Лора Себастьян
Замки на их костях
Софрония
Потребовалось два дня, чтобы попасть в Темарин, и еще один день, чтобы добраться до окраин Кавелле, столицы страны, и до сих пор поездка проходила относительно спокойно. У Софронии в животе все сжалось, и она гадает, из-за ухабистой ли это дороги, или из-за ее нервозности по поводу того, что она наконец-то встретит Леопольда лицом к лицу, а возможно, и то и другое вместе. Еще и новый темаринский корсет затянут так туго, что ей приходится дышать очень поверхностно, чтобы не чувствовать, как китовый ус впивается в ее грудную клетку.
Все, что она может сделать, чтобы сосредоточиться на медленных, неглубоких вдохах, – это слушать, как ее спутницы по карете болтают на быстром темаринском языке, который она понимает где-то лишь на три четверти. Она думала, что говорит на нем свободно, но, с другой стороны, никогда и не практиковалась ни с кем, кто говорил бы по-настоящему свободно на темаринском.
Одна из женщин, герцогиня Генриетта, – троюродная тетя Леопольда, а другая, герцогиня Бруна, – его тетя по отцовской линии. Когда они ей представлялись, Софрония улыбалась и кивала, словно ее не заставили заучить родословную королевской семьи Темарина еще до ее шестого дня рождения. Как будто она не знает, что муж герцогини Бруны, любитель азартных игр и женщин, оставил некогда прославленную семью по уши в долгах, или что старший сын герцогини Генриетты поразительно похож на камердинера ее мужа. После стольких лет изучения их имен, имен и возрастов их мужей, детей и других родственников, личная встреча с ними производит странное впечатление. У нее на глазах словно оживают персонажи из книги. Громкие и пьяные персонажи.
Она переводит взгляд в окно на тихий лес окраин Кавелле, стараясь не думать о том, что ее ждет впереди. Примерно через час она наконец встретится с Леопольдом. Это кажется нереальным, ведь за последнее десятилетие они обменялись, должно быть, сотнями писем. Письма, которые сначала были сухими и натянутыми и содержали обычно лишь несколько формальностей, со временем превратились в пачки страниц, в которых подробно излагались их личные мысли и подробности повседневной жизни. Ей кажется, что в некотором смысле она уже знает Леопольда лучше, чем кого-либо другого, кроме, может быть, своих сестер.
Но это не так, напоминает она себе. Досье, которое дала ей мать, доказывает это. Леопольд, которого она знала, не стал бы утраивать налоги для своих подданных, чтобы увеличить собственное богатство. Он не стал бы выселять две дюжины семей и разрушать их деревню, чтобы построить новый охотничий домик. Он бы не стал казнить того, кто нарисовал на него карикатуру. Но настоящий Леопольд сделал все это и даже больше с тех пор, как занял трон в прошлом году.
На самом деле, она знает его не больше, чем он знает ее, и она этого больше не забудет.
«Все в Темарине наши враги, Софрония, – говорила ее мать, передавая досье. – Если ты не будешь об этом помнить, то всех нас обречешь».
Герцогиня Бруна прочищает горло, снова обращая внимание Софронии на себя. Она пытается вспомнить, о чем они говорили и о чем та спрашивала. Что-то о Бессемии и об ее матери.
– Она спросила, правдивы ли слухи о вашей матери, – мягко говорит кто-то по-бессемиански. Горничная, которая помогла ей одеться сегодня утром в гостинице. Хотя тогда она не сказала ей ни слова. Софрония с удивлением понимает, что та отлично говорит по-бессемиански, без малейшего акцента.
– Какие? – спрашивает Софрония герцогинь по-темарински. Женщины думают, что она пошутила, и заливаются смехом. Софрония снова смотрит на горничную, которая примерно того же возраста, что и она, ее светлые волосы почти того же цвета и зачесаны в тугой пучок. Девушка красивая, но в ней нет той помпезности, которая, кажется, определяет темаринскую красоту.
