Любовь Абрамова
На другом берегу
– Какая мерзость. Ладно, я понимаю, эти букеты, может они для украшения, хотя, я бы нарвала ромашек или васильков. Но вот это что за дрянь?
– Может на биологии делали лабораторную? Дольки лука под микроскопом, рыбьи зубы…
– Рыбина должна быть нехилая. Тут зуб сантиметра два.
– Барышни, позвольте узнать, что вы делаете?
Ксеня выпустила нитку, и своеобразные бусы легли обратно. У входа стоял седоватый мужчина в рубашке с короткими рукавами и брюках, деревенские так не одевались.
– Ой, здравствуйте! Мы – кураторы летней школы, а вы, наверное, наставник Виктора Николаевича?
– Можно и так сказать. Скорее, друг. Наставником я мог бы называться в те времена, когда работал в университете. Но они давно миновали. Так что же вы делаете, милые барышни?
Лика нахмурилась. Ни “милой”, ни тем более “барышней” она себя не считала. Напрашивался логичный вывод: перед ними стоял тот самый Профессор, ради которого, по идее, и затевалась летняя школа. У него были маленькие, практически черные глазки, глянцевые, как жуки в крепких хитиновых панцирях, и такие же подвижные.
– Виктор Николаевич попросил убрать… М-м-м, гербарий. Вот мы и убираем, – ответила Ксеня.
– Надо же, интересно, чем травы не угодили Виктору Николаевичу? – добродушно спросил Профессор.
– У кого-нибудь может начаться аллергия, – предположила Лика и взяла с подоконника нить с зубами, – а вы не знаете, что это такое? И главное, зачем оно?
– Это зубы Щуки из сказки, – улыбнулся Профессор, глаза-жуки чуть спрятались в мимических морщинках. – Вы же знаете, что легенда про говорящую Щуку пошла из этих мест? Из-за особенностей озера зимой в воде остается очень мало кислорода, и щуки, весьма распространенные в здешних водах, выныривают, чтобы подышать.
Ксеня с Ликой переглянулись. У Лики возникла перед глазами фантастическая картинка щук, выходящих на лед за свежим воздухом.
– А про Царевну-лягушку тогда почему? В городе вроде даже музей есть? – сказала Ксеня, кинув в коробку сказочные зубы.
– О, лягушка почиталась священной у племени меря, а вообще, это интерпретация известного фольклорного сюжета – о заколдованной невесте. Барышни, когда закончите, оставьте коробку с травами на крыльце. Их собирает банщица, я ей скажу, чтоб забрала.
Профессор выудил из коробки веточку полыни, с наслаждением понюхал ее и ушел, а Ксеня с Ликой переместились на второй этаж. Когда Лика снимала с рамы коридорного окошка крапивный веник, то увидела, как Профессор, пару раз оглянувшись, засунул полынь под крыльцо. Лика отошла от окна: не хватало еще, чтобы Профессор подумал, будто она за ним следила.
У него и так явно были не все дома. Не зря же он перегорел и бросил университет. Может, поверил во все местные сказки? В говорящих щук и земноводных невест? Значит, и травы что-то символизировали. Ох, как же не хватало интернета! Сейчас бы можно было прочитать про разные поверья! Лика никогда раньше не думала об этом. Полынь – сорняк, лаванда – от моли, а крапива – жгучая мерзость. Лика помнила из какого-то совсем раннего детства, как бабушка варила крапивные щи. И, конечно, Лика отказывалась их есть. Бабушка давно умерла. И хорошо: раньше, чем мама.
Когда Лика вышла на улицу, чтобы оставить там коробку, то вытащила полынь из-под крыльца да кинула к остальному “гербарию”. Рыжий кот, отошедший по своим надобностям, снова вернулся и на сей раз потерся о Ликины ноги. И Лика вдруг услышала очень тихий, едва различимый звук: снова колокольный звон! Но ведь здесь поблизости нигде не было действующей церкви. Только унылые развалины.
Лика поднялась обратно, зашла в их с Ксеней комнату. Ксеня сидела на кровати и уныло тыкала пальцем в телефон: сети не было. Лавандовая шаль куда-то пропала, Лика больше не чувствовала ее запаха. Может, бабулька прислала за ней кого-то из внуков?
