Любовь Куклева
Марокканское солнце
Девушка, плотно прижавшись к стене, молча стояла несколько минут, выдерживая яростный взор мужа, еще дышащего пылающим гневом. Нариман хотел было продолжить воспитание непокорной жены, но время шло, и нужно было уходить. На последок он бросил в адрес Лизы еще несколько острых слов и, еле сдерживая порывы гнева от того, чтобы совсем не испортить жены синяками и ссадинами, поспешно удалился.
Только Нариман закрыл за собою дверь спальни, как Лиза, медленно опускаясь по стене и прижимаясь к ней ушибленным затылком, упала на пол и горько заплакала, как плачут истерзанные жизнью женщины, освобождая боль и всхлипы после минут храбрости и спокойствия. Она, закрыв лицо дрожащими руками и дыша в пол, лежала растрепанная и, казалось, изнемогшая; все тело ее было собрано, словно пыталось защититься, огненные же кудри безобразно раскинулись, стекая с головы, точно морская пена. Лиза совсем отчаялась. Страх, как острый кинжал, пронизал ее небитое молоденькое тело, белую кожу и гладкое омоченное слезами лицо. Несколько минут девушка не поднималась, но что-то вдруг зажгло в груди и, вскинув голову, она ухватилась за плечи и взмолилась потухшим хриплым голосом: «Заступи меня, Господи! Заступи! Почему Ты не взял меня к Себе? У меня теперь никого нет, никого нет, Отец! Я сирота, нет ни отца, ни матери… Я одна. Кто спасет меня, кто спасет? У меня нет родных, нет друзей, нет любви… Господи, у меня только Ты! Так забери же меня, больше мне нет нужды оставаться на этой пустой земле! Заступи меня, Отец!» – слезы совсем задушили ее, и не было уже слышно стонов из груди девушки, она рыдала беззвучно, будто сама в себя, и все хваталась околевшими пальцами за побитые щеки и согнутые плечи.
За дверями послышалось, что кто-то идет. Лиза встрепенулась и, вскочив, утерла слезы и поправила волосы и одежду. Она вновь сделалась спокойна и серьезна, хотя душа ее рвалась и кричала, все продолжая взывать к Богу. В комнату вошла Амаль.
– Салям алейкум, невестка, как спалось? – спросила она наивно просто и улыбнулась, некрасиво и совсем дурно искривив губы. – Что это? Что это у тебя на лице? – ужаснулась девушка, подойдя ближе и заметив красное расплывшееся пятно на щеке Лизы. – И, кажется, у тебя мокрые глаза… Ты плакала? Вы поссорились с моим братом?
– Я выходила из ванной и споткнулась… – заговорила Лиза, касаясь ноющего синяка. – Я ударилась… Было очень больно, и потому я плакала. – закончила она, осторожно подбирая слова.
– Очень больно? Хочешь, я помажу маслом? Или дождешься брата? – она покраснела и засмеялась. – Он будет рад сам оказать тебе помощь.
– Нет… – протянула Лиза и улыбнулась, постаравшись создать как можно более беззаботный и непринужденный вид. – Уже не болит… Видишь? – она чуть хлопнула себя по щеке и закачала головой, высоко поднимая брови.
– Хорошо, конечно, но, если бы синяк болел еще хоть чуть-чуть, ты увидела бы, как заботлив и нежен мой брат. – сказала Амаль, аккуратно держа Лизу за руку. – Он так любит тебя… Знаешь, когда два года назад Нариман увидел тебя в России, он совсем потерял покой… Он поник и опустился… Каждый день он говорил, как ты красива, как нежна твоя улыбка, как строен твой стан… – Амаль совсем оживилась и говорила приподнято и восторженно. – Тогда отец заставлял его жениться, но брат говорил, что только ты станешь его женой…
– Но Мурад говорил мне совсем другое. – произнесла Лиза удивленно, но в тоже время настороженно и, точно сомневаясь в услышанном.
– Что наговорил этот негодный мальчишка? Что он сказал тебе? – вдруг покраснела в раздражении Амаль и, сжав худые кулаки, взглянула на Лизу вопросительно.
