Лорен Бьюкес
Зоосити
Часть первая
Глава 1
В Зоосити неприлично задавать вопросы.
В мое окно проникают зеленовато-желтые утренние лучи – привет от золотистых терриконов, окруживших Йоханнесбург. Можно гордиться: у меня есть личный, собственный «прожектор Бэтмена». А если подумать, солнечные лучи напоминают о том, что мне давно пора купить занавески.
Жмурясь – все равно утро уже наступило, и сон разбит вдребезги, – я сбрасываю одеяло и вылезаю из кровати. Бенуа почти не шевелится, только его мозолистые ступни торчат из-под покрывала, как бревна-плавники, прибитые волной к берегу. Такие ступни сами по себе говорят о многом. Говорят, он пришел пешком из самой Киншасы с Мангустом на груди.
Сейчас этот самый Мангуст свернулся калачиком на моем ноутбуке, словно меховая запятая; под его носом мерцает светодиодный индикатор. Как будто не знает, что мои вещи трогать нельзя. Ну, не люблю я, когда кто-то смотрит, чем я занимаюсь! Дело в том, что мою работу, строго говоря, нельзя назвать законной.
Я беру ноутбук обеими руками и осторожно наклоняю над письменным столом. Когда угол наклона доходит до тридцати градусов, Мангуст скользит по крышке, вздрагивает и просыпается. Безуспешно цепляется за ноутбук коготками. Падая, успевает сгруппироваться и приземляется на задние лапки. Пригнув голову и ссутулив полосатые плечи, он скалится и шипит на меня. Я шиплю в ответ. Мангуст тут же делает вид, будто его покусали блохи и ему нужно срочно умыться и почиститься. Он танцует, извиваясь во все стороны.
Оставив Мангуста в покое, я хватаюсь за свисающую с потолка веревочную петлю. Таких петель у меня несколько, они похожи на лианы в амазонских джунглях. Перелетаю над истертым линолеумом к шкафу… Конечно, назвать это шкафом можно только с большой натяжкой. Все равно что называть квартирой мое убогое жилище. Линолеум на полу протерся, в комнате гуляют сквозняки, водопровод и канализация работают по большим праздникам. Так вот, мой «шкаф» – обычный ящик с откидной крышкой, обитый внутри материей. В «шкафу» я храню свой гардероб. И еще в нем спит Ленивец. Когда я отдергиваю пеструю, в подсолнухах, покрышку, Ленивец сонно моргает глазами. Он висит на своей жердочке, похожий на старую меховую шубку. По утрам он не очень-то общителен.
От его меха и длинных когтей пахнет мхом. И все же запах Ленивца можно назвать приятным, сравнив с удушливой вонью, которая сбивает с ног на лестнице. Там вечно горит чей-то мусор, а стены покрыты черной плесенью. Наша многоквартирная башня с гордым названием «Элизиум-Хайтс» – «Райские высоты» – уже давно обречена.
Я надеваю темно-синее винтажное платье с белым воротником, джинсы и шлепанцы. Дреды подвязываю ярко-зеленым шарфом. Шарфик я надеваю не просто так: он надежно прикрывает мое искалеченное левое ухо. Представили видок? Грейс Келли в роли Сейлор
Мун, прекрасной воительницы в матроске. А вообще я наряжаюсь так вовсе не потому, что уж очень люблю винтаж. Просто сейчас приходится экономить на всем. Раньше я одевалась исключительно в модных инди-бутиках… Но это было в ПЖ – в прошлой жизни.
– Пошли, дружок! – зову я Ленивца. – Неприлично заставлять клиентов ждать!
Ленивец неодобрительно чихает и потягивается. Потом цепляется за меня когтями и карабкается на спину. Долго крутится и топчется, обхватывая меня за шею длинными пушистыми лапами, устраивается поудобнее. Раньше я часто злилась на него за медлительность, но постепенно мы оба приспособились друг к другу.
Из-за того, что в моем организме отсутствует нужная доза кофеина, я не сразу соображаю, откуда доносится монотонный скрежет. Бросаю взгляд на входную дверь и вижу, что в нее с невозмутимым видом скребется Мангуст.
