Литературно-художественный журнал
Могучий русский динозавр. №2 2021 г.
Музыка | Екатерина Квитко
Начну я с этого: «Серёжа, когда я умру, ты помни одно: ничего дорогого не покупай, всё должно быть скромно. И дорогих обрядов не проводи. Это всё равно не спасёт меня от грехов», – корявым медицинским почерком написала бабушка в зелёной тетради.
Дедушку я никогда не видел. Отец его не помнит. А в семье о нём всегда молчали. Есть у детей странность, которая огорчает взрослых, – переворачивать всё в коробках, сундуках, рыться в шкафах. Думаю, это всего лишь попытка исследовать мир, а, может, найти в нём нечто чудесное, небывалое. Правда, тогда мной двигало не любопытство, я просто, даже непроизвольно, рылся в чёрно-белых снимках. И вот на одном из них стояла моя бабушка с каким-то мужчиной – его лицо было вырезано, а тело проколото иглой с чёрной ниткой. Я тогда побежал к бабушке и спросил: «Что это?». Она ждала своих музыкантов, явно нервничала и потому, наверное, закричала: «Он сволочь, сволочь, сволочь!». Я скорчился, оглушённый, поражённый её гримасой. Откричавшись, она успокоилась и ушла размещать в большой комнате пианистов, я их, правда, так и не увидел, но казалось, слышал тихие разговоры и музыку. О дедушке я перестал спрашивать, да никто и не знал, жив он или умер. Я видел другие фотографии с его лицом. Он стоял посреди поля в котелке и курил. Кинематографичный человек. У них с бабушкой ведь была же какая-то любовь, раз родился отец.
Мой отец не общается с нами. Но ведь у него тоже была когда-то любовь с матерью своих детей – меня и Софьи. Браки, проколотые иголкой и перешитые чёрной ниткой, сидят у меня в голове с детства и убивают представление о любви. Но я люблю музыку. Всё детство я ходил с бабушкой встречать музыкантов. Прибирался как мог в овальной комнате. Слышал разговоры и музыку. Я поглаживал струны виолончели и остро слышал сосредоточенное, напряжённое молчание Софьи.
– Ну, за тебя я спокойна, – послышался мамин взгляд на Софью. – А вот Александр…
Бабушка умерла через месяц после своего девяностолетия. Конечно, я соглашался, что бабушка странная, с особенными взглядом на мир и слухом к его тайным звукам.
– Это самое безобидное, – сказал про неё отец. – Если она что и любила, то это смерть.
Как только она преставилась, в комнате нашли ту тетрадь, исписанную корявым медицинским почерком. На обложке было написано: «Памятка Серёже, когда я умру».
«Сёрежа, когда я умру, труп не вскрывать. Карточка моя в поликлинике, там все данные. По христианскому обычаю труп должен час быть в покое, то есть никто к нему не должен подходить. Всё должно быть тихо, спокойно. На шее у меня обязательно должен быть крестик. И обязательно по христианскому обычаю в церкви провести обряд. Причастить, отпеть (ну это я так пишу, я считаю, что батюшка знает, что нужно делать с покойником). При покойнике все зеркала должны быть в комнате закрыты. Я к смерти себя всю жизнь готовила. Крест, молитва, иконка – я всё завернула в белый платочек. Фото в рамке. Платочки головные и платочки носовые лежат в мешке. Юбка и кофта. Их на покойника легче надевать, чем платье, поэтому я платье не пошила. Кружавчики белые. Их много. Они для гроба. Две простынки. Тапочки. Чулки. Платочек на головочку с зелёными полосками, беленький, тоненький. Гвоздиками прибивать обивку на гроб. И кружева. Поминайте меня обязательно в церкви. И обязательно моих родителей. Говорят, лучше всего поминать хлебными изделиями: булочками, пирожками, блинами. Буханку хлеба