Линда Грин
Тот момент
– Нет, милая, – вздыхаю я. – Если только вы не умеете лечить уставшие распухшие ноги.
Возвращаюсь в гостиную. Похоже, на экране уже новая серия, Мэттью в другом костюме.
– Ошиблись? – спрашивает Терри.
– Мы знаем, что да. Осталось их убедить. Заполним форму на пересмотр решения, но ждать придется несколько недель. А пока они хотят, чтобы ты пришел в центр занятости на собеседование.
– Когда?
– В понедельник днем.
– Мне же не придется работать? Пока не узнаем результат пересмотра?
– Будем надеяться.
Терри молча кивает. Я замечаю, как он стиснул челюсти. Ненавижу такие моменты, ведь знаю, чем все закончится. Брат вновь пялится в экран. Теперь там Элтон Джон. Поет «Прости – это, похоже, самое тяжелое слово»[4].
После. 1. Финн
Лежу на кровати и смотрю на подаренный отцом светильник в форме пчелы. Он синий, что довольно глупо, ведь синих пчел не бывает, но папа сказал, были только синие и розовые. Маме бы не понравилось, она всегда злится, когда видит голубые вещи для мальчиков и розовые для девочек, потому что все цвета хороши для всех. Много лет назад мальчиков спокойно одевали в розовое, а это все маркетинговые уловки, чтобы выкачать из родителей побольше денег.
Впрочем, папе я ее мнение не пересказывал, ведь он хотел как лучше, а мама говорит, что надо радоваться любому подарку, ведь главное – внимание.
В любом случае какая разница, мама все равно светильник не увидит. Однако каждый раз я невольно представляю ее реакцию.
Моя школьная форма висит на дверце шкафа – отглаженная, на брюках стрелки, чего отродясь не бывало. Оказывается, папа лучше гладит вещи, чем мама, просто молчит об этом.
У меня немного болит живот. Думаю, к утру станет хуже. Вообще не хочу видеть никого из одноклассников, только Лотти, но с ней мы встречались неделю спустя после собрания, а потом я забегал к ней на чай, так что мы, считай, совсем недавно расстались.
Раздаются стук в дверь и голос папы:
– Эй, Финн, это я.
Знаю, что он, в нашем доме теперь, кроме нас двоих, больше никто не живет, но, может, папа тоже иногда, как я, об этом забывает.
Отзываюсь, и он открывает дверь. В его бороде с каждым разом все больше седых волосков. Наверное, из-за всего, что произошло. Отец заходит в комнату и закрывает за собой дверь. Кажется, опасается, что я все еще на него сержусь. Так и есть. Кричать я больше не стану, но злость никуда не делась, просто затаилась где-то глубоко внутри и не выходит.
Только сев, я замечаю, что папа что-то принес.
– Купил тебе, – говорит он, протягивая большой сверток.
Беру и заглядываю внутрь. Там рюкзак. Черный, с синими языками пламени и полосами. Никаких пчел.
– Надеюсь, тебе нравится. Честно говоря, сложно было найти что-то без футбольной тематики.
Киваю в ответ. Хочу поблагодарить, но так стараюсь не расплакаться, что не в силах открыть рот.
– Подойдет для новой школы в сентябре. Я просто подумал, ты захочешь что-то более взрослое.
Не выдерживаю и даю волю слезам. Я так старался не думать, что станет с прежним ранцем. Мама права. Папа никогда не умеет вовремя замолчать. Он гладит меня по плечу:
– Эй, прости. Я не хотел тебя расстраивать.
Будь он чуть внимательнее, заметил бы, что я постоянно расстроен все три последние недели. Что мне не хватает мамы так, будто у меня отняли ногу.
Что не надо покупать мне всякую всячину, будто это исправит ситуацию. Я просто хочу, чтобы все стало как прежде. Чтобы мы все были вместе. Пусть бы они даже ругались. Я бы и это вытерпел.
Папа так и держит меня за плечо. Несколько минут спустя я успокаиваюсь, а он вытирает мне слезы.
