Лили Мокашь
Букет незабудок
Мне оставалось сделать пару шагов, чтобы поравняться с Денисом, но я остановилась в нерешительности. Уже с этого расстояния я могла полностью увидеть пару псов, которых из-за расцветки легко приняла бы за типичных хаски, если бы встретила на улице. Один из них свернулся калачиком у самой стены, а второй лежал рядом. Стоило мне обратить на них внимание, как одна из собак, с шерстью коричневого оттенка, подняла голову и посмотрела в нашу сторону. Взгляд ее был настолько пронзительным, что мне стало не по себе. Какое-то немое узнавание читалось в серых глазах, и я поняла, что это тот же пес, который ранее бросился на меня.
Денис протянул мне раскрытую ладонь в ожидании, но я боялась подойти вновь слишком близко и спровоцировать зверей.
– Уже бояться нечего, ступай. Они не смогут до тебя дотянуться, – приободрил Костя, но забор не вызывал во мне доверия.
– Между брусьев будет несложно просунуть голову.
– Впереди еще металлическая сетка, – сказал Денис, и тогда я присмотрелась. Сеть с крупными ячейками действительно тянулась по всему периметру забора, усложняя псам задачу не то сбежать, не то приблизиться в случае, если внутри окажется кто-то чужой.
Только тогда я вложила свою ладонь в руку Дениса, и он подбадривающе пожал ее, прибавляя мне решимости.
– Они такие огромные, – я рассматривала псов, стараясь ни с кем больше не пересекаться взглядом на всякий случай. – Вы уверены, что они никогда больше не смогут стать людьми?
Костя облокотился сверху о забор, и я в ужасе посмотрела него, переживая, что этот жест может оказаться очень опасным, но отец даже бровью не повел. От позы веяло силой и уверенностью в себе, точно папа давно смирился с нависшей над его головой опасностью и встречал ее буднично, почти цинично.
– Видишь вон того, у стены, который на улице бросился на тебя? Знакомься, это твой дед – Светозар.
– Но ведь бабушка говорила, что…
– Что он умер, да, – закончил отец за меня. – В наших семьях всегда так говорят непосвященным. Это проще. Для всех.
– Если мне почти восемнадцать, а дед условно «умер» еще до моего рождения, то, получается, он живет в этой форме уже столько? Лет двадцать?
Костя кивнул:
– Около того, да. Скорее даже чуть больше. Твоя мать оканчивала первый курс, когда это произошло. Наш роман только начинался, несмотря на все запреты. Мы были осторожны, насколько могли, и старались не попадаться лишний раз никому на глаза, крадя друг у друга поцелуи в тени деревьев и на квартирниках друзей. Обо всем знали разве только приближенные, вроде подруг твоей мамы в ту пору, но новость все же дошла и до родни. Тут-то и начались проблемы.
Денис сильнее сжал мою руку, будто прекрасно зная, чем закончится эта история, и призывая найти в себе силу дослушать до конца.
– Понимаешь, времена были неспокойные. Оборотней приравнивали тогда к паразитам наравне со слабокровными вампирами. Только своим существованием подобные нам вытягивали силу из земли, постепенно иссушая запасы магии, и ничего не возвращали взамен. Но мы и сделать с этим ничего не могли, потому что никогда не были колдунами. Элементарно не знали, как подчинить себе окружающее пространство и заставить его меняться под нашей волей. Другое же дело – ведьмы. Твой дед как-то узнал обо мне и твоей матери, но ничего говорить не стал. Даже разлучить не попробовал или устроить серьезный разговор, хотя, признаюсь честно, от отца это было бы ожидаемо – слишком тяжелым характером он обладал. Только бабка твоя его и выносила, а со мной он то и дело сцеплялся, но речь не о том.
Я прекрасно понимала, чем закончились отношения мамы и папы. Ожидать счастливого конца от Костиного рассказа было глупо, но в то же время смутно уловимая надежда, что хотя бы тогда, давным-давно, родители успели прикоснуться к счастью, ободряла.