обязательно отнесите в церковь, положите на стол (там специальный). Серёжа, поставь свечку одну за упокой души всех-всех и прочитай перед иконой в церкви: „Помяни, Господи, во Царствии Твоём души усопших рабов Твоих: Трофима, Марию, Анатолия и всех православных христиан, прости им все согрешения, вольные и невольные, и даруй им Царствие Небесное“. Выкопать яму неглубокую, поставить крест христианский, надгробие сделать очень лёгкое – из железа, не гранитное. За работы при захоронении дорого не платить, дорогих обрядов не проводить, это ничего не поможет, кроме как тебе в убыток, но обязательно меня поминать дома – раздавать печенье или что-нибудь печёное, а в церкви ставить свечку за упокой души и заказывать хотя бы один раз в год, но лучше чаще, обряд об упокоении. Заплати за этот обряд тоже недорого и тут же закажи просфору за упокой, её желательно вам скушать, а если несколько просфор закажешь, то раздай их людям в церкви и скажи: „Помяните рабу Божию Любовь“. Обязательно провести обряд в церкви, называется он „Запечатать“, то есть землю взять в храме и рассыпать на могиле (ну знаешь же на чьей…) в форме креста. Поминайте меня. Есть такой поминальный день. Нужно узнать, когда он бывает.
И ещё. На это всё специальные средства, мы с тобой оговаривали. А деньги для Александра в татарском шкафчике, ключ от которого, я уверена, он никогда не забудет. Это моя воля, только ему и только на музыку».
Неверующие родители всё сделали, кроме мелкой могилы: по санитарным нормам это запрещено, странно, бабушка была медиком, она должна была это знать. А я всё ждал, когда придут музыканты сыграть на бабушкиных похоронах. Везде звучала музыка, я её слышал. Слышал ровно до тех пор, пока мама не сказала:
– Нет никаких музыкантов! – нервно вскидывая кисти, воскликнула она. – Не-ет! И не было никогда, была шизофрения…
Как нет? Ведь я же их…
А ведь я их, правда, никогда не видел.
Тогда до меня дошло. Бабушке всегда хотелось петь, как служить – единственному, высочайшему слушателю. И музыканты будто были за нею, только их вырезали. Ножницы судьбы.
Удивительно короткий гроб. Лицо её с нарумяненными щёчками в траурных кружавчиках. Странное, словно бы притворное выражение его поразило меня. Я присмотрелся и услышал музыку.
А ключик нашёлся легко. Тайное это место знали только мы с ней.
Кума-Кума | Иван Гобзев
– Послушай, да хватит уже вести себя как маленькая девочка! Ты – не маленькая девочка!
– Почему это?
– Да потому что тебе сто пятьдесят два года!
– Ну и что? Ты хочешь сказать, я выгляжу на свой возраст?! А сам-то – старик, выглядишь на сорок пять!!!
Она обиделась. Схватила сумочку, выскочила и хлопнула дверью.
Ивану Андреевичу и правда было немало – сто восемьдесят пять, только сегодня исполнилось, и он годился ей в отцы. Да и выглядела она на двадцать.
Но сегодня был его день рождения, а она, придя, спросила:
– Что ты мне подаришь?
– Ужин в ресторане? – предложил он.
– Опять?!
– Но… Послушай, милая, сегодня же мой день рождения…
– Что?! Вот как? То есть, ты сейчас попрекаешь меня своим днём рождения? Эгоист!
И вот тогда она упала в кресло и принялась изображать рыдания. А он ей про маленькую девочку… Зря он это, конечно, – в нашем мире к людям надо быть снисходительнее, особенно к тем, кто перевалил за сотню. Потому что, хоть мы и научились жить вечно, мозг-то всё равно стареет быстрее, чем восстанавливается…
Она ушла.
И к счастью!
Потому что Иван Андреевич решил: с него хватит.
Хватит каждодневного лубезяро торопо и хуземяки лапору!
