Макс Фрай
Тубурская игра
– Где бы мы были, если бы всегда останавливались на более надежных вариантах, – улыбнулся Макс. – А человек, о котором речь, – совершенно особый случай. Он, вообрази себе, вообще ни черта не боится. И не потому, что такой уж храбрый. А просто искренне не понимает, чего бояться человеку во Вселенной. Которая, по его глубочайшему убеждению, существует исключительно для нашего удовольствия и развлечения.
– Ну, я вообще-то тоже так думаю, – без особой уверенности сказала Триша. И честно добавила: – Иногда. А иногда вспоминаю, что есть еще опасности, ошибки, огорчения и прочие неприятные вещи. В этом, наверное, разница.
– Конечно, – кивнул Макс. – Я и сам таков. О чем только порой не вспоминаю. Мог бы, честно говоря, и пореже.
– Мог бы, мог бы, – подхватил Франк. – Уже, на мой взгляд, пора. На то и дается нам прискорбный жизненный опыт, чтобы научиться жить так, словно его нет и никогда не было. Один из сложнейших уроков. Почти невыполнимая задача, которую тем не менее необходимо выполнить. Иначе дальше пути нет. Да ты и сам знаешь.
– Знаю, – согласился Макс. – Все-то я знаю, такой умный стал – страсть. Впору к собственному отражению на «вы» начинать обращаться. А все же иногда треклятый опыт кладет меня на лопатки, как встарь. Но нашему будущему гостю в этом смысле гораздо проще. Он, видишь ли, всегда умел договориться с жизнью, так что печального опыта у него, считай, нет вовсе.
– «Договориться с жизнью»? – изумилась Триша. – Это как же?
– Я не знаком с человеком, о котором идет речь, – сказал Франк. – Но, похоже, он просто очень любит жизнь. И умеет ей доверять. Это, насколько мне известно, единственный надежный способ с нею договориться.
– Как я понимаю, у него было очень счастливое детство. Думаю, в первые годы жизни, когда закладывается фундамент будущего опыта, его никто ни разу не подвел, не обманул, не напугал. А к тому моменту, когда у всех нормальных людей начинаются серьезные неприятности, он уже привык быть счастливым и чувствовать себя в полной безопасности, что бы ни случилось. Привычка – страшная сила. И это тот самый редкий случай, когда она только на пользу… Слушайте! По-моему, все у меня получилось.
Триша метнулась в кафе – неужели гость уже там? А она, выходит, не услышала, как он вошел? И Франк не услышал? Как такое может быть?!
– Да нет там никого, – крикнул ей вслед Макс.
– Но ты же сказал – получилось. – Триша совсем растерялась.
– Это значит, что наш гость уже в пути. Я это твердо знаю, как будто сам вместе с ним иду. Даже не ожидал такого эффекта.
– И когда он придет? – деловито спросила Триша. – Мне надо понять, как быть с пирогами. Торопить их? Или, наоборот, убавить жару?
– Пироги сами разберутся, – успокоил ее Франк. – У нас с тобой обычно получаются очень сообразительные пироги. Ты-то с какой стати не доверяешь жизни? Вроде бы я никогда тебя не подводил, не обманывал и не пугал.
– Ты – нет, – согласилась Триша. – Но не забывай, я же у тебя не с самого рождения живу. А быть котенком – довольно опасное занятие, что бы люди ни думали. Это только со стороны кажется, будто нам всегда весело и хорошо.
Франк и Макс озадаченно переглянулись. Похоже, им обоим до сих пор в голову не приходило, что у котят нелегкая жизнь.
– Предлагаю переместиться в сад, – наконец сказал Макс. – Трише будет интересно посмотреть, как придет наш гость. А ему, уверен, понравится, что его встречают.
– А мне все равно, где сидеть, – кивнул Франк. – Пошли.
Триша во все глаза смотрела в ту сторону, где туман. Так ждала гостя, что даже о пирогах забыла; впрочем, судя по долетавшим из кухни запахам, они и сами неплохо справлялись. «Франк совершенно прав, – думала она, – у нас действительно получаются очень сообразительные пироги. Иначе и быть не может».
