть застенчивыми."

***

"Люди декадентской культуры в быту, не сморгнув глазом, выносили ситуации, от которых человек должен лезть на стенку. Отличительное их свойство – железные нервы."

***

"Существуют стихи не то что ниже, а вообще вне стихового уровня. И в краю безграничной раскупаемости книг – тучные их тиражи лежат нераскупленными на прилавках. Слова в них – и бытовые, и книжные – никак не трансформированы. Просто словарные слова, с которыми решительно ничего не случилось оттого, что они (по Тынянову) попали в единый и тесный ряд. Нет, все же случилось – механическая ритмизация не позволяет им с достоинством выполнять свое нормальное коммуникативное назначение."

***

"З.Г. со свойственной ей нецеремонностью, спросила Бахтина прямо – почему он печатается под чужими именами. Бахтин ответил, что это его друзья, к которым он хорошо относился, и почему бы ему было не написать от их имени книги."

***

"Хорошо, правильно, что город гордится подметенной улицей, когда по сторонам ее стоят разбомбленные дома; это продолжается и возвращается социальная связь вещей."

***

"Город уже не серия мгновенных комбинаций улиц, домов и автобусов. Город – синтетическая реальность. Это он, город, борется, страдает, отталкивает убийц. Это общее понятие – материально. Мы познаем теперь город как с самолета, как на карте. Это предметное целое, ограниченное зримой границей. Границу смыкают заставы; границу расчленяют ворота (у города есть двери, как у каждого человеческого жилья). К воротам рвется враг; заставы и ворота не пропускают врага. Мы снова постигли незнакомую современному человеку реальность городских расстояний, давно поглощенную трамваями, автобусами, таксим. Проступил чертеж города с островами, рукавами Невы, с наглядной системой районов, потому что зимой, без трамваев, без телефонов, знакомые друг другу люди с Васильевского, с Выборгской, с Петроградской жили, месяцами не встречаясь, и умирали незаметно друг для друга. Районы приобрели новые качества. Были районы обстреливаемые, и районы, излюбленные для воздушных налетов. Иногда переправиться через мост означало вступить в зону иных возможностей."

***

"– Ой, вот я хлеб начала. Теперь боюсь – не донесу до дому.

– Никогда нельзя начинать."

***

"– Теперь это наши стреляют. Не беспокойтесь. То стреляют, то песни поют. Комедия."

***

"– Ну, пойду я.

– Вы не боитесь?

– Чего бояться? Сяду в трамвай и поеду.

– Вы не боитесь, что вдруг трамвая не будет?

– А, я ничего не боюсь. Я хотела бы чего-нибудь испугаться."

***

"Девочка начинает хныкать и теребить бабушку: «Пойдем, пойдем!»

– Нет, не пойдем, подожди. Вот когда немца убьем, тогда будем ходить свободно."

***

"К весне дистрофический человек настолько оперился, что опять захотел гордиться и самоутверждаться. Одни умели добывать, распределять, приготовлять пищу – и гордились этим как признаком силы. Другие всего этого не умели, чем и гордились как признаком высшей духовной организации. С возобновлением рынка одни начали гордиться тем, что особенно дешево покупают ботву или крапиву, другие – тем, что тратят много денег."

***

"Пишущие, хочешь не хочешь, вступают в разговор с внеличным. Потому что написавшие умирают, а написанное, не спросясь их, остается. Может быть, замкнутому сознанию проще было бы обойтись без посмертного социального существования со всеми его принудительными благами. Может быть, втайне оно бы предпочло уничтожиться совсем, со всем своим содержимым. Но написавшие умирают, а написанное остается."

Тяжёлая книга, тяжёлая тема, тяжёлый язык… Читать сложно очень из-за стиля автора. Героем повествования является условный, собирательный образ – Эн. Здесь нет какой-то сюжетной линии. В книге описана не просто жизнь в блокадном Ленинграде, а чувства и ощущения людей, которым выпало пережить это страшное время. Анализируется поведение и фразы, внутренние переживания. Блокадная повседневность выступает как бы объектом некоего исследования. Автор показывает, как менялась психология человека. Как менялось отношение к обстрелам, очередям, времени, повседневной опасности, смерти, еде… Блокадную кулинарию можно выделить отдельной темой.Прежде всего, каждый продукт должен был перестать быть самим собой. Люди делали из хлеба кашу и из каши хлеб; из зелени делали лепешки, из селёдки – котлеты. Элементарные материалы претворялись в блюдо.Рекомендую ли к прочтению? Сложный вопрос. Если темой блокадного Ленинграда вы интересуетесь серьезно, то да, прочитать надо. Если же не углубляетесь в неё, то лучше, на мой взгляд, пока отложить знакомство с данной книгой.

Аудиоверсия книги состоит из двух частей (и двух чтецов):1. собственно «Записки блокадного человека» – интересное и ужасающее чтение, достаточно тяжело воспринимаемое на слух по причине довольно наукообразного авторского слога. Думаю, что глазами эту книгу читать предпочтительнее, нежели слушать, но читать ее надо, на мой взгляд.2. «Проза военных лет» – ужасное, злое, неприятное чтение. Ощущение, что автор поставила себе задачу вместить как можно больше обличительных, грязных, неприглядных фактов и мнений о своих коллегах по цеху (и не только). Ни одного доброго слова, ни одной светлой мысли. А уж от того удовлетворения, которое чтица получает от озвучивания всех этих гадостей, становится вообще тошно. Еле дослушала, не увидела вообще смысла в этих заметках.