Сегодня, когда объявили обеденный перерыв, он, поднимаясь из-за стола, вдруг замер. Замер на месте в такой вот полувставшей позе и схватился за голову. Нет, у него ничего не заболело, он просто неожиданно осознал всю трагичность сложившегося положения.
Вот уже сто пятьдесят лет пять дней в неделю он ходит в этот офис и делает лубезяро торопо. Ровно в девять приходит, ровно в пять уходит, перерыв на обед с двух до трёх, часто – дедлайны, когда надо работать сверхурочно и даже в выходные. А по выходным давно опостылевшие развлечения…
И всё одно: лубезяро торопо, лубезяро торопо, лубезяро торопо. Однажды, впрочем, начальство пошло ему навстречу и предложило заняться хуземякой лапору. В итоге, он стал заниматься и тем, и тем и перестал видеть разницу. Да, он на хорошей должности, у него отличная зарплата, его любят и уважают, у него самая красивая девушка в Солнечной системе. Но камон! В сто восемьдесят пять у него нет семьи и даже постоянного дома! Он как вечный подросток… Всё ждёт чего-то и ждёт. А ничего и не происходит!
И что дальше? Тысячелетия? Вечность?
Он похолодел от ужаса. В чём смысл? Зачем? Разве для этого рождён человек? Это же какой самообман – иллюзия жизни! Жить, чтобы зарабатывать деньги для того, чтобы дальше жить, чтобы зарабатывать деньги для того, чтобы дальше жить, чтобы…
– Иван Андреевич! С вами всё хорошо? – его размышления прервала начальница отдела по корпоративным связям.
– Да-да, Марина, всё хорошо…
Ей было всего шестьдесят три, но выглядела она по моде – на двадцать. Хотя сейчас среди прогрессивной части общества популярна другая тенденция – выглядеть на свой возраст. Потому что это естественно. Иван Андреевич был отчасти согласен с этим: сам он выглядел на сорок с чем-то – быть юношей в своём возрасте казалось ему странным. Его начальник, Семён Иолактович, считал иначе и ходил в теле шестнадцатилетнего, хотя по слухам ему перевалило за четыреста.
Марина придерживалась средневековых взглядов, то есть изо всех сил хотела нравиться своей внешней, физиологической стороной.
– Иван Андреевич, от лица коллектива я хочу поздравить вас с юбилеем! Ура! Ура! Ура! Вам подарок! Вот!
Она протянула ему пакет.
В пакете был термос для чая с логотипом фирмы и подарочная карта магазина одежды номиналом в три тысячи.
Ивану Андреевичу стало грустно. Он сел на край стола и почесал бороду. Нет, он не рассчитывал получить в подарок новый самолёт или виллу у моря. Но этот трёхкопеечный термос? И карта, на которую он сможет купить себе разве что один ботинок в том магазине?..
Он задумчиво посмотрел в большое окно: там бесшумно взлетали корабли, распугивая чаек, и, перечеркнув небо белой росписью, исчезали в вышине за что-то скрывающими облаками. Они отправлялись в другие миры.
– Спасибо, Марина. А Семён Иолактович на месте? – спросил он, улыбнувшись ей.
– Да, – улыбнулась она в ответ. – Вам нравится?
– Очень.
Он поднялся, прошёл к кабинету Семёна Иолактовича и открыл дверь.
* * *
– Заходи, Иван! С днём рождения, кстати!
Семён Иолактович сидел в кресле: юный и немыслимо красивый. Впрочем, эта внешность мало кого могла обмануть – жесты, мимика, глаза Семёна Иолактовича выдавали в нём человека, привыкшего повелевать. Ещё бы: вот уже две сотни лет он руководил одной из крупнейших корпораций в мире в сфере шулепяки туру и протолебехозо. Говорят, что начинал он с самого дна, что был бедным индийским мальчиком, собиравшим мусор в Ганге. Потом он был послушником, затем монахом на Шри-Ланке и дошёл якобы до того, что медитируя вспомнил все свои предыдущие жизни. В конце концов он перебрался сюда и открыл своё дело.