– Ты очень хорошо говоришь по-бессемиански, – замечает Софрония.
Щеки девушки розовеют, и она опускает взгляд.
– Спасибо, Ваше Высочество. Это мой родной язык, поэтому герцогиня пожелала, чтобы я сопровождала ее в путешествии. Я выросла недалеко от дворца.
Софрония смотрит на женщин и обнаруживает, что они наблюдают за ней, оценивают ее. Она не знает, чья это горничная, но это не имеет значения.
– Как тебя зовут? – спрашивает Софрония.
Та открывает рот, чтобы ответить, но герцогиня Бруна перебивает.
– Виоли, – огрызается она на горничную. – Принеси мой веер. Жара адская.
Девушка – Виоли – спешит открыть ридикюль, который носит с собой, и, вытащив богато украшенный золотой веер, передает его герцогине Бруне. Та немедленно начинает им обмахиваться.
– Бедняжка, – добавляет она, глядя на Софронию. – Ты, должно быть, тоже задыхаешься. Эта карета – просто настоящая теплица.
– Я в порядке, спасибо, – говорит Софрония.
Во всяком случае, думает она, в воздухе витает холодок. Хотя, учитывая, что две герцогини распили между собой бутылку шампанского, нет ничего удивительного в том, что им жарко.
– Такая милая девушка, – говорит герцогиня Генриетта, щелкая языком и делая еще один большой глоток из своего хрустального фужера с шампанским.
Карета резко поворачивает влево, и фужер выпадает из ее рук. Он разбивается об пол, и шампанское разливается на шелковые туфли Софронии.
– Что, черт возьми, это было? – гневно спрашивает герцогиня Бруна, захлопывая веер и открывая окно. Как только она это делает, карету наполняют яростные крики, и Софрония насчитывает пять голосов, в двух из которых узнает голоса кучера и лакея.
– Только не еще одно нападение, – произносит герцогиня Генриетта скорее раздраженно, чем встревоженно. Она закатывает глаза и снова закрывает окно. – Этот лес становится проблемой.
Софрония смотрит в собственное окно и видит группу из трех человек в масках, каждый из которых держит кинжал. Один приставил лезвие к горлу лакея, а кучер в поисках чего-то обыскивает скамейку.
– Они ранят лакея, – тревожится Софрония. Она не понимает, почему эти женщины так спокойны: у грабителей есть кинжалы, а их единственная защита – это пустая бутылка из-под шампанского. Софрония думает о том, что при необходимости она могла бы сделать из нее оружие, хотя это вызовет у ее спутниц очень много вопросов. Но герцогини ведут себя так, будто разбитый бокал с шампанским – наихудшая из их проблем, и даже Виоли не кажется особенно обеспокоенной.
– Не волнуйтесь, Ваше Высочество, – с бледной улыбкой говорит герцогиня Генриетта. – К сожалению, в этих краях это становится обычным явлением – хулиганы ищут легкую монету, – но у кучера достаточно денег, чтобы обеспечить безопасный проход. Это всего лишь временная задержка.
Она звучит уверенно, но тревога Софронии не утихает. Она снова обращает внимание за окно.
Кучер протягивает белый бархатный мешочек, перевязанный золотой кисточкой, одному из грабителей, тот берет его, заглядывает внутрь и взвешивает на ладони содержимое. Он кладет его в карман и кивает мужчине, приставившему кинжал к горлу лакея. Лакея отпускают, и Софрония замечает, что он тоже не выглядит особенно обеспокоенным.
– Я не знала, что уровень преступности в этих краях настолько высок, – говорит Софрония, закрывая занавес.
– Отчаявшиеся люди совершают отчаянные поступки, Ваше Высочество, – мягко поясняет Виоли.
– Ты хотела сказать «недостойные люди», – рявкает герцогиня Бруна.