– Твой дед рискнул всем, включая свою жизнь, лишь бы у нас с твоей матерью появился шанс, – Костя вымученно улыбнулся. – Лишь бы у тебя появился шанс. Ему удалось невозможное: заручившись поддержкой местного ковена, он провел ритуал, чтобы отвязать весь род от главного источника магии, тем самым остановив охоту ведьм за стаей. Он думал, что вместе с магией уйдет и сама сущность волка, но ошибался. Твой дед был альфой, был сильнейшим. Он израсходовал не только всю накопленную силу, но и обманом привел на ритуал других, замаскировав событие под шабаш в честь начала лета. Изменения наступили не сразу: магия постепенно возвращалась в мир, делая нас смертными, более хрупкими. Мы по-прежнему медленнее стареем, а многие болезни обходят нас стороной, но это уже не те вершины, которые были доступны для оборотней ранее. Твой дед думал, что никому из нас больше не придется обращаться и мы заживем обычной, нормальной, по его мнению, жизнью.
Коричневый пес сел и внимательно принялся наблюдать за отцом.
– Он перестал обращаться. Предал самого себя и убеждал других, что со временем сила канет в Лету. Другие по привычке слушали его, как своего вожака, брали пример. – Костя вытянул вперед руку и размашистым жестом указал на весь вольер. – И вот к чему это их привело. Они отвернулись от своей природы. Предали ее, пытались подавить, но оказалось, что чем сильнее зверя внутри мы душим, тем яростнее он бьется, пытаясь выбраться на свободу. Почти все псы из тех, что ты сейчас видишь, живут в этом облике уже около двадцати лет и напоминают другим, почему отказываться от судьбы бесполезно.
– Нельзя подчинить зверя, которой рожден укротить самого тебя, – эхом отозвался Денис, когда отец закончил объяснение.
Я молча смотрела на животных, которых не знала, как теперь правильно называть: собаками, оборотнями или бывшими людьми, – и думала, сколько человеческого в них осталось за прошедшие двадцать лет. Был ли мой дедушка до сих пор моим дедушкой? У Кости был к этим существам свой, непонятный мне подход, со стороны походивший больше на отношения хозяина и собаки. Я хотела вспомнить, изменился ли взгляд Светозара, когда отец сказал, что я его внучка, но в страхе даже не обратила внимания. Ответ теперь было не узнать, а значит, никаких зацепок, чтобы понять, насколько Светозар оставался в своем уме, у меня нет.
Денис принялся поглаживать мою руку большим пальцем, отвлекая от тяжелых дум.
– Ты как? – тихо спросил он, и я помотала головой.
– Не знаю. Просто не знаю. Все это слишком.
– Зато теперь ты знаешь, почему мне не нравится идея доктора Смирнова. Если это лечение окажется ложным, если ничего не получится, ты окажешься здесь, – отец постучал кулаком по забору, и собаки занервничали. – Ну-ка ти-и-ихо!
Костино выражение лица казалось мне наигранным. Я видела, как упрямо он старается быть серьезным, не показав ликования. Костя добился своей цели. Я была напугана.
Чертовски напугана.
– Хватит на сегодня. – Я отпустила руку Дениса и направилась к выходу, не желая ни минуты больше провести в этом месте, осознавая собственную беспомощность. – Пап, отвези меня домой.
Костя увез меня, не задавая вопросов. Лишь дома он позволил себе осторожное: «Хочешь об этом поговорить?» – и был таков. Говорить мне не хотелось, да и о чем? Оборотничество для Кости – часть жизни, к которой давно подобраны ключи. Я же пыталась понять, как не убить своих друзей.
Чем дольше я копалась в мыслях, тем более неизбежным казалось обращение. Телефон завибрировал, когда я лежала на кровати в своей комнате и смотрела в потолок. На дисплее отобразилось сообщение от Даши с домашним заданием. Я смахнула блокировку экрана и машинально напечатала в ответ короткое «спасибо». Есть ли теперь смысл в хороших оценках? В поступлении в институт? Вся моя жизнь в одночасье начала трещать по швам. Пока непредсказуемый монстр внутри меня стоит на страже и ждет часа, когда я потеряю контроль, – ни о каком будущем и речи быть не может.
