Лор Ван Ренсбург
Только ты и я
8
Стивен
Воздух снаружи оказался по-зимнему свежим, холодным, насыщенным запахом океанической соли и гниющих водорослей.
– Посмотри, какие большие!.. – сказала Элли, и Стивен, который возился с замком, стараясь получше запереть дверь, обернулся. Чуть запрокинув голову, Элли рассматривала зазубренную гирлянду сосулек, свисавших с козырька крыльца.
– Вчера, когда мы приехали, ты, наверное, не обратил на них внимания, – добавила она. – Видишь, какие они красивые?
Подняв руку, Стивен отломил сосульку поменьше. Когда он сжал ее рукой, толстая кожа перчатки чуть слышно скрипнула по льду.
– Если такая штука упадет кому-то из нас на голову, этому кому-то не поздоровится, – заметила Элли.
– Я думаю, такая сосулька может послужить превосходным оружием для идеального убийства, – сказал Стивен. – Достаточно воткнуть ее кому-нибудь в сердце, – проговорил он и непроизвольно взмахнул рукой, имитируя знаменитую сцену в ду́ше, – и немного подождать, пока лед растает… Никакого тебе орудия убийства, никаких отпечатков. – Он бросил сосульку в снег.
Все еще смеясь, они тронулись в путь. После непродолжительного спора на берег решено было не ходить, поэтому, спустившись с крыльца, оба направились к лесу. Океанские волны чуть слышно шумели далеко позади, поскрипывал под ногами снег. Крепко держа друг друга за руки, Стивен и Элли вступили в сверхъестественную тишину зимнего леса. Как только дом пропал за деревьями, их со всех сторон обступил ландшафт, похожий на великолепный рисунок черной тушью на белой бумаге. Белыми были и земля под ногами, и небо над головой, а линия горизонта почти перестала существовать, скрытая покрытыми черной корой стволами деревьев. Каждый шаг оставлял на снежной пелене неглубокую ямку, которая почти сразу заполнялась сыпучими кристаллами.
Да, здесь снег был совсем не таким, как мокрая бурая слякоть в городе. Здесь он был чистым, сухим, сверкающим. Ночной снегопад стер их вчерашние следы, словно они вовсе сюда не приезжали, тогда как в том же Центральном парке нельзя было найти ни уголка, который не был бы испещрен следами бесчисленных подошв и автомобильных шин, не испорчен песком, копотью и сажей, беспрерывно осаждающимися из воздуха. Здешний нетронутый снег служил еще одним напоминанием о том, в каком уединенном и безлюдном месте они оказались.
Что касалось леса, пусть и спящего глубоким зимним сном, то он был напоен молчаливой силой, которая полностью завладела их вниманием, пока они молча брели между деревьями. В глубине леса, впрочем, снеговой покров был не таким глубоким, как на открытом месте. Кое‑где из-под него даже проступали полоски земли, которые казались подсохшими болячками на алебастрово-белой коже.
Элли шла рядом с ним. Она держала Стивена за руку и, положив голову ему на плечо, с каким-то даже изумлением разглядывала плотно переплетенные ветви над их головами. Стивен, искоса на нее поглядывавший, догадывался, что она думает о чем-то важном, значительном, но о чем – он не знал, а сама она ничего не говорила. Порой в ее глазах появлялась вполне отчетливая мысль, но она так и оставалась у нее внутри, не облекаясь в слова. Стивену очень хотелось узнать, каков тот мир, что скрывается за ее выпуклым лбом и почему он порой кажется ей более привлекательным, чем мир этот, где они были вместе. Это желание понять, какова его роль в этом ее мире и насколько она значительна (или, наоборот, ничтожна), было для него внове. Встречаясь с другими девушками, Стивен никогда особенно не задумывался о том, что он для них значит, но с Элли все было иначе. Ах если бы только он мог завладеть ее вниманием полностью, без остатка!
– О чем ты думаешь? – спросил наконец Стивен.
– Мне почему-то вспомнилось одно стихотворение Сильвии Плат.
– И какое же?
– Оно называется «Любовная песня безумной девушки».
Вот и ответ, подумал Стивен. Ее голова наполнена стихами поэтессы, которая покончила с собой больше полувека назад. Что ж, с такой соперницей он вполне в состоянии мириться достаточно долго. В знак признательности он чуть сильнее сжал ее пальцы, и Элли улыбнулась в ответ, но порыв холодного ветра тут же унес ее улыбку в белесую мглу между деревьями.