– Он сказал, что хочет предостеречь меня… Говорил, будто бы ваш брат имел много жен, и все они теперь обмануты им и брошены, скитаются в нищете по городским улицам… – говорила Лиза быстро и, не успевая сделать вдох, все продолжала и продолжала. – Что он… Избивал их и… – она вдруг не сдержалась и, крепко обняв Амаль, заплакала, уткнувшись в ее плечо.
– Что ты, нет… Негодяй! Скверный мальчишка! – ругалась в гневе Амаль и, поглаживая голову невестки, пыталась успокоить ее. – Это ложь, поверь. Мой брат очень ждал тебя, ты ему очень нравишься… Мурад просто подлец! Я скажу тебе. – она отстранила от себя Лизу и, вытирая мокрые ее щеки, взглянула в ее печальные глаза. – Ты очень понравилась и Мураду. Он все время следит за тобой, ищет твоего взгляда… Он тоже мой брат, но он просто невыносим! Невыносим! Держись от него подальше… Не плач, все то ложь… Забудь, что он наговорил тебе. Он, наверняка, хотел, чтобы ты начала бояться Наримана. Успокойся, дорогая, успокойся. – они вновь обнялись. – Вообще-то и отец иногда бьет маму, но не потому, что он разлюбил ее… Просто он так наказывает ее и воспитывает, чтобы она училась слушаться мужа. Даже если когда-нибудь Нариман и ударит тебя, не бойся, так нужно. Просто делай все, как он велит… И знаешь, чтобы он не злился и не расстраивался, танцуй для него… Все это любят, а ты просто красавица, так что брат сразу забудет всякий гнев. – Амаль сделалась загадочной и прошептала. – У меня есть очень красивый наряд. Когда решишься, приходи ко мне… Я подарю тебе его и научу, что нужно делать.
– Откуда ты знаешь, как правильно? Разве ты замужем? – спросила заинтересованно Лиза, наконец, перестав плакать.
– Нет. Я еще не замужем. – несколько печально ответила Амаль и грустно улыбнулась. – Давно родители пытаются найти для меня мужа, но… – она насильно засмеялась, стараясь скрыть подавленность и неловкость. – Я такая некрасивая… Видишь? – девушка прикоснулась к своему лицу, проводя по губам и худеньким щекам. – Никто не хочет брать меня в жены… Но мама уже всему меня научила. Я умею вести дом, ухаживать за мужем и детьми… И танцевать я тоже умею…
– И что же нужно, чтобы он никогда меня не бил? – спросила Лиза, внутренне усмехнувшись. – Все время танцевать? Разве это не может надоесть?
– Нет, танцуют иногда… – засмеялась Амаль и наклонилась вперед, приподняв брови. – Просто слушайся его во всем, наряжайся, ухаживай за лицом и телом, никогда не отказывай, если брат чего-то просит у тебя, будь с ним ласкова и нежна, обходительна, не спорь… И еще, очень важно и не пренебрегай этим, – нужно исполнять все религиозные правила и обязанности. Ты не нашей веры, но лучше, если ты примешь ислам и отречешься от своего Бога… – она сделалась серьезной и готовой к нравоучению. – Расспроси у мужа обо всем. Узнай когда и как нужно молиться, чего нельзя делать, то есть что считается грехом… Он будет читать тебе Коран, и ты научишься общению со старшими… Ты все узнаешь, Нариман научит тебя…
– А если я не захочу отрекаться от своей веры? – спросила серьезно Лиза, глядя Амали в глаза.
– Будет лучше, если ты смиришься и забудешь все, что было раньше… Поверь. Любое упрямство все равно будет сломлено и подавленно… Но какими путями? Если ты покоришься нашему закону, то начнется спокойная и счастливая жизнь для тебя и твоего мужа, а если нет – придется пройти путем унижения, боли и претерпеть много неприятностей, прежде, чем ты изнеможешь и сама сдашься. Это никому не нужно. Скажи: есть ли толк сопротивляться птичке и терпеть боль, чтобы ей выщипали все перья и поломали хрупкие крылья, если она все равно окажется в клетке? Лучше, если она сама залетит туда и не потерпит никакого вреда? – Амаль говорила просто и непринужденно, точно слова ее несли совершенную истину и не казались странными и неудобовразумительными. – Конечно, каждый сам за себя решает. – она пожала плечами и, улыбнувшись, взяла невестку за руку. – Я пришла, чтобы сказать, что мама зовет тебя. Приведи себя в порядок, она ждет. – после этих слов Амаль поднялась и вышла из комнаты.