Грустные мысли делали и без того сложный день мрачнее предыдущего. В соседней комнате Костя слушал вечерние новости так тихо, что даже при моем остром слухе слова сливались в единое бормотание. Без цвета и каких-либо оттенков. Унылый и серый речитатив под стать дню.
Глава 3. Возвращение домой
На следующий день я проснулась разбитой и пыталась всячески отогнать от себя события вчерашнего дня, позволяя мыслям успокоиться и осесть. Мне нужно было все хорошенько обдумать. Прокрутить сказанное еще раз, посоветоваться с доктором Смирновым и понять, какие риски я готова принять.
Было приятно наконец сменить унылые больничные стены палаты на привычную домашнюю обстановку. За время моего отсутствия Костя поддерживал в квартире чистоту и порядок, но в глубине души я догадывалась: отец здесь только ночевал. Из участка Костя отправлялся прямиком в больницу, проведать, как я себя чувствую, и не забывал прихватить чего-нибудь съестного.
От запаха и вида больничной еды меня воротило. Впрочем, нельзя было сказать наверняка, что являлось первопричиной: качество пищи и недостатки регламентированных рецептов или же обостренное обоняние. Без шуток, бывали моменты, когда я могла распознать запах стирального порошка от Костиной водолазки, стоило отцу выйти из машины на парковке. И это находясь на третьем этаже в палате с окнами на внутренний двор. К счастью, настолько остро восприятие мира усиливалось редко.
Не только отец был частым гостем в больнице, но и одноклассники – с легкой руки Стаса. Доктор Смирнов на пару с Костей убедили меня, что после проявления признаков ликантропии мне стоило чаще видеться с людьми в спокойной обстановке, а приватная больничная палата идеально для этого подходила. Я не только чувствовала себя иначе, но иногда и видела, слышала иначе, точно на каждый из органов кто-то то и дело ставил фильтр. Зрение иногда расширяло угол обзора, делая все объекты чуть более выпуклыми, чем я помнила. Краски порой играли со мной злую шутку и воспринимались контрастнее. По-своему это раздражало больше всего: смотришь на дождевик, о котором абсолютно точно помнишь, что покупала солнечно-желтый, а он оранжевый. Терпеть не могла оранжевый!
После школы в палате появлялись одноклассники в сопровождении Стаса, который следил не столько за обстановкой, сколько за изменениями во мне. Я была не против. Скорее даже наоборот, спустя неделю Смирнов воспринимался как привычная деталь интерьера. Он почти не участвовал в общем разговоре, только наблюдал из кресла, которое облюбовал еще в первое посещение.
Чаще всех приходили Даша и Таня. Насколько я понимала, Ростова продолжала встречаться со Стасом, и между ними все развивалось легко и непринужденно. Во всяком случае, ни о каких размолвках Татьяна не упоминала, хотя, возможно, причиной тому было присутствие «второй половины» в помещении. Девчонки рассказывали школьные сплетни, которые я даже не старалась запомнить за ненадобностью. Обколотая причудливым коктейлем из неизвестных мне препаратов для «поддержания здоровья», в первые дни посещений я едва могла сосредоточиться на чем-либо. Ничто не вызывало ярких эмоций и не беспокоило меня в то время. Даже рассказ о хеллоуинской вечеринке слушался отстраненно, вызывая личную вереницу воспоминаний того дня.
Как я подозревала, всему виной были инъекции от доктора Смирнова. Он предложил мне попробовать сдержать волка внутри препаратами, длинные названия которых я была не в силах запомнить, пока окончательно не разберусь, как жить дальше. Скорее всего, мне давали успокоительные или что-то вроде того. Передо мной доктор Смирнов не отчитывался о результатах наблюдения за моим состоянием и шагах, которые должны были, на его взгляд, облегчить мою трансформацию, а заодно убедить нас наверняка – яд вампира на меня не подействовал. Если Костя и обсуждал мое состояние с Владимиром, то это явно происходило не в палате. После рассказа Галины я ни на секунду не была готова полностью довериться доктору Смирнову, сторонилась его. Последнее, чего мне хотелось, – это стать его новой подопытной.