Франк, впрочем, все-таки сходил на кухню поглядеть, не нужна ли помощь. Заодно и кофе принес. Не «Огненный рай», конечно, а самый обыкновенный. Но обыкновенный кофе от Франка – это тоже выдающееся событие. Сколько его ни пей, привыкнуть невозможно, потому что всякий раз у него немного иной вкус, и даже если очень захочешь, не скажешь, какой был лучше – вчерашний, сегодняшний или тот, что Франк варил год назад. Все лучше!
Так и сидели, потягивая кофе, глядели, как подкрадываются сумерки. Вроде солнце еще не собирается садиться, но тени растут, сгущаются, синеют, а птицы начинают галдеть, словно внезапно поняли, как много важных вещей надо успеть сказать друг другу перед сном.
Щенки тумана стали понемногу просыпаться и разбредаться по саду. Один забрался Трише на колени, явно намереваясь еще немного там подремать, но вдруг передумал, спрыгнул на землю и побежал обратно, к туманной стене. Остальные рванули за ним, а минуту спустя снова выскочили, счастливые, возбужденные, повизгивающие от восторга, и Триша сразу поняла, в чем дело. Это они встречают гостя, который, получается, уже пришел, и, значит… Ой!
– Ой, – выдохнула она вслух, когда из тумана вышел человек. То есть Трише сперва показалось, что оттуда вышла улыбка, а человек к ней просто прилагался, как раковина к улитке.
– Хорошо, что я пошел домой пешком, – сказал он. – Так и знал, что-то случится.
Поначалу гость был на редкость молчалив. Вежливо поздоровался с Франком и Тришей, выслушал их имена, назвал свое: «Нумминорих» – и снова притих. Даже по сторонам не особенно глазел. Смотрел на Макса, как ребенок на фокусника, но ни о чем не расспрашивал, только улыбался все шире, хотя с самого начала казалось – дальше некуда. На предложение пойти в дом кивнул с таким энтузиазмом, что голова чуть не оторвалась. И только усевшись за стол, сказал: «Извините, пожалуйста, на меня столько всего сразу навалилось!» – и закрыл лицо руками. Впрочем, улыбка все равно выглядывала из-под сомкнутых пальцев. Триша так и не поняла, как ему это удалось.
– Слишком много новых запахов, – сказал Макс Франку.
Тот кивнул, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся, зато Триша окончательно перестала понимать хоть что-то. С каких это пор кухонные запахи стали проблемой? Если бы у нее все еще был хвост, он бы сейчас изогнулся в форме вопросительного знака. Но Макс и сам сообразил, что Триша лопается от любопытства.
– У Нумминориха такое острое обоняние, что по сравнению с ним даже у твоих кошачьих собратьев вечный насморк, о людях уже не говорю. Обычно чуткий нос ему только на пользу, поскольку становится источником дополнительных удовольствий и чрезвычайно интересной информации. О любом новом знакомом Нумминорих может сказать не только где тот бывал и чем питался последние несколько дней, но даже откуда родом его далекие предки. Вернувшись вечером домой, он точно знает, что там творилось в его отсутствие: кто заходил в гости, какие покупки доставили, что, напротив, унесли и чем кормили на завтрак детей. Даже у нас, в Тайном Сыске, где все такие всеведущие, что хоть вовсе на глаза им не показывайся, он то и дело озадачивал коллег умением вынюхивать – в буквальном смысле слова – чужие секреты. Когда, скажем, наш всемогущий шеф начинал заливать, будто всю ночь просидел в засаде где-то в Речном Порту, мы все доверчиво выражали восхищение его стойкостью, и только сэр Нумминорих расспрашивал меня тайком: «Это он нарочно нас проверяет или действительно хочет скрыть, что сидел не в порту, а в «Лумукитанских ветрах»? То есть мне сейчас лучше промолчать?» Такой вот у него нос. А тут – иная реальность. Вообще все запахи непривычные. Представляешь, каково ему сейчас?
