Лилиан Марлоу
Музей кошмаров. Сборник
Буквы блестели, будто еще не высохли.
Последний абзац главы
Дэвид стоял перед трещиной в стене – той самой, что появилась вчера.
Она стала шире.
Теперь в нее можно было протиснуть палец, если бы у него хватило смелости.
И если приглядеться…
В глубине, за слоем штукатурки и пыли, что-то шевелилось.
Не просто тени.
Не игра света.
Десятки маленьких пальцев, тонких, с длинными ногтями, скреблись изнутри, царапая стену, будто пытаясь прорваться наружу.
Иногда они замирали, словто прислушиваясь.
Иногда стучали в ответ.
А однажды…
Однажды Дэвид поклялся, что один из них помахал ему.
Как будто знакомясь.
Как будто предупреждая.
Скоро они выберутся.
Глава 3. Ночные гости
Дэвид стоял перед трещиной, не в силах отвести взгляд. Его дыхание стало поверхностным, а пальцы непроизвольно впились в дверной косяк, оставляя в древесине полумесяцы от ногтей. То, что он сначала принял за игру теней, теперь двигалось с ужасающей отчетливостью – крошечные пальчики с обгрызенными ногтями методично царапали внутреннюю поверхность стены. Один особенно длинный, желтоватый ноготь зацепился за край трещины, оставив на обоях кровавую полосу, которая медленно стекала вниз, образуя причудливый узор.
"Па-а-а-а…"
Шёпот донёсся из глубины дома, обволакивая его со всех сторон. Это был не детский голосок, а что-то другое – скрипучее, дребезжащее, словно звук старых половиц, скрепленных ржавыми гвоздями. Дэвид резко обернулся, и в конце коридора мелькнула тень – слишком высокая для человека, с неестественно вытянутой шеей и плечами, застывшими в странном, угловатом положении.
Он бросился в спальню, где София наконец проснулась от его топота. Её глаза были широко раскрыты, пальцы впились в одеяло так сильно, что ткань начала рваться.
– Ты слышал? – её голос дрожал. – Кто-то ходит по дому. Не просто ходит… – она замолчала, прислушиваясь. – Кажется, он заглядывает в каждую комнату.
Дэвид хотел ответить, когда раздался новый звук – скрип открывающейся двери. Лорина комната.
Они застали дочь стоящей посреди комнаты в лунном свете, который теперь казался неестественно ярким, почти фосфоресцирующим. Девочка что-то держала в руках – старую куклу, которой раньше не было в её коллекции. Фарфоровое лицо игрушки было покрыто паутиной трещин, словно её неоднократно роняли, а из-под кружевной юбки торчали пряди настоящих волос – темных, спутанных, будто их вырвали с корнем.
– Мама, папа, – Лора повернулась к ним. Её глаза снова были черными, без единого проблеска белого. – Это Эмили. Она хочет показать мне подвал.
София ахнула – кукла медленно повернула голову с мягким хрустом и улыбнулась. Губы разошлись, обнажая ряд крошечных острых зубов, слишком белых, слишком совершенных для игрушки.
В этот момент где-то внизу грохнула дверь, и дом словно вздохнул – стены расширились с тихим скрипом, потолок прогнулся, осыпая их пылью. Из трещины в стене брызнула струя тёмной жидкости, пахнущей медью и гнилью, оставляя на обоях пятно, напоминающее раскрытую ладонь.
"ИДИ…ИДИ…ИДИ…"
Голосов было много – они доносились со всех сторон, из каждого угла, из-под пола, сливаясь в жуткий хор. Дэвид схватил Лору на руки, но девочка вырвалась с нечеловеческой силой, её пальцы оставили на его запястьях синяки в форме полумесяцев.
– Не надо бояться, папа. Они просто хотят поиграть, – её голос звучал неестественно взросло.
На её руке появилась новая царапина – точь-в-точь как трещины на лице куклы. Капли крови упали на пол и… исчезли, впитавшись в дерево, как в губку.
Внезапно погас свет. В абсолютной темноте зазвенели колокольчики, смешавшись с детским смехом – слишком высоким, слишком радостным, чтобы быть настоящим. Кто-то маленький и быстрый пробежал мимо, задев Дэвида холодными, влажными пальцами, оставив на его руке след, похожий на ожог.
