Роберт Маккаммон
Жизнь мальчишки
– Спокойствие! Прошу всех успокоиться! – кричал мэр Своуп.
Шефу пожарных Марчетту этого показалось мало, и, вскочив с места, он заревел, как сирена, призывая к тишине.
– Это шантаж, черт возьми! – закричал мистер Моултри. – Никак по-другому эту ерунду не назовешь!
Несколько человек его поддержали, но остальные, в том числе мой отец, крикнули Моултри, чтобы тот замолчал и дал возможность высказаться шефу пожарной команды.
Вот так все и уладилось: Марчетт объявил, что те, кто желает работать, должны немедленно отправляться в Брутон, где у моста с горгульями река уже подступила к ближайшим домам. Кроме того, нужны несколько добровольцев, чтобы погрузить в машину лопаты, кирки и другой инвентарь из скобяной лавки мистера Вандеркампа.
Когда Марчетт покончил со своими распоряжениями, стало понятно, насколько велика власть Мурвуда Такстера: все как один, включая даже мистера Моултри, отправились в Брутон.
По узким улочкам Брутона уже струились потоки. В воде хлопали крыльями цыплята, плыли собаки. Дождь ударил с новой силой, ритмично, словно выводя какую-то нехитрую мелодию, застучал по жестяным крышам. Темнокожие люди выносили свои пожитки из деревянных домиков и перетаскивали на более высокие места, пытаясь спасти хоть что-нибудь. Машины и грузовики, шедшие из Зефира, гнали перед собой волны, которые расходились во все стороны по затопленным дворикам и разбивались о каркасы домов, образуя пену.
– Да, река разошлась не на шутку, – пробормотал отец.
На лесистом берегу реки, стоя по колено в воде, уже вовсю трудилось большинство населения Брутона. Стена из земли и глины росла прямо на глазах, но река была ненасытна.
Оставив пикап возле общественного баскетбольного зала Центра досуга Брутона, где уже собралось много машин, мы побрели к реке. Над медленно, но неуклонно поднимавшейся водой клубился туман, в котором беспорядочно метались лучи фонарей. Над головами полыхали молнии, грохотал гром. Со всех сторон неслись призывы работать быстрее и усерднее. Мама схватила меня за руку, крепко сжала ее и уже не выпускала, а отец прошел вперед, чтобы присоединиться к группе мужчин из Брутона. К реке задом подали самосвал, полный песка. Какой-то негр подсадил отца в кузов, и они принялись насыпать в небольшие пеньковые мешки песок и скидывать их вниз, к дамбе, другим насквозь промокшим людям.
– Эй, вы там! Эй, там! – закричал кто-то. – Она же не выдержит!
Голоса накладывались друг на друга, сливались, как лучи фонариков. В них слышался испуг. Мне тоже стало страшно.
Когда стихия выходит из-под контроля, в человеке пробуждается первобытный страх. Мы привыкли верить, что являемся хозяевами своих владений, что Бог дал нам землю для того, чтобы мы, люди, на ней правили. Эта иллюзия необходима нам, как хороший ночник. Правда куда ужаснее: наши тела так же хрупки и непрочны, как молодые деревца под напором урагана, а наши любимые дома от сплавного леса отделяет лишь один паводок. Мы уходим корнями в содрогающуюся от трепета землю, мы живем там, где поднимались и рассыпались в прах горы и где превращались в туманную мглу доисторические моря. Мы и построенные нами города не вечны, да и сама земля – лишь проходящий поезд. Когда вы стоите в мутной илистой воде, которая доходит вам до пояса, и слышите, как из темноты кричат люди, тщетно пытающиеся сдержать напор неумолимого течения, вы наконец осознаете истину: нам не победить, но мы не имеем права сдаваться. Под проливным дождем, на уходившем из-под ног речном берегу не было ни одного человека, который хоть на секунду поверил бы в то, что Текумсе можно остановить. Такого не случалось никогда. Но, несмотря ни на что, работа продолжалась. Грузовик, полный лопат и другого инструмента, прибыл из скобяной лавки, и мистер Вандеркамп-младший тут же принялся выдавать лопаты, а получившие инструмент записывали свои имена на листке, укрепленном на дощечке с зажимом. Преграда из земли и мешков с песком продолжала расти, но речная вода тем не менее проникала сквозь эту баррикаду, подобно коричневому супу, вытекающему наружу из беззубого старческого рта. Вода поднялась еще выше, скрыв пряжку моего ремня.