Софрония более склонна согласиться с Виоли, но не может произнести это вслух. Резкого повышения налогов в Темарине было достаточно, чтобы довести до отчаяния многих людей.
Раздается звук приближающихся лошадей. Трое грабителей тоже их слышат и бросаются бежать, но через несколько секунд на дороге появляется дюжина солдат с поднятыми пистолетами верхом на лошадях.
– Стоять! – кричит скачущий впереди мужчина. Софрония узнает его форму по золотым погонам и трем желтым полосам на рукаве – это глава личной охраны короля, но она не понимает, что он здесь делает. Должно быть, трое грабителей тоже поняли, кто это, потому что все они замирают, подняв руки вверх. Все еще держа пистолет, гвардеец спешивается и направляется к грабителям.
– Вы арестованы во имя Его Величества короля Леопольда.
Он хватает одного из грабителей сзади за шею и срывает с него маску. Мальчику не больше четырнадцати, и он выглядит так, словно сейчас заплачет. Гвардеец снимает маски с двух других, и те выглядят еще младше, но его это, кажется, не беспокоит.
– Наденьте на них наручники! – кричит он, и его люди спешиваются и делают, как он приказывает. Они связывают мальчикам руки за спиной более грубо, чем это кажется необходимым. Один из мальчиков вскрикивает, и Софрония видит, что его рука сгибается под неестественным углом.
– Король Леопольд хотел удивить вас, встретив ваш экипаж, – говорит герцогиня Бруна. – И какой удачный момент он выбрал.
– Принцесса Софрония, вы здесь? – кричит начальник охраны в сторону кареты. – Теперь вы в безопасности.
Рука Софронии сжимается на ручке двери, и ей кажется, что гвардейцы пугают ее больше, чем грабители. Но она знает свою роль в этой пьесе, поэтому открывает дверь кареты, позволяет лакею вывести ее на полуденное солнце и поднимает руку в перчатке, прикрывая глаза. Она лучезарно улыбается гвардейцу.
– О, спасибо, сэр, – благодарит она его по-темарински. – Мы были так напуганы.
Гвардеец низко кланяется:
– Мне жаль, что ваше первое впечатление о Темарине было таким неприятным, принцесса.
– Софрония! – зовет кто-то.
Она снова поворачивается к гвардейцам, а потом видит его, и, несмотря ни на что, ее сердце начинает биться быстрее. Она сразу его узнает, хотя он выглядит немного иначе, чем на последнем портрете, присланном два года назад: его бронзовые волосы длиннее и вьются вокруг ушей, а черты лица кажутся более резкими – все мальчишеские округлости исчезли. И, самое главное, он настоящий. Не неподвижные и ограниченные двумя измерениями масло с холстом, а плоть, кровь и жизнь. Софрония не знала, что он может так улыбаться.
Она нервничает. Он так же улыбался, приговаривая художника к смертной казни? А когда изгонял тех жителей из их домов?
Через несколько секунд он слезает с лошади и приближается к ней, и вдруг она оказывается в его объятиях и обнимет его за шею. Почему-то он даже пахнет так, как она себе представляла: кедром и какими-то специями.
Когда они расходятся, на его лице появляется смущенная улыбка, и Софрония с опозданием вспоминает, что они не одни. Она оглядывается и видит, как две герцогини, Виоли и гвардейцы Леопольда наблюдают за ними со смесью восторга и замешательства на лицах. Даже грабители смотрят на них, но на их лицах лишь испуг.
– Прошу прощения, – говорит Леопольд, наклоняясь в поклоне и целуя тыльную сторону ее руки. – Я просто не могу поверить, что ты наконец-то здесь.
Софрония заставляет себя улыбнуться и пытается взять под контроль свое быстро бьющееся сердце и румянец, который, как она чувствует, проступает на ее щеках.
– Я тоже не могу в это поверить, – вторит она ему.
И это, по крайней мере, правда.