– Семён, я решил уволиться, – с порога сказал Иван Андреевич.
Начальник удивлённо посмотрел на него.
– Вот ты меня сейчас поймал врасплох. Это чего вдруг? Конкуренты переманили? Проблема в деньгах? Ты же знаешь, это обсуждаемо, если в разумных пределах.
– Нет, ничего из этого.
– А в чём же дело?
– Я просто больше не хочу делать лубезяро торопо. Это… Извини, это идиотизм какой-то! Я всю жизнь занимаюсь этим и даже не понимаю, что это такое!
– Не горячись, Иван. Не хочешь – не делай! Тебя никто не заставляет. Займись фулоло хололотротолепе, например. Там непочатый край…
– Да это то же самое! Я больше не хочу!
– Ты говоришь, как маленький.
– По сравнению с тобой я и есть маленький. Тебе сколько?
Семён Иолактович повертел пальцами в воздухе:
– Я не люблю говорить о своём возрасте. Но планирую прожить ещё не меньше. Чего не скажешь о тебе. Ты ведь понимаешь, что, уйдя, ты не сможешь оплачивать медстраховку?
Да, Иван Андреевич это понимал. Поддерживать себя молодым и здоровым после ста стоит приличных денег.
– И всё же я решил, – твёрдо сказал он.
Семён Иолактович покачал головой.
– Дело твоё! Незаменимых, как ты знаешь, не бывает. Хотя, я думаю, это эгоистично с твоей стороны!
* * *
Иван Андреевич понял его намёк – самая красивая девушка в Солнечной системе требовала вложений. Потому что в сто пятьдесят два оставаться такой довольно сложно. Но он не сомневался, что она найдёт себе другого.
И Иван Андреевич улетел на Кума-Кума, планету земного типа в созвездии Стрельца.
Летел с пересадкой на Плутоне, потому что Плутон – транзитная зона, где проверяют документы и груз. Даже если груза особо и нет, как в случае Ивана Андреевича, всё равно проверяют долго.
О Кума-Кума ходят легенды. Райский островок во вселенной, единственная кроме Земли полностью пригодная для жизни планета в нашей галактике. Кума-Кума покрыта лесами, реками и морями, там исключительная экология и никакой вредной промышленности. Люди там живут в специальных автономных зонах и только тем и занимаются, что исследуют новые уголки планеты.
Разумных обитателей на Кума-Кума нет, но живые существа есть. Они настроены к человеку исключительно дружелюбно, не боятся его, да и люди никого не обижают. В тамошних лесах растут поющие деревья, и те, кто слушает их, впадают в безвременное блаженство.
Словом – настоящий рай.
И Иван Андреевич понял, что хочет провести остаток жизни в лесах, лугах и горах Кума-Кума. Ему хватит на это средств, хотя и придётся отказаться от части медстраховки с услугами по омоложению. И отлично, его это не пугало. Людям не нужна вечность – за вечность даже рай станет постылым. Всё, что угодно, превратится в подобие лубезяро торопо, если дать тебе на это целую вечность. Ценностью обладает только временное, преходящее, то, что можно и страшно потерять.
Поэтому каждый день на Кума-Кума в его сто восемьдесят пять, когда он станет дряхлеть буквально по часам, стремясь к своему естественному состоянию, будет для него полным смысла и жизни. Каждый день, ускользая, станет последним. И каждое новое утро станет бесценным подарком.
Он проведёт последние годы (или месяцы) в гармонии с природой, то есть так, как и должен жить человек. Да и кто знает, не даст ли ему созерцание поющих лесов новое, духовное бессмертие?
Сидя на Плутоне в очереди на проверку, Иван Андреевич перечитал все информационные материалы о Кума-Кума и понял, что потерял слишком много времени. Он должен быть отправиться туда ещё лет сто назад. Но лучше поздно, чем никогда.
