Лоис Макмастер Буджолд
Цветы Форкосиган-Вашнуя
Lois McMaster Bujold
The Flowers of Vashnoi
Dreamweaver’s Dilemma
© Lois McMaster Bujold, 1995, 2018
© Перевод. Т. Черезова, 2019
© Перевод. В. Миловидов, 2021
© Перевод. А. Новиков, 2019
© Издание на русском языке AST Publishers, 2021
* * *
Цветы Форкосиган-Вашнуя
Грузовой флайер, делая разворот, чуть накренился. Вадим Самми, смотритель зоны, не отвлекаясь от управления, постучал пальцем по стеклу иллюминатора, показал куда-то вниз и сказал:
– Пролетаем над границей зоны отчуждения, леди Форкосиган. Гляньте!
Катриона присмотрелась. Позади, на расстоянии нескольких километров, остались чисто убранные поля и разбросанные то тут, то там фермы. Теперь же под флайером простирался бурый ровный ковер родной, барраярской растительности вперемешку с островками зеленых растений, завезенных с Земли, – деревьями и кустами, сквозь которые временами посверкивал неширокий ручей, извивавшийся по лугам да заболоченным полянам.
– Как мы узнаем об этом? – спросила она пилота.
Ее муж, Майлз, который тихо сидел в течение всего получасового полета от столицы Округа, Хассадара, наклонился над спинкой ее кресла.
– Там предупреждающие таблички. На столбах и деревьях, каждые десять метров, по всему периметру зоны, все двести километров. В служебные обязанности смотрителя, кстати, входит ежегодный обход периметра с замером радиации. И восстановление табличек – если те вдруг упадут или испортятся.
– Каждый год мы перевешиваем их на несколько метров в глубь зоны, – сказал Вадим. – А это кое-что да значит.
– И что, эти таблички препятствуют проникновению людей в зону? – спросил Энрике Боргос, сидевший рядом с Майлзом.
Катриона с сочувствием посмотрела на ученого, экспатрианта с Эскобара.
– Тут вот в чем фокус, – объяснила она терпеливо. – Когда не видишь реальной опасности, она мерещится тебе отовсюду. Воображение рисует яды там, где их нет и в помине.
Энрике, почесав кончик носа, кивнул.
– Но я бы все равно предпочел иметь счетчик радиации, – сказал он.
Майлз пожал плечами.
– Таблички десятилетиями справляются со своими обязанностями. Ну, по крайней мере старики знают, что это такое. А вот молодежь…
Он моргнул и, задумчиво посмотрев вниз, закончил:
– Мы собираемся строить стену. Прогресс, так сказать…
– Но, если Энрике удастся реализовать свой проект, стена не понадобится, – сказала Катрин.
Майлз вздохнул:
– Наверное…
И, спустя мгновение, воскликнул:
– Вадим! Поднимись повыше и сделай разворот над городом. Мне кажется, Катриона так близко его еще не видела.
Вот именно! Несмотря на то что Катриона прямо участвовала в проекте Энрике и фактически все свое время проводила в хассадарской лаборатории, в зоне, где шел эксперимент, она еще не была. Майлз явно лицемерил, убеждая ее, что заботится только о ее безопасности; она же его вышучивала. Впрочем, этот пунктик они уже прошли. А проблему детей они решили успешно и были в этом единодушны: дети оставались в Хассадаре с няней, в высшей степени квалифицированной.
– Выполняю, лорд Форкосиган! – отозвался Вадим, и флайер пошел вверх.
Катриона изучающе смотрела на Вадима. Тот уже несколько недель работал с Энрике в поле, но она до сих пор не встречалась со смотрителем. Стройный, чуть выше среднего роста, чисто выбритый и аккуратно постриженный. Лет – чуть меньше тридцати. Лицо его было словно вырублено из камня, сплошные углы и жесткие поверхности, но карие глаза таили тепло, а еще в них крылось легкое беспокойство, вызванное присутствием лорда и леди Форкосиган. Как понимала Катриона, смотрителем он служил уже лет десять. Как растолковать ему, что своей преданностью Округу Форкосиган он давно заслужил уважение своего начальства и в этом смысле ему не стоит ни о чем беспокоиться. Впрочем, Майлз до конца дня и сам ему все объяснит – в этом сомнений быть не могло.