Лиза продолжала сидеть на кровати. В окаменелом лице ее выразилось глубокое раздумье и даже некоторое недоумение. «Где же это я? – подумала девушка, и глаза ее забегали по комнате. – Господи Святой, неужели все окажется так, как я слышала только что? Но Ты не можешь меня оставить, Ты не позволишь мне сдаться… Иисус, не дай мне отступить от Тебя… Я не хочу сделаться предательницей… Ты святым Твоим все давал перенести и устоять в вере, любви и надежде. Господи, сколько мучений перенесли апостолы, но Ты сохранил их для Себя Самого, сохранил сердца их верными Тебе… Так дай же и мне не сломиться ни пред каким страхом и мучением, ни пред какими словами этих людей и их угрозами… Что может быть страшнее, чем быть отлученной от Имени Твоего… Нет! Господи, не позволь мне отречься от Имени Твоего Святого… Если Тебе угодно, чтобы я приняла смерть, мучения, пытки, то даруй мне все стерпеть с Именем Твоим, Иисус Христос, с Твоим Именем на устах… Чтобы и сердце мое до последнего вздоха, до последнего удара и, даже после, как закроются мои глаза, чтобы не оставило Тебя мое сердце, прошу, Господи, помоги! Я слабая, я ничто пред Тобою… Разве могу я полагаться на свои жалкие силы? Но на милость Твою, Святой Боже, я уповаю, на Твою всеобъемлющую любовь… Пребудь со мной во веки, не дай мне упасть, сохрани меня для Себя, для Твоей Святой Славы…» – она вслух прочла девяностый псалом и, переодевшись, и уложив волосы, вышла из спальни, направившись к матери мужа, что уже давно ожидала ее в зале.
Закира стояла у дивана и разговаривала с Амалью в то время, как в зал вошла Лиза. Женщина, увидев невестку, еще более выпрямилась, хотя она и всегда держалась гордо и статно, исподлобья взглянула она на девушку и косо улыбнулась, точно задумала что-то. Закира медленно постукивала пальцами по спинке дивана и, чуть приподняв голову, при том показав сухую длинную шею пятидесяти летней женщины, подозвала Лизу.
– Я пойду, мама, – сказала живо Амаль, еще находившаяся в комнате. – Я буду в саду. – она поцеловала в щеку мать и выбежала на улицу.
– Что ж, вот мы и увиделись, наконец, лицом к лицу. – произнесла Закира степенно и невозмутимо гордо. – Я надеюсь, что ты проявишь себя послушной и покорной… – она осмотрела Лизу с ног до головы, только проводя глазами. – Мне велено научить тебя всем обязанностям. Ты должна делать все, что я прикажу…
– Хорошо. – коротко ответила Лиза, не дав свекрови договорить.
– Не перебивай меня! – воскликнула Закира, но тут же приняла спокойный вид и продолжила, смотря на невестку с высока. – Сейчас ты пойдешь в кладовую… В одном ящике я сохранила старую одежду. Ты должна пересмотреть ее, перебрать, отделить, что получше, аккуратно сложить и отнести Вазиру, слуге, он раздаст все это нищим. – она окликнула служанку и, когда та пришла, женщина велела. – Отведи ее в кладовую. – Закира обратилась к Лизе. – Сама найдешь нужный ящик и все сделаешь, как велено.
Служанка отвела Лизу в кладовую. Темная и невзрачная комната, заметно и контрастно отличающаяся от прочих, что были богаты и великолепно украшены, пахла пылью. Множество полок и шкафчиков были забиты ящиками, коробками и различным хламом, засаленным и истертым. Лиза, войдя в комнату, поморщилась и, задохнувшись пылью, громко чихнула.
– Да, сюда давно никто не заходил… – сказала Исма, служанка, провожавшая Лизу. – Саеда специально послала вас сюда…
– Почему? Почему меня? – спросила Лиза, почесывая покрасневший нос.