Я со вздохом поворачиваю ключ и снимаю навесной замок, на котором выгравировано заклинание – предполагается, что оно отпугнет любителей поживиться чужим добром. При первом же щелчке Мангуст протискивается между моими ногами и стремглав несется на площадку, где стоит общий лоток для экскрементов. Найти лоток легко – запах приведет.
– Ему надо прорезать кошачью дверцу. – Бенуа наконец проснулся и приподнялся на локте. Он щурится, приставив пальцы козырьком ко лбу, потому что на его половину кровати переместился солнечный луч, отражаясь от башни Понте.
– Зачем? – говорю я, придерживая дверь ногой – ведь Мангуст неизбежно сразу же вернется. – Собираешься ко мне переселиться?
– А ты меня приглашаешь?
– Не очень-то раскатывай губу, понял? Ишь развалился… С удобством устроился, как дома!
– И это все?
– Не умничай!
– Не волнуйся, шери на нгайи. Твоя постель как булыжная мостовая, на ней непросто расположиться с удобством. – Бенуа лениво потягивается, обнажая целую сетку шрамов на плечах и рубцы от ожогов на шее и груди. – Приготовишь завтрак? – Он называет меня «любовь моя» только на лингала; тем легче мне делать вид, будто я не расслышала.
Я пожимаю плечами:
– У меня сегодня доставка!
– Есть что-нибудь интересное? – Бенуа обожает слушать мои рассказы о потерянных вещах.
– Связка ключей и вдовье кольцо.
– Ах да… Чокнутая старушка.
– Миссис Лудицки.
– Ну да, ну да, – кивает Бенуа и повторяет: – Чокнутая старушка.
– Поторопись, друг мой. Мне пора!
– Еще рано! – морщится Бенуа.
– Я не шучу.
– Ладно, ладно! – Он вылезает из кровати, хватает с пола джинсы и старую футболку, позаимствованную с благотворительной ярмарки Центральной методистской церкви.
Я выуживаю кольцо миссис Лудицки из пластиковой чашки, в которой оно всю ночь отмокало, чтобы ушел ядовитый запах канализации. Я споласкиваю кольцо под краном, вода еле капает. Платиновое кольцо с созвездием сапфиров и узким серым ободком посередине почти совсем не пострадало – на нем лишь едва заметная царапина. Несмотря на активную помощь Ленивца, я потратила на поиски проклятого кольца целых три часа.
Едва дотронувшись до кольца, я почувствовала толчок – внутреннюю связь с владелицей. Я представляю себе эту связь как зыбкую нить, которая делается прочнее, стоит мне сосредоточиться. Ленивец давит мне на плечи; длинные когти впиваются в ключицу. Я кривлюсь от боли:
– Полегче, ты, тигр! – Наверное, с тигром было бы в какой-то мере проще… Как будто нам дано выбирать!
Бенуа уже оделся; Мангуст нетерпеливо нарезает восьмерки вокруг его ног. Я провожаю его до двери.
– Значит, до скорого? – спрашивает он.
– Может быть! – Неожиданно для себя я улыбаюсь.
Он нагибается поцеловать меня, и Ленивец с видом собственника замахивается на него лапой. Бенуа привычно уклоняется и ворчит:
– Не знаю, кто хуже – ты или твоя обезьяна!
– Конечно, я, – отвечаю я, запирая за ним дверь.
От почерневших стен на лестнице «Элизиум-Хайтс» до сих пор идет душок Отлива – он отдаленно напоминает запах горелой синтетической ткани, если ее по ошибке засунуть в микроволновку. Лестничный пролет обтянут желтой заградительной лентой, на которой болтается амулет против сокрытия улик. Как будто полицейские когда-нибудь сюда вернутся! Полиция наведывается в наше гетто Зоосити лишь в исключительных случаях, а о том, чтобы здесь провели настоящее следствие, никто даже и не мечтает. Спускаться вниз жителям нашего этажа и выше приходится по пожарной лестнице. Правда, так поступают не все. Вниз можно спуститься и быстрее. Я обладаю даром отыскивать не только потерянные вещи, но и удобные обходные пути.