Зигзаги молний прорезали небо, и вслед за каждой вспышкой раздавался раскат грома такой силы, что нельзя было расслышать даже пронзительного визга испуганных женщин.
– Как близко ударило! – воскликнул преподобный Ловой, сжимая в руках лопату. Он казался вылепленным из глины.
– Свет гаснет! – крикнула через несколько секунд какая-то чернокожая женщина.
И действительно, Брутон и Зефир начали медленно погружаться во тьму. Я видел, как мигают и гаснут огни в окнах. Через мгновение весь мой родной городок лежал во тьме: невозможно было различить, где небо, а где вода. Где-то далеко от Брутона, но определенно в пределах Зефира, в окне какого-то дома мерцало пламя свечи. С минуту я следил, как едва заметный огонек перемещается из одного окна в другое. Довольно скоро я понял, что смотрю на особняк мистера Мурвуда Такстера в возвышенной части Темпл-стрит.
Дальнейшее я сперва почувствовал, а лишь потом увидел.
Появившийся слева от меня человек некоторое время молча меня рассматривал. Он стоял, держа руки в карманах своего длинного непромокаемого пальто. Вслед за ударом грома завыл ветер, разметавший мокрые полы дождевика незнакомца, и у меня замерло сердце: я вспомнил тот силуэт в лесу у озера Саксон.
Постояв немного рядом с нами, незнакомец направился в сторону дамбы. Это был высокий и сильный мужчина, в движениях его чувствовались целеустремленность и сила. Лучи от фонарей на мгновение скрестились в воздухе, словно в фехтовальном поединке, и человек в дождевике вошел в перекрестие света. Мне не удалось разглядеть лицо незнакомца, но зато я увидел кое-что другое.
Голову незнакомца покрывала насквозь промокшая шляпа-федора, с которой каплями стекала дождевая вода. Шляпная лента была скреплена серебряной пряжкой размером с полдоллара, а из-под пряжки торчало маленькое декоративное перо.
Перо, потемневшее от сырости, но блеснувшее в свете фонарей явственным зеленоватым отливом.
Точно таким же, как и у пера, которое я отлепил от подошвы кеда в то памятное утро у озера.
Мысли лихорадочно метались в голове. Могло ли оказаться так, что под пряжкой этой шляпы когда-то была пара декоративных перьев, пока ветер не вырвал одно из них?
Один фонарный луч, побежденный, отступил. Другой, поколебавшись, тоже метнулся прочь. Человек в шляпе с зеленым пером и дождевике, пройдя в каких-то восьми футах от меня, ушел в темноту.
– Мама! – позвал я. – Мама!
Незнакомец все дальше и дальше уходил от нас. На ходу он поднял руку, чтобы придержать шляпу.
– Мама! – снова позвал я.
Наконец расслышав меня сквозь шум, она спросила:
– Что такое?
– Мне кажется… мне кажется…
Но я не знал в тот момент, что в точности мне казалось и что я испытывал. Ведь я не мог сказать наверняка, был ли этот человек именно тем, кого я видел на опушке леса через дорогу от озера.
Незнакомец уходил от нас, шаг за шагом рассекая коричневую воду.
Вырвав руку из маминой ладони, я бросился вслед за ним.
– Эй, Кори! – крикнула она. – Кори! Сейчас же дай мне руку!
Я слышал ее, но не послушался. Вокруг меня плескалась вода, но я упрямо шел вперед.
– Кори! – закричала мама.
Мне нужно было увидеть его лицо.
– Мистер! – крикнул я.
Но вокруг стоял такой шум от дождя, бушующей реки и суеты вокруг дамбы, что незнакомец не услышал меня. А даже если он и слышал мои крики, я был уверен, что он не оглянется. Я чувствовал, как течение Текумсе срывает с моих ног ботинки. Я по пояс увяз в холодной жидкой грязи. Человек в дождевике направлялся к берегу реки, туда, где находился мой отец. Лучи фонарей раскачивались и метались из стороны в сторону, их мерцающий свет упал на правую руку мужчины как раз в тот миг, когда он вытащил ее из кармана.