– Не хочешь назад в школу?
Киваю и хлюпаю носом.
– Я говорил с миссис Рэтклифф и миссис Керриган. Попросил их делать все, как ты скажешь, без лишних слов. Остальным ребятам сказали, что ты до каникул в специальном академическом отпуске.
– Но они же все знают! Будут пялиться на меня и перешептываться.
Папа хмурится. У него теперь почти всегда это выражение. Если бы мне задали нарисовать отца, я бы так его и изобразил – хмурым и явно не знающим, что сказать. Это если бы я рисовать умел, конечно.
Так что моя картинка вовсе не походила бы на папу. Просто какой-то мужчина, если повезет. С пяти лет я лучше рисовать не стал. Когда я однажды упомянул это при маме, она не согласилась и указала на автопортрет из продуктов, который я сделал пару лет назад, а она повесила на холодильник. Для своих волос я использовал оранжевые макароны, и мама сочла это отличной задумкой. Но такая поделка – это не картина. Просто кучка выкрашенных в оранжевый цвет макарон. Невозможно же продолжать в том же духе вечно.
– Брось, – уговаривает папа. – Снова увидишься с друзьями, это же хорошо.
– Нет у меня друзей.
– Нет, есть. Как же Лотти?
– Ага, только она одна. А ее я видел на прошлой неделе. Мне не надо ради нее идти в школу. Остальных я терпеть не могу.
Папа убирает ладонь с моего плеча и начинает гладить по руке.
– Ты просто расстроен.
– Да, но я так сказал не поэтому, а потому что так и есть.
Папа вздыхает и прячет лицо в ладонях. В последнее время он часто так делает.
– Послушай, я знаю, что тебе приходится нелегко, но поверь: сейчас вернуться в школу – лучший вариант. Вот пройдет первый день, и тебе станет легче.
Очередная взрослая глупость. Не станет после первого дня лучше, только хуже. Я проведу ужасный день и буду знать, что мне предстоит повторять это снова и снова. Вспоминаю лесную школу, что устроила мне мама. То была лучшая школа на свете, а из мамы получилась лучшая учительница. Она все организовала специально для меня. И теперь мне больше всего хочется вернуться в ту школу, в палатку, к маме, но какой смысл об этом говорить, все равно же не сбудется.
– Мне стало бы легче, если бы разрешили никогда больше не ходить в школу, – отвечаю я.
– Ну же, Финн, все через это проходили. Осталось совсем немного. А миссис Керриган пообещала, что запланировала для вас много всего интересного.
– Награды тем, кто хорошо напишет контрольные. А меня к ним не допустят.
– Конечно же, допустят. Не оставит же тебя миссис Керриган за бортом.
– Миссис Рэтклифф ее заставит. Она все еще злится на меня из-за мамы.
Папа вздыхает и качает головой. Знаю, он старается, но в таких делах не силен. Не сравнить с мамой.
– Финн, никто в школе на тебя не злится. Они лишь хотят помочь.
– Ты так говоришь, просто чтобы я туда пошел. А вот мама бы меня не заставляла. Она знала, как я ненавижу школу.
Отец моргает и отворачивается. Да, вышло грубо, но я сказал чистую правду. Он никогда этим всем не занимался. Подобные вопросы решала мама. Папа умеет чинить вещи, ездить на велосипеде и разбираться в законах. Он не умеет меня успокоить. А жаль, ведь именно это мне сейчас нужно.
– Финн, я стараюсь, – говорит он, по-прежнему не глядя на меня. – Нам просто надо пройти через это вместе.
Папа снова поворачивается ко мне. У него блестят глаза. На миг кажется – вот сейчас он меня обнимет, но нет, отец просто ерошит мне волосы и уходит.
На следующее утро он отвозит меня к Лотти. Об этом договорилась ее мама на прошлой неделе. Лотти говорит, Рэйчел тоже до сих пор злится на моего папу, но ради меня притворяется, будто все хорошо. Думаю, она же и решила, что сама подбросит меня завтра в школу, а не он, но, похоже, папа совсем не в обиде. Наверное, боится, что если я поеду с ним, то закачу истерику.