Я захожу в квартиру номер шестьсот пятнадцать – она выгорела почти дотла, и жильцы съехали отсюда, – прыгаю в дыру в полу и оказываюсь в квартире пятьсот двадцать шесть. Наркоманы вынесли из нее все, что только можно продать за дозу. Ободрали линолеум, сняли все раковины и отрезали трубы.
Кстати, о дозе. На полу у двери пятьсот двадцать шестой валяется какой-то торчок – то ли в отключке, то ли совсем улетел. На груди у него, часто и неглубоко дыша, сидит грязный комок меха. Я перешагиваю через него и поскальзываюсь на осколке разбитой лампочки. В наши дни курили крэк, а те, кто совсем на мели, закидывались мандраксом.
На пятом этаже можно перейти в соседнюю башню, «Аурум-Плейс», и спуститься вниз, как нормальный человек, по нормальной лестнице… Точнее, не совсем нормальной. Толкнув дверь на лестницу, я оказываюсь в кромешном мраке и догадываюсь, где торчок добыл лампочку.
– Романтика! – бурчу я себе под нос.
Ленивец что-то хрюкает в ответ.
– Да-да, радуйся, но не забывай: если я споткнусь и грохнусь, ты грохнешься вместе со мной! – предупреждаю я, делая первые шаги в темноте.
Ленивец уверенно управляет мной, как мотоциклом, вцепившись мне в плечи когтями и нажимая в нужных местах: налево, направо, вниз, вниз, вниз… Через два пролета уже светло, там еще не успели выкрутить лампочки. Чует мое сердце, жить им осталось недолго. Скоро торчки доберутся и до них – через лампочки они вдыхают айс, или, по-нашему, тик. В трущобах народ изобретательный, новое применение находят всему – даже тому, что прибито и приварено.
Спустившись по полутемной, душной лестнице, где меня одолевает клаустрофобия, я с облегчением выхожу на улицу. Раннее утро, еще сравнительно тихо. Впереди пыхтит муниципальный уборочный грузовик; из него на бетон льется струйка воды. Уборщики замывают следы ночных правонарушений, ночных грехов, а заодно прогоняют с улиц и «ночных бабочек». Одно такое существо непонятного пола поспешно отскакивает на тротуар, чтобы ее не облили, едва не раздавив тщедушного Воробья, который скачет между тощими ногами, обутыми в босоножки на высоком каблуке.
Увидев меня, «ночная бабочка» поспешно обдергивает куцую джинсовую курточку, надетую прямо на голое тело. Грудь у существа имеется, правда, неясно, выросла она под действием гормонов или магии. Поравнявшись с «ночной бабочкой», я вижу вокруг нее паутину потерянных вещей. Стараюсь не концентрироваться, и все равно в сознание протискиваются неясные образы – проплывают размытые картинки: золотой портсигар, а может, визитница… полупустой пластмассовый коробок с коричневым порошком… красные с блестками туфли на шпильках… можно подумать, Дороти из страны Оз выросла, вернулась в наш мир и устроилась стриптизершей.
Ленивец немедленно оживляется. Я хлопаю его по лапе:
– Не твое дело, приятель!
Он слишком чувствителен. У моего дара – или проклятия, называйте как хотите, – есть побочное действие. Дело в том, что все когда-то что-то теряют. Когда я хожу по улицам, у меня возникает такое чувство, будто я в лабиринте перепутанных веревочек. Как в детской игре. Или нет… Как будто в сумасшедший дом привезли катушки ниток и поручили обитателям привязать ими все ко всему. У некоторых людей нити от потерянных вещей похожи на паутину – тонкие запутанные сетки, готовые в любой миг оборваться, а есть такие, которые словно тащат на себе стальные тросы. Когда ищешь чью-то потерю, главное, знать, за какую ниточку потянуть.