– Спасибо, Макс, – сказал гость. – Ты здорово объяснил. Ничего, я быстро приду в себя. В прошлый раз – помнишь, когда я увязался за тобой и Орденом Долгого Пути? – мне хватило буквально минуты; правда, там не было ни кафе, ни ресторанов, и даже в окрестных домах почти никто ничего не готовил. Запахи пряностей и еды – это как раз самое трудное. А здесь их несколько тысяч!
– Восемь с половиной, – гордо подтвердил Франк. – Наконец-то у нас объявился понимающий клиент. Очень интересно будет выслушать твои комментарии – позже, конечно, когда освоишься.
– Да какие уж тут комментарии, – не отнимая рук от лица, сказал Нумминорих. – Штука в том, что большая часть ароматов мне вообще незнакома. По их воздействию на организм я могу предположить, что это в основном пища, причем не просто съедобная, а вкусная и даже полезная для меня. И все! В этом, собственно, и трудность: я не могу опознать и хоть как-то классифицировать новые запахи, а значит – обработать информацию самым простым и привычным способом. В то же время некоторые ароматы все-таки вполне узнаваемы, и это окончательно сбивает с толку. Но не беда, я справлюсь.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся Франк. – Ты справишься вообще с чем угодно.
Нумминорих снова молча кивнул – с таким же энтузиазмом, с каким принял приглашение войти в дом.
– Если хочешь, могу закурить, – предложил Макс. – Это перебьет большую часть новых запахов, и тебе станет легче.
– Не перебьет, – рассмеялся Нумминорих, отнимая руки от лица. – Только исказит. Что, кстати, само по себе неплохо – тогда я окончательно откажусь от бесплодных попыток разобраться. Впрочем, я и так уже почти отказался. Это, знаешь, такой прекрасный момент – когда организм окончательно понимает, что разобраться невозможно, и начинает спокойно жить дальше. Как ни в чем не бывало.
– Ты, главное, дай знать, когда тебя можно начинать кормить, – сказал Франк. – Чтобы до обморока от избытка впечатлений не дошло.
– Не дойдет, – успокоил его Нумминорих. – Не стану я падать в обморок и пропускать все самое интересное, ты что. А кормить меня можно прямо сейчас. Даже, наверное, нужно. Потому что сперва я не успел позавтракать, потом нам всем было не до обеда, только печенье на совещании погрызли. А ближе к вечеру меня так неожиданно отпустили домой, что я от удивления забыл поужинать. И пошел пешком, хотя живу очень далеко от Дома у Моста. Часа три надо идти, да и то быстрым шагом. Совершенно нелепый поступок, даже по моим меркам. Поэтому сказать, что я успел проголодаться, все равно что сообщить семье покойника, будто у их родича несколько понизилась температура. Непростительное преуменьшение, искажающее смысл события.
– Ясно, – обрадовался Франк. – Не зря, значит, мы с Тришей трудились.
И в центре стола воцарился куриный пирог.
– Кажется, у меня все-таки появился шанс упасть в обморок, – восхищенно вздохнул Нумминорих, попробовав первый кусок. – Но я ни о чем не жалею.
Все жуют, и только Максу явно не до еды. Он натурально подпрыгивает от любопытства, причем вместе со стулом. Таким его Триша никогда прежде не видела.
– Ужасно хочу узнать, как все это выглядело с твоей точки зрения, – наконец сказал он. – Я имею в виду, как ты сюда попал? Мне очень интересно.
– Правда? Ты не из вежливости спрашиваешь?
– От вежливости, насколько мне известно, не взрываются. А мне это, похоже, грозит.