– Она теперь будет учить вас покорности. В этом доме все кому-нибудь подвластны. Слуги – господам, младшие – старшим, они же – родителям, а жена – мужу… – перечисляла служанка, едва ли выговаривая слова на французском языке.
– А глава семьи? Он кому-нибудь подвластен?
– Только Аллаху… – ответила Исма, пожав плечами. – Скажите, почему вы столь равнодушна к сайэду, вашему мужу?
– Я его совсем еще не знаю… – сказала в ответ Лиза, не найдя лучших слов для объяснения.
– Знаете, он лучше других… Старший сайэд очень строг, а его жена, Закира, хотя и иностранка, ведет себя не хуже и ни чуть не снисходительнее, чем женщины Феса. – Исма оглянулась и тихо добавила. – На самом деле ее зовут по другому, ведь она из Европы… Старший сайэд назвал ее другим именем, чтобы в доме не было ничего чуждого.
– Зачем же он женился на ней?
– Это произошло точно так же, как и с вами… – ответила служанка. – Он увидел ее однажды и решил сделать своей женой… Обычаи не позволяют этого, но он принудил ее принять ислам и сменить имя, чтобы не было никакого различия… – она умолкла и, чуть погодя, сказала. – Я пойду, сайеда, нужно работать… Да и вы, если не поторопитесь, потерпите оскорбления от свекрови… Извините. – опустив голову, служанка удалилась.
Лиза принялась за уборку. Коробкам и запылившимся ящикам не было числа. Сперва девушка брезгливо открывала крышки, осторожно вынимая всевозможные тряпки и лоскуты двумя пальцами, при чем лицо ее искажалось отвращением, и часто она жмурилась и почесывала нос, удерживаясь от того, чтобы чихнуть. Однако после нескольких минут промедления и бесполезной аккуратности, Лиза, наконец, закатала рукава и, погрузившись в сумрак зачумленной кладовой, влилась в работу, позабыв отвращение и всякое омерзение. Девушка даже сумела отыскать удовольствие и благо в этом бесполезном и черном деле. Только теперь, когда она находилась в этой серой, обшарпанной комнате, когда никто ее не видел и не наблюдал за тем, делает ли она что-нибудь запрещенное и противозаконное, теперь девушка могла вслух молиться, напевать любимые гимны и не бояться, что войдет муж и заставит ее терпеть боль и страдать. Безусловно, могло произойти и такое, но от чего-то Лиза была спокойна, радость и умиротворение наполняли ее измученную за несколько последних дней душу и раненое сердце, которое, несмотря ни на что, еще могло радоваться и прославлять Бога.
Иногда только Лиза вдруг замечала посторонние чужие звуки и понимала, что рядом кто-то есть. Украдкой она оборачивалась к двери, как бы невзначай, чтобы не казалось заметным ее подозрение. И девушка не ошибалась: за ней и вправду наблюдали. Исма привела с собой еще одну совсем молоденькую служанку по имени Агила; вместе они, прильнув к дверному косяку лбами, прикрытыми бежевыми платками, наблюдали за всем, что делала Лиза. Глаза их наполнял невообразимый интерес, несколько странный и необычный. Девушки, не двигаясь с места, точно вслушивались в слова гимнов, что напевала Лиза, и, хотя совершенно не понимали незнакомых слов, почему-то улыбались и переглядывались. Иногда они скрывались за дверью, и Исма начинала что-то рассказывать подруге, оживленно и даже возбужденно, часто разводя руками и открывая на миловидном своем лице все нахлынувшие на нее эмоции.