Мелодичный перезвон то затихал, то снова расходился, но звучал уверенно – Лике уже не приходилось прислушиваться. Она пыталась понять: с какой же стороны колокола? Выглянула в окно: вот дом Профессора и дорога на Длинный мост, роща на другом берегу, виднелось и озеро. Между водной гладью и кронами деревьев что-то блеснуло. То ли солнечный луч, то ли позолота. И Лике в голову вдруг пришла идея.
– Пока я вчера торчала у моста, – начала Лика, и Ксеня отложила телефон, – видела на другом берегу речки заброшенный храм. Можем сходить посмотреть, все равно нечего делать.
– Такая себе идея, Лик. Сто пудов там борщевик выше головы. Да и не горю я желанием провалиться под пол или получить камнем по голове, знаешь.
– Ты же историк, разве тебе не интересно? – Лика неожиданно для себя крепко ухватилась за намерение осмотреть храм.
– Охраняемые памятники – это одно, а обоссанная заброшка – другое, – Ксеня поморщилась.
– Не думаю, что туда кто-то из местных ходит ссать, – возразила Лика. Ей казалось очень важным убедить Ксеню. – Слушай: я притащилась сюда потому, что ты не хотела ехать одна. Теперь твоя очередь.
– Отлично, – сдалась Ксеня, – тачку сломала, теперь и кирпичом по башке не жалко.
Пока шли к мосту, Ксеня, не прекращая, трещала про генераторы и дядю Митю. Лика уже не улавливала звона, хоть и напрягала слух как могла. Борщевика вокруг храма не оказалось. Только полусухие жесткие стебли высоченной полевой травы. Ни забора, ни решеток, ни табличек. Когда Лика с Ксеней поднялись на невысокий холм по протоптанной неизвестно кем дорожке, Ксеня отвлеклась от причитаний по поводу машины и присвистнула. Колокольня вблизи показалась огромной, она горой нависла над девушками. Лика остановилась чуть поодаль, чтобы рассмотреть массивные колонны: по две с каждой стороны пролета. По углам – четыре башни с круглыми отверстиями окон. Побелка расползлась пятнами, обнажив красные язвы кирпича, площадка над первым ярусом поросла кустарником. По низу колонн тянулись полоски щербин, на земле – кирпичное крошево.
Но запустение лишь добавляло колокольне величественности. Она с укоризной смотрела на Лику мертвыми глазами пролетов, будто спрашивая: "Где мой колокол в полсотни пудов? Где чернобородый звонарь, тяжело поднимавшийся по лестнице? Где переливчатый звон, разносившийся по всей округе? Где православный люд, спешивший ко Всенощной? Нет ничего, ничего уже нет, только карканье ворон, только прорастающая сквозь плоть трава, только забвение". Лика тряхнула головой, потянула Ксеню за руку. Лике хотелось пройти внутрь, под свод, но Ксеня высвободила пальцы из Ликиной пятерни и сложила руки на груди.
– Вот он, тот самый момент, когда нас убивает камень, – Ксеня покачала головой.
– Ну и стой тогда, – отмахнулась Лика.
Колонны высотой в два Ликиных роста остались позади, все кругом было завалено обломками кирпича. Лика подняла голову: над ней синело небо, верхний ярус и купол, если он и был, явно обрушились. А на внутренней стороне толстой кирпичной стены чернела длинная трещина, похожая на молнию. Лика снова услышала звон, но уже более отчетливо. И Лике показалось, что он исходил от каждого камня, от воздуха внутри арок.
– Лик! – позвала Ксеня, колокола смолкли.
– Не ори! – тут же откликнулась Лика, ее голос гулким жутковатым эхом отскочил от колонн, лестниц и заполнил собой все пространство внутри колокольни. Лике показалось, что камни дрожат, а темнота в трещинах шевелится. С возмущенным щебетом вверх поднялась стая мелких птичек. Лика, оступаясь на обломках, поспешила прочь.
