Лилия Кузнецова
Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России
© Кузнецова Л.К., 2017
© ООО «Рт-СПб», 2017
© «Центрполиграф», 2017
Рецензии на книгу Л.К. Кузнецовой «Петербургские ювелиры XIX – начала XX веков»
Книга Л.К. Кузнецовой, посвящённая петербургским ювелирам XIX в., является завершением труда всей жизни замечательного ученого. Первые две книги, в которых рассматривались основные этапы развития ювелирного искусства России в XVIII – начале XIX вв., судьбы ювелиров и судьбы их изделий, вызвали большой резонанс в довольно обширном сообществе учёных, специализирующихся на различных аспектах указанной темы.
Для всех книг Л.К. Кузнецовой, включая рецензируемую, характерен широкий взгляд на развитие ювелирного искусства императорской России. Это не только история вещей в утилитарном контексте их потенциального провенанса. Это история, в которой судьбы ювелирных изделий разного уровня неразрывно переплетены с судьбами людей, которые их изготовили, и людей, которые ими владели. Причём эта история удивительно легко и с бездной интереснейших деталей укладывается в контекст как истории императорских резиденций, так и повседневной жизни императорского двора. За непринуждённостью и удивительной элегантностью изложения сложнейшего материала скрывается многолетняя кропотливая исследовательская работа по атрибуции ювелирных изделий, которые до указанных работ Лилии Константиновны просто «молчали».
Многие годы работы в архивах, тщательный отбор и перепроверка сведений в опубликованных исследованиях выливались в многочисленные статьи и выступления на конференциях различного уровня. Поэтому книги Л.К. Кузнецовой, объединившие результаты её изысканий, являются безусловным образцом высококлассной исследовательской работы.
Если говорить о рецензируемой рукописи, то она, как и предыдущие работы Л.К. Кузнецовой, базируется на широком использовании архивных источников, большая часть которых впервые введена в исторический оборот. Хотелось бы подчеркнуть важность именно этой архивной составляющей исследовательской работы автора. В настоящее время история ювелирного искусства императорской России является одним из научных трендов, в мейнстриме которого проводятся конференции, формируются частные и государственные музеи. В советский период, на который пришлась большая часть самых плодотворных творческих лет Лилии Константиновны, ювелирная тематика была уделом довольно узкого круга специалистов-музейщиков. Собственно поэтому главные книги Л.К. Кузнецовой выходят только сегодня, сразу же становясь «ювелирными» бестселлерами.
Обстоятельные экскурсы автора в историю той или иной вещи буквально завораживают. Здесь и значимые государственные и семейные события российских императорских семей, рассказанные через истории ювелирных изделий. Здесь и настоящие ювелирные детективы, связанные с причудливой судьбой тех или иных украшений. Здесь и судьбы ювелиров, буквально своими руками создававших славу российского ювелирного искусства. Причём, говоря о судьбах ювелиров, Лилия Константиновна не ограничивается именами мэтров уровня Зефтигена, Болина или Фаберже. Она вводит в научный оборот описание судеб и творений множества петербургских ювелиров, которые во многих, подчас солидных монографиях, рассматриваются в качестве мастеров второго ряда, что совершенно не соответствует их истинным заслугам.
В работе Л.К. Кузнецовой имеются отголоски дискуссий с коллегами по цеху, с которыми она аргументированно спорит, уточняя детали своей атрибуции. При этом автор не боится признавать и собственные ошибки, уточняя детали более ранних атрибуций. Подчас некоторые из утверждений Л.К. Кузнецовой вызывают удивление, например, утверждение об Александре I, выбравшем в 1825 году судьбу старца Федора Кузьмича. Но эта гипотеза не голословна, поскольку основана на двух записочках, хранившихся в коробочке из-под зубочисток императора.
Резюмируя, можно утверждать, что книга живая, поскольку замкнута не на ограниченный круг исследователей ювелирного искусства, а обращена к самой широкой аудитории, коей интересны судьбы Родины. Представленная рукопись заслуживает самой высокой оценки и рекомендуется к печати.