* * *
Плутон не только транзитная зона, но и место обитания всяких отбросов общества. Тут и тюрьмы, и поселение для тех, кто из них освободился. Местные жители работают в шахтах по добыче камня и льда, которые никому не нужны. Некоторые вылетают на другие объекты пояса Койпера за более ценными ресурсами и билетом прочь отсюда, но, понятное дело, не многие возвращаются.
Плутон – серый и невзрачный мир, единственное место в Солнечной системе, где почти всё население до сих пор занимается физическим трудом. Притом цены здесь выше, чем на Земле, и приходится платить за довольно необычные вещи. Так, воздух с высоким содержанием кислорода здесь платный, а нет денег – дыши азотом. То же и с водой: хотя она добывается здесь же, производство стоит дорого, поэтому очищенная вода не для всех. Нет денег – соси метановый лёд.
Глядя в окно офиса транзитной зоны, Иван Андреевич обозревал этот мир и поражался тому, как в нём выживают люди. И ведь есть тут даже поэты, которые воспевали холодные ночи и тёмные дни Плутона.
– Долго ещё ждать? – спросил он начальника транзитной зоны.
– Может час, а может неделю, – недружелюбно ответил тот. – Как документы и груз проверят. Тут есть отель неподалёку. Идите, отдыхайте, посмотрите достопримечательности. Вам сообщат, как будет готово.
Иван Андреевич понимал его неприязнь. Местные не любят землян. Они считают, что земляне настоящей жизни не нюхали.
* * *
Иван Андреевич вышел и сразу прикрыл нос и рот ладонью – воздух был ужасный. Как этим можно дышать? Он хотел вернуться – купить баллон с маской, но до отеля в самом деле было недалеко, перейти площадь и всё. Да и не обязан ли он теперь потерпеть, как терпят миллионы людей, живущих здесь, – сейчас, когда он начал новую жизнь?
И он пошёл, задыхаясь и хватаясь за горло, вытирая слезящиеся глаза и часто останавливаясь. Он знал, что нужно привыкнуть, если ты тут не родился.
– Не подскажете, который час?
К нему подошли двое. Иван Андреевич заподозрил неладное, но всё же вскинул руку, чтобы посмотреть. Его толкнули в спину, он упал на землю и пока пытался подняться, чужие руки шарили по его карманам. Сопротивляться, тем более убегать не было сил – все уходили на то, чтобы просто дышать.
Когда он поднялся, грабители исчезли. У него забрали всё: деньги, часы, телефон и даже куртку с ботинками. В отель идти смысла не было. К тому же, он только сейчас заметил, что огни в отеле не горят, стёкла разбиты, а на заржавевших рольставнях в дверном проёме написаны оскорбительные слова в адрес жителей Земли.
Иван Андреевич пошёл обратно, в транзитную зону.
– Меня ограбили. Что мне делать? – сказал он начальнику транзитной зоны.
Тот не скрывал радости.
– Обратитесь в полицию, – улыбнулся он.
– Можете вызвать сюда?
– Не могу.
– Хорошо. Я могу взять у вас воздух и воду, а потом оплатить?
– Нет.
– А мои документы?
– Они отправились на проверку.
Иван Андреевич как был – босиком и в майке – снова вышел на улицу. Плутон смотрел на него сумеречно и враждебно.
* * *
До отделения Иван Андреевич добрался почти уже на четвереньках, не в силах идти из-за сильной одышки и кашля. Он написал заявление и спросил, что ему делать дальше. В ответ посоветовали устроиться на работу, чтобы прожить, пока не будут готовы документы, и выставили на улицу.
Иван Андреевич, опираясь на стены попадающихся на пути домов, пошёл по указанному адресу. Там находился Центр занятости имени Джерарда Петера Койпера. Ещё издали он заметил длинную очередь – местные стояли в ожидании работы.
Он занял место и сел прямо на каменные плиты, как и многие здесь. Виды вокруг были унылые и малообещающие, да и сам Центр занятости выглядел так, будто его бомбили.