Когда свет вернулся, кукла исчезла. Но на полу остался след – цепочка крошечных кровавых отпечатков, ведущих к двери. Они были слишком маленькими для человеческой ноги, но слишком правильными, чтобы быть следами животного.
"ПОСМОТРИ НА МЕНЯ"
Новая надпись появилась на зеркале, будто её вывели изнутри, пальцами, скользящими по обратной стороне стекла. Но Дэвид уже знал – смотреть нельзя. Потому что тогда ОНИ поймут, что их видят.
И тогда игра закончится.
Глава 4. Тайная комната
Дэвид проснулся с головной болью, которая раскалывала череп на части. Во рту стоял металлический привкус – как будто он всю ночь сосал монеты. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь грязные окна, казался неестественно ярким, почти ядовито-желтым, отбрасывая на стены резкие тени, которые двигались чуть быстрее, чем должны были.
Он потянулся к тумбочке за стаканом воды, и его рука замерла в воздухе.
На запястье красовался синяк в форме детской ладони – маленькой, с тонкими пальцами и неестественно длинными ногтями. Кожа вокруг была ледяной на ощупь, будто кто-то держал его всю ночь.
Софии не было в комнате.
Спускаясь по лестнице, Дэвид услышал голоса из библиотеки. Дверь была приоткрыта, и сквозь щель он увидел Софию, стоявшую перед книжным шкафом. Она что-то горячо обсуждала с…
Пустым креслом.
– Я понимаю, – шептала София, её голос дрожал, – но она же всего лишь ребенок.
В ответ раздался скрипучий смешок, словно кто-то провел ногтем по стеклу.
Дэвид толкнул дверь, и разговор оборвался. София обернулась, её глаза были красными от слез, а губы дрожали.
– Ты с кем разговаривала? – спросил он, чувствуя, как по спине ползет холод.
– С… – София посмотрела на пустое кресло, затем провела рукой по лицу, оставляя на щеке красные полосы от ногтей. – Я не помню.
В этот момент Лора закричала наверху.
Крик был пронзительным, животным, полным ужаса. Они бросились в детскую и застали девочку перед шкафом с игрушками. Лора дрожала, её пальцы впились в край шкафа так сильно, что из-под ногтей сочилась кровь.
На полу лежала кукла Аннабель – её фарфоровая голова была разбита вдребезги, а из шеи торчал ржавый гвоздь, будто кто-то приколотил её к полу.
– Она сказала, что я должна открыть дверь, – всхлипывала Лора, показывая на шкаф. – Но я испугалась.
Дэвид подошел к шкафу. Внутри было пусто, но когда он постучал по задней стенке, раздался глухой звук – там было пустое пространство.
Сердце бешено колотилось, когда он отодвинул шкаф.
В стене зиял проход, скрытый за обоями.
Запах ударил в нос – плесень, гниль и что-то сладковатое, как разлагающиеся цветы. Темный коридор вел вниз, вглубь дома, в ту часть, которой не было на планах.
– Нет! – София схватила его за руку, её пальцы были ледяными. – Мы должны уехать. Сейчас же.
Но было уже поздно.
На стене над кроватью Лоры проступили кровавые буквы:
"ПОЗДНО. ОНА УЖЕ ВНУТРИ"
Из темного прохода донесся шепот – множество детских голосов напевали странную считалочку:
"Раз-два, мёртвая вдова,
Три-четыре, заперты двери,
Пять-шесть, мы тебя съедим…"
Дэвид схватил фонарик и шагнул в проход.
Стены были покрыты надписями – именами, датами, мольбами о помощи.
"Джонатан Блэквуд, 1872"
"Не пускайте их в подвал"
"Они в стенах"
Последняя надпись, еще свежая, гласила:
"ЛОРА БЛЭКВУД 1893"
Он обернулся – София стояла в дверях, держа Лору за руку.
Но что-то было не так…
Тень за его женой была слишком высокой, с неестественно длинными руками, обнимающими его дочь.
Фонарик погас.
В темноте что-то хрустнуло, и теплые брызги попали Дэвиду в лицо.
Когда свет вернулся, он был один в маленькой комнатке с алтарем.
На полках стояли банки с мутной жидкостью – в одной плавал детский глаз, в другой – крошечная рука. На алтаре лежали куклы – все сломанные, все с отсутствующими глазами.