Доктор исторических наук, профессор, Зимин Игорь Викторович15 ноября 2016 года
Лилия Константиновна Кузнецова долгие годы была ведущим научным сотрудником Государственного Эрмитажа, областью её научные интересы было изучение творчества ведущих ювелиров Петербурга. Книга Лилии Константиновны представляет собой уникальный обобщающий труд, посвященный знаменитым династиям ювелиров, работавших в российской империи в XIX – начале XX вв. Длительное время ювелирное искусство выдающихся мастеров Петербурга было недоступно для изучения исследователями, многие их произведения были утрачены для России навсегда, но сегодня эта тема как никогда актуальна. Такой обобщающий труд помогает прикоснуться к миру высочайших заказчиков и искуснейших исполнителей, а обширные архивные материалы, собранные исследователем, позволяют в полной мере воссоздать одну из граней жизни императорской семьи – владение ею изумительными произведениями ювелирного искусства, нередко имеющими собственную историю, связанную с историей жизни их владельцев.
Книга является серьезным научным трудом, подводящим итог многолетним исследованиям Лилии Константиновны. Она будет интересна как специалистам, так и широкому кругу читателей. В книге тесно переплетаются архивные материалы, которые рассказывают об истории создания и бытования ювелирных украшений, принадлежавших российским государям и первым лицам государства, и описание исторических фактов, событий, с ними связанных. Книга написана доступным, ярким, образным языком, отличающим все труды Лилии Константиновна, благодаря чему читатель невольно погружается в великосветский мир XIX столетия.
Книга состоит из тринадцати глав, которые охватывают историю ювелирного искусства Петербурга XIX в. – блистательной эпохи, когда создавались поистине выдающиеся произведения. Читатель вслед за автором переносится в сложный и неоднозначный период, когда разнообразные стили сменяли друг друга, следуя от роскошного и изысканного ампира к нежному романтизму, и, позднее, к разнообразным национальным стилистическим направлениям периода эклектики. Всё это нашло отражение в творчестве ведущих ювелиров, работавших в исследуемый период в Петербурге.
Читатель подробно познакомится с модными украшениями той эпохи, их названиями, особенностями использования. Ему предстоит узнать многочисленные имена петербургских ювелиров, галантерейщиков, мастеров серебряного и золотого дела, которые не столь часто попадают на страницы изданий, доступных неспециалистам. В книге рассматриваются творческие биографии петербургских ювелиров-цеховиков братьев Барбе, читатель узнает о целой династии выдающихся ювелиров Кейбелей, отдельные разделы автор посвятила деятельности ювелирных домов Болин и Фаберже, а также деятельности небольших ювелирных фирм «Вальян и Жиго де Вильфен», «Ф.И. и Ф.Ф. Кёхлин», «К. Ган» и др. Также откроются интереснейшие страницы деятельности Английского магазина, клиентами которого были члены императорской фамилии и представители высшего света Петербурга. Предметы, приобретенные в Английском магазине, украшали многочисленные петербургские дворцы и особняки. В отдельном разделе автор рассказывает о деятельности выходцев с Урала, известных ювелирах конца XIX в.: А.К. Денисове, А.И. Сумине, И.С. Брицыне, а также о знаменитых ювелирных фирмах рубежа ХIХ-ХХ вв.: Сазикова, Хлебникова, Верховцевых, братьев Грачевых, Овчинниковых и др.
Л.К. Кузнецова доступным и красочным языком описывает разнообразные произведения ювелирного и декоративно-прикладного искусства, благодаря чему любой человек может с легкостью представить, как они выглядели в действительности. Это особенно ценно, потому что далеко не все они сохранились, но благодаря образности языка автора и его увлечённости излагаемым материалом читатель легко может реконструировать для себя их облик.
Книга Кузнецовой Лилии Константиновны будет с интересом воспринята широким кругом читателей, поскольку знакомит не только с историей создания выдающихся произведений искусства, но и с некоторыми легендами, которые их окружают. Кроме того, данная книга представляет несомненный интерес и пользу для специалистов в области русского ювелирного и декоративно-прикладного искусства, поскольку основывается на обширном архивном материале, в ней представлены многочисленные мемуарные источники, которые помогают наиболее полно и достоверно показать историческую эпоху ХЕК в. Это серьезное многолетнее научное исследование, изложенное ярко, захватывающе, образно, с неповторимым колоритом.