Под ними проплыла длинная гряда холмов, тянущихся с северо-востока на юго-запад, и наконец их глазам открылся город Форкосиган-Вашнуй. Катриона смогла определить его контуры лишь по изгибу реки, делившей город напополам, да по вздыбившимся над морем растительности холмам – это были руины зданий, поросшие теперь бурыми кустами, плотно переплетенными плющом и лианами.
– Мне было, я думаю, лет десять, когда мой дед, граф Петер, показал мне это место с воздуха, – вспоминал Майлз, глядя через стекло иллюминатора вниз. Двадцать пять лет назад, подсчитала про себя Катриона.
– Повсюду были эти большие полосы спекшейся стекловидной массы, которые, как утверждали очевидцы, светились по ночам голубым, – продолжал Майлз. – Хотя, возможно, это всего-навсего байки. Потом все это заросло кустарником, было засыпано пожухлой листвой. Ничего не осталось.
Катриона присмотрелась к простиравшейся внизу поверхности – там ничего не светилось, разве что блики на воде. К тому же, что особенного разглядишь в дневном свете?
– Большой был город? – спросил Энрике, приложив ладонь к поверхности иллюминатора. В этом мире ученый чувствовал себя новичком.
– Население – чуть больше четверти миллиона, – произнес Вадим тоном экскурсовода, которым ему, как поняла Катриона, частенько приходилось бывать, когда он сопровождал визитеров. – И это немало, тем более что не так давно закончился Период Изоляции.
– Немало и по современным стандартам, – добавил Майлз. – Около двухсот тысяч погибло в первые мгновения после атомной атаки Цетаганды. Еще пятьдесят тысяч – в последующие недели и месяцы, хотя я не думаю, что кто-нибудь специально подсчитывал жертвы и заботился о точности сводок.
Да, катастрофа постигла их восемьдесят лет назад. Были еще войны, но именно нападение Цетаганды вошло в сознание барраярцев как Большая война, как величайшее испытание, которое пришлось вынести Империи.
– Там осталась вся семья моего деда, – продолжал Майлз. – Оба родителя, все братья, кому удалось выжить, куча кузенов и кузин. По сути, это был наш Военный совет, почти в полном составе. К ним должен был присоединиться Принц Ури, но на севере шли бои, и он не мог оставить армию. Хотя историки не считают, что цетагандийская гем-хунта метила исключительно в него. Им нужно было убить нас всех.
Криво усмехнувшись, лорд Форкосиган закончил:
– И, я думаю, они были по-своему правы.
Что и доказала красноречиво вся последующая история героических деяний генерала графа Петера Форкосигана. Катриона даже не знала, радоваться ей или жалеть, что она встретила Майлза уже после того, как эта легендарная личность завершила свое существование.
– Отец говорил, что никогда не видел, чтобы бабушка устраивала мемориальный костер в честь погибших членов нашей семьи, – задумчиво продолжал Майлз. – Я, кстати, тоже. Как-то, когда мне было десять лет и любопытство меня просто распирало, я спросил отца, отчего это так. И он ответил…
Майлз сделал паузу, показал на плывущие под днищем флайера заросли и произнес:
– Ответил, что здесь и так было достаточно огня.
Вадим, горько усмехнувшись, кивнул. А интересно, подумала Катриона, были ли у смотрителя предки, сгоревшие на этом атомном костре? И какие истории рассказывали мальчишке в его десять лет? Он ведь делает работу, на которую не так уж много претендентов.
Майлз, выждав паузу, заговорил вновь – все привыкли к его паузам.