Что-то утраченное найти уже невозможно. Например, молодость. Или невинность. Или – вы уж простите, миссис Лудицки, – ценные вещи, если они попали в трущобы. Кольца отыскиваются без особого труда. Легко найти также потерянные ключи, любовные письма, любимые игрушки, фотографии и пропавшие завещания. Однажды я даже нашла потерянную комнату. И все же я предпочитаю легкие задания – мелкие ценности. С более важными находками сложнее. Из важного последней моей находкой (для себя, между прочим!) стала вредная привычка – наркомания. И посмотрите, чем все обернулось!
Я останавливаюсь у лотка торговца из Зимбабве, чтобы купить себе питательный завтрак – сигарету. Пока сам торговец раскладывает на дрянном лотке всякую мелочовку – леденцы, сладости, сигареты поштучно, – его жена распаковывает красно-синие клетчатые сумки с дешевым тряпьем и одноразовой электроникой. Эти сумки я ненавижу. Они повсюду. Похоже, их выдают всем беженцам вместе с комплектом документов. «Получите временное удостоверение личности, анкету на предоставление политического убежища да сумочку, сумочку не забудьте!»
Я щелкаю поддельной зажигалкой «Ремингтон голд», которая стоит столько же, сколько полсигареты «Стайвесант». Йобург наводнен дешевыми подделками. Ленивец недовольно фыркает мне в ухо.
– Да ладно тебе! Одна сигарета – ерунда. Все равно до эмфиземы я не доживу… – Хотя даже эмфизема, наверное, лучше, чем Отлив…
Ленивец не отвечает, но я чувствую, что он недоволен. Он ерзает по мне, мнет лапами спину. В отместку я поворачиваюсь и выдыхаю дым прямо ему в морду. Ленивец морщится и громко чихает.
Машин на улицах все больше; дребезжат такси, развозя первые партии трудящихся масс из пригородов. Я пользуюсь случаем прорекламировать себя – подсовываю листовки под «дворники» машин, припаркованных вдоль улицы у редакции газеты «Ежедневная правда». Те, кто высасывает новости из пальца, встают очень рано!
Я разместила свою рекламу в нескольких местах. В местной библиотеке. В супермаркете – там мое объявление затиснуто между предложениями услуг «домработницы с отличными рекомендациями» и объявлением о продаже подержанной газонокосилки. Мой листок наклеен поверх других, обещающих чудесное исцеление от СПИДа, дешевые аборты и пророчества.
«Потеряли небольшую, но ценную вещь?
Я НАЙДУ ПРОПАЖУ!
Окажу помощь по разумной цене.
Не занимаюсь: наркотиками, оружием, пропавшими людьми».
Расширять круг клиентов мне не с руки; поэтому я не публикую рекламу своих услуг в Интернете. Пусть будет так, как судьба распорядится, – мое объявление прочтут только те, для кого оно предназначено. Вроде миссис Лудицки, которая позвонила мне утром в субботу и пригласила в свою квартиру в «хорошем» районе Килларни.
К чести старушки, она не дрогнула, увидев у меня на плечах Ленивца.
– Значит, это вы дали объявление, что ищете потерянные вещи? Входите, входите! Выпейте чаю. – Не дожидаясь ответа, она сунула мне чашку с маслянистым на вид чаем и пригласила из тесной прихожей в такую же тесную гостиную.
В ПЖ ее квартирка, видимо, была оформлена в стиле ар-деко. За прошедшие годы ее не раз обновляли и ремонтировали – судя по всему, ремонтом занимались люди, страдающие полным отсутствием вкуса. Миссис Лудицки производила такое же странное впечатление, как и ее квартира. Ее полупрозрачная кожа мерцала, как глицериновое мыло, глаза были чуть навыкате, губы она растянула в вечной улыбке. Наверное, лицевые мышцы совсем застыли от ботокса, и не улыбаться она уже просто не может. Редкие волосы оранжевого цвета она с помощью геля уложила в высокую башню-помпадур, они напоминали пышную, но тонкую корочку на крем-брюле.