– Почему-то мне казалось, что ты должна больше любить Эмили Дикинсон с ее готическим романтизмом…
– Эмили – гениальная поэтесса, и я действительно ее очень люблю, но… Сильвия Плат кажется мне ближе. Она обращается ко мне на более глубоком личном уровне.
И Элли снова погрузилась в собственные мысли, но то, что́ она только что сказала, напомнило Стивену, что, несмотря на их тесную душевную связь, ни он, ни она ничего не знают о прошлом друг друга.
Другое дело – те шесть месяцев, которые они провели вместе. Он отлично их помнит, помнит почти каждый день и каждую минуту.
– Если не ошибаюсь, когда мы с тобой впервые встретились, ты как раз читала Сильвию Плат…
Появление Элли в его жизни сопровождалось буйством стихий, словно она была богиней или мифическим существом. В тот день Стивен сидел в своем любимом кафе и, не обращая внимания на черные тучи и раскаты грома за окном, просматривал стопку студенческих работ, которые ему предстояло оценить. Как и всегда, больше других его огорчила работа Стюарта Уинтропа. Он как раз подумал, что, если бы не состояние родителей, парень давно бы вылетел из университета, когда дверь кафе отворилась и жестяная дробь дождевых капель на мгновение стала громче.
Она вошла, промокшая до нитки, и, не обращая внимания на сбегающие с одежды потоки воды, обвела взглядом зал то ли в поисках знакомого лица, то ли просто свободного столика. Пока она нерешительно мешкала на пороге, Стивен успел оценить и ее просвечивающие сквозь намокшее платье гру́ди, и стройные ноги, облепленные прилипшим к ним подолом, и даже темную родинку – точнее, призрак родинки, – которая темнела сквозь ткань чуть ниже ключицы. Помнится, Стивен даже подумал, какова эта родинка на ощупь – гладкая или, наоборот, приподнятая.
Свободных столиков в кафе не было, а остальным посетителям, занятым собственными важными беседами, было наплевать на промокшую девушку, которая по-прежнему стояла на пороге кафе, откровенно сексуальная и в то же время хрупкая и ранимая. Подобный коктейль неизменно действовал на него неотразимо, поэтому Стивен поднялся со своего места и, выдвинув из-под стола свободный стул, жестом пригласил незнакомку сесть. Еще раз окинув взглядом зал, девушка досадливо скривила губы и только потом решилась принять приглашение незнакомого мужчины. Она уже сидела за столом, когда официантка принесла ей полотенце, чтобы вытереть лицо. Девушка взяла его обеими руками и тут же уронила на пол насквозь промокший томик стихов Сильвии Плат.
Стивен быстрым движением сдвинул свои бумаги на угол стола.
– Извините, я, кажется, намочила ваши документы, – сказала девушка, и ее бледные щеки окрасились в очаровательный нежно-розовый цвет. Подняв руки, она продолжала промокать полотенцем волосы, словно не замечая, какое впечатление производит на Стивена ее ставшее почти прозрачным от воды платье.
– Ничего страшного, – сказал он и улыбнулся.
– А что это у вас? – спросила она, кивая в сторону стопки бумаг.
– Студенческие работы. Я – профессор литературы.
– О-о!.. Я тоже учусь – пытаюсь получить степень магистра сравнительного литературоведения [7] в Университете Нью-Йорка.
Потом они немного поговорили о Сильвии Плат и о своей общей любви к книгам. Она внимательно слушала все, что он говорил, то складывая, то снова разворачивая бумажную салфетку. Стивену она казалась робкой, застенчивой и немного отстраненной, и это его буквально пьянило. Ее реплики были уклончивыми и в то же время исполненными интереса, и эта смесь заставила его кровь быстрее побежать по жилам.
Он понял, что должен непременно увидеться с ней снова. Увидеться и сделать ее своей.
Сейчас Элли смотрела на него с той же сдержанной серьезностью, как в тот день в кафе. Иногда Стивен даже думал, что она каким-то образом его околдовала, и это его немного пугало, однако вожделение каждый раз оказывалось сильнее страха. Поддавшись внезапному порыву, он резко остановился и, обняв, прижал к себе, чтобы поцеловать. Ее щеки и нос показались ему ледяными, но губы, до которых он в конце концов добрался, сдвинув несколько витков шарфа, были, как всегда, горячими и мягкими.