Прекрасный оратор, Лилия Константиновка щедро делилась своими знаниями и новыми открытиями с коллегами и учениками. Её рассказ увлекал любого слушателя. На протяжении многих лет она являлась для меня примером целеустремлённого, увлечённого своим делом исследователя. Именно благодаря её дару щедро делиться с окружающими своей любовью к камню, ювелирному и декоративно-прикладному искусства она смогла зажечь эту любовь и во мне. В 1990-е годы, читая увлекательные лекции по курсу «Декоративно-прикладное искусство», она смогла открыть для меня великолепный мир камня. Каждая встреча с Лилией Константиновной в Эрмитаже или на научных конференциях была наполнена новыми интересными открытиями и идеями, которые позволяли направить и свою исследовательскую деятельность в новое русло.
Кандидат искусствоведения, старший научный сотрудник Горного музея Боровкова Наталья Валерьевна20 ноября 2016 года
Глава I
Эпоха Николая I и ювелирное искусство Петербурга
В двадцать девять лет Николай I взошёл на завещанный старшим братом императорский престол, жестоко расправившись с бунтом дворянской гвардии, желавшей скорейшего осуществления либеральных реформ. Поскольку декабристы считали царствующую династию неспособной на перемены, они попытались насильственным путём устранить её.
В последние годы жизни Александр I избегал всех общественных увеселений. Он признавался в письме к жене своего будущего преемника на троне, что хотя с наступлением нового, 1825 года, «удовольствия снова вступили в свою обычную колею, <…> я остаюсь верным своим привычкам к уединению, которые согласуются с моими вкусами, моими занятиями, моим здоровьем». Вошедшие же в обычай появления на балах в честь рождения младшего брата Михаила 28 января и племянницы Марии Николаевны самодержец рассматривал как ежегодную «дань, которую я выплачиваю каждую зиму, и она представляется мне достаточной для того, чтобы затем считать себя освобожденным от остального».[1]
При Николае I, стремившемся привлечь на свою сторону как можно больше верноподданных, во главу угла было поставлено упорядочение не только законов, но и системы пожалований от Двора. Новый император не выносил тунеядцев и лентяев, сплетни и скандалы вызывали у него отвращение.[2] Но поскольку в почёте оказались не умники, а верноподданные, то пышным цветом расцвело чинопочитание.
Предательство, особенно друзей и товарищей, противное чести дворянина, становилось клеймом для доносчика. Однако только «за недонесение» властям о заговоре и членстве в тайном обществе было осуждено более двухсот декабристов – это было деянием, несущим опасность не только для династии, но и для государства. Сам Николай Павлович придерживался рыцарских правил, но, будучи самодержцем, обязан был следовать букве закона, требовать от подданных строгого соблюдения положений воинского устава и параграфов чиновничьих циркуляров. Иногда это приводило к парадоксам. Однажды некий морской офицер за какую-то провинность оказался на петербургской гарнизонной гауптвахте. Вместе с ним маялся под арестом гвардеец, оказавшийся хорошим приятелем сменившегося начальника караула. Ради друга тот решился пойти на должностное преступление и своей властью отпустил на несколько часов домой незадачливого повесу. Моряк позавидовал счастливой участи сотоварища и тут же настрочил донос на Высочайшее имя. Убедившись, что морячок не солгал, Николай отдал обоих приятелей под военный суд, разжаловавший провинившихся в рядовые. Зато доносчик-дворянин не остался без царской награды: он за своё гнусное деяние получил, подобно Иуде, свои «тридцать сребреников» – целую треть месячного жалования, однако с непременным условием «записать в его послужном формуляре, за что именно получил он эту награду»[3].
Годы правления дали опыт, и своё кредо мудрого монарха третий сын Павла I изложил в завещании сыну-престолонаследнику Александру: «Будь милостив и доступен ко всем несчастным, но не расточай казны свыше её способов. С иностранными державами сохраняй доброе согласие, защищай всегда правое дело, не заводи ссор из-за вздору, но поддерживай всегда достоинство России в её истинных пользах. Не в новых завоеваниях, но в устройстве её областей отныне должна быть вся твоя забота. Пренебрегай ругательствами и пасквилями, но бойся своей совести».[4]
Неудивительно, что Александр I «своим отшельничеством и своею наклонностью к мистицизму внушил всем род замкнутости и лицемерия, которые препятствовали увеселениям и разделили петербургское общество на маленькие кружки».