Посреди комнаты лежал дневник.
На раскрытой странице было всего три слова, написанных дрожащей рукой:
"ОНИ ВСЕГДА ВРУТ"
А за его спиной дверь медленно закрылась.
Щелчок замка прозвучал как приговор.
Глава 5. Голод
Дэвид выбежал из тайной комнаты, спотыкаясь о собственные ноги. Его сердце колотилось так сильно, что боль отдавала в висках, а в ушах стоял оглушительный звон. Во рту ощущался металлический привкус крови – он прикусил язык, когда фонарик внезапно погас, оставив его в полной темноте.
Библиотека была пуста. Ни Софии, ни Лоры – лишь пыльные лучи света, пробивавшиеся сквозь занавески, освещали клубы поднявшейся пыли.
– Софи?! Лора?! – Его голос разнесся по дому, но в ответ повисла гнетущая тишина, будто стены поглотили каждый звук.
На полу у двери лежала кукла Аннабель. Но теперь это была не просто игрушка с оторванной головой – кто-то разорвал ее пополам с такой силой, что набивка высыпалась наружу. Среди клочков ткани и синтепона виднелись пряди настоящих волос – спутанных, грязных, будто их вырвали с корнем.
Дэвид, преодолевая отвращение, поднял куклу дрожащими руками. В тот же миг он почувствовал, как что-то шевелится внутри разорванного тельца.
Он разжал пальцы.
Из разорванного тела выполз жук.
Черный, блестящий, с неестественно длинными лапками, которые цеплялись за его кожу.
За ним – второй.
Третий.
Они сыпались из куклы, как из перевернутого мешка, их хитиновые панцири щелкали, издавая звуки, удивительно похожие на тихий смех.
Дэвид с криком отшвырнул куклу.
Она ударилась о стену – и дом застонал.
Глухой, протяжный звук пронесся по всем комнатам, будто где-то в глубине фундамента что-то огромное и древнее наконец проснулось.
Исчезновение
Дэвид обежал весь дом, распахивая двери одну за другой. Его дыхание стало прерывистым, а ладони покрылись липким потом. Каждая комната была пуста – ни звука, ни признаков жизни, только тяжелый запах плесени и чего-то сладковато-гнилого, что становилось сильнее с каждым шагом.
Софии нигде не было.
В гостиной Лора сидела перед выключенным телевизором, уставившись в черный экран. Ее руки лежали на коленях, пальцы неподвижные, будто застывшие. Отражение в темном стекле было размытым, но Дэвиду показалось, что у него – слишком много глаз.
– Где мама? – Дэвид схватил дочь за плечи, ощущая, как кости под его пальцами кажутся слишком хрупкими.
Лора медленно повернула голову. Движение было плавным, неестественным, как у куклы на шарнирах.
– Она ушла с ними, – голос девочки звучал глухо, будто доносился из-под земли.
– С кем?! – Дэвид встряхнул ее, и в этот момент заметил – кожа Лоры была холодной, как мрамор.
– С теми, кто живет в стенах.
Лора улыбнулась.
Ее зубы – те самые, что он помнил ровными и детскими – теперь стали острее. Клыки удлинились, а края резцов зазубрились, будто их подточили. В уголках губ выступила алая пена.
За ее спиной, в зеркале над камином, что-то шевельнулось.
Голос в зеркале
Дэвид зашатался в ванную, его ноги подкашивались от усталости. Ледяная вода из крана брызгала ему в лицо, но не могла смыть липкий ужас, въевшийся в кожу. Когда он поднял голову, вода стекала с его подбородка каплями, похожими на слезы.
Но отражение в зеркале оставалось сухим.
Оно не повторяло его движений.
Застывшее подобие Дэвида стояло неподвижно, его глаза – слишком широко раскрытые – пристально изучали настоящего. Уголки губ медленно поползли вверх, образуя улыбку, которая никогда не появлялась на лице настоящего Дэвида.
"Ты проголодался?"
Голос звучал как его собственный, но с посторонними нотами – шелестом сухих листьев, скрипом старых половиц. В нем слышалось что-то древнее, чужеродное.
Дэвид сжал кулаки. "Где Софи?!" Его собственный голос сорвался на крик. Он ударил по зеркалу, и стекло треснуло паутиной расходящихся линий.