Сам храм не рассыпался на куски, как колокольня, но оказался в весьма плачевном состоянии. Ступеньки едва проглядывали сквозь густые заросли тысячелистника и крошились под ногами. Наружные двери были давным-давно сняты с петель, а внутренние оказались открытыми. Лика перешагнула через порог в прохладный полумрак. Сквозь узкие окна световых барабанов проникали полоски солнечных лучей, освещая высоченный резной иконостас, в котором вместо ликов зияли провалы. Дерево давно прогнило. Фрески на стенах почернели то ли от плесени, то ли от пожара так, что невозможно было даже представить их изначальный вид. Остались фрагменты. Только голубой цвет: неба, одеяний? Только узкие руки, дающие благословение или обращённые открытой ладонью к тем, кто пришел. Только глаза, спокойные, мудрые, не знающие, что у них уже нет лиц.
Отсюда явно вынесли все, имевшее ценность, храм был пуст. Не было здесь и привычных для заброшек осколков стекла от пустых бутылок и граффити на стенах. Ощутимо пахло озерной сыростью.
– Надо же, не обоссано, – прокомментировала Ксеня.
Но Лика не слушала ее. Через тонкую подошву балеток она чувствовала рельефные орнаменты на металлической плитке, сквозь стыки которой проросла вездесущая трава. От стен расползался холод, каждый звук, даже самый тихий, множился и разбегался по всему храму: отскакивал от пола, гудел под лестницей, бежал по деревянным гроздьям винограда, украшавшим пилястры, и, наконец, поднявшись под самый купол, носился и гремел, звеня остатками выбитых стекол.
Лика не удержалась и погладила морду неизвестного науке зверя, расположившегося на двери. Он охранял замочную скважину исполинского размера. Лика снова услышала многоголосый колокольный звон. Или это в ушах гудело от тишины. Увидела мерцание свечного пламени. Или это солнечные лучи отражались от Ксениных сережек? Лике показалось, что она слышит чистые высокие голоса и видит блеск золота иконостаса.
– Печально, – резюмировала Ксеня. – Интересно, какой год постройки?
– Надо будет спросить у Колесникова, он наверняка в курсе.
– Пойдем, а? Как-то уныло смотреть на этот труп, – сказала Ксеня, она обхватила себя руками и поежилась.
После полумрака храма солнечный свет ослепил. Перед глазами тут же поплыли черные круги. Ксеня прищурилась, приставила ладонь козырьком ко лбу и спустилась по ступенькам. У Лики закружилась голова, она на мгновение остановилась и услышала позади себя, внутри мертвого храма, звук шагов. Лика напряженно всмотрелась в темноту и увидела огонь. Нет, рыжую медь волос.
– Там кто-то есть, – пробормотала Лика онемевшими губами.
– Что? – Ксеня поднялась по ступенькам и решительно заглянула за дверь. – Я никого не вижу. Но давай-ка лучше валить отсюда.
Ксеня слов на ветер не бросала, она неслась быстро, это позволяли ее длиннющие ноги. Уже на другой стороне реки Лика впервые оглянулась. Над колокольней блеснул золотом тонкий шпиль. Лика медленно вдохнула и так же медленно выдохнула, нужно было успокоиться. Когда она наглоталась маминых таблеток после похорон, ей тоже мерещилось разное. Врачи сказали отцу, что последствий не будет. Неужели все-таки ошиблись?
– Ксень, – неуверенно сказала Лика.
– А? – отозвалась Ксеня. Лике очень хотелось поделиться своими опасениями. Но страх, что Ксеня примет за чокнутую, пересилил.
– Ничего.
– Ваше отсутствие заставило меня изрядно поволноваться, – покачал головой Колесников; он рассаживал учеников по пластиковым стульям на палубе прогулочного катерка, который рыбаки пригнали из Поречья. Ксеня смущенно потупилась. А Лика себя виноватой не чувствовала: машина сломалась, телефоны в деревне не ловили, оставалось только ждать возвращения желтого автобуса, что они и сделали.
Когда все заняли свои места, катерок с тихим гулом сдвинулся и стал быстро удаляться от берега. Ветер завыл в ушах, многие ребята потянулись за пледами. Лика радовалась прохладе и свежему воздуху. Ей казалось, что она и так уже изрядно перегрелась, а вдобавок нанюхалась трав.
