Святослав Логинов
Ганс Крысолов
Господь, спаси моё дитя!
Немецкая народная баллада.
Всюду жили чудеса. Они прятались под метёлками отцветшей травы, в позеленевших от жары лужах, среди надутых белых облаков, украшавших небо. Чудеса были любопытны, они тянулись к Гансу, старались дотронуться, согнувшись в три погибели выглядывали из-под кустов. Ганс не обижался, он и сам был любопытен. Если смотрят – значит так им лучше, не надо мешать. Вот и сейчас Ганс знал, что кто-то притаился за ветками, не решаясь выйти. Ничего, в свой срок покажется и он.
Ганс развязал котомку, достал ржаной сухарь и начал громко грызть. Оставшиеся крошки собрал на ладони, широко раскрыл её, показывая всем, и тихонько посвистел. С ближайшего дерева слетела пара пичуг – незнакомых, их Ганс видел первый раз. Усевшись на краю ладони, птички принялись быстро клевать. От частых осторожных уколов больно и сладко зудела кожа.
– А теперь, что надо сделать? – спросил Ганс.
Пичуги вспорхнули, но через минуту вернулись снова, уронив на ладонь по тяжёлой перезревшей земляничине. Слизнув ягоды, Ганс поднял к губам дудочку и взял тонкую ноту, пытаясь повторить утреннюю песню синицы. Но замер, не услышав даже, а просто поняв, что тот, кто возился за кустами, дождался своего часа и вышел.
Ганс медленно поднял взгляд. Перед ним стояла босоногая девочка лет семи, в замаранном и во многих местах заштопанном платьице. Девочка держала за руку мальчугана четырёх лет. Сразу было видно, что это брат и сестра. Мальчуган стоял, вцепившись в руку защитницы, и сопел, настороженно разглядывая Ганса. Руки и щёки детей были густо измазаны зеленью, землёй и земляничным соком.
Ганс улыбнулся.
– Ты тут колдуешь? – спросила девочка.
– Я тут обедаю, – сказал Ганс.
Он достал из сумки ещё один сухарь, протянул:
– Хочешь?
– Ты колдуешь, утверждающе произнесла девочка. – Я видела. И место тут волшебное, мы всегда приходим колдовать на эту поляну, потому что здесь под землёй самая середина ада.
– Да ну?! – удивился Ганс. – И как же вы колдуете?
– Надо взять лапу от чёрной курицы, старую змеиную кожу, и три капли крови невинного младенца, положить всё в горшок, который ночь простоял на кладбище, залить водой и варить целых три дня. Если потом обрызгать себя этим варевом, то сразу станешь невидимым.
– И получается? – с интересом спросил Ганс.
– Три дня варить надо, – пожаловалась девочка. – Вода выкипает, а добавлять нельзя.
– А где ты собираешься взять кровь невинного младенца?
– А он на что? – девочка дёрнула за руку брата. – Гансик, ты ведь дашь крови?
– Дам, – важно сказал мальчик.
– А я его потом колдовать научу. Так всегда делают. Когда я была невинным младенцем, старшие девочки у меня тоже кровь брали. Кололи палец и выжимали кровь…
Ганс не выдержал и расхохотался.
– Значит… когда ты была… невинным младенцем!.. А сейчас ты кто?..
– Я погибшая душа, обречённая геенне огненной, – личико девочки оставалось совершенно серьёзным. – Господин священник говорит, что все, кто учится колдовать, губят душу.
– Вот что, погибшая душа, – сказал Ганс, – давай есть сухари. У меня ещё много.
Он дал детям по большой корке и, когда они уселись рядом на траву, сказал:
– Брата твоего зовут Ганс, меня – тоже Ганс, а тебя как?
– Её Лизой зовут, – объявил Гансик.
– Значит ты, Лизхен, очень хочешь быть невидимой?
– Нет, – ответила Лизхен, – просто это легче всего получается, Чёрных кур у трактирщика полно, а змеиную кожу в лесу найти можно. Это же не верблюд.
– Зачем тебе верблюд? – изумился Ганс.
– Будто сам не знаешь? Головы приставлять. Людвиг нашёл у отца на чердаке медную лампу. Это же все знают: если намазать медную лампу верблюжьей кровью, а потом зажечь, то все, кого лампа осветит, представятся с верблюжьими головами и так будут ходить, пока не вымоешь лампу святой водой.
– Здорово! – признался Ганс. – хотя я видел много верблюдов и ещё больше медных ламп, а вот человека с верблюжьей головой ни разу не встречал.
– Так я и знала, что врут про головы! – в сердцах сказала Лизхен. – А вот ты лучше скажи, почему тебе птицы ягоды носят и совсем не боятся?
– А ты меня боишься?