– Так или иначе, – сказал он, – после того как война закончилась и мы вышвырнули врага с этой планеты, мой дед вступил во владение всей зараженной зоной. Как графу, ему по закону принадлежали общественные здания в Хассадаре, а также имение Форкосиган в Форбарр-Султане. Но здесь земля стала его личной собственностью, хотя до катастрофы он не имел к ней никакого отношения и не мог ее ни от кого унаследовать. Я думаю, он просто выкупил эти места у кого-то из владельцев, переживших катастрофу. Тогда это выглядело как акт благотворительности по отношению к пострадавшим, причем, делая это, дед ни в чем не унизил их достоинства. Когда же старик умер, вся эта зона по его завещанию перешла ко мне. Мне было всего семнадцать, и я немного комплексовал по поводу…
Он сделал неопределенный жест, как бы обводя контуры своего тела – сутулый коротышка меньше пяти футов ростом.
– …по поводу своей внешности. Подарком считать это было нельзя, тем более никто и не предполагал, что зона вновь станет обитаемой в течение жизни моего отца. Но, чем старше я становлюсь, тем меньше мне понятно, о чем я тогда действительно думал.
Что до Катрионы, то ей это было тем более непонятно. Но вряд ли старик был настолько слеп, чтобы не видеть, как в его травмированном единственном внуке развивается мощный интеллект. И большое, доброе сердце. Сияющее, как определил кто-то, рассказывая о лорде Майлзе Форкосигане. Может быть, повинуясь голосу своей любви, Петер решил передать свои израненные земли в руки того, кто, как он думал, сможет вдохнуть в них жизнь? Может, он просто отдал должное твоим способностям? А, может быть, она просто-напросто самым глупым образом влюблена в него и не способна к трезвому суждению – даже после четырех лет замужества! Катриона улыбнулась и посмотрела на ленту реки, несущей свои воды на восток.
Река, извиваясь среди буйной растительности, уносила к морю все новые и новые порции радиации. К востоку от Округа Форкосиган, в соседних областях, до самой дельты, воду из реки пить было нельзя. А, может быть, так будет не всегда? Возможно, нынешнее поколение Форкосиганов сможет что-то сделать? Катриона выпрямилась и пристально посмотрела вперед. Флайер вновь пошел вниз и, совершив вираж, перевалил через гряду холмов, которые в союзе с розой ветров когда-то спасли земли, находящиеся к западу, от радиоактивного заражения и гибели.
– Какого черта?
Майлз, вытянув шею, вгляделся в простиравшийся под ними ландшафт и нахмурился.
– Вадим! Что там такое?
Смотритель посмотрел вниз.
– Мусор, как я полагаю, лорд Форкосиган.
Катриона проследила за их взглядами. Флайер опустился еще ниже.
– Мне это уже не нравится, – сказал Майлз. – Возможно, все-таки придется ставить ограду. Хотя для флайера забор не помеха.
– Я не думаю, что там кто-то приземляется, – покачал головой Вадим. – Они могут просто сбрасывать мусор из грузового люка. Или через пассажирский люк, если это обычный транспорт, не грузовой.
– Да, отсюда и разброс, – проговорил Майлз. – Надеюсь, особого вреда это не нанесет. Хотя и мириться с этим нельзя.
– Оскорбление величества? – улыбнулась Катриона, которую несколько позабавила реакция мужа.
– Скорее надругательство над могилами.
Катриона, согласно кивнув, опустила глаза.
Через несколько мгновений флайер скользнул вниз и приземлился на краю луга, граничащего с лесным массивом. Пассажиры принялись натягивать защитные костюмы. Поверх своей обычной одежды Майлз и Катриона надели одноразовые комбинезоны, Энрике и Вадим – рабочие защитные костюмы. Гибкие резиновые бахилы и лабораторные перчатки довершали облик членов экспедиции. Майлз не без волнения смотрел, как Катриона натягивает шлем и застегивает маску – простой полуцилиндр из прозрачного пластика с фильтрующим механизмом. Она, улыбаясь с ехидцей, посмотрела на мужа и проследила, как тот обходится со своими средствами защиты. В конце концов, готовый уже спрыгнуть на землю, он вспомнил о трости и, ухватив ее за набалдашник, замотанный в два слоя защитными перчатками, неловко сжал ее пальцами. Все проверили дозиметры и спустились на луг.
Катриона кивнула на дозиметр, висящий у Вадима на поясном ремне.