Иногда в больнице у меня брали кровь, чтобы посмотреть за протекающими изменениями и убедиться – выбранный сценарий не делает хуже.
Перед выпиской из больницы Костя оформил отпуск, и эта новость первое время меня радовала. Я была еще не готова находиться в четырех стенах без присмотра, не осознавая до конца, на что способна. Эмоции постепенно возвращались в родных стенах, а вместе с ними раскрывались и новые раздражители обостренного восприятия. К примеру, я не могла выносить ароматизированные свечи, которые заботливо расставила чуть ли не в каждом уголке квартиры. Додумалась ведь еще купить с разными ароматами в сентябре! Заметила, что что-то не так, сразу же, как только Костя распахнул приглашающе дверь в квартиру. Сдержаться было невозможно, пусть я и пыталась делать перед отцом вид, что изменения не настигли меня. Пришлось тут же закрыть нос и рот обеими руками. Бормоча из-за преграды, я пыталась объяснить отцу, что не так, и позднее руководила из подъезда спасательной операцией по сбору и утилизации всех ярких баночек с мерзкой вонючей отдушкой. Только когда враги были пойманы, отсортированы и вынесены в уличный бак, а следом – открыты окна по всей квартире, я переступила порог.
На удивление, отец не стал на меня наседать. Наоборот, Костя вел себя спокойно, и я была ему за это благодарна. Не знаю, сколько еще могу прикидываться, что все хорошо и случаи с изменением восприятия редки. Казалось, если получится убедить отца, то и сама поверю.
Лавандовое постельное белье в комнате виделось насыщенно-фиолетовым и так мне даже больше нравилось. Опустившись на постель, я принялась рассматривать потолок. Острота нового зрения позволяла подметить на когда-то идеальной для меня белой глади множество царапин и неровностей. Хотелось пересчитать каждую. Найти все, что не замечала ранее. Я погружалась в процесс, пока чувства вновь не вернулись в норму, стараясь хорошенько запомнить разницу ощущений.
– Лучше особо не увлекайся, – подал голос отец. – Так можно зависнуть на неделю, а то и на две. Помню, после обращения сам заглядывался на сосновые иглы, гадая, сколько может разместиться на одной ветви.
– И сколько?
Отец замялся, не спеша ответить. Он лег, как и я, на постель, подложив руку под голову.
– Семь тысяч двести девяносто три, – равнодушно сообщил Костя и указал на микротрещину в потолке: – Видишь вон ту? Похожа на треугольник.
– Скорее на ромб.
Отец нахмурился и немного наклонил голову, чтобы сменить угол обзора.
– И правда.
Мы продолжали лежать и разглядывать потолок в тишине. Ну, в относительной тишине, если не брать в расчет гудение холодильника, журчание воды в батареях и диалоги, доносящиеся из включенного двумя этажами выше телевизора.
– Пап, – поняв, что мы с отцом впервые после происшествия остались одни, я решила задать вопрос, что давно крутился в голове: – Какое оно, первое обращение?
– Тебе страшно?
– Немного. Не знаю. Будет больно?
– Скорее неприятно. Но терпимо, вполне. Не как любят показывать в кино.
– То есть никакие кости не ломаются, одежда не рвется?..
Костя рассмеялся, но скорее вымученно, чем весело.
– Одежду лучше снять. Или хотя бы одеть свободного кроя. В идеале на завязках, если стесняешься. Неприятно будет выпутываться тонкими лапами из джинсов или облегающего платья. Учти только, что если останешься в одежде, выглядеть будешь… комично.
– В плане?
– Вот представь себе здоровенного черного волка, бегающего по лесу в ярко-розовой футболке со стразами.