Чай на вкус напоминал лошадиную мочу, процеженную сквозь носки бомжа, и все-таки я его выпила – исключительно потому, что Ленивец зашипел на меня, когда я попыталась незаметно вылить его в стоящий у дивана горшок с экзотической орхидеей.
Миссис Лудицки сразу приступила к делу:
– У меня пропало кольцо. Вчера в торговом центре меня ограбили и…
Я перебила ее:
– Крадеными вещами не занимаюсь. Это совершенно другая область магии.
– Будьте так добры, дослушайте до конца, – отрезала старушка. – Увидев грабителей, я сразу пошла в туалет, где сняла с себя все украшения. Я ведь знаю, что вы за люди… ну, преступники то есть, – торопливо добавила она. – Не обижайтесь, я не имею в виду всех оживотненных…
– Конечно-конечно! – покивала я.
Истина в том, что все мы преступники. Убийцы, насильники, наркоманы. Отбросы общества. В Китае зоолюдей казнят из принципа. Зверь, который всегда с тобой, – вечное напоминание твоей вины. Твоего греха.
– Что же случилось после того, как вы сняли с себя все украшения?
– Сейчас расскажу. Мне никак не удавалось снять кольцо. Я носила его не снимая восемь лет… С тех самых пор, как умер Ублюдок.
– Ваш муж?
– Видите ли, в кольцо вделан его прах. Пепел как-то обрабатывают и вплавляют в платину; получается тоненький ободок. В общем, сделать другое такое кольцо невозможно. И потом, знаю я, что бывает, если с вас не могут снять кольцо. Когда ограбили двоюродную сестру моей соседки, ей отрубили палец огромным грязным ножом!
Я сразу поняла, куда она клонит:
– И вы решили намылить палец, да?
– Да, и кольцо соскользнуло – упало в унитаз и провалилось в канализацию.
– В канализацию, – эхом повторила я.
– Именно так я и сказала!
– Можно? – спросила я и потянулась к руке миссис Лудицки. Рука была красивая, может, чуть пухловатая, густо напудренная. Даже сквозь толстый слой пудры проступали многочисленные морщины. Руки откровеннее, чем лицо, выдают истинный возраст. Может быть, на руки ботокс не действует, а может, такая операция слишком дорого стоит. – На каком пальце вы носили кольцо?
– На безымянном, милочка. Обычно на этом пальце и носят кольца.
Я закрыла глаза и нажала на подушечку ее пальца – возможно, нажала слишком сильно. И передо мной сразу блеснуло кольцо, похожее на размытый серебристый нимб. Оно лежало в воде, в вонючей темноте. Я не стала сразу определять точное место. Знала, что излишняя сосредоточенность приводит к мигрени – так же как, например, быстрый бег. Главное дело сделано: я ухватила кончик нити. Отделившись от старушки, нить повела меня в центр города, точнее, в его недра.
Открываю глаза, вижу, что миссис Лудицки пристально смотрит на меня, как будто хочет пробуравить мне череп и посмотреть, как крутятся мозги. За ее пышной полупрозрачной прической я увидела горку, уставленную фарфоровыми статуэтками. За стеклом стояли хорошенькие пастушки и ангелочки, игривые котята и целый ряд танцовщиц фламенко.
– Оно в канализации, – без выражения сказала я.
– Мне показалось, мы это уже установили.
– Терпеть не могу канализацию. – Моя неприязнь выросла не на пустом месте. Вы удивитесь, если узнаете, сколько утерянных вещей оказывается в канализации.
– Ах, простите, что оскорбила ваше достоинство, мисс Чистюля! – отрезала миссис Лудицки.
Я не очень обиделась, потому что с интересом наблюдала за ее неподвижными лицевыми мускулами.
– Так беретесь вы за работу или отказываетесь?