Леопольд помогает ей сесть перед собой на лошадь и, пока они пробираются через лес к Кавелле и дворцу, держит поводья по обе стороны от ее талии. Слух об их прибытии, должно быть, распространился, потому что люди на окраинах города выходят из домов, машут и приветствуют Леопольда и Софронию, а те машут в ответ. Однако им рады далеко не все. Она замечает, что добрая четверть толпы стоит в тишине, сурово наблюдая за ними с каменными выражениями на лицах. Но они не смеют издать и звука, и Софрония не может их в этом упрекнуть. Казнь художника послужила страшным предупреждением.
Со всех сторон их окружают гвардейцы Леопольда, а карета с герцогинями и Виоли замыкает свиту. Трое грабителей в наручниках идут рядом с гвардейскими лошадьми.
– Что с ними будет? – спрашивает Софрония Леопольда, все еще улыбаясь. Ее щеки начинают болеть, но она держится, продолжая махать рукой крестьянам, стоящим вдоль дороги.
– С кем? – смущенно спрашивает Леопольд.
– С мальчишками, – поясняет она, кивая в сторону одного из них, идущего за гвардейцем справа от них.
– А, ты про грабителей, – догадывается Леопольд, и она чувствует, как он пожимает плечами. – Не волнуйся, в Темарине к преступлениям относятся очень серьезно. Они будут должным образом наказаны.
Он произносит эти слова как утешение, но Софрония не успокаивается. Считает ли он, что художник тоже должным образом наказан?
– Они такие юные, – говорит она, стараясь сделать голос легким и воздушным. – Возможно, будет уместно проявить милость, в итоге ведь никто не пострадал.
– Но могли, – отвечает Леопольд. – И моя мама говорит, что важно напоминать людям о последствиях, иначе уровень преступности будет только расти.
Матери Леопольда, вдовствующей королеве Евгении, было всего четырнадцать, когда ее отправили в Темарин из Селларии, чтобы она вышла замуж за короля Карлайла и заключила перемирие, положившее конец Селестинской войне. Софрония знает об этом, потому что ее мать часто использовала это как пример своей доброты, ведь, прежде чем выдать дочерей замуж, она ждала, пока им не исполнится шестнадцать. Их шпионы сообщили, что после смерти короля Карлайла год назад королева Евгения стала более активно участвовать в темаринской политике и давать советы Леопольду, которому, когда он занял трон, было всего пятнадцать.
– Они примерно одного возраста с твоими братьями, – отмечает Софрония, думая о младших принцах: Гидеоне, которому было четырнадцать, и Риде, которому исполнилось двенадцать. – Я уверена, что твоя мать проявила бы сострадание.
– Мои братья никогда не грабили экипажи и не угрожали убить лакея, – отвечает Леопольд.
– Сомневаюсь, что эти мальчишки делали это ради развлечения. Посмотри на этого, – говорит она, кивая в сторону самого младшего на вид. – Кожа да кости. Как ты думаешь, когда он в последний раз ел?
Леопольд молчит.
– У тебя мягкое сердце, и я восхищаюсь этим, но они сделали свой выбор. Должны быть последствия.
Софрония пытается скрыть нарастающую тревогу, пока с каждым ударом лошадиных копыт в ее голове эхом отзываются слова матери. «Он наш враг, и ты больше этого не забудешь».
Беатрис
Для Беатрис поездка к селларианскому дворцу в городе Валлон проходит как в тумане. Вскоре после того, как они покидают последний постоялый двор, дамы в ее карете, уставшие от дороги, засыпают. Беатрис смотрит в окно, ища вдалеке признаки приближения к Валлону.
Она знает, что будет скучать по сестрам, и уже ощущает пустоту в своем сердце, как раньше ощущала пустое пространство во рту после потери молочного зуба. Она ничего не может поделать с этим ощущением потери, но при этом жаждет получить Селларию, жаждет перемен, жаждет ощутить вкус власти, которую ее мать всегда бережно охраняла, словно дракон из детской сказки.