Отражение не дрогнуло. Его улыбка стала шире, обнажая зубы – слишком белые, слишком острые.
"Она вкусная."
По трещинам поползли алые струйки. Кровь сочилась из разломов в стекле, медленно стекая в раковину. Но когда Дэвид посмотрел на свои руки – на них не было ни царапины.
Вода в раковине начала пузыриться, окрашиваясь в розовый цвет. Из слива показались пряди волос – длинные, светлые, точно такие, как у Софи.
Отражение наклонилось вперед, его губы почти касались треснутого стекла.
"Ты следующий."
Ужин
Дэвид стоял на кухне, машинально расставляя тарелки на столе. Его руки двигались сами по себе, будто кто-то другой управлял его телом. Он не помнил, когда решил приготовить ужин, не помнил, как достал продукты из холодильника. В голове стоял густой туман, сквозь который пробивались лишь обрывки мыслей.
Перед ним стояла тарелка с мясом.
Оно было идеально нарезано – ровные ломтики, сочные, с легким розоватым оттенком по краям. Сок медленно стекал на белый фарфор, образуя маленькие лужицы. Запах был аппетитным, слишком аппетитным, вызывая слюну, хотя где-то в глубине сознания Дэвида шевелилось отвращение.
Он поднес вилку ко рту.
– Папа, не ешь это.
Голос Лоры прозвучал резко, вырывая его из странного транса. Дэвид опустил вилку и поднял голову.
Дочь стояла в дверях, бледная, но ее глаза снова были нормальными – голубыми, ясными, без следов той черноты, что заполняла их раньше.
– Это мама, – прошептала Лора.
Дэвид медленно посмотрел на тарелку.
Мясо шевелилось.
Тонкие волокна мышц сокращались, как у только что убитого животного. Кровь пульсировала в прожилках, а жир медленно стекал, будто тая. Но самое страшное – на одном из кусочков он разглядел родинку.
Такую же, как у Софии на плече.
Стены смотрят
Ночью Дэвид лежал без сна, прикованный к кровати невидимыми цепями страха. Воздух в комнате был густым и тяжелым, словно дом решил заполнить собой каждую молекулу кислорода.
Стены дышали.
Они расширялись и сжимались с едва уловимым ритмом, обои шелестели, как старая пергаментная бумага. Из каждой трещины, из каждого щелочного шва доносился шёпот – десятки, сотни голосов, сливающихся в один навязчивый рефрен:
– Покорми нас… покорми нас…
Голоса звучали по-разному – детские, старческие, мужские и женские, но все они повторяли одно и то же. Дэвид зажмурился, вдавливая ладони в уши, но шепот только усиливался, проникая прямо в череп.
Он закрыл глаза —
– и увидел Софию.
Она была внутри стены, зажатая между слоями штукатурки, как насекомое в янтаре. Её лицо, искажённое ужасом, было прижато к внутренней стороне обоев, отчего черты казались расплющенными, неестественными. Рот открывался в беззвучном крике, а пальцы, с ободранными до мяса ногтями, царапали изнанку обоев, оставляя кровавые полосы на обоях с цветочным узором.
Она была ещё жива.
Её глаза метались, полные паники и мольбы, а губы складывались в одно слово:
«Помоги»
Дэвид вскочил с кровати, его тело дрожало, как в лихорадке.
Он должен был выбрать.
Спасти жену.
Или дочь.
Но дом уже решил за него.
На потолке, прямо над кроватью, проступили слова, будто их вывели невидимые пальцы, сочащиеся кровью:
«ОДНОГО ИЗ НИХ ТЫ ОТДАШЬ НАМ ДОБРОВОЛЬНО. ВТОРОГО МЫ ВОЗЬМЁМ САМИ.»
Лора стояла в дверях.
В её руках был нож – тот самый, что пропал с кухни накануне. Лезвие блестело в лунном свете, а на острие висела тёмная капля.
Её глаза снова были чёрными – без белка, без радужки, две бездонные дыры, в которых отражался весь ужас этого дома.
– Папа, – её голос звучал как эхо из глубокого колодца, – когда мы будем ужинать?
