Людмила Львовна Горелик
Потерянная рукопись Глинки
Глава 2. Даша, Нинкина внучка
Елена Семеновна старалась звонить Даше хотя бы раз в два дня и заходила к ней каждую неделю. Племянник Юра с семьей не вернулись еще из Пржевальского, остались на даче на осень. После Юркиной женитьбы у них оказалось две квартиры. Племянник с семьей остался в дедовской, на улице Бакунина, а Елена Семеновна теперь жила по большей части в однокомнатной квартире его жены Маши. Однако на время отъезда «детей» (так она называла семью племянника) Шварц предпочла вновь поселиться в большой квартире на улице Бакунина[1]. Отчасти она сделала это ради Даши – отсюда ближе к ней идти. Даша была внучкой ее очень давней и хорошей знакомой; в какой-то период, в ранней молодости, они, пожалуй, дружили.
Нина Леонова, Дашина бабушка, с детства жила в одном доме с Лелей Шварц. Дом этот огромный – по сути, пять самостоятельных домов, составляющих изощренную, однако не лишенную изящества фигуру, – в Смоленске он известен под названием Пентагон. За конфигурацию его так и прозвали. Хотя, если честно, архитектура ничем не напоминает здание американского Министерства обороны. Ничем, кроме пяти составляющих большое здание, впритык теснящихся отсеков; так что название себя оправдывает.
Этот дом строился еще до войны как общежитие льнокомбината, после войны достраивался, перестраивался. Там и после войны были сплошные коммуналки на три-четыре семьи.
Когда семья Шварц переехала в этот дом, Леоновы уже в нем жили. Родители Нины получили там комнату еще до ее рождения, вскоре после войны. Мать работала художницей по тканям на льнокомбинате, ей и дали комнату. В коммуналку и Шварцы вселились двумя годами позже Леоновых. Им дали комнату с другой стороны здания. У Лели отец на льнокомбинате был инженером-наладчиком. Семьи росли, появлялись дети, коммуналки расселялись, и к восьмидесятым годам обе семьи жили в отдельных квартирах. Шварцы с одной стороны Пентагона, Леоновы – с другой. Дети были знакомы, так как вместе играли во дворе. В младших классах Леля с Ниной и учились вместе, в двадцать восьмой школе. Потом Леля перевелась в седьмую, потому что туда перешел работать учитель математики – а это был любимый Лелин предмет. Все говорили, что у нее большие способности к математике, а учитель был выдающийся, вот Леля и перешла. Нина осталась в прежней школе, рядом с домом: к математике она была равнодушна, да и вообще училась средне. Тем не менее они продолжали дружить, со временем дружба даже усилилась: обе девочки отличались веселым нравом и жаждой свободы, что в переходном возрасте приняло форму протеста против скучных правил, насаждаемых взрослыми. В старших классах Нина и Леля вместе посещали тусовку подростков в знаменитом бомбоубежище Пентагона, там с удовольствием отплясывали рок-н-ролл, курили, даже пробовали пить вино… К счастью, в ту пору еще не были распространены наркотики.
Неизвестно, к чему привела бы эта веселая жизнь, но продолжалась она недолго. На шумные молодежные тусовки в подвальном этаже пожаловались жильцы, бомбоубежище закрыли на большой замок, с подростками стала работать милиция. О подвигах скромных ранее учениц было доложено в их школы (напомним, девочки учились в разных). Лелю вызвал директор, формой общения с нарушающей дисциплину круглой отличницей и призером математических олимпиад он избрал «разговор по душам». В общем, репрессий не последовало почти никаких, однако Леля Шварц стала серьезнее, не курила более на людях и танцевала на школьных вечерах только приличные советские танцы – вальс, кадриль… Еще падеспань был тогда популярен. Про этот танец и песенка ходила:
Падеспанчик хорошенький танчик,
Его очень легко танцевать:
Два шага вперед, два шага назад,
Повернуться и снова начать!
А вскоре танцевать ей вовсе некогда стало: с одной стороны, требовалось усилить подготовку для поступления в вуз, а с другой – именно в это время она влюбилась в мальчика из другой (третьей) школы, спортсмена и комсомольца, ей стало вообще не до тусовок.