Мужчина, управлявший катером, решил провести собственную экскурсию:
– Озеро у нас большое, самое большое в области. Вон туда – аж тринадцать километров, да! Тринадцать на восемь. Только купаться тут нельзя.
– Почему? – тут же встрял Стрешнев.
– Так ил. Дно все покрыто толстенным слоем ила. Сапропель называется. Водички тут метра полтора максимум, а дальше – ил, метров на пятьдесят будет. Запутаешься ногами и утащит тебя, парень, пиши пропало.
Мальчишки разочарованно надулись, а девчонки, вцепившиеся было в свои стулья и не рискнувшие подходить к ненадёжным бортам катера, явно расслабились. Но импровизированный экскурсовод решил не сдаваться:
– Только не везде так, озеро изрыто желобами, и там как раз большая глубина, это каждый наш рыбак знает. Потому что щука лучше клюет на желобах.
– Откуда столько ила? – спросил Стрешнев. Водитель хитро прищурился, поднял палец вверх. Ребята навострили уши.
– Много разного на этот счёт поговаривают. Говорят, в древности наше озеро было меньше, а потом раздвинуло свои берега. Тому много доказательств. В старые времена дорога на Ростов была в другом месте, через Поречье и Угодичи, там и был город, восточнее нынешнего.
– И куда же он делся? – заинтересовалась Ксеня.
– Как куда? Под озером город, старый Ростов. Отсюда и пошли рассказы о Китеж-граде.
– Разве Китеж не в озере Светлояр? – спросила Лебедь.
– Э, нет. Там как город мог под воду уйти? Доказательств нет. А у нас – запросто. Потому что река Сара, которая теперь впадает в озеро, и Вёкса – та, что вытекает, давным-давно это все была одна речка, ее прежнее русло и образовало желоба на дне озера. А город-то на реке стоял.
Лика оглянулась, Колесников благодушно улыбался и молчал. Наверняка потом заставит учеников припоминать все эти сказки, анализировать, откуда что взялось, проверять, так сказать, по достоверным источникам.
– Виктор Николаевич, это правда? – не унималась Лебедь.
– Ну, – развел руками Колесников, – вообще, есть кое-что странное. Первые летописные упоминания о Ростове Великом, действительно, не соответствуют археологическим находкам в том месте, где сейчас стоит город. Но, чтобы подтвердить эти гипотезы, нужно проводить раскопки на дне озера, а это, как вы понимаете, трудно выполнимо из-за сапропеля.
– Да ничего там не откопать, – отмахнулся водитель, – под илом-то много всякого: золото, утварь церковная. Ростовчане все свои богатства попрятали от татар, отвезли на лодках подальше, скинули в ил – и поминай, как звали. А достать – никак. Китайцы приезжали, знаю, хотели озеро очистить. Такой уговор был: они ил выкачивают, а что найдут – себе забирают. Но если ила не будет – и рыбы меньше будет, и огороды Поречские такие овощи давать перестанут. Огурцы уже ели? Чистый сахар! Немного бы только расчистить, чтоб озеро не заболачивалось, но кто ж этим заниматься станет? Кроме китайцев некому, а тех что-то не устроило. Не договорились с администрацией. Так может, оно и к лучшему, у озера много своих секретов. Еще моя бабка рассказывала, что в войну дрова рубить запретили и топить нечем стало, так мужики с Поречья по мелководью заходили в озеро и выкорчевывали оттуда огромные корни. Росли когда-то деревья. Там, где сейчас ил да вода.
Водитель умолк, он явно был доволен произведенным эффектом. Теперь ребята смотрели на озеро по-другому: всматривались в воду, очевидно, пытаясь увидеть следы старого Ростова, корни вековых деревьев, глубокие желоба и золото.
Они обогнули дельту Чудинки, с озера заброшенный храм смотрелся так, будто стоял на воде. Колесников попросил ненадолго остановить посудину, мотор перестал надрываться, ветер немного утих.