Глава 6. Жертва
Дэвид стоял перед старым зеркалом в прихожей, его пальцы судорожно сжимали ржавый ключ, найденный в желудке мертвой кошки. Металл был холодным и влажным, будто только что вытащенным из болота. В мутном стекле его отражение вело себя странно – не повторяло движений, а лишь ухмылялось, обнажая ряд слишком длинных клыков, которых у настоящего Дэвида никогда не было.
"Ты знаешь, что должен сделать," – прошептало отражение, и голос звучал как скрип несмазанных петель, смешанный с его собственным тембром.
Из кухни донесся грохот падающей посуды, заставивший Дэвида вздрогнуть. Лора (если это еще можно было назвать Лорой) готовила завтрак. Запах жареного мяса, обычно такой аппетитный, теперь смешивался со сладковато-гнилостным ароматом, напоминающим испорченные консервы.
Дрожащей рукой Дэвид поднял ключ к глазам. В тусклом свете прихожей он разглядел выгравированную на нем крошечную цифру – 13. Его пальцы сами собой потянулись к стене, где под слоем обоев он нащупал едва заметную щель.
Тринадцатая комната. Та, которой не было на плане дома. Та, о которой никто не говорил.
Дом ждал.
И дверь в тринадцатую комнату вот-вот должна была открыться.
Из кухни донесся громкий стук – будто нож воткнули в разделочную доску.
А потом – тихий смех Лоры.
Слишком взрослый.
Слишком радостный.
Слишком… голодный.
Кровавый завтрак
Лора сидела за кухонным столом, ее тонкие пальцы с неестественной аккуратностью раскладывали розовые ломтики мяса по тарелкам. Движения были слишком плавными, будто кукольными – каждый жест рассчитанным, каждое перемещение кусочка доведенным до механического совершенства.
– Папа, садись, – произнесла она, не поднимая глаз от своего занятия. Голос звучал ровно, без детских интонаций. – Мы должны поесть, пока мама не остыла.
Дэвид сглотнул, ощущая, как в горле застревает горячий ком. Его взгляд упал на кулон Софии, лежащий рядом с солонкой. Крышка была приоткрыта, и внутри, вместо фотографии, лежала свежая прядь светлых волос – таких же, как у его жены.
– Лора… – его голос сорвался на хрип. – Что ты сделала?
Девочка медленно подняла глаза. На мгновение в них мелькнуло что-то узнаваемое – детский страх, растерянность, будто она сама не понимала, что происходит. Затем зрачки резко расширились, поглощая радужную оболочку, пока оба глаза не превратились в черные бездонные пустоты.
– Я только то, что ты из меня сделал, папа, – ответила она, и ее губы растянулись в улыбке, слишком широкой для детского лица. – Ты ведь всегда хотел идеальную дочь?
Из динамиков на кухне внезапно заиграла мелодия – та самая колыбельная, что София напевала Лоре каждую ночь. Но голос был чужим: скрипучим, растягивающим слова, будто пластинку проигрывали на неправильной скорости.
Дом наблюдал.
И ждал, когда Дэвид сделает первый шаг.
Лора аккуратно положила последний кусочек на тарелку.
– Кушай, папа, – прошептала она, и в ее черных глазах что-то мелькнуло.
В тот же момент мясо на тарелке дернулось, как живое.
А из динамиков донесся новый голос – слабый, задыхающийся.
Голос Софии.
"Не ешь…"
Тринадцатая комната
Ключ вошел в замочную скважину с мокрым хлюпающим звуком, будто дверь была не из дерева, а из плоти. Дверь открылась не наружу, а внутрь – в саму стену, с мягким чавкающим звуком, словно разрывая какие-то невидимые перепонки.
Темнота в комнате была не просто отсутствием света. Она казалась живой – плотной, вязкой, обволакивающей, как черный туман. Она цеплялась за кожу, проникала в легкие, оставляя на языке привкус старой крови и плесени.
Дэвид шагнул внутрь, и пол под ногами прогнулся, как упругая кожа. Каждый его шаг вызывал слабую пульсацию, будто комната дышала.
– Софи? – его голос утонул в липкой тишине, не получив даже эха в ответ.
Внезапная вспышка света ослепила его. На миг, всего на одно короткое мгновение, он увидел:
Стены, полностью покрытые фотографиями – сотни снимков, на каждом из которых были запечатлены прежние жильцы дома. Их лица искажены ужасом, а на некоторых фотографиях тени за спинами людей были длиннее, тоньше, с неестественными изгибами.