У Нины сложилось хуже. Директриса школы ее тоже вызвала, долго ругала и стыдила, Нина надерзила в ответ, и в результате была вынуждена уйти из школы после девятого класса. Учиться она дальше не стала, а поступила работать на тот же льнокомбинат, в пошивочный цех.
Только через много лет, когда у Нины подросла дочка, бывшие подруги стали вновь тесно общаться. Единственная дочка Нины Юля захотела поступать на иняз, и Леля, будучи преподавательницей английского, по просьбе бывшей подруги взялась готовить девочку к поступлению. Они жили в одном доме, это было удобно.
Так получилось, что Леля, не имеющая собственных детей (а Юрка тогда еще жил в Десногорске, с родителями), сдружилась с Нинкиной дочкой Юлей, а потом и внучкой Дашей. Общалась и с Ниной, но два года назад та умерла. И после смерти Нины Шварц пришлось плотно Дашку опекать.
Дело в том, что Юля в последние годы работала на Сахалине – преподавала в Южно-Сахалинском университете – и приезжала в Смоленск только на лето. С мужем она вскоре после рождения дочери развелась, там была какая-то романтическая, но не очень красивая история. Дашин папа давно уже жил в Латинской Америке, у него была другая семья. После отъезда матери Даша осталась в Смоленске с бабушкой. Работа на Сахалине давала Юле хорошую зарплату, а в будущем предполагалась значительная надбавка к пенсии. Для получения надбавки оставалось доработать еще два года, Юля твердо решила ее получить и не стала возвращаться в Смоленск, даже когда мать умерла. Дочери к этому времени уже исполнилось семнадцать, пусть поживет два года одна, а там Юля вернется… там видно будет. Она попросила присматривать за девочкой давнюю приятельницу их семьи Елену Шварц, тетю Лелю, как она ее называла, и вернулась на Сахалин. Вот почему Елена Семеновна звонила Даше регулярно, почти каждый день, и заходила к ней не реже раза в неделю.
В тот сентябрьский день 2019 года Леля собиралась позвонить своей подопечной вечером, однако получилось иначе. Ее разбудил звонок домашнего телефона. Время близилось к обеду, однако Леля, увлекшись замечательным детективом, до утра читала. Заснула, когда уже начало светать, и теперь еще не встала. Звонила Альбина Петровна, соседка с другого конца Пентагона. Она проживала как раз в Дашином подъезде.
– Елена Семеновна, извините, но я решила, что вам необходимо сообщить. Звоню из своей квартиры, а в Дашиной полиция сейчас и «скорая». Ее нашли без сознания сегодня утром. Извините еще раз, что беспокою.
Елена Семеновна соображала быстро. Через двенадцать минут она уже входила в Дашин подъезд.
Глава 3. Судьбоносное знакомство: Мария Петровна Иванова
Младшая сестра Михаила Пелагея, чью свадьбу с такими счастливыми ожиданиями праздновали в Новоспасском в 1826 году, умерла через два года. Глинки не обладали хорошим здоровьем: из тринадцати братьев и сестер Михаила пережили родителей лишь четверо. За Михаила тоже постоянно боялись: он с младенчества был золотушным, болезненным, лечился всю жизнь и привык к постоянным недомоганиям. Вернувшись после свадьбы сестры в Петербург, он, как и планировал, стал заниматься музыкальной композицией, брал уроки, по своему обыкновению, у самых лучших и дорогих учителей. Одновременно Глинка изучал итальянский язык, блистал в салонах, заводил новые знакомства – сколь приятные, столь и полезные.
Он подружился с Нестором Кукольником, у которого собиралась по ночам петербургская «золотая молодежь», имеющая отношение к искусству. Его музыкальные дарования открыли ему вход и в другие салоны Петербурга. Глинка был хорошо знаком с Жуковским, Вяземским, Пушкиным. Здоровье его между тем ухудшалось. При его болезненности разгульная ночная жизнь, какой требовало петербургское окружение (а это был музыкальный и литературный цвет богемного Петербурга), здоровья не прибавляла.
Когда физические страдания стали непереносимыми, было решено уехать из сырого и сумрачного города в Италию. Глинка рассчитывал получить за границей не только лечение, но и заняться изучением европейской музыки. Заботливый отец нашел ему компаньона, заказал специальный возок – чтоб удобно было ехать, – и путешествие началось.