– Тогда, конечно, расскажу. Только учти, я буду говорить с набитым ртом. Знаю, что некрасиво и, главное, очень невнятно, сам неоднократно объяснял это детям, но ваш пирог поработил мою волю, и тут ничего не поделаешь. Так вот, сперва я просто шел домой, в сторону Нового Города. И, надо сказать, подозрительно быстро добрался до улицы Стеклянных Птиц, даже немного удивился – как это я так? Вроде не бежал. Уже собрался сворачивать к Воротам Трех Мостов, когда заметил необычную куклу-марионетку, зеленоволосую девочку в короне. Она висела на дереве, причем довольно высоко, с земли не достать, но я подумал – будет здорово принести ее дочке. Благо что-что, а лазать по деревьям я умею. В детстве у меня даже домик на дереве был, почти на самой верхушке, мама его специально так высоко соорудила, чтобы каждый визит туда становился настоящим приключением, а не просто – вскарабкался, посидел, спрыгнул… В общем, я полез за этой куклой и, только когда подобрался поближе, понял, что на самом деле ее просто не может быть.
– Запах? – понимающе улыбнулся Франк.
– Ну да! У нас вообще ничего так не пахнет. То есть штука не в том, что это был просто незнакомый запах. Я, как все люди, постоянно сталкиваюсь с чем-то впервые, ничего необычного тут нет. Но запах, исходивший от марионетки, был не просто незнакомым, а невозможным. Как бы объяснить? Вот, например, ты родился и вырос в погребе, где хранятся фрукты. Ничего кроме фруктов там вообще никогда не было. Никто кроме тебя туда не заходит, а сам ты ни разу не высовывался наружу, даже не знаешь, что кроме погреба есть еще что-то – целый мир. И вдруг в один прекрасный день в твоем фруктовом погребе начинает пахнуть – ну, например, диким лесным зверем. Легче предположить, что сошел с ума, чем вообразить, от чего может исходить этот новый запах, правда? Сказать себе: такое просто невозможно, а значит, мне мерещится. К счастью, я совершенно точно знаю, что возможно абсолютно все, в этом смысле мне гораздо легче, чем остальным людям. Но куклу брать я, конечно, не стал. Подумал – наверняка это кто-то колдует, а в чужое колдовство лезть не стоит. Тем более оно явно было не вредное, а совсем наоборот. Это я тоже сразу почуял. С магией дело обстоит ровно так же, как с едой: еще понятия не имеешь, что это так пахнет, но уже ясно, что источник аромата полезен или, напротив, ядовит, по крайней мере для тебя лично.
– Верно, – подтвердил Франк. – Приятно слышать разумные речи. Берегись, дружок! До сих пор я не занимался похищениями людей, но сейчас меня всерьез подмывает украсть тебя навек и запереть на этой кухне. Из тебя мог бы получиться отличный повар.
– А он из меня уже один раз получился, – смущенно признался Нумминорих. – В свое время я учился у Лаланусы Ужиурмаха. Макс, наверное, его не знает, а будь тут кто-нибудь еще из наших, очень удивился бы! Лалануса Ужиурмах был одним из самых знаменитых столичных поваров и, безусловно, старейшим из них; достоверно известно, что он родился еще при королеве Вельдхут, а умер буквально пару дюжин лет назад – говорят, просто от скуки, потому что исчерпал все возможные рецепты. Ну, или думал, будто исчерпал. Все знают, что учеников мастер Ужиурмах не брал, и это почти правда. Я – единственное исключение. Впрочем, моей заслуги тут нет, он согласился со мной возиться только потому, что когда-то дружил с моей мамой. Но потом был даже рад, что так сложилось, говорил, из меня выйдет толк. А однажды объявил, что толк уже вышел, и на этом мое обучение закончилось.
– Ничего себе, – изумился Макс. – Не знал, что ты еще и повар.
– А я и не повар. Хотя мог бы им стать, если бы пожелал, это правда. Но мне всегда было интересней учиться, чем работать, так уж я устроен.
– Ладно, тогда не буду тебя похищать, – решил Франк. – Раз так, продолжай рассказывать, мне тоже интересно, как ты сюда добирался.