– Я помню, однажды ты сказала, что ненавидишь свое имя, – проговорил он, разжав объятия.
– Ненавижу. Ну и что?
– По-моему, Элли – нормальное имя.
Она пожала плечами.
– Это имя больше подходит маленькой девочке лет десяти-двенадцати, ты не находишь? – На этот раз уже она обвила руками его шею.
– Даже не знаю… Мне, во всяком случае, оно нравится.
– Что ж, уже хорошо, что оно нравится хотя бы одному из нас. Кстати, ты однажды тоже сказал, что твое имя тебе не нравится.
– Неужели ты помнишь?..
– Я помню о тебе все. – Элли засмеялась. – Но ты тогда не объяснил – почему. Что плохого в том, чтобы называться Стивеном?
Он покачал головой. Стивен терпеть не мог не свое имя как таковое, а то, что́ оно воплощало. Стивен было похоже на имя его отца, Стюарта, настолько похоже, что их легко можно было перепутать. Кроме того, оно напоминало ему о том, что он, по-видимому, был недостаточно хорош, чтобы удостоиться титула Стюарта Хардинга-младшего. Отец, во всяком случае, не упускал возможности напомнить сыну о том, что ему никогда с ним не сравняться и что он всегда будет лишь его бледным подобием. Так было, например, на традиционном летнем барбекю, которое родители Стивена устраивали каждый год. В тот год он как раз поступил на первый курс, и мать с гордостью сообщила гостям, что ее сын получил за отборочный тест [8] одну тысячу четыреста восемьдесят четыре балла. «Действительно неплохо, но все же на пятьдесят баллов меньше, чем было в свое время у его отца, – пошутил тогда Стюарт, пожалуй чересчур сильно сжимая плечо Стивена. – Но мы все равно им гордимся», – добавил он и похлопал сына по спине. Это был комплимент, но Стивену он показался горьким, как милостыня, как подачка. А к концу барбекю испытанное им унижение превратилось в острую боль, когда он заметил, что отец уединился в беседке с его девушкой. Сосредоточенно подавшись вперед, Стюарт Хардинг что-то ей говорил, поигрывая надетым на мизинец перстнем с печаткой, а девушка улыбалась и смотрела на него с обожанием.
С тех пор прошло почти двадцать лет, но боль от обиды до сих пор не притупилась.
– Ты права. Стивен звучит гораздо лучше, чем Элли. – Он самодовольно усмехнулся.
– Могло быть и хуже.
– Как так?
– Ты мог бы прозываться Стюартом-младшим.
Стивен снова поцеловал ее, прерывая разговор, который принимал неприятный оборот и мог завести неизвестно куда. Зато поцелуй вышел что надо. Это был один из тех поцелуев, которые длятся и длятся, укрепляя связь между людьми. Которые открывают новые горизонты. Танец сцепившихся языков, костяное постукивание зубов… Хоть и без слов, ее рот красноречиво говорил ему о том, как сильно он ей нравится и как крепко она его любит или почти любит. Они еще никогда не произносили этого слова вслух, но каждое их прикосновение друг к другу недвусмысленно свидетельствовало о том, что за их взаимным желанием стоит нечто большее, чем просто секс.
Но сейчас Стивен вдруг подумал, что, помимо всего прочего, их поцелуй только подчеркивает, как далеко от людей, от цивилизации они находятся. В этом замерзшем, занесенном снегом Эдеме были только они двое: Адам и Ева, он и женщина, которая, похоже, была создана для него одного.
9
19 октября
Сегодня я в первый раз увидела тебя после того, как все изменилось. Увидела и почувствовала, как мое сердце затрепыхалось в груди как напуганная птичка в слишком тесной клетке. Я боялась, что ты даже не взглянешь на меня, сделаешь вид, будто прошедшие выходные не имеют никакого значения. Я боялась, ты будешь вести себя так, словно ничего не было. Но я ошиблась. Пока остальные склонялись над столами, я подняла голову и наткнулась на твой взгляд. Ты ждал меня. Твои глаза ждали… И когда ты улыбнулся мне, твое лицо озарилось радостью.
Для меня этого было достаточно.
10
Элли
Сухая ветка ломается с громким сухим щелчком, и в небо вспархивает стая вспугнутых птиц.
– Черт, что это?! – вскрикиваю я, прерывая поцелуй, и прислушиваюсь к торопливому хлопанью множества крыл, разбивающих тишину леса. В самом деле – что?..