С началом нового царствования все словно очнулись от скучного и однообразного существования, и, навёрстывая упущенное, вновь предались танцам, веселью, всем светским развлечениям и удовольствиям. Поэтому зима с 1826 на 1827 год в С.-Петербурге была чрезвычайно оживленной: императрица Александра Феодоровна, наконец-то оправившись от расстройства здоровья, вызванного событиями 14 декабря, одушевляла и украшала своим присутствием столичные балы».[5]
Давно уже так не веселились в Петербурге. Императорский Двор сам поощрял к этому, – милая приветливость императрицы и простой открытый тон августейшего её супруга служили обществу лучшим примером.
Ради блеска Двора придворный штат был увеличен, но царили там низкопоклонство и неприкрытая лесть. Если в начале царствования Николай I стремился следовать скромности брата-предшественника, то через несколько лет траты на баснословные подарки опять выросли.
Николай Павлович, обожая свою супругу, осыпал её драгоценностями, ибо, как известно, дорогой бриллиант требует соответствующей оправы. На день тезоименитства, 23 апреля, императрица получила от него стоившую 130 тысяч рублей нитку[7] крупного жемчуга с большими жемчужными «банделоками»-подвесками для серёг. Это было только начало. 1 июля 1826 года Николай I подарил своей супруге на день её рождения и на очередную годовщину свадьбы девять столь любимых им сапфиров, приобретенных у Дюваля за 12 000 рублей (незадолго до казни декабристов, свершившейся на кронверке Петропавловской крепости).
Не забывал император и о других дамах августейшего семейства: супруге младшего брата самодержца, великой княгине Елене Павловне, в феврале были преподнесены серьги с жемчужными грушевидными подвесками в 15 000 рублей, а в мае, «по случаю благополучного разрешения от бремени», – склаваж с голубым аквамарином, осыпанным бриллиантами, с двумя нитками крупного жемчуга, стоившие 52 000 рублей.[6]
Крюгер Ф. Портрет императрицы Александры Феодоровны. 1836 г. ГЭ
К началу 1826 года в Императорском Кабинете количество всевозможных вещей, предназначавшихся на подарки, составило сумму 2 228 282 рубля. Однако коронация требовала как больших пожалований, так, соответственно, и больших затрат. Только за первый квартал знаменательного года «ювелирам за работу и за купленные у них и у разных людей бриллиантовые и другие вещи» причиталось 537 878 рублей 50 копеек.[8] Но это и не удивительно. Ведь всего за 1826 год было роздано драгоценных подарков на сумму 2 550 602 рубля, из них членам императорской фамилии – на 241 596 рублей.
Крюгер Ф. Портрет императора Николая 1.1836 г. ГЭ
Однако блеск петербургского Двора и славу о щедрости монарха требовалось поддерживать и дальше. Например, за 1834 год истратили на подарки 2 097 355 рублей, хотя из этой суммы доля членов императорской фамилии «лишь» 65 390 рублей.[9]
Чтобы ещё больше порадовать сердца верноподданных царской милостью, 31 августа 1826 года, на радостях от благополучно прошедшей коронации, Николай I отменил 10 %-ное отчисление с подарочных вещей, шедшее на образование капитала для увечных воинов. Сумма там накопилась уже довольно значительная, и теперь «начиная уже с 1 числа сего апреля» не подлежало делать «никакого вычета и со всех бриллиантовых, золотых и прочих вещей, жалуемых из Кабинета, до какой бы цены оные не простирались».[10]
Николай I не преминул сразу по воцарении внести изменения в Положение о придворных ведомствах.
В день коронации, 22 августа 1826 года, новый самодержец обнародовал указ о создании Министерства Императорского Двора, объединившего разные учреждения в одно целое. Отныне все они, включая Театральную дирекцию, оказались подчинены новому ведомству, возглавляемому князем Петром Михайловичем Волконским. Таким образом, долголетний сподвижник Александра I стал доверенным сановником при его венценосном преемнике и вплоть до своей смерти в 1852 году обладал огромными полномочиями: он совмещал посты министра Императорского Двора и министра Департамента уделов, оставаясь управляющим Кабинетом. Он подчинялся только императору, все повеления получал исключительно от него и отчитывался перед монархом. Неслучайно о полномочиях доверенного лица в указе о создании столь привилегированного министерства было подчёркнуто, что кто-либо «никакого отчёта по делам, вверяемым его распоряжению, требовать и предписаний по оному чинить право не имеет».[11]
Итак, отныне Кабинет Его Императорского Величества стал лишь составной частью учреждённого Николаем I Министерства Двора. Если при Александре I придворная Алмазная мастерская считалась третьим, а с 1819 года стала вторым отделением Кабинета, где по штату кроме канцелярского персонала предусматривались состоящие во «втором столе», занимающемся дорогими подарками, два оценщика: Георг-Фридрих Мерц и Иоганн Яннаш, то теперь уже его второе, названное Камеральным, отделение заведовало делами о драгоценных предметах, исполняемых «для комнаты», то есть непосредственно для членов императорской семьи.