Пока ей некуда торопиться, она вспоминает о задаче, которую поставила перед ней мать.
«Очаруй темаринского посла, – сказала ей императрица. – Я хочу, чтобы он так вокруг тебя обвился, что по одному твоему слову будет готов прыгнуть с Альдерских скал».
Это будет достаточно легко – в конце концов, для этого ее и растили. Обучали очаровывать, обольщать и подчинять своей воле людей, особенно мужчин. В ее распоряжении целый арсенал уловок, которые ей показали куртизанки: как смеяться и дотрагиваться до руки мужчины, позволяя прикосновению на секунду задержаться. Как улыбнуться так, чтобы показать ямочку на щеке. И, самое главное, как быстро и точно определить, что ему от нее нужно и как это желание исполнить. Как быть смущенной и невинной. Смелой и соблазнительной. Застенчивой и романтичной. Наглой и остроумной.
У каждого есть фантазия, и Беатрис научилась воплощать каждую из них. Надо лишь понять, чего человек хочет.
Все, что она знает о посланнике Темарина, лорде Савеле, говорит о том, что его будет легко очаровать. Вдовец за сорок, он половину своей жизни провел при селларианском дворе, где использование звездной пыли строго запрещено. Шпионы ее матери говорят, что все при дворе не любят его и не доверяют ему, но не больше, чем сам король, который не упускает возможности оскорбить посла. Однако лорда Савеля, похоже, не смущает отношение короля и всего двора: он находится в Селларии, чтобы работать, и, судя по всему, делает это хорошо. Поддерживать мир между Селларией и Темарином почти два десятилетия с окончания Целестийской войны – трудная задача, учитывая слухи о вспыльчивости и безрассудной импульсивности короля Чезаре. Их селларианские шпионы считают, что лорд Савель единолично помешал королю объявить войну тем, кого тот считал язычниками-темаринцами, не менее дюжины раз.
Беатрис уверена, что лорду Савелю наверняка одиноко.
«Ты хочешь, чтобы я флиртовала со стариком? – спросила Беатрис свою мать. – Он мне в отцы годится».
Императрице это не понравилось, потому что она не любила, когда ее инструкции подвергали сомнению. Но Беатрис никогда не умела держать язык за зубами, как и ее сестры. Если честно, она никогда особо и не пыталась. «Я надеюсь, что ты сделаешь все возможное, чтобы его заполучить, – холодно ответила императрица. При виде испуганного взгляда Беатрис она рассмеялась. – О, Беатрис, прошу тебя. Роль скромницы тебе не подходит. Ты сделаешь то, что нужно».
Дамы в карете начинают шевелиться. Экипаж пересекает мост, ведущий в город с разноцветными шпилями, выглядывающими из-за окружающих его со всех сторон стен, и Беатрис забывает свою мать, забывает эти инструкции и то, какое отвращение они у нее вызывают.
– Ах, Валлон, – с тоской в голосе говорит одна из дам. Она ближе всех к Беатрис по возрасту, но все же старше ее как минимум на десять лет.
Ее зовут Бьянка, вспоминает Беатрис, графиня Лавелльская, которая стесняется размера своих ушей и имеет склонность издеваться над молодыми дамами при дворе. Они еще даже не добрались до места, а Беатрис уже убедилась в правдивости этих слухов. Конечно, графиня вела себя не так очевидно, все-таки она не настолько глупа, чтобы открыто грубить своей будущей королеве, но были и двусмысленные комплименты, и испепеляющие взгляды, и остроты в ее сторону.
Каждый раз Беатрис скрипела зубами и делала вид, что ничего не замечает, даже когда другие дамы ухмылялись и, прикрывая рот рукой, хихикали. Мать научила ее многим вещам, по большей части неприятным, но главное – она научила ее терпению.
Беатрис наклоняется ближе к окну, пытаясь увидеть как можно больше города, но даже издалека взгляд не может охватить его весь. Столица Бессемии, Хапантуаль, могла поместиться в него как минимум трижды.