– Я слез с дерева и пошел дальше. И почти сразу заблудился. Что вообще-то полная ерунда: я очень хорошо знаю весь Правый Берег, а уж этот край Старого Города возле Ворот Трех Мостов – и подавно. Я снимал квартиру как раз за пару кварталов от ворот, когда начинал учиться в Королевской Высокой Школе. И каждый день ходил на занятия пешком, то и дело изобретая новые маршруты, чтобы не затосковать. Когда новый маршрут не удавался, приходилось прогуливать лекции, но это случалось довольно редко. Сами понимаете, с тех пор мне в собственной спальне заблудиться проще, чем в тех переулках. Однако, свернув к Воротам Трех Мостов, я не увидел никаких ворот, а только короткую тупиковую улицу, упирающуюся в высокий каменный забор. Табличка на углу гласила, что я нахожусь в Северо-западном проходе – нечего и говорить, что такого названия я в жизни не слышал. И, помню, подумал, что называть тупик проходом – дурацкая шутка. Но хорошая.
На этом месте Макс рассмеялся, закрыв лицо руками, почти беззвучно, чтобы не помешать рассказчику, но Триша все равно заметила. Хоть и не поняла причину его веселья[3].
– Я решил осмотреться. Все-таки обнаружить незнакомую улицу у Ворот Трех Мостов – по-настоящему удивительное событие для меня. Глупо было бы сразу уйти. Ну и запахи, конечно. Ничего конкретного я в первый момент не учуял, но была какая-то странность в совокупности уличных ароматов, в целом похожей на привычный фон, характерный для этой части города. Позже до меня дошло, что среди прочих там присутствовал все тот же невозможный запах, вернее, запах невозможного, что исходил от марионетки на дереве, но поначалу я не сумел его выделить. Все к лучшему – тогда я бы вряд ли полез через забор в чужой двор. Я довольно осторожный человек, хотя обычно это не бросается в глаза.
– А ты полез? – обрадовался Макс.
– Ну да. Я подумал – если тупик назван проходом, логично предположить, что прежде здесь был именно проход. А потом его перегородили – может, выхлопотав разрешение, но, скорее всего, просто так, наудачу, вдруг никто не обратит внимания. Обычно так и бывает. А у меня в этом деле свой интерес.
– Какой? – изумился Макс.
– Ну как?.. А, я же еще не рассказывал тебе про Общество Открытых Дверей. Сперва стеснялся, потом как-то к слову не приходилось. Ну, неважно. Просто есть такое общество. Я сам его организовал – довольно давно, лет шестьдесят назад.
– Ничего себе. Что за общество-то?
– Как было записано в нашем уставе, «добровольное сообщество охраны неприкосновенности городских путей». А если говорить человеческим языком, небольшая, но дружная компания горожан, более-менее располагающих свободным временем и следящих, чтобы никто без крайней необходимости не перегораживал улицы и не запирал проходные дворы. Дело даже не в том, что подобные поступки лишают людей возможности гулять любимыми маршрутами, а в случае нужды сокращать дорогу чуть ли не вдвое. Хотя это тоже важно. Но еще важнее интересы самого города. Его самочувствие. Если бы город был хоть немного похож на человека, я бы сказал: важно, чтобы никто не перекрывал ему дыхание. Потому что даже когда у тебя сотня тысяч голов, носов, шей и пар легких, необходимо, чтобы дышали все. А не половина или, хуже того, треть.
– Какое точное наблюдение! – восхитился Франк. – Готов спорить, о таких вещах почти никто не задумывается. А ты даже специальное общество организовать не поленился.
– Ну, однажды задумавшись о том, как живется городу, в котором запирают проходные дворы, поневоле начинаешь прикидывать, что тут можно сделать, – смущенно объяснил Нумминорих. – Сострадание принуждает к деятельности даже лентяев вроде меня. Поначалу я действовал сам – просто говорил с домовладельцами, старался объяснить, что к чему. Некоторые со мной соглашались, некоторые нет. И тут почти случайно выяснилось, что многие самоуправствуют, не потрудившись получить соответствующее разрешение. Поэтому достаточно пожаловаться городским властям, чтобы очередной забор был снесен, а калитка, ведущая во двор, снова распахнута настежь. Естественно, я быстро понял, что мне нужны помощники – сам я успевал не слишком много. Так все и завертелось. Чем хорошо общество – ты можешь спокойно уехать на несколько лет или, скажем, с головой погрузиться в домашние хлопоты, а твое дело при этом совершенно не страдает. Еще ни разу не случалось, чтобы все наши вышли из строя одновременно. Честно говоря, поступая в Тайный Сыск, я думал, что ребятам теперь придется обходиться без меня, но оказалось, служба не только не мешает наблюдениям за городом, а напротив, им способствует – мотаться по Ехо и совать нос в незнакомые переулки я стал гораздо чаще, а мой новый статус способствовал успешному ведению переговоров с любителями ставить загородки. На самом деле все это сейчас совершенно неважно. Я просто объясняю, почему вообще полез в чужой двор – я регулярно так поступаю.