Сравнительная простота, царившая при дворе Александра Благословенного, уступила при Николае I место роскоши и блеску. Заезжая англичанка никак не могла понять, как это «русские дамы тратят на платья от 400–500 фунтов стерлингов в год», что, тем не менее, считается умеренным; «франтихи тратят гораздо больше», а девицы носят «всегда много драгоценных камней», да и подарок французскому посланнику – «пара пистолетов тульского изделия, осыпанных бриллиантами», – отличался баснословной стоимостью в 6000 фунтов стерлингов.[12]
Жившие в 1830-х годах современники отмечали: «Бриллианты и дорогие каменья были еще недавно в низкой цене. Нынче бриллианты опять возвысились. Их требуют в Кабинет». О причине перемен рассказывали занимательную байку, что якобы это произошло, когда Николай I приказал министру Двора князю П.М. Волконскому принести самую дорогую табакерку. Он принёс. Неожиданно государь пожаловал принесенную табакерку ему самому. Скуповатому министру стало обидно, что он так «обмишурился», полученный подарок стоил «только» 9 тысяч рублей, а потому на всякий случай князь стал закупать в Камеральное отделение табакерки ценой (из-за бриллиантов) до 60 тысяч рублей.[13]
Во время восстания декабристов супругу Николая I столь сильно напугало случившееся, что у неё на всю жизнь осталось нервное подёргивание головы. Этот недостаток императрица Александра Феодоровна пыталась затушевать изобилием ослепительно сверкавших алмазов и прочих драгоценных каменьев. Да и её августейший супруг видел в ней «прелестную птичку, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке»,[14] развлекая всевозможными блестящими безделушками. Теперь дни некогда скромной прусской королевны сливались в непрерывный калейдоскоп развлекательных зрелищ и феерических балов, оживляемых переливчатым блеском бриллиантов и жемчугов, сверканием драгоценностей, так изящно сочетающихся с шёлком и кружевами изысканных нарядов, с пьянящим ароматом и красотой цветов. Такая роскошь поневоле бросалась в глаза и, воспринимаемая современниками образцом придворного вкуса, отразилась в их воспоминаниях.
Высший свет Москвы долго обсуждал, как посетившая Белокаменную в 1831 году государыня «была прелестно одета, вся в белом и залита бриллиантами и бирюзами».[15]
Примеру повелительницы последовали верноподданные, с удовольствием соперничая друг с другом в роскоши наряда. Вот и на столичном балу, где «народу была пропасть», одна из красавиц «была одета очень просто: белое креповое платьице, даже без гирлянды, а на голове и шее на полмиллиона бриллиантов».[16]
Мода на подражание временам древнего императорского Рима постепенно уходила в прошлое. Ещё во второй половине «осьмнадцатого» века европейские аристократы стали обращаться к древним преданиям своей страны. Англичане ценили время Тюдоров. Екатерина II считала исконными древнерусскими соборы, стены и башни Московского Кремля. Во время Французской революции отправляют на гильотину королевскую чету и аристократов, а освободившийся Лувр отдают под музей, куда со всей страны стекаются древности, достойные внимания всех слоев общества. После разгрома Наполеона освободившиеся от его нашествия народы многих стран с возросшим воодушевлением обращаются к собственной истории. Сплотившись в едином порыве во время освободительной борьбы против иноземных захватчиков, они почувствовали себя нациями.