Папа кладет руку мне на плечо:
– Все будет хорошо.
Легко ему говорить. Он пойдет на работу, к людям, которые ему нравятся, а не потащится в ненавистную школу, где все вечно пялятся и перешептываются за спиной.
Мама Лотти открывает дверь и машет нам. Вернее, только мне, а не папе, он ей никогда особо не нравился, даже еще до развода. Я это знаю, потому что мама иногда тихонько обсуждала папу с Рэйчел, когда думала, будто я не слышу, а та часто кивала, сочувственно смотрела и что-то так же тихонько отвечала.
Отец машет ей, а я отстегиваю ремень безопасности.
– Хорошего тебе дня, – говорит папа слегка дрогнувшим голосом. Явно подозревает, что ничего хорошего меня не ждет, но сказать об этом не может. Я беру сумку с книгами и рюкзак со сменкой на физкультуру и вылезаю из машины.
– Привет, Финн. Как дела? – Рэйчел с такой силой сжимает меня в объятиях, что на миг я не могу дышать, не то что говорить. Пожалуй, это и к лучшему, ведь я до сих пор не придумал, что отвечать на этот вопрос.
– Зайди на секунду, – предлагает она. – Лотти еще не готова, ты же ее знаешь. Ума не приложу, в кого она пошла.
Рэйчел улыбается собственной шутке и ведет меня в дом. В нем всего четыре комнаты, две наверху, две внизу, если не считать ванной, но она такая крохотная, что можно и не считать.
Лотти стремглав сбегает по лестнице.
– Привет, Финн. Рэйчел, я испачкала зубной пастой школьные брюки.
Лотти всегда зовет свою маму по имени. Начала еще лет в семь, когда хотела казаться взрослее. Как по мне, ничего взрослого тут нет, просто странно как-то. Словно Лотти забыла, кто она. Но впервые в жизни я рад ее привычке, потому что слово «мама» навевает грусть.
– Ну переодеваться уже некогда, – отвечает Рэйчел. – Мы же не хотим, чтобы Финн из-за нас опоздал.
Лотти смотрит на меня, словно внезапно вспоминает, почему я вообще здесь, и подхватывает ранец.
– Ладно, пошли, – заявляет она, вытирая еще влажную пасту рукой, отчего пятно становится еще хуже.
– Сменка, – напоминаю я.
– Точно, – спохватывается Лотти и бежит наверх.
– Что бы она без тебя делала? – улыбается Рэйчел, а мне снова становится грустно.
В сентябре мы с Лотти будем в разных школах, и у меня вообще не останется друзей. Папа говорит, я заведу новых, но не понимает, что с такими, как я, мальчики не водятся. Лотти моя подруга лишь потому, что не похожа на прочих девочек. И каковы шансы, что в новой школе найдется такая же? Да нулевые.
Лотти возвращается со сменкой, и мы загружаемся на заднее сиденье машины ее мамы.
– Мне нравится твой новый рюкзак, – сообщает подруга.
– А мне – нет. Его папа купил.
Замечаю, как Рэйчел смотрит на меня в зеркало заднего вида.
– Ну и ладно, – отвечает Лотти. – Ты терпеть не можешь физкультуру, чего б не носить сменку к ней в рюкзаке, который тебе не нравится?
Я слегка улыбаюсь. Впервые за долгое время.
Приезжаем мы перед самым звонком. Миссис Керриган стоит у ворот, улыбается мне и говорит: «Доброе утро, Финн, так здорово снова тебя видеть», только голос у нее какой-то странный, и слово «тебя» получилось едва слышным, но, кажется, именно его она пыталась сказать.
Все дети на меня пялятся, как я и предполагал, но, что странно, обычных гадостей никто не говорит. Райан Дэнжерфилд смотрит на меня… и отводит глаза. Джейден Мак-Гриви не сияет привычной ухмылкой. Даже Тайлер Джонсон не пытается сочинить какую-нибудь пакость. Это меня добивает. Все вокруг становится размытым. Лотти встает рядом со мной, в конце ряда девочек, берет меня за руку и тянет в нужном направлении. Словно я слепой, но собаку-поводыря мне еще пока не выделили.