В центре комнаты стоял алтарь, сложенный из детских костей – маленькие черепа, переплетенные ребра, фаланги пальцев, скрепленные чем-то темным и липким.
На алтаре лежал знакомый силуэт – женский, с растрепанными светлыми волосами, одетый в ночную рубашку Софии.
Запах лаванды ударил в нос, перебивая смрад гниения, – тот самый дух, которым пользовалась София.
Последнее, что он успел заметить перед тем, как тьма снова поглотила комнату, – фотографию их семьи, сделанную вчера.
На ней у Лоры уже были черные глаза.
Пол под ногами продолжал шевелиться, будто под тонким слоем дерева скрывалось что-то живое.
Фотографии на стенах местами шевелились – глаза на снимках следили за Дэвидом, а губы шептали что-то неслышное.
Темнота сгущалась в углах, образуя фигуры – слишком высокие, с вытянутыми конечностями.
Воздух становился гуще, как будто комната медленно заполнялась водой.
Дом показывал ему правду.
Но правда была хуже, чем он мог представить.
Последний абзац:
Из темноты раздался шорох.
Что-то большое и гибкое проскользнуло мимо его ноги.
А затем тихий голос Софии прошептал прямо в ухо:
"Беги…"
Но бежать было некуда.
Дверь за его спиной уже закрылась.
Выбор
Когда Дэвид очнулся, его голова раскалывалась от боли, а в ушах стоял высокий звон. Он лежал на полу в гостиной, его тело ломило, будто он пережил жестокое падение. Потолок над ним медленно плыл в поле зрения, его трещины образуя причудливые узоры, напоминающие паутину.
Над ним склонились две фигуры, блокируя свет.
"Папочка, ты наконец проснулся!" – голос Лоры звучал неестественно звонко, с фальшивой радостью, как у плохого актера в детском спектакле. Ее лицо было слишком близко, черты искажены преувеличенной улыбкой.
"Дорогой, мы так волновались," – произнесла София. Но это не могла быть София. Ее шея была перекручена на 180 градусов, голова неестественно запрокинута назад, а из-под ногтей сочилась черная слизь, оставляя жирные пятна на ее бледной коже.
Дом дал ему выбор.
Но выбор был иллюзией.
Потому что на стене за их спинами уже проступала новая надпись, будто ее выводила невидимая рука:
"ВЫ ВСЕ УЖЕ НАШИ"
Буквы сочились чем-то темным и густым, стекая по обоям, как слезы.
Тени в комнате сгущались, принимая формы длинных, худых фигур, окружающих их.
Окна отражали не сад снаружи, а другую версию гостиной – пустую, пыльную, с пятнами плесени на стенах.
Часы на камине шли назад, их тиканье звучало громче обычного.
Лора время от времени дергалась, будто кто-то невидимый дергал ее за ниточки.
Дом не предлагал выбора.
Он просто показывал им правду.
София (не София) протянула к нему руку.
Ее пальцы были холодными, как мрамор.
– Не бойся, – прошептала она, и ее голос звучал как эхо из глубокого колодца.
За ее спиной тени сомкнулись, образуя круг.
А на полу, там, где лежал Дэвид, проступила лужа чего-то темного.
Она медленно принимала форму – очертания тела.
Его тела.
Дэвид с трудом поднялся на ноги, ощущая, как дрожь пробегает по его телу. Его пальцы судорожно сжали рукоять ножа – он даже не понял, как оружие оказалось у него в руке. Возможно, оно материализовалось само, подчиняясь темным силам, что витали в этом проклятом месте. Перед ним стояла Лора… или то, что когда-то было Лорой. Ее губы растянулись в жуткой улыбке, обнажая ряды острых, почти хищных зубов.
– Кого ты выберешь, папа? – прошептала она, и ее голос звучал как эхо из глубин кошмара. – Маму? Или… меня?
Но Дэвид не успел ответить. В тот же миг из всех щелей в полу и стенах хлынула густая, темная кровь, заполняя комнату металлическим запахом смерти. Стены содрогнулись, а затем начали медленно сжиматься, будто гигантская плоть, переваривающая свою жертву. Деревянные панели скрипели и трещали, сливаясь воедино, как челюсти чудовища.
Выбор больше не имел значения. Дом уже принял решение за него.