Необычайной популярностью стали пользоваться исторические романы, особенно Вальтера Скотта. Читатели модных «готических» романов представляли себя героями минувших дней, рыцарями Средневековья, поэтами и философами эпохи Возрождения. В начале XIX века времена крестовых походов, когда монархи европейских королевств объединялись для освобождения Гроба Господня в Иерусалиме, любили сравнивать с союзом России, Пруссии, Австрии и Англии против Наполеона. Поскольку «историческое созерцание могущественно и неотразимо проникло во все сферы современного сознания», то и «само искусство сделалось теперь преимущественно историческим».[17]
Возможность заимствования из богатейшего арсенала всего лучшего, что было в различных стилях прошедших эпох, идея свободного выбора и дальнейшего применения в современной жизни, вызвали появление термина «эклектика», точно и удачно образованного писателем Н. Кукольником от греческого глагола «эклейген», означающего «избирать». Даже участники придворных маскарадов стали появляться в совершенно фантастических одеждах, исполненных в «нужном вкусе». Но не меньшее очарование таила пряная экзотика мавританского Востока, рассказы о баснословных сокровищах раджей Индии, о соблазнительных гаремах турецких султанов и утопающих в неге наслаждений персидских шахов; приковывали внимание древние традиции искусства Китая – все эти настроения и переживания постепенно нашли яркое отражение в литературе, в своеобразии костюмов и причесок, стиле поведения, прикладном искусстве, характере интерьеров, в архитектуре, своеобразии садов и парков, в поисках новой гармонии петербургских ювелиров XIX века.
В дамских нарядах уже начиная с 20-х годов XIX века с обращением к «историческому» костюму входят в моду украшения, некогда запечатлённые искусной кистью художников прошлых веков.
Кокетливые «фероньерки» обязаны своим названием хранящейся в Лувре картине, приписывающейся кисти то Леонардо да Винчи, то Больтраффио и имеющей название «La Belle Ferronnière», поскольку тогда считалось, что изображённая на портрете дама – отнюдь не Лукреция Кривели, фаворитка герцога Сфорца, а любовница французского короля Франциска I, ненасытного волокиты, прославившегося своими любовными приключениями. Несколько странным прозвищем «Прекрасная Ферроньера», по-видимому, обязана своему мужу, парижскому адвокату Жану Феррону. Поговаривали, что прелестница во время первого свидания с королём настолько возмутилась слишком предприимчивым поведением монарха, что у неё лопнула жилка на лбу, а поэтому пришлось на следующий день прикрыть кровоподтёк подаренным самоцветом.[18] Потому-то художник и запечатлел спущенную на лоб красавицы повязку-цепочку, украшенную в центре драгоценным камнем, отчего подобное украшение и стало называться «фероньеркой» (франц. «la ferronière»).
Кто хорошо знал эту гривуазную историю, на ушко шептали друг другу, каким образом муж восхитительной длинноногой синеглазой брюнетки хитроумно отомстил венценосному обидчику за поруганную честь. Адвокат Феррон специально ходил по всевозможным злачным местам, чтобы подцепить страшную «неаполитанскую болезнь», беспощадно приводящую к разрушению заражённого тела, в чем он и преуспел. Заметим, что парижане впервые столкнулись со столь «гнусным и зловонным» заболеванием, перешедшим в эпидемию, в 1496 году. От заражённой собственным мужем Прекрасной Фероньерки болезнь перешла к любвеобильному Франциску I, вскоре отдавшему Богу душу в 1547 году. Правда, ещё в 1512 году, будучи только наследником французского престола, чересчур ценивший радости Венеры принц Франсуа Ангулемский успел переболеть сифилисом, о чём горестно упомянула в своём дневнике Луиза Савойская, напрасно старавшаяся отучить сына «от идиотской тяги к постели».[19]
Фероньерки придавали юным лицам таинственную загадочность и невольно приковывали внимание к глазам чаровниц. Жемчужная «капелька» на лбу обворожительной жены А.С. Пушкина, Наталии Гончаровой, запечатлённая искусной кистью А.П. Брюллова, придаёт особое очарование нежному облику восхитительной красавицы и сразу заставляет вспомнить слова великого поэта: «Чистейшей прелести чистейший образец».
Характерным украшением для 1820-1840-х годов стала «сенсесиль» (франц. «la S-te Cécile»), заимствованная с изображения Св. Цецилии, целомудренной девы-мученицы, чьё нетленное тело случайно обнаружили в Риме в 1599 году при обновлении старинной подземной часовни, носящей имя святой. Христианская легенда рассказывала богомольцам о прекрасной деве, жившей в III веке. Повинуясь воле отца, Цецилия вышла замуж, но желала остаться верной Жениху Небесному. Её горячие мольбы тронули сердце супруга: Валерий согласился на судьбу номинального мужа, если воочию увидит ангела-хранителя своей жены. Вдруг в доме раздалась прекрасная музыка, а воздух наполнился дивным ароматом. Небесный гость принёс с собой два красивейших венка: лилии предназначались Цецилии, розы – Валериану. Благословенная чета вскоре претерпела мученичество за верность запрещённой и преследуемой вере в Христа.