Единственное, что утешало: он понемногу привыкал к местному воздуху. Правда, на коже началось какое-то раздражение, но он старался не обращать внимания.
На следующий день в обед подошла его очередь.
– В какой области вы специалист? – спросила его женщина за стеклом. – Не приближайтесь! – повысила она голос, когда Иван Андреевич из-за слабости попытался облокотиться на выступ под окошком.
Он отстранился и ответил:
– По части лубезяро торопо.
– Что?! – спросила она.
– Лубезяро торопо. Сто пятьдесят лет этим занимаюсь уже.
– Это что такое? Впервые слышу! Мань?! – позвала она кого-то. – Ты знаешь, что такое лубезяка торо… Как?!
– Лубезяро торопо, – повторил он.
– Мань, лубезяро торопо!
Ей что-то ответили, и она рассмеялась. Смеялась ещё довольно долго, а потом сказала:
– У нас такого нет. Что вы ещё умеете?
– Ну… Шулепякой фуру владею. Протолебехолосо. Разбираюсь неплохо в хуземяке лапору.
Женщина пристально на него посмотрела.
– Ты пьяный что ли? Или ещё под чем?
* * *
Через какое-то время… Какое время? Сложно сказать: он потерял ему счёт. Может, прошли недели, а может, и месяцы – до того всё было однообразно. В общем, через какое-то время он обнаружил себя лежащим в канаве со стоками из промышленного района.
До этого он сидел, прислонившись к стене дома в переулке за углом столовой – у самой столовой он сидеть не мог: там уже было занято. Он сидел в надежде, что ему подадут на пропитание, и хотя шансов, что на Плутоне подадут, было ноль – ему всё же подавали, как и другим таким же. Подавали редко, как правило, объедки, но этого хватало, чтобы выжить.
Иногда в минуты просветления Иван Андреевич думал о том, что в принципе его жизнь теперь мало чем отличается от жизни отшельников на Кума-Кума. А на Земле шраманы и брахманы вели такую жизнь тысячелетиями.
И всё же было в этом что-то не то. Не то заключалось в том, что они творили своё подвижничество не на Плутоне. Как бы они справились здесь, в этой холодной ядовитой атмосфере, в каменных джунглях и вечных сумерках?
И вот он очнулся в канаве. Вероятно, он сел слишком близко к столовой, и его убрали конкуренты. Или сочли, что он умер, и поэтому выбросили.
Выбравшись из канавы, он впервые за долгое время увидел в её мутной воде своё отражение. Одряхлел он порядком. Ещё бы: без инъекций человек быстро возвращается в своё актуальное состояние. И чем дальше, тем быстрее. Если сейчас он выглядел уже на девяносто, то через месяц будет на все сто пятьдесят.
В общем, он вылез из канавы, попил из неё же воды и побрёл обратно, в свой переулок за угол столовой.
* * *
Поначалу он пытался найти работу, но шансы были только на самую тяжёлую, где требовалась физическая сила и молодость. О шахте не могло быть и речи, а всё попроще оказалось нарасхват. К тому же, он стал терять зрение и слух – то ли по чисто возрастным причинам, то ли из-за токсичной среды.
Пару раз он наведывался в транзитный центр. В первый ему сказали, что его документы где-то потерялись и их ищут, а во второй – что впервые видят, и если он ещё раз к ним заявится, вызовут охрану.
Друзей Иван Андреевич не завёл. В основном, по причине того, что не владел плутонским диалектом.
Иногда бродягам с площади удавалось раздобыть жидкость для промывки двигателей кораблей – в ней содержался спирт. Похоже, это и было основной целью их существования – раздобыть сию жидкость. Если Иван Андреевич пытался заняться медитацией (безуспешно), то те жили от одной возможности выпить до другой.
В дни, когда жидкость удавалось купить, настроение у бродяг сильно поднималось уже на стадии предвкушения: они собирались в кружок, разливали в железные кружки напиток, шутили и хрипло смеялись. После выпивали, меняли цвет с синего на зелёный и обратно, закуривали самокрутки с навозом Центромидона – местной модификации земной крысы, – и лица их расплывались в блаженстве.