Лика встала, подошла к бортику. Вода не двигалась, не было волн и даже мелкой ряби, ни птиц, ни других лодок, ни водомерок, ни мелких рыбешек, не было и запаха пресловутого ила. Поверхность озера казалась абсолютно гладкой, в ней отражались кусочки пушистых белых облаков да полоски солнечного света. Лика вспомнила, как однажды разбила больничный градусник и помогала медсестре убирать раскатившиеся по углам горошинки ртути, всасывая их маленькой спринцовкой, а потом случайно надавила на неë: на полу оказалась большая дрожащая капля, в которой виднелись отражения больничного пола, ножек кровати, даже Ликиных пальцев. Вода в озере Неро была очень похожа на ртуть, только не цвета фольги, а голубую, блестящую, но тянущуюся, как карамель, казалось, если дотронуться пальцем – прилипнет.
Где-то вдалеке снова зазвонили колокола. Лика не выдержала:
– Где здесь ближайшая действующая церковь? – спросила она у водителя катера.
– В Угодичах есть Никольская, а зачем тебе?
– А далеко она?
– По озеру если, то километров пять-семь будет.
Лика решила, что на такое расстояние колокольный звон вполне способен распространяться, тем более над водой. Большой, гулкий «бом», а следом россыпь маленьких, тонких, переливчатых, и снова «бом». Лика прислушалась: казалось, звук шел из-под воды, словно озеро было окном, за которым находилась звонница, а Лика прижалась носом к стеклу. Колокольня отражалась в воде, снова что-то блеснуло золотом над ней. «Китеж-град», – подумала Лика.
Колесников встрепенулся, посмотрел на часы.
– Ой, мы сильно задержались! – сказал он и велел править к пристани.
Глава 4. Искры в темноте.
За пару дней Лика привыкла к расписанию школы. До обеда Колесников с Профессором проводили лекции и семинары. Кураторы в это время создавали реквизит для вечерних квестов, воплощая плоды неиссякаемого воображения Колесникова. В качестве ведущих приходилось изображать то аргонавтов, то средневековых рыцарей, то монахов из северного русского монастыря, даже мифических чудовищ. Вчера Колесникову захотелось устроить день археологических раскопок и Ксеня с Ликой стёрли руки до волдырей, закапывая на поле за спортплощадкой черепки, любезно выделенные мастерской. Неудавшиеся изделия керамистов играли роль древних сосудов и предметов быта. На археологов пришла посмотреть вся деревня, а рыжих детей было едва ли не больше, чем приезжих. Лика вечно вздрагивала при виде очередного рыжего парня, но такой яркой шевелюры, как у ее преследователя, не было ни у кого. Вернувшись в комнату после раскопок, Лика обнаружила у себя на подушке леденец в мятой желтой обертке. Точь-в-точь такой она потеряла у Длинного моста во время вступительного квеста. Видимо, Ксеня закупила целую упаковку.
К счастью, Лика постоянно была занята и рядом все время толпилось много народа: слишком шумно, чтобы расслышать колокольный звон. А вот спалось в Чудинове плохо. Окно Ксени и Лики выходило на солнечную сторону, с рассветом в комнате не оставалось ни одного темного уголка. Кроме вездесущего светила спать не давали комары. Если девушки не успевали закрыть окно до начала комариного часа, а не успевали они регулярно, потолок покрывался мириадами мелких жужжащих тварей, от которых не спасали даже фумигаторы, привезенные Колесниковым. Ксеня легко решила эту проблему: по ночам она накрывалась одеялом с головой. Лика так сделать не могла: это вызывало навязчивые ассоциации с тем, как в больнице умершим накрывали лица простыней.
Поэтому Лика просыпалась на рассвете, когда солнечные лучи принимались ползать по лицу, а уснуть уже не удавалось, ведь на вахту заступали комары: как только к Лике приближался Морфей, в ухе раздавалось тоненькое, гадкое «зь-зь-зь».
Лика не жаловалась: из-за ранних побудок она успевала попасть в душ до того, как Ксеня истратит всю горячую воду, да и по вечерам быстрее засыпала: можно было не ворочаться часами в тщетных попытках прогнать из головы грустные мысли.