Так проходит все утро. Никто не дразнится, не корчит рожи, пока учительница не видит. И мне тошно, потому что я постоянно вспоминаю, отчего же случилась такая перемена.
На перемене подходит миссис Рэтклифф, сияя улыбкой и звеня браслетами.
– Здравствуй, Финн. Миссис Керриган говорит, ты сегодня утром отлично себя показал. Думаю, к концу недели сможешь завоевать награду.
Смотрю на нее, на эту глупую улыбку и дурацкие браслеты. Как она не понимает: худшее, что может со мной произойти, – это если на очередном собрании меня опять вызовут стоять перед всем классом.
После ланча мы переодеваемся на физкультуру. Никто не смеется над моими бледными тощими ногами, не шлет в раздевалку к девочкам, потому что мне явно место там. Я столько времени мечтал, чтобы меня перестали дразнить, но стало только хуже.
По плану у нас командные игры. Терпеть их не могу, потому что не умею бегать, прыгать, пинать или ловить мяч – в общем, все то, что нужно делать в процессе. Обычно все стонут, если я попадаю в их команду, но сегодня никто не издает ни звука.
Через несколько минут после начала игры я оказываюсь на полу в нейтральной зоне, а остальные на скамейках запасных, и Льюис Р. на секунду забывается и специально бросает мяч прямо в меня. Тот сильно бьет меня по руке, ребята начинают смеяться, но потом спохватываются и замолкают, хотя миссис Керриган даже ничего не говорит. И я ненавижу их молчание даже больше, чем когда-то ненавидел их смех.
Едва сев в машину к папе, я задаю вопрос. Много о ней думал. О том, как она была ко мне добра. Иногда я до сих пор ощущаю ее объятия.
– Можно повидаться с овечьей дамой?
Папа непонимающе хмурится.
– С кем?
– С дамой в овечьем фартуке. Той, что присматривала за мной, пока ты туда не приехал.
Он вспоминает.
– Серьезно? Ты уверен?
– Да. Можно она придет к нам на чай? Она же дала тебе свой номер на случай, если еще когда-нибудь понадобится помощь.
На миг отец задумывается. Обычно он бы отказал. Но ничего обычного в нашей жизни больше нет. И мы оба это знаем.
– Давай я ей позвоню и спрошу, – отвечает он.
После. 2. Каз
Просыпаюсь от чьих-то криков по соседству. К людям этажом выше и за стенкой кухни я привыкла, а вот к круглосуточному шуму хостела – нет.
Однако неимущим выбирать не приходится: либо спать так, либо на пороге магазина, так что мне еще повезло. Могло быть намного хуже.
Я об этом не забывала. Да и как, если каждый день смотришься в зеркало в ванной? Стыд водой не смыть. Разумеется, я никому ничего не сказала.
Уж точно не Терри. Достаточно и того, что я сама об этом знаю.
По крайней мере, хотя бы вообще поспать удалось. Кошмар, что преследовал меня с детства, последнее время поутих, но на смену ему пришел другой – с новыми лицами и новыми страхами. И новыми криками в конце. Эта ночь прошла спокойно, но я не наивная дурочка, которая верит, будто все теперь будет хорошо.
Я встаю, протискиваюсь мимо телевизора, видеоплеера Терри и его коробок с кассетами, чтобы добраться до окна и отдернуть тонкие шторы. Мой сосед Марк любезно согласился привезти их сюда на своем фургоне вместе с моей одеждой. Остальные мелочи разделили меж собой другие жильцы нашего прежнего дома. Марк отнес чайник и тостер своему знакомому, который только что вышел из тюрьмы и поселился в собственной квартире. Я чувствую себя одним из тех доноров органов, которые, возможно, потеряли свою жизнь, но, по крайней мере, смогли помочь другим людям. Не то чтобы это послужит большим утешением, когда Терри наконец выпишется из больницы, но обнаружит, что возвращаться домой ему некуда.