– У меня отродясь таких не было! – я попыталась защитить достоинство своего гардероба.
– Это ты просто не помнишь, во что тебя поначалу наряжала мать, – Костя заулыбался, вспоминая.
– Пап, не уходи от темы.
Отец шумно выдохнул.
– Кости не то чтобы ломаются. Они скорее гудят, как в кабинете стоматолога. Создается неприятная вибрация, только без мерзкого сверления на фоне. Ты хочешь что-то еще узнать?
– Да, – в голове крутился еще один вопрос, но я совсем не знала, как его сформулировать, потому начала неловко: – А я буду, как бы это сказать, чувствовать себя собой?
– Что ты имеешь в виду?
– Когда обращаешься, ты помнишь, что происходило? Понимаешь, чего хочешь? Можешь влиять на процесс или превращаешься в безвольного пассажира на поводу у волка?
– Все не так однозначно, – уклончиво ответил отец. – Ты будешь помнить процесс обращения, мыслить, чувствовать. Волк – часть тебя, а не инородный захватчик, занимающий на время тело. Все действия будут исходить из уже имеющихся желаний и инстинктов. В этом и заключается главный подвох: то, что ты будешь хотеть сделать больше всего, волк сделает без промедления. Его никакие угрызения совести мучить не станут. Волк знает, чего хочет, и не приемлет полумер. И это может оказаться очень опасно для окружающих тебя людей. Во всяком случае, так повелось в нашей семье. У Дроздовых какие-то свои духовные заморочки, слияние с духом даже в обычное время. Не разделяю их взгляды и тебе не советую.
– А для вампиров? Для них мы опасны?
– Для них – в особенности. Мы звенья одной цепи, я объяснял тебе это уже в больнице. Волки контролируют популяцию вампиров, соблюдая баланс. Обезумевшим слабокровкам в цепи места нет. Воспитанники доктора Смирнова – это другая история.
– Получается, в цепи нет места таким, как Ник? Мне казалось, ты хорошо к нему относился до всего.
– Он не был безумен, – отец уточнил немного мягче, будто даже после всего сочувствовал Каримову. – В отличие от его матери. Я считал, что у парня есть шанс стать другим, но ошибался. И эта ошибка предъявила мне счет.
От упоминания Галины у меня свело шею и скулы. После обращения мое тело испытывало почти физическую ненависть к женщине, что ворвалась без спроса в наши жизни и выжгла дотла возведенный фундамент для дома под названием «счастье».
– Если бы я только знала, – задумчиво начала я, но Костя тут же прервал:
– Ты не могла знать. Я думал, ликантропия обойдет тебя стороной, но… первое полнолуние внесет ясность, а пока, – Костя поднялся с постели и с удовольствием потянулся, как пригревшийся на солнце кот, – лучше набирайся сил. Чем спокойнее и чище будут твои мысли перед обращением, тем легче станет в процессе.
– Сколько времени у меня осталось?
– Времени еще полно. – Костя обернулся через плечо: – Есть хочешь?
Я кивнула, и отец поспешно удалился из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Еще одно новое домашнее правило, к которому мне предстояло привыкнуть. С уединением можно было распрощаться.
Я продолжала лежать на постели, прислушиваясь к суете на кухне. Разбор доносящихся звуков действовал на меня успокаивающе. Стоило перестать анализировать, как все мыслимые и немыслимые тона превращались для слуха в нестройный оркестр. Мелодия хаоса заполняла сознание, вытесняя раздражающие зарождающиеся мысли. Пока у меня получалось игнорировать внешний шум только перед сном, если хорошенько устать, что было довольно проблематично в стенах больничной палаты. Спасали ежедневные тренировки без инвентаря. Несколько упражнений мне подсказал Костя, когда тело достаточно окрепло после случая в лесу.