– А что, когда набираешь допустимую дозу, – спросила она, – то карьере смотрителя конец?
Вадим пожал плечами:
– С годами это становится не так важно. Да и со средствами восстановления сейчас получше. Надеюсь, мне удастся достаточно долго не переступать красную черту.
– Технически, – вмешался в разговор Майлз, – я перешел эту черту в самой середине своей работы в космосе. Но к этому не стоит относиться слишком уж серьезно, не то вообще ничего сделать не сможешь. Хотя сейчас наши уже вовсю используют методики очистки генома.
Вадим сочувственно кивнул, показав, что разделяет гибкие представления своего босса о протоколе поддержания безопасности, и последовал за ним на экспериментальный участок.
Катриона догнала мужа.
– А я, что, тоже должна наплевать на радиацию? – спросила она.
– Конечно, нет, – ответил он, посмотрев на жену с опаской. – Там очень жесткие правила.
И, почти шепотом, добавил:
– Но следовать им нужно лишь в том случае, если собираешься жить долго.
Ох уж этот их вечный спор! Майлз был убежден, что ему не суждено дожить до преклонных лет, а потому он просто обязан жить с удвоенной скоростью, чтобы успеть все и даже больше. Таков уж он, этот Майлз! Но, если так, пусть то, что должно случиться, случится не сейчас. Пусть – намного позже. Катриона сделает для этого все, что в ее силах.
Вслух же она произнесла:
– Вот и живи. А не то… голову оторву!
В ответ Майлз лишь сверкнул из-под маски своими серыми глазами.
Слабое ровное гудение встретило их на границе испытательного участка – квадрата со стороной в двадцать метров на самом краю леса, куда попала как часть луга, так и заросли кустарника. На каждом из углов этого квадрата располагались генераторы мощного силового поля, которые создавали энергетический барьер высотой и глубиной в метр – чтобы не разбежались маленькие, но очень важные участники проводимого эксперимента. Катриона и Вадим переступили через барьер; Энрике, негромко взвизгнув, прорвался через него; Майлз, твердо закрепив конец трости на земле и опираясь на нее, аккуратно перенес тело через барьер. Колени давно его не подводили, но в здешней грязи лучше не рисковать. Катрионе не терпелось воочию увидеть, как работают ее жуки-радиофаги, хотя, конечно, ее вклад в их разработку был на порядок меньше того, что сделал Энрике. Впрочем, экстерьер – это то, на что обращаешь внимание в первую очередь, и именно от внешнего вида зависит первоначальное впечатление.
– А вот и он! – провозгласил Майлз, указав кончиком трости на бурый стебель некоего барраярского растения, в котором Катриона той частью своего разума, где хранились сведения из ботаники и садоводства, мгновенно опознала куроцвет. Майлз тростью отодвинул стебель, и там, в тени, сидел, удовлетворенно перемалывая челюстями листву, крупный, ярко расцвеченный инсектоид.
Это существо, продукт биоинженерной мысли, было в длину сантиметров семь, имело шесть ножек, глянцевые надкрылья и походило на жука. Надкрылья, голова и конечности инсектоида переливались глубоким фиолетовым цветом, а на спине красовался маслянисто-желтый трилистник. Жук, казалось, излучал свет, озарявший тенистые недра зарослей куроцвета. Да, поистине гипнотический эффект, подумала Катриона.
В самом начале, когда жуки еще не обрели своей окончательной формы, Майлз относился к ним с брезгливым раздражением, называл то «жуками-блевунами», то «кишащим роем чертовых тараканов» – последнего определения они удостоились, сбежав из своих клеток и распространившись по всему фамильному особняку Форкосиганов. Когда доктор Энрике Боргос только привез их из своей эскобарской лаборатории, инсектоиды официально назывались «жучки-маслячки», но там, на родине, эти существа едва не стали жертвой, чего уж правду таить, неумелого финансового менеджмента. Зато новая лаборатория, организованная в Хассадаре, где воцарился доктор Боргос, управлялась намного лучше. Правда, не самим Энрике – его мозгу было чем заняться и помимо финансовых проблем.