Им становилось хорошо. Затем они оживлялись, спорили о чём-то, ругались, а потом плакали, глядя на звёзды.
Кончалось всё тем, что они падали на дорогу и засыпали. Просыпались утром не все.
* * *
Со временем Иван Андреевич стал понимать местную речь.
– Старый, будешь водяру?
Так они называли свой алкогольный напиток.
– Нет, спасибо, – отвечал он. Однажды он попробовал и чуть не умер.
– Смотрите, – смеялись они, – он сказал «спасибо»!
Или:
– Вау, старый опять пошёл к урне!
Дело в том, что Иван Андреевич всегда выбрасывал ненужные вещи не рядом с собой, как все, а в мусорный контейнер. И ещё он время от времени стирал в канаве свою одежду. Не сказать, чтобы она становилась чище, но хотя бы немного свежее.
Поначалу бродяги издевались над ним и кидались всякими отходами, пока главный среди них, одноногий бывший спецназовец с женским именем Церера, не стал делать то же самое – убирать за собой. А потом и другие подтянулись. И в какой-то момент, непонятно, когда именно, Иван Андреевич вдруг стал у этого сброда пользоваться уважением.
* * *
Однажды Иван Андреевич лежал на земле в закоулке за столовой и смотрел на свою длинную жёлтую бороду, распластанную по каменной плите. Сидеть он почти уже не мог, поэтому лежал. Он смотрел и думал, что вот, кстати, в чём одна из особенностей Плутона – здесь нет насекомых. И вообще никакой жизни, кроме людей и центромидонов. Что неудивительно: Плутон непригоден для жизни.
– Хей, старик, – услышал он бодрый голос. – Ты живой?
Иван Андреевич пошевелил пальцами.
– Сброд на площади говорит, что ты когда-то занимался лубезяро торопо?
– Было дело, – прохрипел Иван Андреевич.
– Вот это удача! Нам срочно нужен такой человек! Ты не поверишь: на всём Плутоне не нашли никого, кто знал бы, что это такое… А с Земли выписывать – это…
Человек выругался по-местному.
– Взяли, понесли, – сказал второй голос.
Они схватили Ивана Андреевича – один за ноги, другой подмышками – и куда-то быстро потащили.
– Эй, смотрите! – закричали бродяги у столовой. – Старика тащат! Откинулся, видать.
– Вечная память! Снимите шапки!
– Прощай, дед!
Иван Андреевич хотел возразить, но не смог.
Его принесли в помещение с хорошо одетыми людьми и яркими экранами.
– Есть-пить хочешь?
Он кивнул.
– Ну смотри, старый, если дуришь нас, пожалеешь! Давай-ка, скажи, что тут написано?
Его ткнули носом в монитор. Он стал читать:
– Фулоло хололотротолепе, фолопяказо…
Эти слова зазвучали для него давно забытой музыкой, срывая пелену с памяти, и перед его взором вдруг вспыхнули картины прежней, совершенно другой жизни – на Земле. На глаза навернулись слёзы, и он остановился.
– Ты понимаешь, что это значит? – спросили его.
Он кивнул. Хотя это было неправдой, он не понимал. Но он знал, что с этим делать.
– Продолжай!
– Шулепяка фуру… Лубязяро торопо.
* * *
За несколько дней, благодаря омолаживающим инъекциям, хорошему питанию и сну в нормальных условиях Иван Андреевич вполне поправился.
По удивительному стечению обстоятельств вышло так, что база на Плутоне заключила договор с компанией, в которой когда-то работал Иван Андреевич. И по ещё более удивительному стечению обстоятельств запрос касался именно его специализации. Пожалуй, во всей Солнечной системе не было ни одного человека, который мог бы справиться с задачей лучше, чем он!