Заставив себя подняться, я села за компьютерный стол и включила ноутбук. Яркость монитора неприятно давила на глаза, и я поспешно вспомнила комбинацию из клавиш, чтобы сделать свет мягче. Когда взаимодействие с ноутбуком перестало причинять физическую боль, я открыла браузер и принялась читать новости за прошедшую неделю. По словам Стаса, его отец на пару с Костей объяснили мое внезапное исчезновение со школьной дискотеки несчастным случаем в лесу. Мне хотелось узнать в деталях, как местные газеты интерпретировали случившееся, ведь нужно было возвращаться в школу. Если друзья, то и дело появляясь в больничной палате, по большей части избегали расспросов, то от других одноклассников подобной заботы ждать не приходилось. Нужно было подготовиться. Версии должны совпадать хотя бы в главном.
Первый же сайт потратил на мою историю примерно с полстраницы. И текст заставил меня ухмыльнуться из-за довольно грубой подачи. Журналист писал, что якобы полицейский Константин Черный позвонил дочери и попросил забрать ключи от дома на подъезде к школе, чтобы не распугать появлением патрульной машины подростков на парковке. Вот только неосторожная дочь, недавно приехавшая в Ксертонь и совершенно не понимающая местного порядка вещей, настолько торопилась вернуться на танцы, что решила срезать путь через лес. Там ее – то есть меня – повстречал один из жителей местной фауны, и эта встреча не прошла для неблагоразумной жительницы мегаполиса бесследно. Бывшая московская жительница Ася Черная была доставлена в скором времени в больницу благодаря внимательному однокласснику Станиславу Смирнову – юноше из семьи потомков основателей города, прекрасно осведомленному об опасностях дикой природы. Он очень своевременно заметил, как девушка направилась в лес. Стас предстал в статье настоящим героем на страже легкомысленных приезжих. Смирнов отпугнул напавшего зверя, прежде чем случилось непоправимое, потому Черной удалось отделаться серьезным ушибом и парой царапин.
Когда я стала «московской жительницей» – осталось загадкой, однако тон статьи сочился осуждением. Журналист показал меня представительницей некоего недалекого класса, не приспособленного к жизни вне городских благ. Было странно читать подобную статью. Разве журналистика не должна строиться на подкрепленных фактах, проверке? Если бы человек меньше заботился об очевидной личной неприязни ко мне и сконцентрировался бы на сборе существующей информации, то очень скоро заметил бы, что росла я никак не в Москве, а в Ростове. Впрочем, должно быть, у автора статьи были свои интересы и желания, которые едва ли совпадали со стремлением рассказывать людям правду. Не могла его осуждать. Все же, если бы журналист выполнил работу как положено, у него бы возникло много вопросов. Даже в короткой статье я легко угадывала несоответствия в рассказах очевидцев.
К примеру, мой отец вовсе не работал в Хеллоуин. Лишь недавно я узнала, что Костя редко брал смены во второй половине дня и обязательно заботился о том, чтобы выходные выпадали на полнолуние и весь следующий день. Так, тридцать первого числа отец в очередной раз солгал о срочном вызове на службу и постарался убраться подальше в лес для охоты. В полнолуние оборотень был сильнее всего, а потому Костя не упускал шанса и выслеживал в наших краях дичь поопаснее, поизощреннее. В реальности отец и правда был недалеко от школы. Стоило Косте почувствовать запах крови, он рванул в сторону лесной опушки, где Ник обманом пытался меня обратить по наставлению своей матери, упустив из виду одну деталь: наследственность. Лишь теперь, задним числом, я понимала, что не так было в наших отношениях и почему, стоило Каримову ко мне едва прикоснуться или заглянуть в глаза, как мысли подменялись одна на другую. Тяга, которую я воспринимала за желания сердца, на деле оказалась жалкой манипуляцией голубоглазого вампира.