«Масляный жук» нес в себе один важный секрет. Эти энергичные существа были домом для созданных биоинженерами бактерий, которые перерабатывали все, что съедал жук, причем питался он тем, что люди отвергали – разными несъедобными растениями, – а отрыгивал чрезвычайно полезную и питательную кашицу, напоминавшую соевый творог и вполне годную в пищу. Кроме того, противоположным концом своего тела жук производил лучшие удобрения из тех, что когда-либо встречала Катриона, бывшая вполне опытным садоводом. Одним словом, с какого конца ни посмотри – чрезвычайно полезное и милое существо!
Если не обращать особого внимания на внешность жучка, которого кое-кто – Катриона искоса глянула на мужа, все еще с подозрением всматривающегося в жующего кроху, – считал отвратительно-отталкивающей. Кстати, не Майлзу с его внешностью судить о том, кто красив, а кто нет! А потому по просьбе других заинтересованных в проекте лиц Катриона взялась на проблемы «упаковки» и наконец создала на уже зарекомендовавшей себя платформе новую генерацию производящих пищу жуков, назвав их блистательными, или «жучками-светлячками». Новые инсектоиды были весьма привлекательны и быстро завоевали всеобщую любовь. Только не любовь Майлза.
Впрочем, Майлз очень скоро изменил свое отношение к жукам, когда Энрике пришел к нему с идеей научить этих инсектоидов пожирать загрязненную радиацией субстанцию, перерабатывать тяжелые металлы в глиноподобную массу, отрыгивать ее в специально сконструированные контейнеры и, как это водится у жуков, с противоположного конца выдавать уже чистую, плодородную почву. Очень скоро лаборатория Энрике явственно ощутила прилив новых сил вкупе со средствами, которые лорд Форкосиган щедро выделял из своего личного кошелька. А сам доктор Боргос, который, несмотря на свои юные годы – ему не было и тридцати, – учился быстро, пришел к леди Форкосиган посоветоваться насчет внешнего вида новых инсектоидов.
Предназначение жуков изменилось, называть их стали в связи с этим по-новому, жуками-радиофагами, и Катриона страшно гордилась тем, что Энрике принял и воплотил в жизнь ее идею их нового внешнего облика. Это она придумала поместить на спинке жука предупреждающий знак, который светился бы тем ярче, чем больше зараженной субстанции нес в себе жук. Так биолюминисценция позволила бы быстро определить, опасен ли инсектоид или нет.
– О, господи! – пробормотал Майлз, глядя на светящегося жука-радиофага. – К нему лучше не приближаться.
– Да, но эта штука работает!
Взволнованная, Катриона склонилась ниже, чтобы получше разглядеть жука. Майлз отодвинулся. Жук же, которому было явно наплевать на эмоции прилетевших навестить его людей, продолжал, почавкивая, жевать свою жвачку.
– Ничего себе! – воскликнул вдруг Энрике.
Катриона и Майлз быстро подошли к доктору, который, сняв с пояса сканер радиоактивности, протянул его к небольшой кучке серых гранул. Как только он это сделал, негромкое гудение прибора превратилось в тревожный писк.
– Ничего себе! – повторил Энрике. – Зашкаливает!
Майлз склонился к плечу Энрике, и тот развернул экран сканера так, чтобы лорд Форкосиган все увидел сам.
Затем Энрике выпрямился.
– Похоже, – сказал он, – что проблемой утилизации придется заняться раньше, чем мы планировали. И радикально поменять способ. Мы-то как думали? Будем разбавлять и разбавлять, пока уровень радиации не сольется с фоновым! А здесь степень концентрации только растет.
Доктор отошел, чтобы принести совок, после чего вновь склонился над кучкой отходов и, орудуя совком, наполнил ими небольшой свинцовый контейнер – чтобы отвезти в лабораторию на анализ. Передал контейнер Вадиму, и тот осторожно отнес его к флайеру.