Лиза, замечая повышенный к себе интерес со стороны служанок, совсем повеселела и обрадовалась, надеясь найти в этих девушках, может не подруг, но хотя бы понимающие души. Она сперва не решалась, еще сторонясь и опасаясь новых недоброжелателей, но вскоре, обернувшись и поймав на себе их заинтересованные взгляды, Лиза пригласила служанок помочь ей с работой. Агила и Исма, переглянувшись и переговорив между собой на арабском, весело подошли и присели рядом с молодой госпожой. Они оказались более разговорчивыми, чем предполагала сама в себе Лиза. Исма разговаривала на французском плохо и от того часто запиналась и смущенно смеялась, глядя на госпожу. Агила же почти совсем не выговаривала слова, но это не было ей помехой, девушка говорила быстро и уверенно, несмотря на то, что Лиза всем своим видом давала понять, что совсем не разбирает смысла слов, произносимых служанкой. Когда только Лиза начинала громко смеяться над косноязычием Агилы и, словно раззадоренный ребенок, хлопала в ладоши и по коленям, уже испачканным пылью, Исма останавливала подругу и медленно поясняла госпоже суть сказанного, но и Исма, не сумев подобрать нужных слов, вдруг переходила на родной язык, совсем забывшись. Тогда Агила, переменившись в лице и странно искривив губы в попытке удержать смех, ударяла подругу по плечу, и вновь все троя заливались безудержным смехом.
ГЛАВА 4
Медленно прошли три месяца, абсолютно похожих и однообразных днями и каждой минутой. Все в доме аль Гафур оставалось неизменным, однако, уже совсем привычным и ничем не приметным, что порою раздражало одних и просто вводило в отчаяние и упадок других членов семьи. Глава дома, Джабар, изо дня в день ходил мрачный и хмурый, словно тень передвигаясь по комнатам и не произнося ни слова; но только ночная мгла окутывала Фес, как аль Гафур, уединяясь с женой, выливал в ее слух все накопившиеся планы и мерзкое недовольство, наполнявшее его сердце с каждым днем все больше и вызывавшее непреодолимое чувство гнева. Причиной же всего того, конечно, была невестка, все мозолившая глаза седобородому Джабару и его жене. Часто, слушая мужа, Закира сама наполнялась яростью, немного больше похожей на ядовитую зависть, что никак не давала покоя ее гордому самолюбию. Молодая невестка проявляла себя во всем послушной и кроткой, беспрекословно выполняя все повеления свекрови, от чего та просто выходила из себя и, порою изматывала сама себя, все придумывая новые испытания, что, казалось, одно другому не уступало в находчивости и неповторимости. Нередко Закира вместе с мужем целыми часами обсуждали невестку, выискивая в ней что-либо недоброе и притворное, при том сами лишались сна и покоя в то время, как все в доме давно спали, нежась в шелковых постелях.
Несмотря на то, что Лиза производила впечатление спокойной и всем довольной невестки, душа ее все болела и непрестанно изнывала, ощущая тяжелые цепи на скованном сердце, истекающем кровью и слезами. Не проходило и дня, чтобы она не терпела оскорблений со стороны свекрови или мужа, все чаще поднимающего руку на ее беленькое небитое тело. Каждый вечер, оторванная от молитвы, девушка терпела побои и всевозможные отвратительные слова, часто пугавшие ее ранимую душу. Но ни звука, ни сухого изнывающего стона, ни одной слезинки никогда не проронила Лиза в присутствие мужа. Все, что порою совершенно невозможно стерпеть, терпелось ею беспрекословно и стойко. Лиза не смела никому пожаловаться, зная, что в этом доме, городе да и целой стране не от кого ждать помощи и понимания. Только оставаясь одна, девушка слезно молилась и изливала свою душу пред Богом, на которого лишь надеялась и уповала всем сердцем. Единственно Ему Одному Лиза говорила, как ей тяжело и больно жить в этом доме, как измучили ее эти недобрые взгляды.
Прожив же так несколько месяцев, Лиза свыклась с мыслью, что подобно, и никак иначе, она проживет всю свою оставшуюся жизнь. Девушка научилась быть во всем послушной, кроме того, что противоречило Слову Господнему. С каждым днем она плакала все меньше, пыталась чаще улыбаться, хотя бы тогда, когда сердце воистину радовалось о Боге, воспевая Ему хвалу. Лиза старалась не вспоминать все то, что было раньше, когда жила она в деревне или училась – все это навивало уныние и грусть, чего итак хватало в каждой минуте продолжающейся жизни.