В Италии и Германии Глинка прожил почти четыре года. Здоровье поправить почти не удалось, а вот в музыке он освоил очень многое. Для развития и совершенствования мастерства поездка оказалась чрезвычайно полезной. Его композиторский дар складывался именно здесь, и более всего в Берлине. Он занимался там с великим учителем, многое открывшим ему в искусстве композиции.
Глинка остался бы в Берлине и дольше, тем более что всерьез увлекся семнадцатилетней музыкантшей по имени Мари. У нее было тонкое нежное лицо с большими черными глазами, она казалась ему необыкновенно одухотворенной. Кроме игры на фортепьяно, Мари пела, играла на скрипке. Отъезд стал неожиданностью для него самого: в Новоспасском скоропостижно умер едва перешедший пятидесятилетний рубеж отец.
На главе семейства, Иване Николаевиче Глинке, держалось многое – и прежде всего благосостояние семьи. Теперь Михаилу приходилось принимать управление имением, вникать в финансовые и хозяйственные заботы. Нельзя сказать, что он был к этому совершенно не способен, но он все это очень не любил. Поэтому львиную долю забот взяла на себя мать, освободив от них талантливого сына.
Уладив основные дела в Новоспасском, он съездил в Москву, чтобы встретиться с друзьями и рассказать в музыкальных салонах о своих новых достижениях. Салоны играли примерно такую роль, какую теперь выполняет интернет – Глинке необходимо было напомнить о себе на родине. Его появление имело успех: он действительно поразил друзей своими новыми талантами и умениями. А потом заспешил в Германию, чтобы продолжить занятия по композиции с одним из лучших профессионалов Европы. Была и еще одна причина, зовущая в Берлин: там его ждала Мари. Эта девушка брала уроки у тех же учителей, что и Глинка. Они подружились, общая любовь к музыке сбли-зила их.
Скоро он услышит ее нежный голос, сможет сесть рядом, чуть передвинув свой стул, чтобы удобнее было следить за ее игрой на фортепьяно, разумеется. И нежный темный локон будет виться совсем близко от его лица, и улыбаться Мари будет немного смущенно, понимая, что не только от ее музыкальных успехов светятся глаза Мишеля.
Препятствие возникло неожиданно. В дальнейшем сам Глинка говорил о «руке судьбы». Сестра Наталья попросила его сопроводить в Берлин ее горничную Луизу. Девушка была привезена из Германии, не знала русского языка, отправить ее назад в одиночестве было бесчеловечно. Однако во время выезда из Смоленска возникли проблемы с ее паспортом, для их решения требовалось ехать в Петербург.
Глинка, человек слова, не мог бросить женщину, хотя в столицу ехать ему не хотелось. Его зять Дмитрий Степанович Стунеев, муж сестры Маши, уговорил его поехать вместе. В Петербурге они остановились у брата Дмитрия, Алексея Стунеева. Так началось главное несчастье жизни Глинки.
В доме Стунеевых в это время гостили мать и сестра жены Алексея Степановича Стунеева, Софьи Петровны. Сестру звали Мария Петровна, ей было только семнадцать лет, она еще не выезжала, то есть не имела никакого опыта светского общения. Семья Ивановых была небогатой и не слишком знатной (они относились к прослойке бедных дворян), но Марья Петровна получила неплохое домашнее образование и отличалась красотой.
Как только Глинка увидел эту белокурую грациозную девушку с лицом Мадонны, он сразу подумал: «Это она!» Вопрос женитьбы как раз назрел. Считалось очень приличным для дворянина жениться в тридцать лет; к этому времени полагалось иметь стабильный доход и положение в обществе. Все это у Глинки наличествовало. Ему недавно исполнилось тридцать, он был владельцем большого, приносящего хороший доход имения, его знали в Петербурге и ожидали от него многого. Жениться было в самую пору. Бессознательно он уже готовился к этому шагу. Судьба устроила встречу с Марьей Петровной очень вовремя. Действительно, не на иностранке же ему жениться! Тут, кстати, он вспомнил, что слышал о Марии Петровне Ивановой раньше их встречи: сестра Наталья еще в Берлине рассказывала о родственнице Стунеева, которая нравится его родителям – отец в шутку даже называл ее «невесткой». В общем, все складывалось одно к одному. Это была судьба.