Что-то металлическое блеснуло в его руке.
Что-то, имевшее острые очертания.
Мое сердце ушло в пятки.
Человек в шляпе с зеленым пером направлялся к реке, чтобы встретиться с моим отцом. Он планировал эту встречу, искал ее давным-давно – наверно, еще с тех пор, как отец бросился в озеро вслед за тонувшей машиной. А что, если незнакомец воспользуется ситуацией – шумом, суетой, дождливой мглой – и вонзит нож отцу в спину? Я попытался найти отца взглядом, но не смог этого сделать: все люди казались безликими отблесками, неотличимыми друг от друга силуэтами, изо всех сил пытающимися предотвратить неизбежное.
Незнакомец преодолевал течение гораздо быстрее меня, и расстояние между нами увеличивалось. Я ринулся вперед, пытаясь одолеть реку, но поскользнулся и погрузился в илистую воду, сомкнувшуюся у меня над головой. Я стал колотить руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь и вынырнуть, но не нашел никакой опоры. Ноги провалились в жидкую грязь. В голове пронеслась паническая мысль, что я никогда уже не сумею глотнуть воздуха. Я плескался и качался на волнах, а потом кто-то схватил и приподнял меня, так что грязная вода медленно стекла с моего лица и волос.
– Я вытащил тебя, – сказал мне мужской голос. – Все в порядке.
– Кори! Что с тобой? – Это был голос моей матери, и в нем звучал неподдельный страх. – Ты что, с ума сошел?
– Похоже, он попал ногой в яму, Ребекка.
Мужчина поставил меня на твердую почву, которую я теперь ощущал ногами, хотя стоял по пояс в воде. Я вытер с глаз комки грязи и увидел над собой лицо доктора Кертиса Пэрриша, одетого в дождевик и непромокаемую шляпу. Шляпу без всякой ленты, серебряной пряжки и зеленого пера. Я оглянулся по сторонам в поисках фигуры человека, которого только что пытался догнать, но она уже успела слиться с человеческими силуэтами у речного берега. Он был там с ножом, вытащенным из кармана.
– Где папа? – пролепетал я, вновь впадая в лихорадочное состояние. – Мне нужно обязательно разыскать папу!
– Тихо-тихо, успокойся. – Доктор Пэрриш положил руку мне на плечо. В другой руке он держал фонарь. – Том где-то там.
Доктор осветил лучом фонаря группу перемазанных в глине людей. Он указывал совсем не то направление, куда ушел человек в шляпе с зеленым пером. Но я увидел там отца, работающего лопатой между каким-то чернокожим и мистером Ярброу.
– Видишь его?
– Да, сэр.
Я снова завертел головой, отыскивая таинственную фигуру в дождевике и шляпе-федоре. Но фигура исчезла.
– Кори, больше не смей убегать! – прикрикнула на меня мама. – Чуть не до смерти меня напугал!
Она крепко, как тисками, стиснула мою руку.
Док Пэрриш был грузный человек лет сорока восьми – сорока девяти, с квадратной крепкой челюстью и носом, расплющенным в ту пору, когда он служил в армии сержантом и был чемпионом по боксу. Теми же руками, что выгребли меня со дна подводной ямы и поставили на ноги, доктор Пэрриш принял меня при родах из утробы матери. У дока Пэрриша были густые темные брови над глазами цвета стали и темно-каштановые волосы. На висках пробивалась седина, выглядывавшая из-под полей его непромокаемой шляпы.
– Мистер Марчетт сказал мне, что в местной школе открыли спортивный зал, – сказал док Пэрриш маме, – там можно разместиться. Туда уже принесли масляные лампы, одеяла и раскладушки. Вода быстро поднимается, поэтому женщинам и детям лучше идти туда.
– Нам тоже нужно туда пойти?
– Не будет никакой пользы, если вы с Кори останетесь стоять здесь, посреди этого хаоса.
Док Пэрриш указал своим фонарем в противоположную от реки сторону, где на баскетбольной площадке, превратившейся в болото, мы оставили свою машину.
– Туда приезжает грузовик и забирает всех, кто хочет укрыться в спортивном зале. Через несколько минут там как раз должна появиться очередная машина.