Я до сих пор ему не сказала. Как? Лишний раз расстроить брата, когда ему и так нелегко? Мне нужно найти такую работу, чтобы мы вновь могли позволить себе нормальное жилье. Впрочем, за четыре недели я пока не преуспела.
Из тех кафе, куда я ходила, ни слуху ни духу. Стикеры с моим номером, наверное, уже отвалились с их холодильников. Это же не настоящие стикеры, так, дешевка с рынка. И раз мне не повезло на собеседованиях, Дениз из центра занятости отправляет меня на курсы подготовки к работе. Ведь тот, кто с шестнадцати лет спины не разгибал и вкалывал каждый день, пока месяц назад не потерял место, конечно же, понятия не имеет, как надо работать.
Накидываю халат, беру шампунь и гель для душа и направляюсь в ванную в конце общего коридора. Заперто. Внутри кто-то поет.
К чему я не могу привыкнуть, так именно к этому – не иметь собственной ванной. Возвращаюсь в комнату и сажусь на кровать. Как хорошо, что хотя бы Терри умыт и накормлен. Представить не могла, что стану радоваться тому, что брата держат в психушке, но, с другой стороны, никогда еще так паршиво не было.
Проходит десять минут. Я поглядываю на часы, прислушиваясь, когда же откроется дверь ванной. И думаю о том мальчике, Финне. Ни дня не проходит, чтобы я о нем не вспомнила. Ни единой ночи. Вспоминаю Терри в том же возрасте, с теми же проблемами и волнуюсь, что и Финну придется нелегко. Главным образом я надеюсь, что отец любит мальчика и заботится о нем. Что за Финна есть кому постоять. А защищать его придется, уж я-то знаю.
Когда ванная наконец освобождается, времени на душ уже нет. Я просто ополаскиваю лицо, чищу зубы и накидываю на себя какую-то одежду.
Автобус тоже опаздывает. На добрую четверть часа.
Понимаю, что придется забегать в последнюю минуту. Последнее, что мне сейчас надо, – это чтобы какая-нибудь двадцатилетка отчитывала меня за опоздание. Автобус битком, ужасно душно. Однако все уже привыкли к жаре, и никто не жалуется. Разве что кто-нибудь обмолвится, что растениям в саду не помешал бы дождь.
За две остановки до места назначения поток машин такой плотный, что я решаю выйти и дойти пешком. Вся затея – пустая трата времени, о чем я и сказала Дениз на прошлой неделе, но та разразилась обычной чушью, как меня накажут за отказ посещать курсы. Куда еще, я и так до сих пор расплачиваюсь за увольнение, но им плевать. При таком расчете не видать мне пособий до самого Рождества.
Я опаздываю на пять минут, и мне приходится нажимать кнопку звонка и ждать, пока кто-нибудь меня впустит. Дверь открывает недовольная девушка.
– Привет, вы, должно быть, Карен, – говорит она с натянутой улыбкой. – Я Билли-Джо. – И протягивает руку. Я отвечаю на приветствие, решая не уточнять, не завернула ли я по ошибке на вечеринку в стиле кантри или съемки вестерна. Она не похожа на тех, кто оценит мой юмор.
– Мы только начали, но я хотела бы вам напомнить, насколько важно вовремя приходить на все курсы обучения и рабочие программы, – Билли-Джо продолжает улыбаться. Пожалуй, я предпочла бы честную взбучку.
Я следую за ней в комнату, где за столами с включенными компьютерами сидят еще дюжина человек. Все они выглядят как минимум на двадцать лет моложе меня. Билли-Джо становится перед большим экраном.
– Итак, Карен, присаживайтесь у запасного компьютера, – говорит она, указывая на стол в задней части. – У нас нет времени снова проводить перекличку, не могли бы вы в двух словах представиться остальным ученикам?