Познакомившись с Марией Петровной, Глинка перестал спешить в Германию и надолго застрял в Петербурге. К отъезду уже все было готово. Матушка даже купила ему собственную карету, что предполагало большие траты. Но они оказались напрасными. Его помыслы были теперь связаны с Петербургом и юной Марией.
Светлые локоны, голубые глаза, еще детская наивность Марии Петровны привлекали Мишеля. Отдаленно она напоминала юношескую его любовь, Лизу Ушакову. Он иногда вспоминал тот дом с винтовой лестницей, ощущение головокружения и бесконечного счастья от переполненности чувствами. Маша была в таком же юном возрасте и казалась ему непосредственной и романтичной, как Лиза, но сам он теперь был много старше и, как полагал, умудреннее.
Нет, это не была безудержная страсть. Традиции семьи Глинок предполагали, что женитьба – важнейший шаг, союз заключается на всю жизнь, и Михаил выбирал будущую жену вполне расчетливо. Как это нередко бывает, повышенная чувствительность и эмоциональность совмещались в его характере с житейской осторожностью, осмотрительностью. Он внимательно приглядывался к претендентке. И видел ее именно такой, какой хотел видеть! Мария Петровна была совершенством – да, именно такая жена ему и нужна!
Позже выяснилось, что ошибся он жестоко. Он сам не понимал, как это произошло. По всей вероятности, ум и житейская мудрость в чувствительной натуре способны подлаживаться к эмоциям и чувствам, в результате последние побеждают в этом неравном диалоге. Ошибка прояснится позже. А в те дни, когда он застрял в доме Стунеевых, напрочь забыв и о Берлине, и об ожидавшей его там Мари, он не уставал радоваться новой встрече – Мария Петровна представлялась ему ангелом, образцом, подарком судьбы. Он и не помышлял больше об отъезде за границу, несмотря на купленную уже для этой поездки карету.
Глинка к этому времени был человек петербургского света и в серьезном деле женитьбы руководствовался новейшими его предрассудками. Жене светского человека предстояло выполнять две социальные роли: быть украшением дома, центром домашнего салона (музыкального в случае Глинки) и являться рачительной хозяйкой, уметь вести дом. Естественно, она должна обладать высокой нравственностью, чувствительностью и добротой, умением сглаживать конфликты, изящно выглядеть и быть разумно экономной. Все эти качества он находил у Марии! Девушка училась дома; как позже выяснилось, она была не слишком образованна, однако писала по-русски грамотно, немножко знала два иностранных языка, умела танцевать, обладала приятным голосом и (после знакомства с Глинкой) стала учиться петь. А самое главное – она беспрерывно восхищалась Михаилом, была в восторге от его музыки, от его пения, от его фортепьянной игры.
Нравился ли он ей или с ее стороны был только голый расчет? Глинка являлся для нее, как уже говорилось, выгодной партией – его семья была значительно более богатой и знатной, чем семья Ивановых. Но, конечно, к этому дело отнюдь не сводилось. Михаил производил очень хорошее впечатление и сам по себе. Он только что вернулся из длительного путешествия по Европе, прекрасно пел и играл на фортепьяно (это в свете очень высоко ценилось). Он хорошо говорил, и когда он чем-то увлекался (а увлечен он был почти всегда), глаза его восторженно горели. Мари влюбилась. Она постоянно кокетничала с Глинкой и время от времени обращалась к нему на «ты» (как бы нечаянно срывалась) – это было нарушением приличий, но очень милым. Михаил бывал каждый раз растроган.
Пустое «вы» сердечным «ты»
Она, обмолвясь, заменила
И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила…
Возможно, Мари знала эти стихи Пушкина? Впрочем, скорее ею руководил инстинкт кокетки. «Она ангел!» – восклицал между тем восторженный Глинка.