Святая Цецилия, при жизни слышавшая пленительные божественные звуки невидимых небесных инструментов, стала почитаться христианской церковью покровительницей музыки и музыкантов, а в 1584 году её провозгласили патронессой Римской Академии музыки. На полотнах художников святая Цецилия – это прекрасная, увенчанная лилиями и розами юная дева, играющая на арфе или органе,[20] причём со временем всё чаще цветочный венок уступал место золотому венчику-обручу в виде нимба, то совершенно гладкому, то украшенному драгоценными камнями.
Сен-сесили становятся настолько модными в 1830-е годы, что Н.С. Лесков в рассказе «Тупейный художник», повествуя об ужасах крепостного права, описывает, как сластолюбивый барин требует от своего холопа-парикмахера по заведённому порядку убрать очередную жертву перед тем, как её вести в господские покои, «в невинном виде святою Цецилией», и, соответственно, голову девушки «причесать в невинный фасон, как на картинах обозначено у святой Цецилии, и тоненький венец обручиком закрепить…».
Супруга Николая I подарила своей свекрови в день Ангела бирюзовую сен-сесиль (une S-te Cécile en turquoises), a через несколько лет владелица отписала сие модное украшение малышке-внучке, великой княжне Александре Николаевне. Забавно, но чиновник, не искушённый в тайнах дамского наряда, посчитал, что речь в духовной императрицы Марии Феодоровны идёт об иконе некоей святой, и под его пером французская «сен-сесиль» при переводе на русский язык превратилась в «образ св. Сицилии».[21]
В это же время появляются и «севинье» («la Sévigné») – сложные, похожие на бант, броши, напоминающие ту (откуда и название), что виднелась на портретах жившей в XVII веке маркизы Севинье, прославившейся своими интереснейшими письмами. Подобную брошь, дополненную непременной подвеской, украшали три очень крупных камня, причём два из них помещали по сторонам, а третий – между ними. Обычно этот солитер находился со своими «соседями» на одной прямой, хотя мог смещаться выше или ниже. Однако из-за схожести названий возникала путаница, и подчас «севинье» именовали «сен-сесилью».
Любительницей придумывания новых нарядов была супруга Николая I. Так, для всех дам царской семьи ею был создан фамильный костюм «в готическом вкусе», напоминающий о счастливых временах прекрасных дам и верных рыцарей «без страха и упрёка». Причёску же августейших особ украшала несколько изменённая сен-сесиль, поскольку «к золотому обручу, окружавшему косу, был добавлен второй, также в пол-вершка ширины» (=2,2 см. – Л. К.), «носившийся на лбу у самых волос».[22]
Примеру императрицы следовали и дочери. Ольга Николаевна вспоминала: «Промышленность начинала развиваться, пробовали торговать своими товарами. Папа всячески поддерживал промышленников, как, например, некоего Рогожина, который изготовлял тафту и бархат. Ему мы обязаны своими первыми бархатными платьями, которые мы надевали по воскресеньям в церковь. Это праздничное одеяние состояло из муслиновой юбки и бархатного корсажа фиолетового цвета. К нему мы надевали нитку жемчуга с кистью, подарок шаха Персидского. Почти всегда мы, сестры, были одинаково одеты, только Мери разрешено было еще прикалывать цветы».[23]
А зимой 1843 года на одном из костюмированных балов дочери императора Адини, Ольга и еще несколько барышень появились «в средневековых костюмах из голубого шелка, отделанного горностаем, на голове лента, усеянная камнями, наподобие короны Св. Людовика». Когда же их спрашивали, что это за костюмы, шалуньи с апломбом отвечали: «Вы ведь знаете, это костюмы девушек из Дюнкерка!» – «О да, конечно! Известная легенда!». Никто не посмел сознаться, что он ничего не знал об этой легенде, так как её просто не существовало, а милые выдумщицы с удовольствием всех разыграли. Невинное плутовство затейниц заставило августейшего батюшку долго и от души смеяться над простодушными умниками, которые пытались выдавать себя за знатоков истории.[24]