Галина в тот день так и не смогла вкусить сладкий плод мести, расплатившись жизнью. Подробностей я не знала, а отец не стремился их выдавать, радуясь, что после его появления на поляне дочь скоро отключилась и не увидела происходящего. Нику же удалось уйти. По крайней мере, меня в этом по очереди заверили доктор Смирнов, Костя и Стас. Самое странное, что новость о Галине отдавалась во мне сожалением с легкой долей грусти из-за истории ее жизни и того, чем она стала. Никто не в силах был помочь одинокой и безумной женщине вроде нее. Я не хотела, чтобы груз ответственности за ее смерть лег на мои плечи, но именно этим события и обернулись: не окажись я на поляне, отец не попытался бы спасти меня от Ника, а Галина – сына от оборотня. Судьба свела двух природных врагов в схватке, и лишь один вышел из нее победителем. Я часто думала, можно ли было помочь Галине измениться, но понимала – путь назад растворился вместе с остатками души вампирши задолго до нашей встречи.
С Ником все обстояло иначе. Я ненавидела Никиту за фарс, что развернул мою жизнь на сто восемьдесят градусов. За обман и принуждение, за то, что он сделал меня неспособной отделить искренние желания и порывы от ложных. Его мать не манипулировала мной. Он мог отказаться, не впутывать меня в грязную историю с местью, но Каримов сделал свой выбор. Лишь теперь я знаю, как отличить чужое наваждение от внутреннего голоса, но воспоминания – с ними уже ничего не сделать. Разноцветные снимки обернулись серым пеплом.
Кровь оборотня текла по моим жилам с рождения и приняла вампирский яд за токсин, от которого организм поспешно попытался избавиться, подключая все ресурсы. Только это меня и уберегло от жизни слабокровки в бесконечной жажде и скитаниях. Я видела, как сложнее с каждым днем становилось Нику. Видела безумие внутри Галины.
Не было никакой любви. Только фарс и неутолимое желание отомстить. Забавно, как один человек может интерпретировать действия другого, чтобы переложить ответственность на кого-то еще. Первые дни в больнице я с настороженностью относилась не только к доктору Смирнову, но и к отцу. Всему виной стал рассказ Галины. Невозможна была сама идея оказаться на стороне плохих парней. Стороне, которую и выбрать-то нельзя, а лишь прожить до конца по праву крови. Костя – мой отец. Ничто не способно изменить этот факт. Только мое отношение.
Папе не удалось избежать откровенного разговора о делах минувших дней. Отвечать за принятые доктором решения он не рискнул, однако искренне обрисовал личные мотивы, охотно отвечая на мои новые вопросы. Так, я узнала, что на ситуацию с Галиной можно посмотреть с разных точек зрения, и каждая из них отражала лишь часть общей картины. Вот только сложив все изображения воедино, я не получила целое полотно, как ни старалась. Чего-то в рассказе все равно не хватало, заставляя мое чувство вины внутри распускаться все пышнее и ярче.
Если рассказ Галины об обращении пропах тленом со стойким налетом одиночества, то Костино видение сквозило надеждой и предвкушением светлого будущего. Помню, как на третий день отец явился в палату с тяжелым пластиковым пакетом, полным разнообразной азиатской кухни. Здесь была и вок-лапша с креветками и овощами в устричном соусе, нежные паровые булочки бао и даже небольшая упаковка с роллами. Расставив контейнеры поверх больничного одеяла, мы принялись есть. Я застала Костю врасплох вопросом о Галине, когда после долгих мучений отцу наконец удалось подцепить лапшу палочками.
– Ася, она была плоха. Очень. – Костя задумчиво перебирал палочками лапшу, избегая посмотреть мне в глаза. – Доктор – странный человек. Иногда он думает, что действует во благо, не предусматривая все варианты. Роды были тяжелыми, и Галина умирала.
Отец периодически останавливался, то ли пытаясь подобрать слова, то ли давая мне возможность высказаться. Но в голове у меня было пусто, как и в желудке, несмотря на почти опустевшую одноразовую упаковку из-под роллов.