– Но тогда папа не будет знать, где мы! – возразил я. Шляпа с зеленым пером и нож все еще не выходили у меня из головы.
– Я ему передам. Тому будет спокойнее, когда он узнает, что вы оба в безопасности. И скажу честно, Ребекка: если дело так пойдет и дальше, к утру мы сможем ловить рыбу из окон.
Дополнительных приглашений нам не потребовалось.
– Моя Брайти уже там, – сказал доктор Пэрриш. – Поспешите, чтобы успеть на следующий грузовик. Вот, возьмите.
Док Пэрриш отдал маме свой фонарь, и мы заторопились прочь от разбушевавшейся Текумсе в сторону баскетбольной площадки.
– Держись за мою руку и ни в коем случае не отпускай! – строго предупредила меня мама.
Вокруг нас бурлили речные воды. Оглянувшись, я сумел разглядеть только движущиеся в темноте огни, их отблески на поверхности мутной воды.
– Смотри лучше под ноги! – прикрикнула на меня мама.
Дальше по берегу реки, за тем местом, где работал отец, голоса стали звучать все громче, и вот уже люди что-то кричали нестройным хором. Тогда я еще этого не знал, но, как потом выяснилось, именно в тот момент волна перехлестнула через земляную дамбу в самом высоком ее месте, река прорвалась через преграду, и вода, крутясь и пенясь, залила людей по самые локти. В илистой пене луч фонаря на миг выхватил чешую с коричневыми крапинками, и кто-то истошно завопил:
– Змеи!
В следующее мгновение люди с изумлением наблюдали за извивающимися в потоках воды змеями. Мистер Стелко, управляющий кинотеатром «Лирик», постарел на десяток лет, когда, протянув руку, чтобы за что-то ухватиться, ощутил движущееся мимо него в завихрениях воды покрытое чешуей тело размером не менее бревна. Мистер Стелко обмочился от страха, а когда наконец нашел в себе силы исторгнуть из легких крик, чудовищное пресмыкающееся уже промчалось мимо, унесенное паводком на улицы Брутона.
– Помогите! Кто-нибудь, помогите! – раздался где-то рядом с нами женский крик.
Мама сказала мне:
– Подожди.
Кто-то приближался к нам с громким плеском, неся высоко над головой масляную лампу. Капли дождя, ударявшие в раскаленное стекло лампы, с шипением превращались в пар.
– Помогите мне, умоляю! – крикнула она нам.
– В чем дело? – спросила мама, осветив фонарем лицо охваченной паникой молодой темнокожей женщины. Мне она была незнакома, но мама узнала ее. – Нила Кастайл? Это ты?
– Да, мэм, это я, Нила. А вы кто?
– Ребекка Маккенсон. Когда-то я читала твоей матери книги.
Должно быть, это происходило задолго до моего рождения, сообразил я.
– С моим отцом несчастье, миз Ребекка! – запричитала Нила Кастайл. – Должно быть, у него сдало сердце.
– Где он?
– В нашем доме! Вон там!
Нила указала рукой в темноту. Вокруг ее талии бурлила вода. Мне она доходила уже до груди.
– Он не может подняться!
– Я поняла, Нила. Успокойся.
Моя мама, способная ощутить кожей и преувеличить до невероятных размеров малейшую опасность, обладала поразительным свойством излучать спокойствие, когда в утешении нуждался кто-то другой. Это, как я теперь понимаю, составляет часть сущности любого взрослого. В минуты опасности мама могла проявить качества, которые прискорбным образом отсутствовали у деда Джейберда, – стойкость и отвагу.
– Покажи дорогу, – сказала мама молодой негритянке.
Вода уже врывалась в дома Брутона. Жилище Нилы Кастайл, как и большинство других здешних домов, представляло собой узкую серую лачугу. Когда мы вошли в дом вслед за Нилой, река уже бушевала вокруг нас.
– Гэвин! Я вернулась!
В свете масляной лампы Нилы и маминого фонаря мы увидели чернокожего старика, сидящего в кресле. Вода доходила ему до колен, вокруг кружились в водовороте газеты и журналы. Он стискивал пятерней рубашку на груди возле сердца, его лицо цвета черного дерева было искажено от боли, а глаза крепко зажмурены. Рядом со стариком стоял, держа его за руку, маленький мальчик лет семи-восьми.