– Наверное, олень или лиса. Кто знает? – Он по-прежнему прижимается лицом к моей шее, не замечая, как напряглось мое тело. Высвободившись из его объятий, я всматриваюсь в провалы между деревьями, пытаясь обнаружить источник звука, но вижу только черные стволы и кривые черные ветки, слишком похожие на декорации из фильма ужасов, в котором первой съедают наивную студентку, отправившуюся в лес на свидание со своим парнем. Небо над нами по-прежнему матово-белое, а свет такой рассеянный, что ничто не имеет теней.
Даже мы.
– У меня от этого леса мурашки по коже бегают. – Я вздрагиваю.
– Ты сама настояла, чтобы пойти сюда, а не на берег.
Тем временем в лесу становится темнее, словно деревья незаметно для глаза придвигаются ближе, смыкаясь вокруг нас. В их голых вершинах шумит ветер, но у земли по-прежнему спокойно. Краем глаза я замечаю движение. Что-то мелькнуло и пропало между стволами слева от нас, но все произошло так быстро, что я опять не успела ничего разглядеть. Только кривые ветки кустов и деревьев удлиняются и корчатся, как живые, а весь лес начинает кружиться вокруг меня. Со всех сторон я вижу только черную, потрескавшуюся от морозов кору, и мне становится жутко. Вцепившись пальцами в рукав Стивена, я закрываю глаза, но ощущение, что за нами наблюдают, становится только сильнее.
Я делаю несколько глубоких вдохов. Стук моего сердца становится чуть тише, и я открываю глаза.
– По правде говоря, профессор, я думала, что чем безлюднее, тем романтичнее, – говорю я с вымученной улыбкой, и он снова заключает меня в объятия. Мы еще раз целуемся, но я чувствую: что-то изменилось. Мои губы прижимаются к его губам, но думаю я о том, с кем или с чем мы можем столкнуться в лесу. Хорошо, если просто с соседом, который отправился на прогулку, но если не с соседом… Чей это силуэт промелькнул только что за ближайшим деревом?.. Ветер усиливается, он наконец-то добирается до нас, обжигает морозом мои щеки и раздувает волосы, пытаясь добраться до горла.
– У меня такое чувство, будто за нами кто-то следит, – говорю я, мягко, но решительно отстраняя его руки. Холодный воздух наполняет мою грудь, пока я еще раз оглядываю ряды деревьев в поисках спрятавшегося чужака, но вижу только несколько осин, отдаленно похожих на человека, а единственные глаза, которые смотрят на нас, это «глазки́» на их серо-зеленой коре.
– Ерунда, – небрежно говорит он. – Здесь никого нет.
Но я вспоминаю вчерашний вечер, когда я заметила на опушке какую-то тень. Я и сейчас словно наяву вижу, как быстро она двигалась, и моя уверенность, что она может скрываться где-то поблизости, с каждой минутой становится все сильнее. Ветер тем временем набирает силу, лес глухо шумит, и меня пробирает дрожь. Мне кажется, я снова слышу тот сухой треск, который один раз меня уже напугал, но это просто ветки, качаясь, стучат друг о друга.
Или не ветки?..
– Пойдем лучше на берег, ладно?..
– Трусишка. – Стивен снисходительно улыбается. Так взрослые улыбаются ребенку, который капризничает, настаивая на какой-то безобидной глупости. Прижавшись к нему, я кладу ладони на его затянутую в гортекс [9] грудь и улыбаюсь как можно храбрее.
– Мне просто хочется побыть на открытом пространстве.
Он кивает, и мы бредем обратно, продираясь сквозь скрюченные ветки кустов, которые яростно цепляются за нашу одежду. Время от времени я опасливо поглядываю на темные провалы между деревьями, но там ничего нет. И все же я вздыхаю с облегчением, когда мы выходим из леса и оказываемся на узкой полоске засыпанного снегом песчаного пляжа. Океан, тусклый и серый, тянется до самого горизонта, словно жидкий гранит с редкими вкраплениями плавучих льдин. Здесь намного холоднее, чем в лесу, но я этого не замечаю, радуясь простору и свету.
Некоторое время мы шагаем вдоль самой кромки берега, где прибой лижет подтаявший снег, обнажая мокрый песок. Вдали над горизонтом собираются пузатые кучевые облака. Ветер треплет мои волосы, пряди которых больно хлещут меня по лицу. От холода и резкого запаха йода на глазах выступают слезы, они стекают по щекам, собираются в уголках губ, и я промокаю их перчаткой.