Вот и сегодня Лика проснулась гораздо раньше будильника, ей снова снилось озеро, густая зеркальная вода, трава, которую приминал то ли ветер, то ли течение. А еще – шпиль колокольни на другом берегу Чудинки. За окном вовсю щебетали утренние пташки, Ксеня спала, намотав одеяло на голову и вытянув тощие ноги. Лика почувствовала запах, обычный для московской многоэтажки, но не типичный для Чудинова. Сигаретный дым! В деревне часто пахло дымом: от коптилен и костерков, из дворика мастерской, но это был другой дым.
Лика решила, что кто-то из учеников втихаря курил на пожарной лестнице, встала, быстро натянула Ксенин спортивный костюм, сунула ноги в тапочки и вышла в коридор. Там было прохладнее, чем у них в комнате, окна в торцах были открыты, между ними спокойно гулял ветерок, не ведая, что к нему привязался компрометирующий табачный запашок. Хорошо, что выход на пожарную лестницу находился максимально далеко от комнаты Колесникова. Сдавать курильщика в Ликины планы не входило.
Лика открыла дверь на узкий балкончик, с которого спускалась лестница и, не сдержавшись, выругалась. Стрешнев. Стоял себе спокойненько, облокотившись на железные перила, услышав Лику, обернулся, но не вздрогнул, не испугался, моментально оценил ситуацию и продолжил курить. Лика вспомнила, как он ныл, что в Чудинове нет "нормального" магазина, но так и не ответил на вопрос, что конкретно ему нужно, а Макс вчера ездил в Поречье, наверняка это он купил сигареты по просьбе Стрешнева. Лика собралась было захлопнуть дверь, но Стрешнев развернулся и придержал ее, не дав закрыться.
– Эй, Гликемия, не уходи!
– Как ты меня назвал?
– Ну, это что-то из медицины. Похоже на твое имя. Советую сменить.
Лика прикрыла глаза, глубоко вдохнула, поборола справедливое желание зажать голову Стрешнева между дверью и косяком. Стрешнев знал, что Лика ненавидит свое имя, это знали все: учителя, директор, одноклассники. Даже в классном журнале за одиннадцатый класс писали не Морозова Гликерия, а Морозова Лика. Мама звала Лику просто Сладушка, а отец в хорошем настроении называл "Гликешка", а уж когда ругался, то только полным именем. Лика даже подумывала сменить имя, когда ей исполнится двадцать один. Но демонстрировать эмоции Стрешневу она не собиралась, сложила руки на груди и со всем возможным спокойствием сказала:
– Ты научился пользоваться Гуглом и скачал медицинский справочник?
– Не-а, тут же интернета нет. Так что это я сам такой умный.
Стрешнев снова затянулся и выдохнул дым в лицо Лике. Ее замутило от запаха. Перед глазами сразу же возникла картинка: холодный ноябрьский вечер, заваленный мусором лесок за территорией больницы, тонкий слой грязного снега тщетно пытался прикрыть собой пустые пивные бутылки и следы прогулок собачников из соседних домов. Черные силуэты голых, будто облезлых, деревьев, белый свет из окон больничных корпусов. Пальцы ужасно мерзли, перчатки Лика сняла, чтобы не пропахли дымом. Ногти казались синими, как у покойницы, а ветер раз за разом задувал огонек дешевой зажигалки с надписью “bic”, но Лика чиркала и чиркала снова, ребристое колесико оставляло красные следы на подушечке большого пальца, было больно. Наконец, сигарета начала дымить. Алкоголь Лике не продали. Мужик, куривший у ларька напротив проходной, согласился купить пачку сигарет, но посмотрел осуждающе. Лика жадно вдохнула дым вместе с холодным воздухом, голова закружилась. Лика ждала, когда станет легче. Она слышала, что сигареты успокаивают.
Но легче не становилось. Наоборот, сердце принялось стучать быстрее. Мамино лицо, похожее на маску, будто сделанное из теста, опухшее, бледное. Гудки в старом телефоне. Отец не брал трубку, и телефон разрядился, он совсем перестал держать заряд. Отец обещал подарить Лике айфон на Новый год, но все деньги ушли на лекарства. Голова кружилась сильнее, Лика куда-то шла, хваталась ледяными пальцами за шершавые стволы.