– Ну надо же, как все лихо закручено. – Макс озадаченно покачал головой. И с чувством повторил: – Ну надо же!
– Я, конечно, не сразу ринулся штурмовать забор. Сперва побродил там, осмотрелся – вдруг какая-нибудь общительная старушка как раз скучает дома и не откажется поболтать с любопытным прохожим? Но никого не было, только пестрая деревянная птица в одном окне и смешная тряпичная игрушка с цветком вместо глаза – в другом. Тогда я подумал-подумал и решил все же поглядеть, что творится за каменным забором в конце улицы – глухим, без единой калитки. Прежде такие только вокруг Орденских резиденций возводили; впрочем, сравнение некорректное, у тех-то ворота все-таки были, просто невидимые. А здесь – ничего. К счастью, я еще в детстве выучился лазать даже по совершенно гладким стенам. Вообще сейчас, задним числом, я начинаю понимать, что провел детство, непрерывно обучаясь всяким полезным штукам. Но, к счастью, так этого и не заметил. Думал, мы с мамой просто играем.
– А еще она научила тебя взламывать замки любой сложности, – вспомнил Макс.
– Ну да. И еще куче разных вещей, включая древний язык Хонхоны и хохенгрон – тайный язык чирухтских горцев, который сами они называют Ясной речью и используют, когда хотят побеседовать о самых важных вещах – смерти, снах и погоде. Правда, мы с мамой ограничивались снами – она объяснила мне, будто рассказывать друг другу, что приснилось, следует на специальном волшебном языке. Дескать, тогда наши сновидения не поймут, что мы о них сплетничаем, и не перестанут нас навещать. Я, кстати, долго думал, что хохенгрон – просто мамина выдумка, и только в Королевской Высокой Школе обнаружил, что это реальный, хоть и малоизвестный язык и я владею им настолько хорошо, что записываться на соответствующий курс нет никакого смысла… Мама как-то призналась, что постаралась незаметно научить меня всему, что ей самой давалось с наибольшим трудом – азам Черной магии, спорту и чужим языкам, с которыми чем раньше начнешь, тем лучше. А все остальное, полагала она, учить настолько приятно и интересно, что можно не спешить. Особенно с настоящей – ну, то есть выходящей за пределы повседневных хозяйственных нужд – магией. Ее, по мнению мамы, вообще следовало оставить на сладкое, обеспечив себе таким образом счастливую старость.
– Очень разумный подход, – согласился Франк.
– Слов нет, как тебе с ней повезло, – улыбнулся Макс. – Но не отвлекайся, рассказывай дальше. Мы остановились на том, что ты перелез через каменную стену в конце улицы.
– Точнее, на том, что я собрался перелезть. Все оказалось не так просто. Ну, то есть наверх-то я, можно сказать, взлетел, не раздумывая. Но там притормозил. Потому что за забором не было ничего. Даже запахов, а это для меня примерно такой же шок, как для обычного человека внезапно ослепнуть. А может быть, наоборот – там было все сразу, слишком много всего, и от такого изобилия мое восприятие перестало работать? Не знаю, как объяснить.
– Да чего тут объяснять, – хмыкнул Макс.
– Мы примерно представляем, – добавил Франк.
И только Триша подумала, что лучше бы он все-таки постарался. Но промолчала.