– Должен признать, – проговорил Майлз, внимательно наблюдая за происходящим, – что мне все больше хочется отказаться от своей первоначальной идеи. Я ведь собирался вывести всю эту заразу на орбиту и отправить на солнце. Но теперь меня постоянно посещает предчувствие какой-то страшной транспортной аварии. Если все запаять в контейнеры и захоронить где-нибудь в зоне активной субдукции, это будет и безопаснее, и дешевле. В конце концов, люди пока не добывают пищу из барраярских морей.
– Пока не добывают, – покачала головой Катриона. – Хотя уже есть такие проекты, как я понимаю. Если будем сидеть сложа руки, что, собственно, и происходило последние восемьдесят лет, рано или поздно все это все равно окажется в море. Хорошо было бы держать эту дрянь подальше от берегов.
– Мне кажется, окончательное решение нужно принимать на основе новых серий тестирования, Майлз, – проговорил Энрике. – В зависимости от того, как поведут себя другие тяжелые металлы, мы сможем говорить о коммерческом использовании этих отходов. В конце концов, то, что ты называешь дрянью, обернется ценным продуктом. Ее концентрация уже сейчас выше, чем у природной руды.
– Какие еще другие тяжелые металлы? Я думал, мы имеем дело с остаточным стронцием, цезием и самарием. Ну, и с этим чертовым плутонием.
Цетагандийцы намеренно нашпиговали свою бомбу этой адской начинкой, чем вызвали негодование не только жителей Барраяра.
– На прошлой неделе я взял первые образцы. Отличные результаты. Были, правда, и неожиданности. Например, следы платины.
– Платины? – удивился Майлз. – Но как эти масляные… как эти радиофаги находят платину?
– По атому, вероятнее всего. Это же энзимы, понимаете!
Взгляд Энрике расфокусировался, выдавая напряженную работу мозга.
– И у меня появились кое-какие идеи по поводу старых шахт. Знаете, эти отвалы, которые остались от прежних разработок. Ведь все, чем вы располагали в Период Изоляции, работало страшно неэффективно. Так вот: в этих отвалах полным-полно металла, а вот извлечь его оттуда безопасно и экономически выгодно вы были не в состоянии. Я мог бы создать жуков… или червяков, умеющих копать ходы в этих отвалах… И тогда, они бы…
– Поговори-ка с Марсией, – посоветовал Майлз. – Или с Марком. Похоже, это по части их отдела. Я просто хотел…
Майлз замолчал и отошел, вглядываясь в укрытые вечерними тенями кусты подлеска.
Чего он хочет? Спасти достояние предков? Доказать своему умершему деду, что достоин его памяти? Катрионе казалось, что по этой дорожке ее муж готов идти вечно, насколько хватит сил. Но, так или иначе, она присоединилась к Майлзу, который, нервно покусывая под маской свою нижнюю губу, время от времени поднимал взгляд и любовался чудесным смертоносным пейзажем, раскинувшимся вокруг.
– О, господи! – услышали они и поспешили присоединиться к Энрике. Тот, подняв с земли прут, тормошил им жука-радиофага, который размерами вдвое превосходил своих собратьев, уютно устроившихся на стеблях куроцвета. Жук отвечал на действия доктора ворчливым шипением.
– Это не королева? – с опаской спросил Майлз.
– Нет, конечно. Все радиофаги – стерилизованные рабочие особи. Хотя они и растут, и линяют – пока не завершат жизненный цикл. А потом идут умирать туда, куда сносят то, что производят. Собственно, одна из наших задач на опытном участке – определить продолжительность жизни рабочей особи в реальных условиях заражения. Я думаю, кого-то из них мы уже должны были бы потерять, хотя, конечно, эти инсектоиды чрезвычайно устойчивы к воздействию радиации…
Глаза Энрике сузились, он явно увидел что-то важное. Или отсутствие чего-то важного. Он подошел к ближайшей куче отходов и поворошил ее своим прутиком. Фиолетовых фрагментов среди гранул свинцового цвета не оказалось.
Погруженный в свои мысли доктор двинулся к другим кучам. Майлз осторожно последовал за ним.
Осмотрев их все, Энрике поднял глаза и обескураженно улыбнулся.