– Всем доброе утро, можете звать меня бабушка Каз, – говорю я. Пара человек улыбается без особого энтузиазма. Большинство просто продолжает пялиться в мониторы. Билли-Джо фальшиво смеется.
– Отлично. Продолжим с того, на чем остановились. Я говорила о том, как важно произвести яркое первое впечатление и какую роль в этом играет резюме. Сегодня мы обновим ваши резюме и позаботимся о том, чтобы вы подошли к собеседованиям во всеоружии!
Последнюю фразу она говорит, победно вскинув кулак. Никто не реагирует. А утро явно будет долгим.
Полчаса спустя Билли-Джо смотрит на мой пустой экран.
– Как продвигается дело, Карен?
– Понятия не имею, Билли-Джо, – отвечаю я. – В жизни за компьютером не сидела.
Она смеется, смотрит на меня – и вдруг понимает, что я не шучу. Кажется, девица приходит в ужас.
– А, ясно, – говорит она. – Вам сложно пользоваться клавиатурой?
– Нет, милая. Со мной все в порядке. Просто никогда не могла позволить себе компьютер, а для работы в кафе резюме не требовалось. Там, если умеешь подавать хорошее пиво и жарить приличный омлет с беконом, большего от тебя и не требуется.
– Ясно, – повторяет она. Точно потом посплетничает обо мне с коллегами. Если бы у меня были коллеги, я бы тоже им о ней рассказала. – Что ж, давайте введем логин и начнем. – Нажимает несколько клавиш. – Прежде всего укажите образование.
– У меня только самое начальное. Но по рисованию была пятерка, так что можем написать это большими буквами. Ну или цветочки какие вокруг добавить. В рисовании я дока. В нем и в омлетах с беконом.
Билли-Джо дарит мне совсем уж слабенькую улыбочку, хотя их тоже явно заставляли тренироваться на своих курсах.
Позже в тот же день я забираю с собой дюжину копий одностраничного резюме, которое Билли-Джо отправила по электронной почте Дениз, так как не смогла отправить мне. Честно говоря, в нем нет ничего, что не поместилось бы на стикер, но, если Дениз хоть на время оставит меня в покое, оно того стоит.
Сейчас у меня нет времени нести куда-либо резюме, потому что я хочу до вечера повидаться с Терри. Иду по городу пешком. Если не поостерегусь, то окончательно к этому привыкну. За последний месяц я изрядно похудела от недоедания. Отличная программа бы получилась для Четвертого канала – «Санкционная диета». Надо поскорее оформить патент, прежде чем какая-нибудь тощая знаменитость перехватит идею и повернет все так, будто жизнь на одни выплаты тоже в какой-то степени гламурна.
Когда я прихожу, медсестра за стойкой регистрации мне улыбается.
Теперь они все меня знают, и, по крайней мере, мне не нужно в сотый раз объяснять, что я сестра Терри, а не его жена.
– Думаю, ваш брат спит, – говорит она.
Я киваю. В последнее время Терри всегда спит. Он может проспать чертову Англию. Это всё его лекарства. Они всегда так на него действуют.
Вот почему он не любит их принимать.
Иду по коридору в нужное отделение. Теперь я могла бы отыскать дорогу в его комнату с закрытыми глазами. Но мне это не нравится – что я привыкла. Терри место не здесь, а дома, со мной. Если бы еще у меня был дом.
Вхожу в палату. Брат все еще спит. Ну хотя бы сегодня он оделся, вернее кто-то его одел. Спроси кто самого Терри, он так бы и валялся в трусах и футболке дни напролет.
Сажусь на стул рядом с кроватью. Брат сильно поправился с тех пор, как ему начали давать нейролептики. Еще один побочный эффект, который не нравится Терри. Не то чтобы это большая проблема – брат изначально худой, – но все равно странно видеть его таким. Он не похож на нашего Терри, моего младшего брата. Мама называла его самым тощим в помете. В те дни, когда могла хоть что-то сказать.