– Я, конечно, сразу посмотрел назад. Улица была на месте. Дома, деревья, мостовая и табличка «Северо-западный проход» на углу. И запахи – листьев, ветра с реки, земли, уже основательно высохшей после позавчерашнего дождя, заморских пряностей и горячего масла из «Джуффиновой дюжины», соли и кожи из какой-то далекой, кварталах в трех отсюда расположенной лавки – словом, всего, что может и должно пахнуть в этой части города в такое время года и суток. Там, за моей спиной, все было абсолютно нормально, а впереди не было ничего, и это оказалось достаточно веской причиной, чтобы надолго застрять на этой грешной стене.
– Я бы, наверное, сразу спрыгнул, не раздумывая, – признался Макс. – Только не знаю, вперед или назад – это уж как повезет. Шансы, насколько я себя изучил, примерно равны.
– Да я бы тоже сразу спрыгнул, – улыбнулся Нумминорих. – Именно что не раздумывая и тоже неизвестно куда, вперед или назад – как получится. Но я слишком испугался. А когда мне по-настоящему страшно, я становлюсь очень рассудительным.
– Вот это да! Обычно люди, перепугавшись, утрачивают способность рассуждать.
– Тоже мамина наука. Она считала, что ум – отличная штука, но слишком утомительная. Поэтому включать его на полную мощность следует только в особых случаях – например, когда ситуация опасна для жизни или просто стало очень страшно. А пока все хорошо, можно оставаться наивным болваном, таким гораздо веселей живется.
– Потрясающий подход, – вздохнул Макс. – Похоже, твоя мама – самый мудрый человек за всю историю обитаемых Миров.
– Ну, это трудно вот так навскидку определить, – серьезно возразил Нумминорих. – Соревнований-то не устраивают. Но у нее действительно очень светлая голова – как, впрочем, у всех женщин Ордена Часов Попятного Времени. Мама говорила, что с таким Великим Магистром у них не было особого выбора: или ты быстро-быстро станешь беспредельно мудрой, или попросту чокнешься уже на следующий день после поступления в Орден. Что, собственно, тоже неплохо для дела. Но безумие приедается гораздо быстрей, чем мудрость, поэтому всем чокнутым рано или поздно все равно приходится перестраиваться.
– Отлично сказано, – обрадовался Франк. – Хотел бы я познакомиться с твоей мамой!
– Да я бы и сам хотел с ней познакомиться.
– Это как? Неужели она – твоя выдумка?
– Нет, что ты. Самая настоящая. Я бы, пожалуй, не сумел сочинить такую отличную маму. Просто когда я более-менее вырос, она сказала, что хочет еще раз попробовать прожить юность, которой у нее толком не было. Мама очень рано поступила в Орден Часов Попятного Времени, в таком возрасте даже в начальную школу мало кого отдают. А вскоре после того, как Магистр Маба распустил Орден, она родила сына – то есть меня. И все это, по ее словам, вышло прекрасно, ей очень понравилось, но теперь неплохо бы еще побыть веселой юной девчонкой, живущей в свое удовольствие и совершающей как минимум дюжину безобидных девичьих глупостей в день. Просто чтобы на личном опыте, а не с чужих слов узнать, что при этом чувствуют, закрыть вопрос и больше к нему не возвращаться. Мама спросила, справлюсь ли я без нее и не обижусь ли. Я сказал, что все в порядке. Отговаривать ее было бы свинством, тем более что я понимал ее как никто. После этого разговора мама повернула свое личное Колесо Времени, благо для женщин их Ордена это довольно простое дело, и была такова. Я, конечно, твердо обещал, что не стану ее искать или просто тайком вызнавать новости о ее жизни. А все-таки ужасно интересно, где она и как поживает. То есть по большому счету понятно, что хорошо, но хотелось бы подробностей. Впрочем, я уверен, что мама, сочувствуя моему любопытству, регулярно сообщает мне вожделенные подробности во сне, а я, верный данному слову, честно забываю их сразу после пробуждения. Очень похоже на нас обоих!
– Зато ты не забываешь ее науку, – заметил Франк. – Это, поверь мне, не просто немало, а гораздо больше, чем можно себе пожелать – даже в хороший день, от чистого сердца.