Глава 7. Правда
Дэвид разжал пальцы, и нож с глухим стуком упал на пол. Вернее, должен был упасть – но звука не последовало. Лезвие коснулось досок, и дом будто проглотил его, словно падающий камень в черную воду.
Лора стояла перед ним неподвижно. Если это всё ещё была Лора. Ее глаза, глубокие и черные, как смола, отражали его лицо – измождённое, искажённое ужасом, с каплями крови, застывшими на щеках.
– Ты не моя дочь, – прошептал он, и слова повисли в воздухе, густом от запаха тления.
– Нет, – ответила она, и её голос изменился. Теперь в нём звучали десятки, сотни детских шепотов, сплетённых воедино. – Я всех их. И теперь я – твоя.
За её спиной что-то шевельнулось. София. Если это ещё можно было назвать Софией. Её тело изгибалось неестественно, суставы скрипели, как старые половицы под тяжестью невидимых шагов.
– Дэвид… – её голос был едва слышен, будто доносился не из комнаты, а из-под земли, из самых глубин этого проклятого места. – Он всегда был здесь. Под нами. В стенах. В воздухе. Он ждал.
Дом ответил.
Стены застонали, древесина затрещала, будто кости живого существа. Пол под ногами зашевелился, как спина огромного зверя, готовящегося к прыжку.
Дневник Элиаса
Дэвид ворвался в библиотеку, едва успев перевести дух. Стены вокруг него пульсировали, словно живые – трещины расползались по штукатурке, как паутина, и из них сочилась густая чёрная жидкость. Её сладковато-гнилостный запах, напоминающий увядшие цветы, заполнял комнату, вызывая тошноту.
Он упал на колени перед массивным дубовым столом, смахнул пот со лба и схватил потрёпанный кожаный переплёт. Дневник Элиаса Блэквуда. Последние страницы, которые ещё вчера были пустыми, теперь покрывались ровными строчками.
Кровью.
Буквы выступали на пожелтевшей бумаге, будто проступая изнутри, и Дэвид с ужасом читал:
«Они сказали мне правду. Дом – не просто здание. Он – дверь. И он голоден. Сначала он берёт детей, потому что они мягче. Потом – жён, потому что они слабее. А потом… потом он берёт тебя. Но не сразу. Сначала он заставляет тебя выбрать. Потом заставляет смотреть. А потом… потом ты сам становишься частью его стен.»
Последняя фраза расплылась, как будто чернила – нет, кровь – внезапно пошли пятнами. Дэвид резко поднял голову.
Он был не один.
В кресле напротив, в тени арочного окна, сидел Элиас Блэквуд. Его тело, когда-то человеческое, теперь слилось с деревом стула – кожа покрылась прожилками, как кора, а пальцы вросли в подлокотники, будто корни. Глаза, мутные и безжизненные, смотрели сквозь Дэвида, но губы шевелились, произнося шёпот, который исходил, казалось, не от него, а от самого дома.
– Ты уже понимаешь, – прошептал Элиас, и его голос был похож на скрип старых половиц. – Ты уже знаешь, что должен сделать.
Последний выбор
Дэвид застыл, ощущая, как ледяная волна ужаса поднимается по его позвоночнику. В дверном проеме, окутанная мерцающим полумраком, стояла Лора.
– Папа… – прозвучал её голос. Но её губы оставались неподвижными. Словно сам воздух говорил за неё – голос исходил отовсюду: из трещин в стенах, из скрипящих половиц, из самой тьмы, что сгущалась в углах комнаты.
На полу, у его ног, извивалась София. Её тело медленно разрушалось – кожа трескалась и отслаивалась, как старая краска на прогнившей двери. В разломах шевелилось что-то чёрное, живое, пульсирующее в такт дыханию дома.
– Дэвид… – её голос был едва слышен, словно доносился сквозь толщу земли. Она с трудом подняла руку, пальцы дрожали, цепляясь за пустоту. – Сожги его. Сожги всё.
И тогда дом засмеялся.
Это не был звук, который можно описать. Это был визг, плач и смех одновременно – голоса сотен детей, слившиеся в один жуткий, пронзительный хор. Он наполнял комнату, бился о стены, проникал в кости, заставляя зубы стучать в такт этому кошмару.