– Мама, дедушка плачет, – сообщил он Ниле Кастайл.
– Я знаю, Гэвин. Папа, я привела людей помочь тебе.
Нила Кастайл поставила на стол лампу.
– Ты слышишь меня, папа?
– О-о-ох-х-х, – застонал старый негр. – На этот раз меня крепко прихватило.
– Мы поможем тебе подняться. Надо выбираться отсюда.
– Нет, дорогуша. – Старик покачал головой. – Ноги старые… отказали.
– Что же нам делать? – спросила Нила, взглянув на мою мать, и я увидел, что в глазах у нее блестят слезы.
Река уже ломилась в домик Нилы. Снаружи грохотал гром, и комнату то и дело озаряли вспышки молний. Если бы все это являлось частью телевизионного шоу, сейчас наступало самое подходящее время для рекламы.
Но в реальной жизни нет места паузам.
– Нужна тачка, – сказала мама. – Нет ли ее у вас?
Нила ответила, что у них нет тачки, но они несколько раз брали ее взаймы у соседей, и она, наверно, стоит у них на заднем крыльце.
– Кори, ты остаешься здесь, – сказала мама и вручила мне масляную лампу.
Наступил мой черед быть храбрым, хотел я этого или нет. Мама и Нила ушли и унесли с собой фонарь, а я остался в заливаемой водой комнате вместе с маленьким мальчиком и беспомощным стариком.
– Я Гэвин Кастайл, – сказал негритенок.
– А я Кори Маккенсон, – представился я.
Нелегко поддерживать разговор, когда ты стоишь по пояс в коричневой воде и мерцающий свет жалкой лампы едва разгоняет тьму.
– А это мой дедушка, мистер Букер Торнберри, – объяснил мне Гэвин, ни на мгновение не отпуская руки старика. – Ему нездоровится.
– Почему вы не вышли наружу вместе со всеми?
– Потому, паренек, – ответил мне мистер Торнберри, слегка приподнявшись со своего места, – что это мой дом. И я не боюсь какой-то проклятой реки.
– Но ведь все остальные боятся, – заметил я, имея в виду: все, кто в здравом уме.
– Другие могут драпать, если им так хочется, – отозвался мистер Торнберри, и я почуял в нем такое же несокрушимое упрямство, которым отличался мой дед Джейберд.
Сказав это, старик содрогнулся от нового приступа боли. Он медленно закрыл и снова открыл свои темные глаза, выделяющиеся на фоне его худого лица, и пристально посмотрел на меня.
– В этом доме умерла моя Рубинель. Прямо здесь. И я тоже не собираюсь умирать в больнице для белых.
– Разве вы хотите умереть? – спросил я его.
Казалось, старик несколько секунд обдумывал мой вопрос.
– Я хочу умереть в своем собственном доме, – наконец ответил он.
– Вода все прибывает, – сказал я. – Все, кто останется, могут утонуть.
Старик нахмурился. Потом повернул голову и посмотрел на маленькую черную руку внука, сжимавшую его ладонь.
– Деда водит меня в кино на мультики! – сообщил мне стоявший уже по горло в воде Гэвин, словно привязанный к худой черной руке старика. – Мы видели «Песенки с приветом».
– Багза Банни, – подхватил старик. – Мы видели старину Багза Банни и того заику, что похож на свинью. Верно, внучок?
– Да, сэр, – отчеканил Гэвин и улыбнулся. – И скоро мы снова пойдем на мультики. Верно, деда?
Мистер Торнберри ничего не ответил. Гэвин ни за что не хотел отпускать его руку.
И тогда я понял, что такое настоящая смелость. Это когда ты любишь кого-то больше самого себя.
Вскоре вернулись мама и Нила Кастайл с тачкой.
– Мы посадим тебя в нее, папочка, – принялась упрашивать старика Нила. – Мы отвезем тебя туда, куда приезжает грузовик и всех забирает. Так говорит миз Ребекка.
Мистер Торнберри глубоко и натужно вздохнул, задержал дыхание на несколько секунд и только потом выдохнул.
– Проклятье, – прошептал он. – Старый мотор у старого дурня.
На последнем слове его голос чуть дрогнул.