– Это правда. Так вот, кроме прочего, мама научила меня противопоставлять страху рассудительность и здравый смысл. Поэтому я очень долго сидел на том грешном заборе, который вдруг оказался границей между привычной реальностью и чем-то совершенно на нее не похожим. Взвешивал все «за» и «против», старался принять разумное решение. Не могу сказать, будто это мне удалось. Просто пока думал, успел более-менее свыкнуться с ситуацией. Почти перестал бояться. А вместе со страхом прошло желание рассуждать. Тогда я просто взял да и спрыгнул. А прыгать гораздо удобней вперед, чем назад. Вот и все.
– Надо будет взять этот способ на вооружение, – сказал Макс. – Результат, конечно, примерно тот же, зато процесс, предваряющий совершение очередной глупости, внушает самоуважение. А куда ты, собственно, спрыгнул? Если, как ты говоришь, там ничего не было?
– Это очень хороший вопрос. Потому что сперва я действительно прыгнул в никуда. И какое-то время ничего не происходило – ну, кроме самого прыжка. Не знаю, как шло для меня время и шло ли оно хоть как-то, но, по моим ощущениям, прыжок длился четверть часа, не меньше. Так что я успел как следует испугаться и снова включить голову. А включив, понял, что поспешил. Прежде чем прыгать, надо было выбрать, куда я хочу приземлиться. Не факт, что мое решение непременно повлияло бы на результат, а все-таки любая фантазия гораздо лучше, чем вообще ничего – если уж выбирать приходится между этими двумя вариантами. По крайней мере, я мог бы вообразить какую-нибудь прекрасную цель и быть счастливым все время, пока тянется бесконечный прыжок, – думая, будто я к ней приближаюсь. Пришлось делать это прямо на ходу, вернее, в полете. В смысле фантазировать. Ничего оригинального мне в голову не пришло, поэтому я просто представил себе сад – почему-то не свой, а соседский. Может, потому, что регулярно подглядываю через щель в заборе, как там у них все устроено, а в гости до сих пор ни разу не заходил – соседи люди приветливые, но замкнутые, сами не зовут, а напрашиваться я стесняюсь. В общем, я вообразил, будто тайком проник в соседский сад, и тут же приземлился в центре свежевскопанной клумбы. К счастью, там еще ничего не успели высадить, а то натворил бы я бед. Ну, условно натворил бы, поскольку этот соседский сад все же был плодом моего воображения. Столь достоверным, что я бы поверил в него, не задумываясь, если бы не запахи. Вернее, полное их отсутствие. Причем решить, будто я просто напрочь лишился обоняния, как несколько раз уже случалось от всяких колдовских порошков, я при всем желании не смог бы: мои-то запахи были на месте, включая медовый аромат леденца, каким-то образом оказавшегося в кармане лоохи – дети, видимо, сунули. За что им большое спасибо – леденец я немедленно достал и сунул за щеку, хотя не люблю такие конфеты. Но в тот момент я грыз леденец, как принимают лекарство. Как будто еда из дома могла сделать меня более материальным. Я был уверен, что это мне сейчас не повредит.
– Потрясающе, – вздохнул Макс. – Соседский сад. Вскопанная клумба. Леденец за щекой. Вот так у нас нынче выглядит путешествие через Коридор между Мирами. Таковы новейшие тенденции сезона. Мама дорогая. Я в сравнении с тобой скучный хмырь. Все остальные – тем более.
– Так это и был Коридор между Мирами? – обрадовался Нумминорих.
– По идее, да. Попал же ты в итоге сюда – каким-то непонятным мне образом.
– Наверное, штука в том, что я этого не знал. Поэтому все так по-дурацки получилось.
– Ничего себе – по-дурацки! По-моему, отлично вышло. Все лучше, чем зеленеть от ужаса, наслушавшись чужих мистических баек. Впрочем, меня-то, помню, никто особо не пугал, напротив, успокаивали. Но я все равно буйно зеленел – по крайней мере поначалу, потом-то освоился. А твоя версия мне нравится гораздо больше. Особенно леденец.