Стрешнев сделал последнюю затяжку, затушил сигарету о перила и щелчком отшвырнул окурок в траву. Лика помотала головой: она больше не там, ее не тошнит за корпусом больницы, сейчас лето, тепло и пальцы не дрожат от холода. Стрешнев смотрел на Лику настороженно, явно заметил, что она странно себя вела.
– Какой же ты свинтус! Неужели нельзя не мусорить? – вскрикнула Лика, пытаясь перекричать собственные мысли, чтобы выбраться из пропасти памяти, в которую угодила по милости Стрешнева.
– Я случайно, по привычке, – принялся оправдываться Стрешнев.
– Привычка – мусорить?
Он развел руками. Лика пихнула его плечом и подошла к перилам, чтобы посмотреть, куда упал окурок. Пожарная лестница выходила на ту же сторону, что и окно в Ликиной комнате: к домику Профессора. За ним виднелась Чудинка, вода блестела под утренним солнцем, как рыбья чешуя. Откуда-то издалека снова послышался колокольный звон. Но о нем Лика не успела даже подумать, потому что увидела внизу того самого незнакомца. Впервые он оказался настолько близко – рукой подать: они на втором этаже, он – под лестницей. Лика оглянулась, Стрешнев перекрыл своей тушей дверь в коридор, он разглагольствовал и явно не замечал, что они больше не одни. Мысли мелькали в голове со скоростью вагонов уходящего поезда метро. Оттолкнуть Стрешнева и убежать в свою комнату? И как объяснить это внезапное бегство? А что дальше? Так и продолжать прятаться и оглядываться?
Лика присмотрелась и чуть не рассмеялась от облегчения: ее преследователь носил такие же джинсы с завышенной талией, как Макс, Саня с Серым и другие местные ребята. Да это скорее и был парень их возраста, уж точно не взрослый мужчина! Кудрявые нестриженые пряди походили на мотки медной проволоки. Лика умудрилась разглядеть веснушки на загорелой шее. И решила раз и навсегда выяснить, кто он такой. В конце концов, зная имя, можно было расспросить о нем подробнее хоть у того же Профессора. Или у Майи.
– Эй! – крикнула Лика.
Парень посмотрел вверх, а Лика махнула рукой. Стрешнев подошел к Лике и тоже уставился вниз:
– Ты чего орешь? Сейчас всех перебудишь! Кого ты там увидела?
Лика подумала, что Стрешнев снова издевается. Но ответить не успела, дверь на балкончик распахнулась с такой силой, что стукнулась о перила, едва не задев Стрешнева.
– Вы с ума сошли? – в проеме стояла Ксеня. Волосы встрепаны, короткий халатик из пушистой ткани надет наизнанку. – Вы что тут, курите?! Воняет на весь коридор!
Ее громкий шепот расползался по коридору, как стайка шипящих змеек.
– Ксюх, угомонись, – бросил Стрешнев, а Лика обратила внимание на то, что он с интересом разглядывал Ксенины голые ноги и не слишком плотно запахнутый халат.
– Я не курила, – поспешила оправдаться Лика, пока Ксеня снова не принялась отчитывать их тоном свистка закипевшего чайника.
– Ты шумишь гораздо больше, чем мы, – резонно заметил Стрешнев. – Ты что, против курения? Антитабачная кампания? Или полиция нравов?
Ксеня перевела взгляд с Лики на Стрешнева, снова на Лику, покраснела так, что даже кончики ушей заалели и пробормотала:
– Нет, я не против, мне пофигу. Главное, чтобы вас Колесников не спалил.
– Пока вы с Ликой не налетели, никто ничего не палил. Уже который день, – Стрешнев отодвинул Ксеню и как ни в чем не бывало пошел в свою комнату, а Лика снова посмотрела вниз: конечно, парень успел уйти.
– Почему ты соврала Стрешневу? Ты ведь против курения, – сказала Лика. Ксеня, действительно, активно пропагандировала здоровый образ жизни: кому, как не ей, кандидатке в мастера спорта, агитировать против зависимостей? А тут упустила такой явный шанс прочитать лекцию о вреде курения!