– Позвольте нам помочь вам, – сказала ему мама.
Мистер Торнберри кивнул.
– Ладно, – проговорил он. – Пора смываться, верно?
Мама с Нилой пересадили мистера Торнберри в тачку, но быстро поняли, что, хоть он и казался с виду весьма тощим, придется затратить немало усилий, чтобы толкать тачку с ним, да еще и следить, чтобы голова оставалась над водой. Кроме того, я видел и другое серьезное затруднение: на улице, залитой паводком, Гэвина наверняка накроет с головой. Течение мгновенно унесет его, как пустой кукурузный початок. Кто сумеет удержать его?
– Нам придется вернуться за мальчиками, – приняла решение мама. – Кори, встаньте с Гэвином на этот стол, ты будешь держать лампу.
Вода в доме поднялась уже до уровня столешницы, но пока что она могла спасти нас от наводнения. Я послушно забрался на стол, Гэвин последовал моему примеру. Мы стояли рядом на островке из соснового дерева, я держал лампу.
– Вот так, отлично, – сказала мне мама. – Кори, отсюда ни на шаг. Если ты вздумаешь слезть отсюда, то я тебя так выпорю, что на всю жизнь запомнишь. Понятно?
– Да, мэм.
– Гэвин, мы сейчас вернемся, – сказала Нила Кастайл. – Только отвезем дедушку туда, где ему помогут другие люди. Ты меня понял?
– Да, мэм, – ответил Гэвин.
– Ребятишки, слушайтесь своих мам, – проскрежетал мистер Торнберри искаженным от боли голосом. – Не будете слушаться – я отхожу по попам вас обоих.
– Понятно, сэр, – хором ответили мы с Гэвином.
Мне показалось, что мистер Торнберри потерял охоту умирать и решил пожить еще немножко.
Навалившись на ручки с двух сторон, мама и Нила Кастайл принялись толкать тачку к двери, преодолевая поток коричневой воды. Мама, кроме того, еще и держала фонарь. Они подняли тачку так высоко, как только могли, а мистер Торнберри приподнял голову, так что на его тощей шее натянулись все жилы. Я слышал, как мама кряхтит от напряжения. Медленно, но верно тачка продвигалась по направлению к двери, и они вытолкнули ее за дверь, на затопленное крыльцо, где кружилась в водовороте река. У основания ступенек лестницы из шлакобетона вода доходила мистеру Торнберри до шеи, плескала ему в лицо.
Мама и Нила Кастайл покатили тачку прочь от дома; течение, подталкивая их в спину, помогало везти груз. Мне прежде не приходило в голову, что мама – физически сильная женщина. Думаю, никогда нельзя сказать наверняка, на что человек способен, пока обстоятельства не вынудят его действовать.
– Кори! – позвал меня Гэвин вскоре после того, как мы с ним остались вдвоем.
– Что, Гэвин?
– Я не умею плавать.
Он крепко прижался ко мне. Теперь, когда рядом с Гэвином больше не было дедушки и ему больше не было нужды демонстрировать свою храбрость, он задрожал.
– Не беспокойся, – заверил я его. – Тебе и не придется никуда плыть.
По крайней мере, я на это надеялся.
Мы терпеливо ждали. Конечно, они скоро вернутся. Вода уже заливала наши размокшие ботинки.
Я поинтересовался у Гэвина, не знает ли он какие-нибудь песни, и тот ответил, что как раз знает песню «На верхушке старой трубы», которую тут же затянул высоким и дрожащим, но не лишенным приятности голоском.
Его пение, похожее по манере на тирольский йодль, не осталось незамеченным: кто-то отчаянно заплескался в дверном проеме. У меня от страха перехватило дыхание, и я поспешно направил туда фонарь.
Это была коричневая собака, вся измазанная в грязи. В свете лампы глаза пса дико блестели. Хрипло дыша, он поплыл в нашу сторону через комнату, среди плавающих в воде газет и прочего мусора.
– Давай, друг, плыви! – крикнул я, передавая Гэвину лампу.
Друг это был или подруга – существенного значения не имело, главным для собаки было обрести опору. Собака взвизгнула и заскулила, когда волна, проскользнув через дверь, подняла и опустила ее. Вода с шумом ударила в стену.
– Давай, дружище!