Дэвид перевёл взгляд с ножа на дневник, затем на Лору. Его дыхание участилось, ладони стали влажными от пота.
Выбор был простым.
Чтобы убить дом, ему нужно было убить их.
Всех.
Конец игры
Дэвид медленно поднял нож, ощущая, как холодная сталь сливается с его потными ладонями. Лезвие дрожало в его руке, отражая мерцающий свет, которого не должно было быть в этой поглощенной тьмой комнате.
Лора наблюдала за ним, и её губы растянулись в неестественно широкой улыбке. Улыбке, в которой было слишком много зубов.
Да, папа. Вот так, – прошептала она, но её голос звучал как эхо из десятков разных углов комнаты.
София лежала на полу, её тело теперь почти полностью покрылось черными трещинами. Из её глаз текли слезы, смешиваясь с чем-то тёмным и вязким.
Прости… – простонала она, и в этом слове была вся боль мира.
Дом замер. Давление в комнате изменилось – воздух стал густым, тяжёлым, будто само пространство сжалось в ожидании. Тишина была настолько абсолютной, что Дэвид услышал, как по его спине стекает капля пота.
Он знал, что дом ждёт. Ждёт его выбора. Его действия. Его поражения.
Последний абзац главы:
Дэвид с рыком вонзил нож в стену. Лезвие вошло в дерево с мокрым хлюпающим звуком, будто пронзило плоть.
Кровь – густая, почти чёрная – хлынула из раны, как из перерезанной артерии. Она брызнула на его лицо, тёплая и липкая, пахнущая медью и чем-то гораздо более древним.
Лора закричала – но это был не её голос. Это был вопль самого дома, сливающийся из тысяч голосов, крик, от которого задрожали стёкла в окнах, которых здесь никогда не было.
София исчезла. Одна секунда – она была там, следующая – лишь тёмное пятно на полу, медленно впитывающееся в доски.
А потом…
Стены вздохнули. Дерево зашевелилось под его ладонями, как живая плоть. Обои заволновались, словно кожа какого-то гигантского существа.
И Дэвид понял. Сердце его бешено заколотилось, а в горле встал ком.
Он не убил дом.
Он разбудил то, что спало внутри. То, что было старше этих стен. То, что ждало. То, что теперь смотрело на него из каждой тени, из каждого угла, из каждой капли крови на его руках.
Глава 8: Пробуждение
Стены задышали.
Дэвид отпрянул, с силой вырывая нож из трепещущей плоти дома. Лезвие вышло с мокрым чавкающим звуком, покрытое черной слизью, которая медленно пульсировала, словно обладая собственной жизнью. Субстанция тянулась за ножом тонкими нитями, не желая отпускать свое жертвоприношение.
Лора больше не улыбалась.
Ее лицо начало распадаться прямо на его глазах. Кожа трескалась с тихим шелестящим звуком, как высохшая глина под палящим солнцем, обнажая нечто блестящее и черное, что пряталось под тонкой человеческой оболочкой. Осколки ее лица падали на пол, но не издавали ни звука, растворяясь в темных досках, как капли воды в песке.
– Па-па…
Ее голос раздвоился, раскололся на две совершенно разные сущности.
Первый – все еще детский, хрупкий, наполненный неподдельным ужасом и мольбой. Тот самый голос, который когда-то будил его по утрам, прося рассказать сказку перед сном.
Второй – скрипучий, как трущиеся друг о друга древние деревья, глубокий, словно звучащий из самой преисподней. В этом голосе слышались века тьмы, бесконечной жажды и обещание мук.
– Ты разорвал печать… – прошептали оба голоса одновременно, и в этом шепоте было что-то окончательное, как приговор судьи.
Воздух в комнате внезапно стал тяжелым, густым, словно наполненным мельчайшими частицами пепла. Дэвид почувствовал, как что-то невидимое начало медленно обвиваться вокруг его лодыжек, холодное и неумолимое, как сама смерть.
Где-то в глубине дома что-то зашевелилось. Что-то огромное. Что-то, что теперь знало, что его клетка разрушена.
Что живет в стенах
Дом содрогнулся, будто от мощного удара изнутри. Обои начали слезать длинными лентами, обнажая пульсирующую мокрую плоть, скрытую под тонким слоем штукатурки и бумаги. Стены дышали, их поверхность вздымалась и опадала, как грудь спящего великана.