– Вы мне не поможете? – попросил он своих спутников. – Разойдитесь по участку и посчитайте всех жуков, которых увидите. Все осмотрите – и под листвой, и под упавшими ветками.
Майлз, Катриона и Вадим с готовностью принялись выполнять просьбу доктора. Энрике остался в дальнем конце участка. Майлз орудовал своей тростью, распугав нескольких инсектоидов, попрятавшихся под опавшими листьями и обломками деревьев, – те, переваливаясь на кривых лапках, недовольно поспешили прочь, словно ожившие капли фиолетово-золотой росы.
– У меня двадцать девять, – доложил Майлз.
– Семнадцать, – провозгласил Вадим.
– А у меня двадцать три, – сказала Катриона, глядя на Энрике, который, шевеля губами, продолжал подсчеты.
– Двадцать шесть, – сказал он наконец.
– Итого девяносто пять, – быстро подсчитал Майлз, который всегда ладил с математикой. – Это нормально?
– Как бы сказать, – протянул Энрике. – Все как-то странно. На прошлой неделе я выпустил здесь около двухсот особей.
Было слышно, как глубоко вздохнул Майлз под своей маской.
– Энрике, – произнес он и сделал паузу, стараясь взять себя в руки – к этим жукам у него было особое отношение. Натерпелся! – А они не могли перелететь через барьер? – спросил он наконец.
– Нет! У них ведь нет крыльев, – ответил доктор.
Он поднял жука, светившегося меньше других, и, отогнув тому надкрылья, показал крохотные хитиновые наросты, которые никак не могли обеспечить полет. Майлз отступил на полшага.
– А, может, они забрались на деревья? – предположила Катриона.
Все четверо принялись изучать кроны деревьев, запрокинув головы – точь-в-точь зеваки, любующиеся на фейерверк. Но ничего похожего на золотое мерцание они там не увидели.
Майлз опустил голову и, нахмурившись, спросил, глядя на силовые генераторы:
– А, может, их ночью закоротило, а потом опять… того… раскоротило?
– Маловероятно, – покачал головой Энрике.
– А почему бы нам всем не поискать в поле, по ту сторону барьера, – предложила Катриона. – Если найдем там хоть одного жука, это по крайней мере докажет возможность.
Она пока не знала, возможность чего нужно доказать, но, предложив то, что она предложила, она наверняка отвлечет Майлза от Энрике.
Муж что-то недовольно пробурчал, но присоединился к поискам и принялся, упрямо щурясь, всматриваться в кусты, растущие за пределами экспериментального участка. В конце концов, жукам с их яркой раскраской и сигнальными огнями на спинках трудновато было бы укрыться в бурых зарослях.
Катриона размышляла над тем, с какой скоростью жуки-радиофаги могли бы путешествовать на свободе, и уже достаточно глубоко погрузилась в вычисления, когда голос Майлза заставил ее вздрогнуть и оторвать глаза от земли.
– Что это тут за чертовщина? – спросил Майлз.
Он стоял в нескольких метрах от жены, всматриваясь в тенистые заросли. Выставив подбородок вперед, он, прихрамывая, двинулся к зарослям. Споткнулся о корневище и наверняка упал бы, если бы Катриона не поспешила к нему на помощь.
– Что ты там увидел? – спросила она.
– Какая-то бледная тень. Показалась и снова исчезла в кустах.
– Одичавшее животное?
Одичавшие собаки, кошки, свиньи, козы, куры, олени, пони, черные и белые крысы и другие беглецы и беглянки из людских поселений разгуливали по диким просторам Барраяра там, где укоренились растения, привезенные с Земли – местные виды как для земных животных, так и для человека оказались несъедобными. В силу последнего обстоятельства земные виды были немногочисленными, а их представители – вечно голодными, и, когда Катриона подумала о диких прожорливых курах, которые, кстати, научились летать и легко могли бы перелететь обустроенную вокруг экспериментального участка ограду, она не позавидовала ни своим жукам-радиофагам, ни другим животным. Ужасающая картинка – под завязку нагруженные радиоактивными отходами жуки как звено пищевой цепи. Правда, люди в Округе Форкосиган не отваживались охотиться на диких зверей – особенно в те времена, когда сканеры радиоактивности были дешевы и их легко можно было позаимствовать у соседа.