Я наклонился, чтобы помочь барахтающейся в воде собаке взобраться на стол, и схватил ее за передние лапы. Розовый язык животного, освещенный тусклым желтым светом лампы, вывалился наружу. Казалось, она взывает ко мне, как утвердившийся в вере христианин к своему Спасителю.
Я уже поднимал пса за передние лапы, когда почувствовал, как он содрогнулся.
В тот же миг раздался отчетливый хруст.
Все произошло очень быстро.
Из темной воды появились голова и плечи собаки, но вдруг я осознал, что она заканчивается на середине спины: вторая половина тела отсутствовала – ни задних лап, ни хвоста, ничего, кроме зияющей дыры, из которой хлынул поток черной крови и кишок в облаке пара.
Пес коротко всхлипнул и умолк. Его лапы еще несколько раз дернулись, а глаза неотрывно глядели на меня: страдание, которое наполняло их, никогда не изгладится из моей памяти.
Я заорал – что именно я в тот момент кричал, конечно же, не помню – и выпустил из рук месиво, некогда бывшее собакой. Оно с плеском упало в воду, ушло вглубь, снова всплыло, причем передние лапы по-прежнему пытались грести. Гэвин прокричал что-то нечленораздельное, кажется про потоп на Марсе. А потом водоворот закружился вокруг половинки туловища собаки, внутренности тянулись за ней наподобие ужасного хвоста. И тут поверхность воды вспороло тело какого-то чудовища.
Его покрывала чешуя, формой напоминавшая бриллианты, а цветом – осеннюю листву бледно-коричневого, ярко-пурпурного, густо-золотого и темно-желтого оттенков. Вся палитра речных красок тоже здесь присутствовала – от тинной охры до розоватого лунного цвета. Я заметил целую поросль мидий, прилепившихся к бокам чудовища, глубокие борозды старых шрамов и несколько застрявших рыболовных крючков, уже заржавевших. Я видел перед собой туловище толщиной не меньше ствола старого дуба, медленно, с явным удовольствием переворачивающееся в воде. Я был не в состоянии сдвинуться с места, хотя рядом вопил от ужаса Гэвин. Я отлично знал, кого вижу перед собой. И пусть мое сердце отчаянно колотилось и у меня перехватило дыхание, клянусь: эта тварь была так же прекрасна, как и любое из Божьих творений.
Потом мне вспомнился зазубренный клык, вошедший, как лезвие, в кусок дерева, – тот, что мне показывал мистер Скалли. Был Мозес красив или нет, но собаку он просто разорвал надвое.
И он еще не насытился. Громадные челюсти раскрылись так быстро, что мое сознание даже не успело это зафиксировать, и блеснули клыки, на один из которых был нанизан старый башмак, а на другой – еще трепещущая серебристая рыба. Поток воды с глухим ворчанием устремился в пасть чудовища, засосавшего своими челюстями оставшуюся половину собачьего трупа. Потом пасть осторожно закрылась, словно монстр наслаждался вкусом лимонных леденцов в кинотеатре «Лирик». На миг я поймал на себе взгляд узкого бледно-зеленого, покрытого студенистой пленкой кошачьего глаза величиной с бейсбольный мяч.
А потом Гэвин сорвался со стола и шлепнулся в воду. Лампа, которую он держал, с шипением погасла.
Я и не думал о том, чтобы быть храбрым. Но и о том, что боюсь, не думал тоже.
«Я не умею плавать».
Именно об этом я тогда подумал.
Я спрыгнул со стола туда, куда только что упал Гэвин. Вода, густая от ила, доходила мне до плеч. Это означало, что Гэвину было как раз по ноздри. Он бил по воде всеми четырьмя конечностями. Когда я обхватил его за талию, он чуть не оторвал мне руки, вероятно решив, что его сцапал Старый Мозес.
– Гэвин! Это я, прекрати пинаться! – крикнул я и приподнял его лицо над водой.
– Уг-ыг-уг, – пробурчал он, как залитый водой мотор, у которого пытаются привести в действие свечи зажигания.
Где-то позади меня в затопленной темной комнате послышался тихий шум, словно кто-то поднимался из воды.
Я быстро обернулся. Гэвин взвизгнул и обеими руками схватил меня за шею, чуть не задушив.