У меня не хватило духу сообщить Терри, что Департамент труда пересмотрел решение о том, что брат годен для работы, и счел заключение экспертов правильным. Чертовы ублюдки. Тем не менее нет никакого смысла его расстраивать. Они сказали, что мы можем подать апелляцию в суд, и я отправила положенную форму. Ее наверняка тоже завернут, но я должна продолжать бороться за Терри. Больше некому.
Десять минут я шаркаю, покашливаю, но в итоге решаю разбудить брата. Все равно его через час поднимут на ужин, так пусть хотя бы увидит меня, пока я здесь.
– Привет, наш Терри, – мягко трясу его за плечо.
Брат ворочается и открывает глаза. Далеко не сразу у него получается сфокусировать взгляд. Наконец мозг посылает ему сигнал, кто же пришел.
– Привет, Каз, – сонно отзывается Терри.
Он не пытается сесть или сказать что-то еще. Словно так и лежал бы тут, как чертова царица Савская.
– Давай тебя поднимем, – предлагаю я. – Посиди немного на стуле, пока не позовут на чай.
Он лишь пожимает плечами. Я расцениваю это как знак согласия, ведь все равно ничего большего сейчас не добьюсь. Беру Терри за руку и помогаю встать, хотя физически он в полном порядке.
Он похож на подростка-переростка, которого нельзя заставить пошевелиться.
Твержу себе, что Терри не виноват, стараюсь не сорваться.
Он тяжело опускается в кресло. Чешет голову и смотрит на меня пустым взглядом.
– Что ты ел на ланч? – спрашиваю я.
– Сэндвич.
– А я сегодня ходила на курсы. Одна девица лет двадцати пыталась научить меня, как пользоваться компьютером, чтобы устроиться на работу.
Терри молча пялится.
– Распечатала мне модное резюме. Говорит, с ним я точно устроюсь. Готова поспорить, ей в жизни не приходилось искать работу.
Терри еще какое-то время смотрит на меня и зевает. Я вздыхаю и отворачиваюсь к окну. Ужасно, но лучше бы он сейчас попросил свой фонарик или начал охотиться на крыс. Пусть Терри во время приступов и доставляет кучу проблем, но так он хотя бы выглядит живым.
Вечером, в начале девятого, звонит телефон. Первая мысль – что-то с Терри.
– Здравствуйте, это Карен Аллен? – спрашивает мужской голос.
– Да. Вы насчет нашего Терри?
– Э… нет. Меня зовут Мартин Картер. Не уверен, помните ли вы меня. Я отец Финна. Ну знаете, мальчика…
– Конечно, я помню. Часто о нем думала. С ним все хорошо?
– Да. Хотя, вообще-то, ему иногда приходится нелегко. Собственно, он о вас и справлялся. Поэтому я и звоню. Финн хотел бы с вами увидеться. Спрашивает, не придете ли вы к нам на чай?
Вот такого я совсем не ожидала. Не знаю, что и сказать.
– Вы уверены? Нет, я, конечно, обещала помочь, в случае чего, но если он увидит меня и расстроится…
– Все хорошо, – заверяет Мартин. – Я тоже об этом подумал и объяснил Финну, что вы не сможете поговорить о случившемся, но сын твердо заявил, что хотел бы с вами увидеться. Разумеется, я пойму, если вы против. Выбор только за вами.
– Нет-нет, я хотела бы его повидать. Очень. Скажите, что я приду. И спасибо ему за приглашение.
– Благодарю вас. Отлично. Как насчет в субботу, в пять? Если вы не заняты?
Приходится постараться, чтобы не рассмеяться в трубку.
– Мне подходит. Где вы живете?
– Неподалеку от парка Мэнор-Хит. Я сброшу вам адрес. Вы на машине?
– Нет. На автобусе.
– О, тогда мы можем за вами заехать.
– Нет, спасибо, – быстро отказываюсь я. Не стоит пареньку видеть, где я живу. – Доберусь сама.
– Ладно, как пожелаете. И спасибо большое. Финн будет так рад вас увидеть. До встречи. Если возникнут любые трудности – просто позвоните.
Прощаюсь и вешаю трубку. И лишь тогда замечаю, как трясется рука.