У Стунеевых часто собирались гости. Алексей Степанович был полковником, командиром элитного воинского подразделения. Приходили его воспитанники, другие военные… Заходил к Стунеевым даже Лермонтов, с которым они одно время вместе служили… Гости пели, играли на фортепьяно – Глинка оказался здесь в своей стихии. Зимой 1834/35 года он написал и посвятил Мари романс на стихи Дельвига «Только узнал я тебя…». Это была музыка возвышенная и светлая – такой он видел свою любовь.
Ты мне сказала «люблю»,
И чистая радость слетела
В мрачную душу мою.
Каждую светлую мысль,
Высокое каждое чувство
Ты зарождаешь в душе…
Этот возвышенный образ Марии Петровны Глинка нарисовал в своем сердце. Она приняла посвящение со слезами на глазах. Как и другие ее ровесницы, девушка была не чужда романтизма и, видя восторг музыканта, плакала искренне.
Мать Маши, Луиза Карловна, весь период «жениховства» находилась рядом, она тоже гостила у Стунеевых (напомним: другая ее дочь, Софья Петровна, была женой Алексея Степановича). Будущая теща считала складывающуюся партию неплохой. Она смотрела, конечно, практически: богат, знатен, принят в хороших домах. После сватовства Глинки она, правда, высказала ему пожелание: неплохо, если бы он еще устроился на постоянную службу – ведь это стабильная прибавка к доходу с имения.
Свадьба была назначена сразу же после завершения годичного траура по отцу. Глинка снял на месяц квартиру в Петербурге, а в конце мая молодые отправились в Новоспасское. Его представления о Машеньке как об ангеле и идеале постоянно находили подтверждения. Весь первый год Михаил радовался своей женитьбе и находил в жене все новые прекрасные качества: бережливость, склонность к порядку, доброту. В нем заговорил помещик – это была среда, в которой он вырос и в которой высоко ценились именно эти добродетели. «…Если бы Вы видели, как у нее все на своем месте в комоде, как долго хранятся самые безделки!» – писал он матери. Счастливым было и лето в Новоспасском.
«Ежедневно утром садился я за стол в большой и веселой зале в доме нашем в Новоспасском. Это была наша любимая комната; сестры, матушка, жена, одним словом, вся семья там же копошилась, и чем живее болтали и смеялись, тем быстрее шла моя работа. Время было прекрасное…» – писал Глинка.
Молодой человек, могущий уже назвать себя композитором, приступил к созданию оперы «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»). Работа шла хорошо, новое семейное положение только радовало. Жизнь обещала оставаться безоблачной.
Глава 4. Сэнсэй что-то знает?
Елена Семеновна обогнула дом со стороны улицы и подошла к Дашиному подъезду, когда от него отъезжала «скорая». Покрутив головой, она увидела и полицейский автомобиль, припаркованный чуть поодаль.
Дверь в квартиру Леоновых была не заперта. В прихожей, возле самой двери, сидел Сэнсэй – встречал Елену Семеновну. Не подошел, как обычно, не потерся о ноги, а сразу пошел впереди нее – повел в комнату.
Елена Семеновна была высокого мнения об уме Сэнсэя. Дашка подобрала его прошлой зимой во дворе. Начались морозы, и замерзший черный котенок сидел возле подъезда, смотрел на входящих жильцов умоляющими глазами, изредка негромко и отрывисто мяукая, что означало: «Возьмите меня в квартиру, а то замерзну совсем – вам стыдно будет!» Дашка взяла. Вырос Сэнсэй крупным, пушистым, как водится, себе на уме и очень сообразительным.
Но что же с Дашкой?
– Девушку увезли в Красный Крест, она в коме. Похоже, передоз, – ответил на ее еще не заданный вопрос сидящий на крутящемся стуле возле пианино полицейский. Он рассматривал ноты на пюпитре. – Здравствуйте, Елена Семеновна! – добавил он, повернувшись вместе со стулом к ней, и женщина узнала Полуэктова, своего соседа по другой квартире[2]. Теперь, когда Елена Семеновна живет в той однокомнатной в Чуриловском тупике, она иногда встречается с Полуэктовым и его женой Ириной за чаем, по-соседски. Впрочем, уже давно они не виделись: Шварц все лето провела здесь, на Бакунина, воспользовавшись отъездом на дачу Юркиного семейства.