– Я не соврала, – Ксеня пожала плечами и поправила халат, – это его право, может делать, что хочет. Знаешь, мне кажется, когда от парня немного пахнет табаком, это придает ему брутальности что ли…
Ксеня умолкла и покраснела еще гуще, а Лика снова убедилась в том, что чужая душа – те еще потемки.
На ежедневном собрании кураторов Колесников объявил: вечером их ждут посиделки у костра, поэтому готовиться к квесту не нужно. А завтра, после занятий, будет просто игра в “шляпу”. И всего делов – нарезать из белого картона карточки да переписать на них слова. Лика не поверила своим ушам.
Лебедь в подготовке квестов не участвовала, раз за разом находя новые нелепые причины, по которым ей было совершенно необходимо присутствовать на лекциях Колесникова: то материалы ученикам раздавать, то помочь настроить проектор, однажды просто пошла отнести забытую книгу и не вернулась. Стрешнева Лика частенько прогоняла сама: было проще сделать работу за него, чем выслушивать нескончаемый поток острот. А Майя, хотя и могла нарисовать роскошные львиные головы на картонных рыцарских щитах, но в остальном помогала бестолково: часто бросала дело и доставала свой скетчбук.
Когда с карточками было покончено, Ксеня не дала Лике ускользнуть в их комнату. Семинар еще шел, и они спустились на первый этаж. Вертикальные жалюзи на окнах коридора были задвинуты, но несколько изжелта-белых пластин отсутствовали, и неравномерные, то узкие, то широкие, полоски солнечного света грели линолеум, подсвечивая тучки пылинок; Лика качнула рукой одну пластинку, остальные заколыхались, ударяясь друг о друга, клацая пластиком. Через приоткрытое окно проникал запах скошенной травы и коптилен. В городской школе пахло бы иначе: горячим асфальтом, мелом, возможно, свежей краской. С детской площадки, что у дома напротив, доносились бы радостные возгласы, визг ребятни, окрики взрослых и звуки прыгающего мячика, треньканье велосипедных звонков, перестук колёс самокатов. Здесь же из единственного открытого кабинета слышен был щебет птичек, далекие удары топора да гул голосов.
Ксеня с Ликой тихонько проскользнули в класс и сели на свободные места за последней партой. Кабинет был выбран правильно: он находился с теневой стороны, сюда солнце добиралось только по вечерам, между открытыми настежь окнами и распахнутой дверью гулял бодрый сквознячок. Запах лаванды и полыни окончательно выветрился. Лика приготовилась наслаждаться прохладой.
Лебедь сидела впереди, подперев подбородок кулаком. Ученики перешептывались, что-то выкрикивали, дискуссия была оживленной. Кажется, Ксеня говорила, что сегодняшняя тема – происхождение фантастического.
Профессор поднял вверх указательный палец, и ребята притихли. Лика прислушалась.
– Я бы не стал называть мифологию фантастикой. Люди пытались объяснить природные явления, и, если принимать во внимание, что в те времена не было учебников по физике, их попытки анализировать окружающий мир – это своего рода научные гипотезы, позднее получившие опровержения. А путешественники? Может, они были первыми фантастами?
– Но они ведь ничего не придумывали, а писали про то, что видели, – возразила Нина, девочка из Ксениной группы.
– Пожалуй, не соглашусь. Они описывали увиденное исходя из своего восприятия действительности, воспитания, культуры, жизненного опыта. Например, древние греки, которые путешествовали в Индию. Для них это была настоящая страна чудес. Представьте себе, насколько отличалась и природа, и быт! Скилак Кариандский был первым греком, который посетил Индию, в его географическом сочинении есть рассказы о людях с ногами, как зонтик, с огромными ушами, которые они используют как покрывало, и о людях с одним глазом. Он это придумал? Или попытался объяснить то, что видел? Между прочим, в его сочинении есть и вполне правдоподобные сведения о реках, о растениях. Хотя его труды могли быть написаны вовсе не им, а человеком, присвоившим его имя.