Не отстранялась она уже от мужа, порою совсем докучающего ее своими нежностями, вдруг приливающими после яростного гнева и появляющимися, точно солнце в дождливый день. Столько же яро и ревностно Нариман навязывал ей свою веру и закон, сколько целовал ее губы, наполненный пылкой страстью. Лиза принимала все молчаливо и послушно, но по-прежнему холодно и равнодушно, отвечая на все, что делал с ней муж. Но бывало, когда Нариман засыпал, когда расслаблялись его руки и умолкал суровый голос, Лиза, наклоняясь над ним, о чем-то задумывалась и начинала совсем неслышно молиться. Девушка нередко чувствовала себя обязанной сделать хотя бы что-нибудь, что могло бы дать небольшое, может самое крошечное, начало к покаянию этого человека. Лиза не смела и надеяться, что столь ярый мусульманин может вдруг уверовать во Христа, но со своей стороны девушка желала сделать все, что бы, придя к Богу, она не постыдилась и не была виновной в том, что молчала или не молилась за душу мужа. Говорить что-либо она пока боялась. Теперь Лиза лишь молилась Господу за мужа, который, как было видно, каждый новый день просыпался таким же, как и прежде: грозным и суровым, но в тоже время пламенно нежным.
В один из дней Нариман поднялся ранее обыкновенного и от чего-то был не в духе. Все спеша и раздражаясь он оделся и принялся будить еще спящую жену. Лиза не смыкала глаз всю ту ночь, ее мучили кошмары и головная боль, и только под утро ей удалось заснуть, хотя и с трудом. Потому, несмотря на то, что муж выходил из себя, раскачивая и толкая ее, Лиза вяло ворочалась среди шелковых подушек и ноюще стонала, не желая открывать глаза. Тогда Нариман просто встал возле кровати, поставив руки на пояс и гневно сведя густые брови.
– Поднимешься ли ты сегодня? Хватит нежиться в постели, поднимайся! – сказал он громко и, схватив жену за руку, насильно поднял, так что Лиза даже не успела раскрыть глаза и придти в себя. – Ступай и прими холодный душ.
Лиза медленно спустила с кровати ноги и, вздохнув, убрала упавшие на лицо огненно-рыжие кудри. Вяло и нехотя она поднялась и поправила бретельки ночной рубашки, что была ей немного велика и все как-то неудобно скользила по беленькому телу девушки. Нариман продолжал стоять на прежнем месте, наблюдая скользящим взглядом за каждым движением молодой жены. Странное и необъяснимое чувство силилось и, точно вырывалось, из его груди, в которой так сильно билось горячее сердце. Лиза же неуклюже и, немного покачиваясь спросонья, прошла в ванную. Вся ее походка и симпатичная фигурка в любом одеянии, в каждой чуть трепещущей неловкости и скромной грациозности, казались умиленными и нежным каковыми только могут казаться любящему человеку.
Несколько минут Нариман не двигался с места, уставившись в закрытую дверь ванной. После, наконец, опомнившись, он вышел и вернулся с огромной книгой в руках. Он сел на софу и, расслабившись, ждал Лизу. Девушка, совсем посвежевшая и проснувшаяся, вышла из ванной и, увидев мужа, пристально на нее смотрящего, остановилась.
– Иди сюда. – сказал он твердо.
Лиза подошла и села, не поднимая глаз.
– Видишь? Это Коран. – Нариман раскрыл книгу и, прикоснувшись, повернул на себя лицо жены. – Священная книга. Здесь все написано: как жить, во что верить и, чего никогда не совершать… Также, каким образом наказывать нарушающих закон Корана. – он отпустил Лизу и продолжил. – Все написано на арабском. Я буду читать тебе сперва на нашем языке, затем разъяснять на французском. Я буду учить тебя, чтобы ты понимала, как должна жить дальше. – он вздохнул и спокойно начал читать, произнося незнакомые и непонятные девушки слова.
Лиза вдруг потеряла покой. Кровь молниеносным ударом прильнула к голове, и что-то зазвенело в ушах. Девушка нахмурилась и сжала губы, покрасневшие, точно наливные спелые вишни, руки же ее были напряжены и белы, как остывшее пепелище. Она тяжело и прерывисто дышала, все больше наполняясь негодованием и беспокойством, и, только Нариман начал повторять прочитанное на французском, как Лиза, ссутулившись, закрыла уши руками и быстро закачала головой.