– Анатолий! – воскликнула она. – А я минуту назад про вас подумала – что, мол, надо к вам обратиться с просьбой о расследовании.
– Какое тут расследование?! – поднял голову второй полицейский (он уже складывал бумаги в папку). – Перебрала девочка наркотиков, нечего и расследовать. И куда родители смотрят? Мать деньги зарабатывать поехала, говорят?
Елена Семеновна взяла себя в руки и решила пока не отвечать – не торопиться, оглядеться.
В комнате кроме двух полицейских находилась соседка Альбина Петровна – та самая, что ее вызвала. И Славик Зайцев. Славик – компьютерщик лет тридцати, тоже из этого подъезда, с четвертого этажа, его квартира располагалась как раз над Дашиной. А Альбина Петровна жила на одной с Дашей площадке, тоже на третьем. В комнате был удивительный для Даши беспорядок: ящик письменного стола выдвинут, дверца книжного шкафа распахнута.
– Что, обыск делали? – спросила Шварц у Полуэктова.
– Нет, не делали пока, – ответил майор. – У нее обычный бардак, у наркоманов часто так. А, кстати, рад вас видеть, Елена Семеновна, но удивлен: припоминаю, что ваша квартира в другом подъезде была?
– В другом, – серьезно кивнула Шварц. – Я не такая уж близкая соседка, однако Дашу и ее семью знаю с детства, еще с бабушкой ее дружили. Захожу часто и к Даше.
– А-а-а! – обрадовался Полуэктов. – Вот и сообщите матери. У вас ведь есть адрес?
– Есть, – грустно кивнула Елена Семеновна. – Сообщу. Что с Дашей?
– Отравление. Скорее всего, наркотиками. Возможен смертельный исход, – сухо отрапортовал майор.
– Мне кажется, она не употребляла наркотиков. – Леля покачала головой. – И в квартире у нее был порядок. Вот так (она кивнула в сторону разбросанных книг и нот) обычно у нее ничего не валялось.
– Да! – поддержала Альбина Петровна. – Не валялось! Я тоже к ней заходила.
– Ну, это мы разберемся, – недовольно отмахнулся Полуэктов. – У всех когда-то не валяется, а когда-то валяется.
– А как обнаружилось… происшествие? – осторожно спросила Леля. – Кто ее нашел и полицию вызвал?
– Я, – поднял голову Славик. Он был непривычно сумрачный сегодня. – Даша еще на той неделе просила посмотреть ее комп – грузится медленно. У меня сегодня в обед выдалась минутка – я и зашел. Дверь открылась, не была заперта. Я думал – может, она спит? Хотел просто уйти, но Сэнсэй орет, не отпускает. А она от громкого мява не просыпается. Я и позвал Альбину Петровну посмотреть.
– Да, я как раз выходила из своей квартиры – в магазин собралась, – включилась Альбина Петровна. – А тут Славик выскакивает от Даши как ошпаренный, говорит: странно она как-то спит, слишком крепко – как бы не обморок это, посмотрите… Зашли: Сэнсэй орет, а Даша как неживая лежит, не реагирует на его мяуканье. Ну и вызвали «скорую», потом полицию.
– Возможно, еще с вечера дозу приняла… – вставил лейтенант.
– Ну почему вы уверены, что она сама приняла? И что вообще это наркотики? – вскинулась Леля. – Ничего такого я за ней не замечала, а ведь знаю ее давно. Тут случилось что-то, проверить надо хорошо!
– Может, и случилось, – ответил Полуэктов и покосился на Славика (тот под его взглядом еще ниже опустил голову). И опять повторил: – Может, и случилось…
Обыск не показал ничего интересного. Денег нашли не много, но у Даши много и не имелось. Ценные вещи были на месте. Елена Семеновна подтвердила, что, кроме жемчужного ожерелья да сережек с маленькими бриллиантиками (мать подарила), не было у Даши ценных вещей. Компьютер не новый, шубка не особо дорогая.
В общем, Полуэктов взял у Славика подписку о невыезде, всех попросил выйти и квартиру опечатал. Сэнсэя Елена Семеновна забрала к себе. Кот воспринял ее объятия как должное, спокойно сидел на руках, пока она несла его через весь двор на другой конец Пентагона.