– Слишком высокая. И малозаметная. – Майлз, проморгавшись, продолжал всматриваться в кусты. – Это был не…
– Был не кто? – спросила Катриона, тронув мужа за рукав комбинезона.
– Это был не лесной эльф, – твердо сказал Майлз. Сказал ясно и однозначно. Остатки своей нерешительности он отогнал несколькими ударами трости по опавшей листве. После чего позвал:
– Вадим!
Из неглубокой лощины поднялся смотритель.
– Да, милорд!
Концом трости Майлз показал на заросли.
– Я видел там нечто странное, – сказал он.
Вадим глянул в указанном направлении.
– Там ничего нет!
– И тем не менее необходимо произвести разведку. Если что-то обнаружишь, скажи.
Смотритель согласно кивнул и направился в кусты, которые все больше погружались в тень. В сгущающихся сумерках жуков найти было бы легче благодаря испускаемому ими свету, но Катриона не видела ни одного из них.
Через несколько минут вернулся Вадим и доложил, что никого и ничего не увидел.
Майлз нахмурился.
– А, может быть, это галлюцинация? – предположил доктор. – Сумерки, как говорят, могут сыграть такую шутку.
– Нет, – отрезал Майлз. – У меня бывали галлюцинации, и я знаю, что это такое.
– Тогда это была аллергия на лекарства, – пояснила Катриона, увидев обеспокоенный взгляд смотрителя. Но сейчас Майлз, и в этом она была уверена, не принимал никаких лекарств.
Энрике, отвернувшись, принялся вглядываться в сгущающуюся тьму.
– Так не пойдет, – сказал он. – Мне нужно больше данных.
– Но не сегодня, – твердо заявил смотритель. – Пора улетать.
И он со значением постучал подушечками пальцев по экрану дозиметра.
Компания развернулась и направилась к грузовому флайеру.
* * *
Чтобы помочь доктору собрать необходимые данные, Катриона на следующее утро отправилась с ним в зону. Смотрителя они брать не стали, чтобы не увеличивать без особой нужды дозу полученной им радиации; у Майлза в Хассадаре были назначены деловые встречи, а потому Энрике и Катриона самостоятельно, без их помощи, установили на деревьях вокруг экспериментального участка несколько видеокамер.
– Как же я не подумал об этом раньше! – сокрушался Энрике в тот момент, когда Катриона подавала ему последнюю из камер – недорогое устройство, целую партию они оптом купили накануне в городе. Майлз, который в финансовом отношении мыслил категориями окружного бюджета, предложил воспользоваться наилучшим оборудованием Имперской службы безопасности, но Энрике ворчливо отверг это как ненужное излишество – зачем забивать гвозди прециозной электроникой?
– Откуда тебе было знать? – успокаивала ученого Катриона. – С другой стороны, экспериментальный участок нужен как раз для определения проблемных полей, и это у нас получается отлично!
По переговорному устройству, закрепленному на запястье, Энрике связался с хассадарской лабораторией, находившейся на безопасном расстоянии в сотню километров:
– Есть сигнал, Марсия?
– Все в порядке, – послышался из динамика веселый голос. – Весь участок под наблюдением. При приближении видны мельчайшие детали. Могу даже сосчитать лапки. И сравнить яркость расцветки.
Энрике удовлетворенно кивнул и, негромко ворча, спустился по стремянке на землю. Катриона сложила ее и отнесла в небольшое укрытие, которое они соорудили для тех инструментов, что можно было оставить в зоне.
– Если наших жуков воруют куры или крысы, – сказала она, – то следующую партию нам нужно сделать невкусной. Получится?
– Вообще-то они и так не ахти какой деликатес, – отозвался Энрике. – Изменить вкус несложно, но лучше бы нам купить живых кур и привезти в лабораторию – на месте разбираться с вариантами. Похоже, это еще одна вещь, о которой нужно было подумать заранее. А я все возился с микробами.