Конечно, я взялась за работу. Задаток в пятьсот рандов, полученный от миссис Лудицки, был для меня совсем не лишним. Еще столько же она посулила заплатить после того, как я верну ей кольцо. Пришлось спускаться в ливневый сток под торговым центром Килларни и копошиться там по щиколотку в дерьме. Ну, не совсем в дерьме в буквальном смысле слова – нечистоты текут по другим трубам. Но у стоячей воды, в которой плавают дохлые крысы, использованные презервативы и другой мусор, тоже аромат неслабый, уж вы мне поверьте!
Клянусь, я до сих пор чувствую эту вонь, несмотря на отбеливатель. Стоило ли дело тысячи рандов? Даже и близко не стоило. Проблема в том, что для нас, машави, то есть наделенных даром, наш дар – не столько работа, сколько призвание. Тебе не дано выбирать, какой у тебя будет талисман… И какие новые способности у тебя появятся.
По пути я заношу связку ключей в магазин по продаже сотовых телефонов – точнее, в квартирку наверху, потому что сам магазинчик еще заперт. Владелец магазина, камерунец, так мне благодарен, что обещает скидку на эфирное время в виде премии. Из-за его ног выглядывает малышка, одетая в розовый пушистый костюмчик медвежонка; она хватает отца за ноги пухлыми пальчиками. Я догадываюсь: ей дали поиграть ключами, она грызла их, а потом ей надоело играть, и она вышвырнула связку на улицу в час пик. Такая работенка стоит пятьдесят рандов. Для меня привычное задание, и выполнить его оказалось несложно. По опыту я знаю, что старушки вроде миссис Лудицки встречаются редко.
Я иду по Эмпайр, через Парктаун, прохожу мимо бывшего Йоханнесбургского колледжа. Из некоторых проезжающих машин мне враждебно гудят. Я показываю им средний палец. Я не виновата в том, что они живут в своих изолированных пригородах и еще не привыкли к виду зоолюдей. Хорошо, что пока Килларни не обнесли высоким забором с колючей проволокой наверху… Пока.
До дома миссис Лудицки еще два квартала; надо повернуть с Оксфорд-стрит, подальше от плотного потока машин, вызывающего у меня головную боль, которая сдавливает виски так, будто в голове засел термит. И вдруг я чувствую, как нить слабеет.
Ленивец в ужасе взвизгивает и цепляется за меня; его длинные когти впиваются в кожу до крови.
– Знаю, приятель, знаю! – шепчу я на бегу. Сжимаю в кулаке лежащий в кармане холодный металлический ободок, как будто надеюсь подзарядиться от него. Чувствую почти незаметную пульсацию, но нить распутывается.
Мы с Ленивцем еще ни разу не теряли нити. Даже когда потерянная вещь как будто находилась вне пределов досягаемости. Однажды рукопись одного начинающего писателя развеяло в парке Эммаренция-Дам, и все же я по-прежнему чувствовала связь, идущую от него к каждой странице. А сейчас у меня возникло такое чувство, будто между кольцом и его владелицей отсыхает пуповина.
Рядом с подъездом миссис Лудицки я вижу карету скорой помощи и полицейский фургон, на фоне серой стены крутится красно-синий проблесковый маячок. Ленивец негромко хнычет.
– Все хорошо, – говорю я, задыхаясь, хотя совершенно уверена: ничего хорошего меня не ждет.
Слившись с толпой зевак, я вздрагиваю, когда меня вдруг берут за локоть.
– Что с вами, дорогуша?
Видимо, мне совсем плохо, потому что я не заметила в толпе странную парочку – тощую и долговязую женщину, похожую на ангела с огромными черными крыльями, и низкорослого толстячка с мальтийским пуделем, выкрашенным в нелепый оранжевый цвет – в тон шарфику у мужчины на шее. Толстяк и задал мне вопрос. На нем дорогие очки и безукоризненный костюм – складка на брюках острая, как челка у него на лбу. Его Пудель бросает на меня скучающий взгляд и нехотя виляет хвостом. Не скажу, что я в восторге от Ленивцев, но, по крайней мере, меня не наделили живым ершиком для туалета! Или грифом – я сужу по жутковатой лысой голове, которая качается вверх-вниз за плечами у тощей дылды и время от времени ныряет под крыло.