Внезапно Беатрис – всегда слишком громкая, слишком яркая, слишком шумная – чувствует себя маленькой, как мышь в соборе.
Они приближаются и подъезжают через мост к городским воротам – огромной позолоченной конструкции, украшенной радугой драгоценных камней, которые словно оживают, ярко сверкая в полуденном свете. Затем они проезжают через лабиринт извилистых улиц, мимо ярко раскрашенных городских домов и усадеб, благоухающих садов с цветами, которые Беатрис никогда не видела, и людей, одетых по моде, которую в Бессемии сочли бы слишком яркой и вычурной. Весь город суетится и так блистает, как она и представить себе не могла. Какофония городских звуков поражает ее слух, будто сладчайшая мелодия.
– Какая красота, – говорит она селларианским дамам, прижавшись лицом к окну так, что оно запотевает при каждом выдохе.
Но по сравнению с дворцом блекнет даже город. Он возвышается надо всем: огромное белое здание с бесчисленным количеством окон и балконов, а его вход украшен колоннами. В солнечном свете белый камень словно светится изнутри.
Беатрис всегда думала, что Бессемианский дворец – самый величественный в мире, но когда она выходит из кареты и встает перед дворцом Селларии, то понимает, насколько мал ее дом.
Она старается не демонстрировать свое изумление, а вместо этого сосредотачивает свое внимание на группе людей, один ярче другого, выстроившихся в линию и смотрящих на нее. Одна женщина одета в широкое оранжевое платье с рукавами размером с арбуз. Другая носит напоминающую бабочку шляпу, с которой свисает больше драгоценных камней, чем с любой из виденных ею когда-либо люстр. Мужчина одет в костюм из атласа в красно-черную полоску и сапоги на каблуках с рубиновыми шипами.
В центре линии – король Чезаре, которого можно узнать по золотой короне на голове и украшенному драгоценностями бархатному плащу на плечах. Беатрис слышала рассказы некоторых из женщин-селларианок в бессемианских борделях о короле Чезаре, большинство из которых использовали прошлые связи с королем в качестве саморекламы. А кто бы не захотел переспать с женщиной, которая достаточно хороша и для короля? В юности он был самым красивым мужчиной на континенте, и даже сейчас, когда ему за пятьдесят, она видит тень былой красоты. Говорят, у него столько внебрачных детей, что выбрана специальная дата, чтобы отмечать сразу все их дни рождения.
Когда Беатрис переводит взгляд вправо, она чувствует, как ее сердцебиение ускоряется. Рядом с ним стоит его единственный живой законный ребенок, с собственной золотой короной, менее богато украшенной, чем у его отца, но столь же царственной.
Принц Паскаль.
Он выглядит примерно так, как и представляла Беатрис, хотя портрет, который она получила несколько лет назад, допускал некоторые вольности. Его плечи не такие широкие, да и рост меньше. Но художник прекрасно запечатлел его взгляд, потому-то сейчас на нее с любопытством и долей страха смотрят такие же широко раскрытые карие глаза, которые делают принца похожим на ребенка. Когда этот взгляд встречается с ее, принц пытается улыбнуться, но это выглядит сдержанно и неискренне.
Толпа выстраивается вдоль лестницы, ведущей ко дворцу, и аплодирует, когда Беатрис начинает свой подъем. Одна из дам из кареты спешит поднять длинный шлейф ее платья, тянущийся позади, словно след свежей крови.
Когда она наконец достигает вершины лестницы, у нее болят ноги, но ей удается сделать глубокий реверанс перед королем Чезаре.