И тут я наконец увидел, что представляет собой Старый Мозес. Огромный, ужасный – от его вида захватывало дух, – он, как живое бревно, поднимался из воды. Голова Мозеса выглядела треугольной и плоской, как у змеи, но я все-таки до сих пор уверен, что он был не просто змеей, поскольку прямо под шеей имел пару небольших лап с длинными и тонкими когтями. Хвост Мозеса с такой силой бил в стену, что содрогался весь дом. Голова чудовища ударила в потолок. Из-за того что Гэвин стискивал мне горло, мое лицо стало наливаться кровью.
Не видя глаз Мозеса, я все же знал, что он смотрит на нас: ведь монстр был способен разглядеть рыбину ночью в илистой воде. Я чувствовал, что он следит за нами, – ощущение было сродни тому, которое испытываешь, когда к твоему горлу приставлено холодное лезвие ножа. Оставалось надеяться, что мы с Гэвином не слишком напоминали ему собак.
От Старого Мозеса исходил такой же запах, как от реки в полдень, – запах болота, испарений – терпкий аромат жизни. Было бы явным преуменьшением сказать, что этот зверь внушал мне почтение, скорее благоговейный трепет. И все же в тот момент я желал только одного – оказаться где угодно на земле, пусть даже в школе, но только не здесь. Впрочем, времени на размышление у меня оставалось немного: змеиная голова Старого Мозеса начала опускаться по направлению к нам с Гэвином. Она напоминала торцевую часть парового экскаватора. Услышав, как с шипением раскрываются его челюсти, я попятился и крикнул Гэвину, чтобы он меня отпустил, но мальчик вцепился в меня мертвой хваткой. На его месте и я бы поступил точно так же. Голова Старого Мозеса метнулась к нам, и я отпрянул, очутившись в узком коридорчике, о существовании которого до этого не знал. Челюсти Старого Мозеса вонзились в дверную раму по обе стороны от нас. Неудача взбесила Мозеса. Он попятился и снова ринулся вперед. Результат оказался тем же, но на этот раз дверной косяк треснул. Гэвин плакал, издавая звуки вроде «хнык-хнык-хнык». Пенная волна, поднятая перемещениями Мозеса, плеснула мне в лицо, накрыв с головой. Что-то толкнуло меня в правое плечо – от страха по спине побежали мурашки. Я протянул руку и обнаружил метлу, плавающую среди прочего мусора.
Старый Мозес испустил рык, подобный тому, что издает паровоз, продувая свое нутро. Я увидел, что устрашающие очертания его головы возникли в начале коридорчика, и вспомнил Тарзана в исполнении Гордона Скотта, с копьем в руке сражающегося с гигантским питоном. Я схватил метлу и, когда зубы Старого Мозеса снова ударили в дверь, загнал ее прямо в разверстую глотку этого пожирателя собак.
Уверен, вы отлично знаете, что случится, если вы засунете палец себе в горло. По всей вероятности, то же самое происходит и с чудовищами. Старый Мозес рыгнул столь громко, словно гром прогремел в бочке. Голова чудища дернулась назад, так что метла вырвалась из моих рук, а ее щетка из кукурузных стеблей застряла в глотке Мозеса. После этого Старого Мозеса начало рвать – иначе я не могу это описать. Я услышал, как потоки жидкости и все отвратительное содержимое желудка Мозеса извергаются из его рта. В нас с Гэвином полетели рыбины, некоторые из них – все еще трепещущие, другие – давно мертвые, а также вонючие раки, черепашьи панцири, мидии, покрытые слизью камни, ил и кости. Запах стоял такой… в общем, вы представляете. В сто раз хуже, чем бывает, когда ваш школьный товарищ вываливает из желудка свою утреннюю овсянку прямо на парту. Я окунулся с головой, чтобы спастись от этого мерзкого душа. Гэвину, само собой, пришлось сделать то же самое, хотел он того или нет. Сидя под водой, я думал о том, что Старому Мозесу следует проявлять большую разборчивость к тому, что он собирает со дна Текумсе.
Вокруг нас бурлила и клокотала вода. Я вынырнул на поверхность, и следом появилась голова Гэвина, который хватал ртом воздух, что-то истошно крича. И тогда я тоже завопил во все горло.