– Ты плохо знаешь Владимира, – продолжил Костя. – Дети для него – больное. Вон сам сколько под крылом приютил, а ведь ни один доктору Смирнову даже отдаленно не кровный. Он слишком хорошо понимал, через что им придется пройти. Думал, что сможет помочь, и, насколько можно судить со стороны, в итоге ребята воспитаны неплохо. Во всяком случае, проблем с их сущностью у меня никогда не было. Живут себе и живут. Мало чем отличаются от людей, в социум кое-как вливаются. Во всяком случае, у Стаса даже появилась подружка из людей. Хотя, возможно, я ошибаюсь.
– Не ошибаешься. Он встречается с Ростовой.
Костя зачерпнул лапши и с усилием затянул в рот новую порцию, после чего принялся с задумчивым видом жевать.
– Погоди, – начал он, проглотив. – Фамилия знакомая. Одна из твоих подружек, что ли? Светленькая или темненькая?
– Со скверным характером, – холодно отозвалась я.
Костя с интересом посмотрел на меня, приподняв брови.
– Он тебе самой нравится, что ли? – Губы Кости едва сдерживали улыбку.
– Кто, Стас? Не-е-е-т, – я поспешно открестилась. – Мы друзья. Просто Таня на это не очень адекватно реагирует.
– Значит, светленькая. К чему я веду, – отец отставил упаковку с едой и потянулся к пакету за салфеткой. – Тогда, с Галиной, Владимир мне позвонил и попросил приехать. Как позднее выяснилось, спросить совета. Не то чтобы мы были друзьями, но определенное уважение друг к другу имели. Да и потом, в то время именно я мог уладить все документально. Когда я прибыл на место, доктор уже обратил Галину. Бездумно, по наитию. Мы поговорили откровенно и честно. Владимир был готов взять Никиту на воспитание, но семья Смирновых и так была слишком на виду, а появись из ниоткуда еще и младенец… слишком рискованно. К тому же никто не мог знать наверняка, кто был отцом дитя. В мире вампиров это довольно важная деталь.
– Все дело в жажде?
– Именно в ней, будь она неладна. Будь папаша Ника первородным или хотя бы чистокровным, все могло сложиться иначе. Но тогда никто не мог знать наверняка, станет он слабокровным безумцем или же наоборот. Простым анализом крови тут делу не поможешь. А ребенок-то уже здесь – вот он. Живой, румяный. Мы долго беседовали с Владимиром в тот день, и, наверное, решающим фактором стала именно неизвестность. В доме Смирновых уже было семь вампиров, а значит, семь жизней, что подвергнутся риску, если жажда нового собрата возьмет над ним верх. Так и рассудили: лучше отдать ребенка тем, кто живет достаточно уединенно, но при этом и в курсе ксертоньских дел.
– И вы выбрали Каримовых?
– Именно.
– Никогда их не встречала. Ни отца, ни мать.
– Ну, тебе еще посчастливится. Они хорошие люди. Не видные, но хорошие. Живут на частной территории, держат магазин.
– Да, знаю. Я там была, – перед глазами тут же пронесся фрагмент из беспечного прошлого, где я и Ник сидим на корточках возле стенда со специями и пытаемся найти что-нибудь без карри. Воспоминание доставляло почти физическую боль, сплетаясь крепким узлом вокруг израненного сердца. Я мотнула головой, отгоняя непрошеное наваждение. Костя обеспокоенно посмотрел на меня.
– Что-то болит?
– Нет. – Я подумала – только сердце, но вслух добавила: – Все хорошо.
Отец окинул меня неуверенным взглядом. Не заметив никаких иных признаков, Костя вытер остатки соуса салфеткой с лица и продолжил:
– Понимаешь, раньше с приемным отцом Ника мы были неплохими приятелями. На рыбалку ездили, в институте вместе учились. Всякое было. Много хорошего, но и… – Костя покривился, давая понять, что было в отношениях и скверное. – Ты, наверное, не знаешь, но Николай – один из нас. Образно, конечно. Он не может обращаться, как и многие другие. Стареет достаточно обычно, да и в целом живет как все. Грубо говоря, он человек из оборотничьей семьи, которых мы зовем знающими. Не всем передается дух, а вместе с ним и особенности. У каждого клана проклятие срабатывает по-разному.