Возраст и даже в каком-то смысле пол дылды определить трудновато. Я бы дала ей от тридцати двух до пятидесяти восьми лет. Голова у нее почти лысая, как после химиотерапии, редкие пряди черных волос липнут к черепу. Брови у нее тонкие, выщипанные в ниточку. А может, она нарочно старается выглядеть пострашнее? На дылде тонкие серые рейтузы, заправленные в сапоги для верховой езды, а сверху – белая рубашка с закатанными рукавами. На груди крест-накрест кожаные ремни. Наверное, портупея предназначена для Птицы, сидящей у нее на спине.
– Что здесь случилось? – спрашиваю я у коротышки с шавкой.
– У-бий-ство! – театральным шепотом отвечает он, прикрыв рот ладонью. – Убили старушку со второго этажа. Ужас! Хотя я слышал, что она потрясающе хорошо сохранилась!
– Полицейские что-нибудь сказали?
– Пока нет, – отвечает дылда неожиданно низким, хрипловатым голосом, какой бывает у джазовых певиц.
Она говорит с каким-то восточноевропейским акцентом – то ли русским, то ли сербским. При звуках ее голоса Птица перестает чистить перья, и над плечами женщины нависает длинная шея с бородкой, как у индюка. Птица кладет морщинистую голову дылде на грудь; длинный острый клюв метит ей в бедро. Я присматриваюсь. Нет, у нее не Гриф – Марабу! Дылда нежно гладит Марабу по пятнистой голове – так можно гладить ребенка или любимого. Она так похожа на свою птицу, что я тут же окрестила ее Марабу.
– Откуда же вы знаете, что ее убили?
Мальтиец ухмыляется:
– Как вам известно, дорогуша, почти ни одному машави не удается самому выбрать себе животное… Но у Амиры особый дар. Она чует падаль. Ее ощущения обостряются рядом с местами убийства, хотя она любит и хорошие автокатастрофы. Верно ведь, лапочка?
Марабу улыбается в знак согласия – если только можно назвать ее гримасу улыбкой.
Из дома выходят санитары с носилками, на которых лежит тело в сером пластиковом мешке. Они затаскивают носилки в машину скорой помощи.
– Извините, – говорю я, проталкиваясь вперед. Санитар захлопывает задние дверцы, подает знак шоферу, чтобы тот выключил мигалку. Мертвым уже некуда спешить. И все-таки я должна спросить. – Там миссис Лудицки?
– Ты что, ее родственница? – раздраженно спрашивает санитар. – Если нет, это не твое дело, зоодевочка!
– Я работаю на нее.
– Тогда тебе крупно не повезло. Никуда не уходи! Полицейские наверняка захотят с тобой побеседовать.
– Хоть намекните, что с ней случилось!
– Скажем, так, солнышко: тихая смерть во сне – это не про нее.
Скорая испускает придушенный вой и выезжает на дорогу, увозя миссис Лудицки. Я сжимаю кольцо в кармане так крепко, что сапфиры впиваются мне в ладонь.
Ленивец прячет морду у меня на шее, тычется в меня носом… Жалко, что я не могу его утешить.
– Грязное дело, – сочувственно замечает Мальтиец.
– А вы-то здесь при чем? – злюсь я непонятно почему. – Вы что, из полиции?
– Что вы, нет! – смеется толстячок. – Она бы, может, и хотела побежать за «скорой», – он кивает в сторону дылды, – да смысла нет!
– Примите наши соболезнования в связи с утратой, – говорит Марабу.
– Не стоит, – отвечаю я. – Я видела ее всего один раз.
– Позвольте спросить, какие именно услуги вы оказывали старушке? Были ее секретаршей? Ходили за покупками? Ставили ей клизму?
– Я кое-что для нее искала.
– И нашли?
– Я всегда нахожу.
– Лапочка, ну надо же, какое чу-дес-ное совпадение! Нет-нет, я вовсе не радуюсь, что ваша хозяйка умерла… Смерть – всегда ужасна. Просто дело в том… Видите ли…
– Мы тоже кое-что ищем, – перебивает его Марабу.