Три недели с утра до позднего вечера он не выходил из офиса, сидя перед экраном. За это время вдруг нашлись его документы, и он заработал приличные деньги, которых вполне хватало на то, чтобы продолжить путешествие. Больше его здесь ничего не держало.
– Ну что? – спросил начальник транзитной зоны. – Дальше, на Кума-Кума?
– Нет. Я возвращаюсь на Землю.
* * *
Перед вылетом он посетил площадь перед Центром занятости. Там всё было по-прежнему: те же люди сидели и лежали на своих местах. Кто-то исчез, кто-то появился новый, но в целом тот же контингент.
Он принёс им деньги, довольно много денег. Конечно, он знал, на что они их потратят – на жидкость для промывки двигателей кораблей. Но предложи он им сделать с этими деньгами что-нибудь другое, они бы его не поняли. А возможно, и побили бы.
– Держи, – протянул он свёрток Церере. – Это на всех. А я улетаю.
– Старый, это ты что ли? – прохрипел тот со смехом. – Тебя не узнать!
Они постояли молча, глядя на звёздное небо.
– Ну что, рады за тебя! Бывай, – Церера крепко хлопнул его по плечу.
Тут и другие подошли прощаться. Говорили, чтобы помнил Плутон. Иван Андреевич обещал, что не забудет.
Когда он со всеми попрощался и пошёл по площади к космопорту, его догнал Церера.
– Такое дело… Это мы тебя тогда грабанули. Ты не обижайся, ладно?
– Что было, то было.
– Вот, собрали в дорогу, – Церера протянул ему коробку с сушёными фекалиями Центромидона и обёрточной бумагой. – Покуришь.
Это было кстати – за время, проведённое на Плутоне, Иван Андреевич пристрастился к курению.
* * *
– Привет, Иван! – Семён Иолактович встал и пожал ему руку. – Рад, что ты вернулся. Твоя ставка как раз свободна.
Он помолодел ещё на пару лет.
– Неужели никого не нашёл за такое время? – удивился Иван Андреевич.
– Нашёл. Но сотрудник не стойкий оказался – быстро наступило профессиональное выгорание. Кстати, как тебе на Плутоне? Что на Кума-Кума не долетел?
Иван Андреевич посмотрел в глаза начальнику, но подвоха не заметил.
– На Плутоне нормально, – ответил он. – Завёл определённые связи.
– Понятно… Слушай, а чем это от тебя пахнет? – Семён Иолактович покрутил пальцами в воздухе.
– Да это… Это так. Привычку приобрёл дурную.
– Мда… Я тоже был на Плутоне… Долго. Лет тридцать.
– Да?! Что ты там делал?
– Занимался самосозерцанием. Впрочем, давно это было. Даже не уверен, что в этой жизни, а не в какой-нибудь другой… Ладно. Когда приступить сможешь?
– Хоть сейчас.
– Ну, сейчас не надо… Давай, отдохни месяцок. Думаю, тебе нужно!
– Окей. Я тогда пошёл?
– Иди.
Иван Андреевич направился к двери.
– А, вот ещё, кстати, – вдогонку сказал Семён Иолактович. – Хочу тебя повысить. Будешь моим замом?
* * *
– Ты называл меня старухой!
– Нет, не было этого.
– Было!
– Нет!
– Да!
– Ну извини.
– Ага! Ты значит сознаёшься, что считаешь меня старухой?
Она упала перед ним на ковёр и стала рыдать. Он молчал.
– Ты что так глубоко вздыхаешь? – всхлипывая, спросила она.
– Всё в порядке.
– Нет, как-то подозрительно ты сейчас вздохнул! Думаешь, я долбанутая? Знаешь, через что я прошла, пока тебя не было?
– Не знаю… Слушай, а выходи за меня замуж?
– А жить на что?
– Меня взяли обратно на работу.
– Лубезяро торопо?
– А куда ещё?
– Ясно. – Она поднялась и вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Будешь кофе?