– Добро пожаловать в Селларию, принцесса Беатрис, – говорит король таким громким голосом, что его слышит даже толпа, собравшаяся у подножия лестницы. Он наклоняется, берет пальцами ее подбородок и приподнимает лицо девушки к себе. Беатрис встречает его критический взгляд. На мгновение ее сердце замирает: что, если он что-то увидит сквозь глазные капли? Она использовала их прошлой ночью прямо перед тем, как заснуть, чтобы слуги, разбудившие ее утром, ничего не заметили. Аптекарь сказал, что эффект продлится полные двадцать четыре часа, но что, если что-то пойдет не так? Король убьет ее на месте? Кажется, проходит вечность, но вдруг он широко улыбается и отпускает ее.
– Красавица! – объявляет он толпе, хватая Беатрис за руку и поднимая ее вверх. Толпа снова взрывается аплодисментами.
Аплодируют ей, в ее честь, но все это кажется ей пустым.
– Моему сыну повезло, – продолжает король Чезаре, взяв за руку принца Паскаля и вложив в нее руку Беатрис. Ладонь принца липкая, но он сжимает ее, и, как кажется Беатрис, это попытка ее приободрить. Пусть ей и все равно, она ценит этот жест, но, когда пытается встретиться взглядом с Паскалем, он продолжает смотреть на толпу, а на его лбу, несмотря на прохладу, выступает пот.
– Я знаю, что у всех нас были опасения, что бессемианская принцесса будет слишком испорчена магией, чтобы стать подходящей будущей королевой, – продолжает король Чезаре, и Беатрис чувствует, как ее охватывает беспокойство, но она продолжает улыбаться, задерживает дыхание и ждет, когда он продолжит.
– Но императрица Маргаро заверила меня, что принцесса Беатрис выросла настоящей селларианкой как в традициях, так и в вере, и следует истинным путем звезд. Не правда ли, моя дорогая?
Беатрис открывает рот, чтобы произнести фразу, которую практиковала в течение многих лет, – обличение магии и языческих обычаев Бессемии. Она даже готова трясти кулаками или драматически упасть в обморок, все зависит от реакции аудитории. Но ей не дают такой возможности.
– И почему мы должны доверять словам этой потаскухи? – кричит мужчина из толпы. – Женщине, которая спит с дьявольским эмпиреем в обмен на мелкие желания своего сердца?
Беатрис приходится сдерживать смех при мысли о том, что ее мать и Найджелус вместе. Она знает, что у ее матери было много любовников на протяжении всей ее жизни, но мысль о том, что среди них есть и Найджелус, абсурдна.
– Я бы не стал, – говорит король. – Мой посол подтвердил это, как и наши шпионы в Бессемии. Все описывали принцессу Беатрис как благочестивую и набожную девушку. Пока ее сестры-язычницы использовали звездную пыль, желая пони и драгоценности, принцесса Беатрис отказывалась от каждой крупинки, которую ей когда-либо предлагали.
Это ложь – почти такая же смешная, как мысль о ее матери и Найджелусе, – но Беатрис знает, что все эти послы и шпионы – лжецы, готовые в обмен на несколько флаконов со звездной пылью сказать королю все, что прикажет им императрица Маргаро. А тот, кто отказывался, попадал в ужасные несчастные случаи.
– Это правда, – говорит Беатрис, глядя на толпу из-под опущенных ресниц. – Я считала дни, ожидая избавления от того ужасного места. Я чувствую себя поистине счастливой, находясь здесь, перед вами, в гораздо более цивилизованной стране, и бесконечно благодарна королю Чезаре и принцу Паскалю за то, что они спасли меня от такого кошмара. Если я больше никогда не увижу звездную пыль, то буду благодарить небо каждую секунду до конца своей жизни.
Возможно, слова прозвучали чрезмерно драматично, но это своеобразный трюк. Даже человек, который до этого кричал, выглядит умиротворенным.
– Настоящее сокровище! Если ты не будешь ее беречь, Паскаль, – говорит король Чезаре, наклоняясь к уху сына, хотя все в радиусе пятидесяти футов его слышат, – мне, возможно, придется украсть ее у тебя.