– Что ты делаешь? Я с тобой говорю! Слушай! – он попытался отнять ее ладони от головы, но девушка еще сильнее затыкала уши, не позволяя мужу сказать что-либо. – Я не собираюсь терпеть твое поведение! – воскликнул Нариман и с силой швырнул жену на пол. – Мне надоело то, как ты ведешь себя! Сколько можно?! Ничего не хочешь понимать: ни слов, ни наказаний! Что еще сделать, чтобы ты, наконец, отреклась от своего Бога?! – кричал он вне себя от раздражения.
– Разве вы спросили меня: хочу ли я за вас замуж и жить так, как вы принуждаете? – спросила Лиза спокойно, но твердо и, упорно глядя мужу в глаза. – Так, я точно так же и не подумаю спрашивать вас: в Кого и как мне верить. Почему я должна просить разрешение на то, чтобы веровать и молиться моему Господу? Кто вы такой, что будете заставлять меня отречься от Христа, от моей Жизни?
– Замолчи! – гневно сказал Нариман и ударил Лизу по лицу. – Не произноси Его Имя! Теперь ты принадлежишь только мне и этому дому с его законами и верой!
– Я всегда принадлежала Христу. И вы не в силах изменить этого.
– Закрой рот и поберегись. – он схватил ее больно за руку и продолжил. – Что может твой Бог против нашего закона? Твоя жизнь в моей власти. Будь на моем месте другой, твой труп давно бы лежал в земле.
– Весь мир – ничто против моего Господа. – отвечала Лиза с серьезным лицом и радующимся сердцем. – Все вы здесь ходите, словно трупы… Может ли быть жизнь без Христа?
Нариман совсем вышел из себя и, грубо оттолкнув от себя жену и не найдясь, что ответить, вышел из спальни. Вечером того же дня должна была состояться свадьба его хорошего друга, потому, чтобы развеять негодование и злобу, Нариман немедленно отправился в его дом, не дожидаясь вечера.
Лиза сидела на полу и молилась. Порою появлялся страх и непреодолимый ужас перед будущим. Девушка боялась сломаться, боялась не устоять, но в тоже время ей не давала покоя боязнь того, перед лицом какой смерти ей придется рано или поздно предстать. Она ощущала себя слабой и беспомощной, маленьким существом, подавленным исполинскими грудами и черствыми громадами, от которых ей освободиться было совершенно не под силу. Однако чем больше Лиза понимала свою ничтожность и беззащитность, тем сильнее она возлагала свое упование на Христа. Каждая молитва была, словно глоток свежего воздуха, дающего силы идти далее. Девушка желала бы упиваться им непрестанно, без сна и отдыха, но тело ее было измученно и уставшее, сил, порою, совсем ни на что не хватало. Но и теперь, сидя на полу и молившись, Лиза чувствовала себя под надежной защитой Божьей, под Его осеняющим крылом. Она вдруг успокаивалась и была готова идти дальше, не смотря на тяжкие испытания и изматывающие горькие дни.
Нариман быстрым шагом проходил по улицам Феса. Все вокруг раздражало его и выводило из себя. День стоял знойный и жгуче палило солнце, заливая городские стены дремучим маревом, и вот-вот, казалось, покажется какой-нибудь мираж, проницая глубины горячего воздуха. Иногда Нариман останавливался и хватался за голову то ли от мучительной жары, то ли от непрестанных раздумий, давно не покидающих его рассудка. Вокруг стоял галдеж торговцев, прохожих и приезжих туристов, но на мгновение бывало в ушах прекращался всякий звук, и Нариман, ничего не замечая, прислушивался лишь к собственным мыслям.
Наконец он пришел к дому друга. В то время, когда Нариман вошел в зал, Камран сидел, развалившись, на бордовом низеньком диване и курил кальян, дым которого уже походил на заполнивший комнату туман.
– Хабиби! Нариман, от чего так рано? – воскликнул Камран, вставая, только увидел вошедшего гостя. – свадьба только вечером, друг… Или пришел и себе подыскать подходящую жену? – он лукаво усмехнулся и обнял Наримана.
– Салям алейкум… Неважно начался день, и я решил не оставаться дома. – ответил тот и прошел к дивану сквозь облака прозрачного дыма.