– Что-нибудь не так? – спрашивает Стивен.
– Нет, все в порядке.
– Что-то не верится.
– Это место… оно… оно напоминает мне одного человека. – Я снова тру перчаткой глаза. – Чертов ветер!
Стивен поднимает руку и большим пальцем вытирает сбегающую по моей щеке слезинку. На его губах появляется ласковая улыбка, которая на секунду отвлекает меня.
– А почему ты такая грустная?
– Потому что мы расстались. Это было давно.
– Расстались? Почему?
– Честно говоря, мне бы не хотелось… Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Он снова поворачивается ко мне, чтобы убрать с моего лица прилипшую к мокрой щеке прядь волос. Рука у него такая горячая, что буквально обжигает.
– Ну разумеется!.. Давай поговорим о другом. – Он крепко обнимает меня. Я прижимаюсь к его груди и слышу, как стучит его сердце. – А о чем?..
Я сглатываю.
– Ну-у… Расскажи мне, что у тебя новенького…
Мы идем вдоль берега дальше, и Стивен рассказывает мне о своей последней статье «Литература XIX и XX веков: зарождение и становление модерна». Ритм его слов, накладываясь на мерный шум прибоя, успокаивает. Я начинаю забывать о своих страхах, и тут мы набредаем на затянутую льдом лужу, в которую вмерзла сизая чайка. Она еще жива, хотя одно крыло и половина тела скрыты под ледяной коркой. Чайка хрипло кричит и бьется в ледяном плену, хлещет по поверхности лужи свободным крылом, но холод и голод уже сделали свое дело. Птица слабеет на глазах, ее глаза мутнеют, крики стихают, а крыло, бессильно трепеща, распластывается на льду.
– Вот бедняжка! Надо же было так попасться! – Опустившись на корточки, я осторожно протягиваю к чайке руку. Напуганная птица пытается меня клюнуть, и я отдергиваю пальцы.
Стивен присаживается рядом со мной и, сняв перчатки, гладит чайку по голове тыльной стороной ладони.
– Кажется, у нее сломано крыло.
– Мы что-нибудь можем сделать?
Убрав перчатки в карман, Стивен осматривает птицу, а я оглядываюсь по сторонам в поисках подходящего камня, которым можно было бы разбить лед. Его пальцы медленно скользят по голове, по шее чайки, и в конце концов она успокаивается, смирившись с его близостью и его прикосновениями. Несмотря на то что сидеть на корточках очень неудобно, я все же улыбаюсь. Я уже представляю, как мы освободим чайку из ледяного плена, завернем в шарф Стивена, отнесем домой, забинтуем раненое крыло и положим ее на ковре возле камина. Я все еще ищу подходящий камень, когда его ладонь ложится чайке на затылок.
– Все в порядке, все будет хорошо… – успокоительно шепчет он и, повернувшись ко мне, добавляет громче и резче: – Иди вперед, я тебя догоню.
Его слова звучат как приказ, и я повинуюсь. Я успеваю сделать всего пару шагов, когда за моей спиной раздается короткий сухой щелчок.
11
3 ноября
Помнишь, как ты разрешил мне называть себя по имени? Исчезло формальное «мистер», и твое имя перекатывается у меня на языке точно леденец. Я исследую его вкус, форму, текстуру. Уходя, я снова и снова повторяла его про себя, с нетерпением предвкушая следующий четверг, когда я снова смогу произнести его вслух.
Кроме своего имени ты сделал мне еще один подарок. «Я для тебя кое-что приготовил, – сказал ты, и твоя рука, скользнув в сумку, вернулась с книгой. – Мне кажется, она должна тебе понравиться. А когда ты ее прочитаешь, мы можем ее обсудить».
Я провела кончиками пальцев по вытисненному большими белыми буквами названию: «Джейн Эйр».
Я начала читать твою книгу, как только вернулась домой. Она понравилась мне с первых же строк. Ты знал, что́ мне подарить – похоже, ты изучил меня достаточно хорошо. А кроме всего прочего, книга была материальным свидетельством того, что ты обо мне думал, вспоминал меня, даже когда меня не было рядом.
Сегодня мы вместе стояли в ду́ше. Воздух в кабинке был таким густым и влажным, что нам приходилось дышать через рот.
Сегодня ты дал мне новое имя.
Сегодня ты назвал меня «моя милая Джейн».