– Нет, – призналась девочка. – Ты хоть и колдун, но не страшный. Ты добрый.
– Вот и они не боятся.
– А меня научи так.
– Хорошо, – сказал Ганс. – Я пока поживу здесь, ты приходи, я буду тебя учить.
– А мне можно? – ревниво спросил Гансик.
– И тебе.
– А Анне? Она внучка плотника Вильгельма.
– И Анне. Всем можно.
* * *
На следующий день они пришли ввосьмером. Кроме Лизхен и Гансика пришла долговязая девочка Анна, аккуратно одетый Людвиг принёс знаменитую лампу, явился беспризорный бродяжка Питер – беглый ученик трубочиста, маленький и неестественно худой. Ещё были два Якоба – сыновья подмастерьев кузнечного цеха, один из них вёл двухлетнюю сестрёнку Мари.
Ганс к тому времени кончил копать землянку и собирался отдохнуть.
– Ого! – воскликнул он, увидев ребят. – Как вас много! Если так пойдёт и дальше, то скоро весь город Гамельн переселится на мою поляну.
– Обязательно! – радостно отчеканила крошка Мари.
– А Гамельн большой? – с притворным испугом спросил Ганс.
– Очень, – подтвердила Лизхен. – Он больше Гофельда и Ринтельна. Только Ганновер и Ерусалим ещё больше.
– Тогда в моей землянке все не поместятся…
– Мастер, – бесцеремонно перебил бывший трубочист, – покажите, как вы птиц приманиваете.
Ганс достал дудочку. Звонкий сигнал взбудоражил лес. Кто-то завозился на верхушке дерева, зашуршал в траве, замер, уставившись чёрными капельками глаз. Первыми с ветки дуба спорхнули два лесных голубя. Они опустились Гансу на плечо и громко заворковали, толкаясь сизыми боками. Питер сглотнул слюну, в его глазах мелькнул огонёк. Голуби мгновенно взлетели.
– Мне можно? – спросил Питер.
Ганс протянул дудочку. Питер засвистел.
– Ничего… – растерянно сказал он.
– Ничего и не получится, – подтвердил Ганс. – Чтобы тебе поверили, надо быть добрым, а ты сейчас всего лишь голодный.
– Тогда пусть уходит и не возвращается, пока не поест, – решительно сказал Людвиг.
– Ты полагаешь, что это и есть доброта? – спросил Ганс.
Людвиг покраснел. Он развязал поясную сумку – вероятно, точную копию отцовской, достал оттуда два куска хлеба с маслом. Один протянул Питеру, другой, поколебавшись, разломил пополам и отдал Гансику и Мари, успевшим устроиться на коленях у Ганса.
– Это уже лучше, – улыбнулся Ганс.
Рыжая белка сбежала вниз по стволу, прыгнула на руки Гансу, уселась столбиком, потом ухватилась лапками за кусок хлеба, который держал Гансик. Гансик засопел и потащил к себе хлеб вместе с белкой. Белка зацокала.
– Тише, тише, – сказал Ганс.
Он отломил от куска корочку белке, остальное вернул мальчику. Мир был восстановлен.
– Его так не боятся, хоть он и жадный, – с завистью протянул Питер, облизывая масленые пальцы.
– Выходит, не такая простая это вещь – добро, – сказал Ганс. – Вот мы сейчас и подумаем вместе, каким оно может быть. Без этого у нас с вами ничего не выйдет.
Разговор затянулся на весь день. Ганс объяснял, спрашивал, показывал. Голос его охрип, губы распухли от непрерывной игры. Белка несколько раз убегала и возвращалась, стайками налетали шумливые птицы. Детишки ошалели от чудес и устали. Они съели все сухари, что были у Ганса, и кучу земляники, собранной суматошными дроздами. Мари уснула, свернувшись на расстеленной курточке Людвига. Гансик играл с белкой. Остальные всё выясняли, какой должна быть волшебная доброта.
– Если белка ко мне придёт, а я её схвачу? – нападал старший Якоб, умненький мальчик, единственный кроме Людвига, умевший читать. – Её же зажарить и съесть можно. Питер, вон, ест белок.
– Как её есть, если она любимая?! – крикнула Лизхен, а Анна, за весь день не сказавшая и десяти слов, молча пересела поближе к Гансику, чтобы в случае беды защитить белку.
– А как ты любимую курицу кушаешь? – не сдавался Якоб.
– Она по-другому любимая.
– Получается, что доброму человеку охотиться нельзя? – спросил Людвиг.
– Можно, – сказал Ганс, – но если ты пошёл за белкой, то не зови её. Пусть она знает, что ты её ловишь.
– Зачем?
– Иначе будет нечестно. Давайте разберём, может ли доброта обманывать… – Ганс обвёл глазами ребят и вдруг заметил, что уже вечер.