– Опять она? Эта русская красавица не дает тебе покоя… – Камран засмеялся и рухнул на диван, вальяжно раскинув руки по бархатной вышитой спинке.
Нариман исподлобья взглянул на друга печальным взглядом согласия.
– Ты себя изведешь. – продолжал Камран, улыбаясь, и вновь закурил. – Кальян? – спросил он у друга и выдохнул клуб белого дымка. – Сколько помню, все твои печали связаны с этой красоткой. Встретил – и потерял покой, женился – опять не доволен… В чем дело? Мне просто больно смотреть на тебя. – Камран косо улыбнулся, открыв белые ровные зубы, и погладил черную бороду.
– Я не знаю… – ответил Нариман, вздохнув. – Она молчит, не говорит мне ни слова… Так холодно и мертво смотрит на меня. И все время молится! – он вдруг покраснел и сделался свирепым. – Даже не хочет послушать, хоть немного уступить. Сегодня я пытался прочесть ей Коран, но эта женщина, представь себе, заткнула уши!
– О-о! Нариман, да она плюет на тебя! – рассмеялся Камран и пальцами расправил волосы. – Ты должен что-то сделать. Ты ведь не терпишь это, я надеюсь.
– Нет. Не терплю. – ответил Нариман, сводя брови. – Я предпринимаю все необходимые меры.
– И как? Помогает?
– Ничуть. Это какая-то упрямая ослица, глупая девчонка… На всякие угрозы она отвечает дерзостью, несмотря на то, что понимает, я точно в этом уверен, понимает, что будет с ней по ее упорству. – он вдруг опустил глаза и рассеяно потер шею.
– Что с тобой? – спросил Камран, привставая с подушек.
– Я не могу допустить того, что должно с ней случиться. Да, я поклялся отцу, что она примет нашу веру, но я не смогу увидеть ее мертвое тело. – Нариман взглянул на друга; вид его был жалок и подавлен. – Просто я уже не представляю, какими путями еще заставить ее принять ислам. Она, точно не чувствует боли и унижения… Тогда, что может сломить этого человека?
– Хотелось бы и мне видеть ту, из-за которой так переменился мой дорогой друг. – Камран вновь задымил, прикурив кальян.
– Дай и мне… – просил Нариман протягивая руку сквозь дым.
– Да, – протянул Камран и сжал губы. – Теперь точно вижу, что ты сам не свой… Когда это ты курил? Всегда мне казалось странным, что араб может не любить кальян… Но, если и ты изменил своей привычке, несмотря на то, что терпеть не можешь курить… То. – он умолк и нахмурился, глядя на друга, жадно всасывающего дым.
– Она меня в гроб сведет, если сама прежде не погибнет.
– Что ты убиваешься, в самом деле? Бывало муж забьет жену до смерти, и ничего… Взял другую. Но ты. – Камран вдруг вздернулся и, прищурив глаза, закрыл рукой рот, точно пытался скрыть какое-то слово. – Что если… – произнес он загадочно озарено. – Что если у нее был кто-то в России. Ты понимаешь, о чем я.
– Я не думал об этом. – Нариман громко закашлял и передал кальян другу. – Может, и в правду? – глаза его сделались блестящи и глубоко встревожены.
– Она холодна, равнодушна… – перечислял Камран, приглушив голос. – Вероятно, у нее был муж или возлюбленный, о котором она не перестает думать. – его подвижные брови вдруг волной пробежали по загорелому лбу. – она хоть раз танцевала тебе?
– От куда она может знать об этом? – сказал, отнекиваясь, Нариман, повернувшись в сторону.
– Нет. Подожди. Здесь нужно разобраться. – Камран хотел было начать рассуждение, но от чего-то остановился и, вновь упав на подушки и поднеся к сухим губам дымящийся кальян, засмеялся издевательски. – Да что здесь говорить! Был, не был… Не все ли равно? Может это тебе так не повезло, что она оказалась такой холодной, а главное упрямой и непослушной.
Нариман удивленно и, несколько с отвращением, взглянул на белые зубы друга, открытые в насмешливой улыбке, окинул взглядом легкий парящий по комнате дым и вздохнул.