Прежде чем Беатрис успевает осмыслить его слова, король на виду у тысяч собравшихся кладет руку ей на зад и сжимает его. Она едва ощущает его прикосновение сквозь слои нижних юбок и суматоху, но ее лицо все равно начинает гореть.
Ей не следует удивляться, она слышала больше историй о его похоти, чем может сосчитать: о женах знати, посудомойках и, по-видимому, всех типах женщин между ними. И все же шок заставляет ее замереть, и на мгновение она чувствует себя ланью, увидевшей гадюк.
– Ваше Величество, – говорит Беатрис, выжимая из себя кокетливую улыбку, хотя больше всего ей хочется отбросить его руку. – Должна сказать, что, если вы собираетесь увести девушку, вам стоит выбрать другую тактику.
На секунду наступает тишина, и Беатрис беспокоится, что ее рот доставил ей неприятности, что она слишком рано показала свои клыки и когти. «Терпение», – всегда предостерегала ее мать. Однако, прежде чем она успевает извиниться, король Чезаре запрокидывает голову, опускает руку и громко смеется.
– Какая вспыльчивая, – говорит он с одобрительной улыбкой, а затем переводит взгляд на своего окаменевшего сына. Он понижает голос так, чтобы его слышали только Беатрис и принц: – Может, ты чему-нибудь научишься у нее, мой мальчик.
Нежность в его голосе не смягчает этих слов, и принц Паскаль вздрагивает, словно от удара. Король Чезаре этого не видит, так как его внимание уже снова приковано к толпе.
– Этим двум голубкам не придется долго ждать. По плану, их свадьба состоится завтра вечером… – Он замолкает, оглядываясь на них с озорством в глазах. – Но, думаю, в одном поцелуе нет ничего страшного.
На этот раз, когда принц Паскаль смотрит на нее, в его глазах ясно виден страх. Его рука дрожит в ее руке.
«О, звезды, – думает Беатрис. – Он никогда раньше не целовал девушку».
На протяжении всего своего обучения она была убеждена, что Селлария – это страна удовольствий и свободных нравов, что полностью противоречит строгости, с которой здесь относятся к магии. И она ожидала найти принца похожим на своего отца: уверенным в себе развратником, разбившим немало сердец. Вместо этого принц Паскаль – нервный мальчик, который смотрит на нее, как на какого-то дракона, пришедшего проглотить его целиком.
Толпа ждет и наблюдает за ними, взволнованная и ожидающая шоу с Беатрис в главной роли.
– Притяни меня к себе, – шепчет она принцу Паскалю, и тот встревоженно смотрит на нее.
– Ч-что? – спрашивает он.
– Просто сделай это, – отвечает она.
Принц Паскаль сглатывает и переводит взгляд на своего отца, на толпу, затем снова на нее. Их руки все еще соединены, он притягивает ее к себе, и Беатрис прижимается своими губами к его.
Из-за аплодисментов и свистков никто кроме Беатрис не замечает, насколько неловок поцелуй. Дело не только в том, что он неуклюж, как и большинство первых поцелуев с новым человеком, но и в том, что он холоден – просто касание губ. Его рука покорно лежит у нее на спине. В этом поцелуе нет ни искры, ни тепла, ни вообще какой-либо романтики.
Но толпа хочет увидеть великую историю любви, разворачивающуюся на их глазах, и Беатрис не собирается их разочаровывать. Когда они разрывают поцелуй, она улыбается, закусывая губу и вызывая румянец на щеках, как научилась это делать у лучших куртизанок Бессемии.
«Ты для них игрушка, – говорила ей одна из них, Сабина. – Если ты сможешь стать тем, кем они хотят тебя видеть, во имя тебя они сожгут мир дотла».
Она знает, какой ее хочет видеть Селлария: страстной красавицей, краснеющей невестой, безумно влюбленной в своего принца принцессой. Взглянув искоса на принца Паскаля, она понимает, что не имеет ни малейшего представления, какой хочет видеть ее он. Но она полна решимости это выяснить.