– Вот именно! Спасибо, – поворачивается к ней Мальтиец. – И значит, такой у вас… так сказать… дар? Ну да, ну да. Может быть, вы и нам поможете?
– Что я должна найти?
– Видите ли, Амира сказала «кое-что», а на самом деле мы ищем кое-кого.
– Извините, но людьми я не занимаюсь.
– Но вы ведь даже не знаете, о ком речь!
– И не нужно. Я не ищу пропавших людей.
– Мы хорошо заплатим.
Птица на спине дылды расправляет крылья, и я вижу белые стрелки с внутренней стороны черных перьев. Крылья у птицы обрезаны, а вместо лап – изуродованные обрубки. Теперь понятно, почему дылда постоянно таскает птицу на себе.
– Столько вам еще ни за один заказ не платили!
– Соглашайтесь, дорогуша. Ваша клиентка только что отбросила коньки. Простите за откровенность… Но что еще вы умеете делать?
– Я вас совсем не знаю…
– Совершенно верно! Какое упущение! Извините… Вот! – Марабу достает из нагрудного кармана мятую визитку и зажимает между искривленными пальцами с красивыми, холеными ногтями. Карточка с бесцветным тиснением – белое на белом и шрифт простой без засечек:
«Марабу & Мальтиец
ПОСТАВКИ».
– А поконкретнее?
– Думайте что хотите, мисс Декабрь! – отвечает Марабу.
Ленивец глухо ворчит, как будто я и сама не понимаю, что крепко влипла. Сосредоточиваюсь, стараюсь увидеть их потерянные вещи. Видимо, они заранее навели обо мне справки. Мне тоже необходимо хоть что-то узнать о них.
Мальтиец совершенно чист – так бывает, но редко. Потери не прослеживаются либо у патологически мелочных педантов, либо у тех, кому на все наплевать. И все-таки мне становится не по себе. Последним виденным мною человеком без единой потери стала уборщица из «Элизиум-Хайтс», которая бросилась в открытую шахту лифта.
Зато вокруг Амиры поразительно яркие картинки. Должно быть, от страха мое восприятие усилилось. Коктейль из адреналина и дара – опасная штука. Никогда еще мне не удавалось разглядеть потерянные вещи так отчетливо. Как будто вместо дешевой «мыльницы», у которой к тому же объектив запачкан вазелином, мне вдруг дали дорогую зеркалку.
Я отчетливо вижу вещи, которые в свое время потеряла Марабу. Вот бежевые кожаные шоферские перчатки, мягкие и немного выцветшие от времени. На одной недостает пуговицы на запястье. Грязная книга с вырванными страницами, причем те, что остались, покоробились от влаги; обложка наполовину оторвана. Различаю узор сепией, начало заглавия: «Дерево, которое…» И еще я вижу пистолет. Черный, короткоствольный – как будто из фильма семидесятых годов прошлого века. Я различаю даже буквы на стволе: «Вектор».
Не ведая о том, что я незаметно для них изучаю их потери, Мальтиец с широкой улыбкой смотрит на меня. Его крашеная шавка тоже улыбается, радостно вывалив розовый язык между острыми зубками.
– Нам и правда очень нужна ваша помощь! Скажу больше: без вас у нас ничего не получится. Ваш труд будет оплачен очень, очень щедро.
– Почем я знаю? Не люблю, когда кто-то сует нос в мои дела.
– Вы ведь давали объявление, – улыбается Марабу.
– Мне не нравится, как вы выглядите…
– О, вы про Амиру? Да, вид у нее жутковатый, но на самом деле она просто застенчивая, – отвечает Мальтиец.
– И еще я терпеть не могу мелких собачонок. Так что… спасибо за предложение, но не пошли бы вы к дохлому козлу в задницу?
Мальтиец морщится:
– Фу, какая мерзость! Надо будет запомнить!
– Возьмите. – Дылда тычет мне карточку. – Может, еще передумаете.
– Не передумаю!
Но я передумала.
