Макс Глебов
Луна цвета стали
Глава 3
Эрих фон Манштейн прекрасно понимал, что вместе со своей одиннадцатой армией оказался на периферии водоворота событий, за считанные месяцы изменивших весь ход боевых действий на Восточном фронте. Войну против Советского Союза он начал в составе группы армий «Север», командуя пятьдесят шестым моторизованным корпусом, вторгшимся в Прибалтику. За первую неделю боев его корпус преодолел больше двухсот километров, и вышел к Западной Двине, где успешно отразил танковый контрудар советских войск.
Казалось, война развивалась по вполне благоприятному сценарию, и у Манштейна даже мелькнула мысль, что Гитлер прав, и еще до зимы Красная армия будет полностью разгромлена, однако уже в начале июля его корпус потерпел серьезное поражение, попав в районе Сольцо́в под удар армии генерал-лейтенанта Морозова. При поддержке двух с лишним сотен самолетов советские войска двумя группами с севера и юга охватили восьмую танковую дивизию вермахта, и ей какое-то время пришлось сражаться в окружении. Под угрозой перехвата коммуникаций оказалась и третья танковая дивизия.
В тот раз Манштейну удалось избежать разгрома. Для восстановления положения ему была передана дивизия СС «Мертвая голова», и ценой больших потерь восьмую танковую дивизию удалось деблокировать, после чего ее пришлось отправить в тыл на переформирование. Немецкие войска оказались отброшенными на сорок километров назад, и наступление группы армий «Север» на Ленинград затормозилось почти на месяц. Именно тогда, под Сольцами, Манштейн впервые всерьез задумался о том, что с этой войной всё может оказаться совсем не так просто, как хотелось бы многим немецким генералам и политикам.
Потом были бои под Демянском, и, наконец, в сентябре сорок первого Манштейн получил под командование одиннадцатую армию, захватившую к началу ноября почти весь Крым и взявшую в осаду Севастополь.
Занимаясь проблемами своей армии, Манштейн, тем не менее, внимательно следил за положением дел на других фронтах. Тревожные звоночки начали звучать еще в сентябре, но тогда за ревом победных фанфар их было почти не слышно.
Русские потерпели грандиозное поражение под Киевом. Следующими стали Брянск и Вязьма, а вот дальше в неуклонно движущейся на восток машине вермахта что-то разладилось, причем до такой степени, что это начало непосредственно сказываться на одиннадцатой армии, не имевшей, казалось бы, прямого отношения к сражению за Москву.
Сначала не удалась ноябрьская попытка захватить Севастополь. Манштейн недооценил мощь береговых батарей, прикрывавших город, а когда к полутора сотням тяжелых орудий севастопольских фортов добавились залпы главного калибра двух крейсеров и линкора «Парижская Коммуна», подошедших на помощь осажденному городу, он отдал приказ прекратить штурм ввиду его явной бесперспективности.
Манштейн заслуженно считался одним из лучших стратегов вермахта. Именно он в сороковом предложил план вторжения во Францию танковым ударом через Арденнские горы. Перейдя Арденны, танки должны были форсировать Маас и, не дожидаясь пехоты, по широкой дуге выйти к побережью Ла-Манша, отрезав северную группировку противника. Немецкое военное командование посчитало план Манштейна слишком рискованным, но его неожиданно поддержал Гитлер, которому категорически не нравилось, что генералы предлагают ему, фактически, повторить план Альфреда фон Шлиффена, реализованный немцами в начале Первой мировой войны. Гитлер, совершенно справедливо считал, что французы и англичане именно этого и ждут, и никакой внезапности вермахту достичь не удастся. Предложение Манштейна пришлось очень кстати, и фюрер настоял на принятии именно его плана, что в итоге и привело вермахт к столь впечатляющей победе.
Однако талант стратега был не единственным преимуществом Манштейна. Еще он являлся непревзойденным специалистом по выколачиванию из командования резервов. Никто другой не умел столь убедительно и аргументированно объяснять вышестоящим начальникам, что именно ему и именно сейчас больше всех нужны танки, самолеты, пехота и артиллерия, и что если ему их не дадут, то, в зависимости от конкретных обстоятельств, либо случится вселенская катастрофа, либо вермахт упустит грандиозную победу, которая у него, Эриха фон Манштейна, практически уже в руках.
И вот теперь этот проверенный и отработанный механизм начал давать сбои. Командующий группой армий «Юг» Герд фон Рунштедт категорически отказывал Манштейну в усилении одиннадцатой армии танками и авиацией, ссылаясь на то, что грандиозная битва за Москву высасывает все резервы, и у него и так уже отобрали слишком много дивизий. Единственное, в чем Манштейну не отказали, так это в артиллерии. В распоряжение одиннадцатой армии поступили две сотни батарей тяжелых орудий. По большей части это были обычные полевые гаубицы крупных калибров, включая и 210-миллиметровые, однако из Германии прибыли и более тяжелые артсистемы, сохранившиеся со времен Первой мировой войны. Настоящим чудо-оружием на их фоне воспринимались самоходные мортиры «Карл» с их калибром шестьсот миллиметров и уникальное 800-миллиметровое железнодорожное орудие «Дора» с ее семитонными снарядами, стволом длиной тридцать два метра и расчетом из двухсот пятидесяти человек.
И все равно штурм не удался. В самый ответственный момент русские высадили в тылу одиннадцатой армии морской десант, нагло ворвавшись в порт Феодосии и выгрузив войска с боевых кораблей прямо на пирсы. Сорок шестая пехотная дивизия и румынский полк горных стрелков пытались остановить продвижение десанта, но были отрезаны на Керченском полуострове и практически полностью уничтожены.
Штурм Севастополя пришлось прекратить, чтобы в спешном порядке перебросить пехоту и артиллерию под Феодосию. Сделать это по обледеневшим дорогам оказалось крайне непросто, но и силы русских не были беспредельными, и к середине января ситуацию удалось стабилизировать. Красная армия продолжала удерживать Феодосию, но продвинуться дальше на запад не смогла.
Когда в начале декабря пришло потрясшее всех известие о том, что группа армий «Центр» под Москвой попала в окружение, Манштейн понял, что резервов он больше не дождется. Тем не менее, приказ взять штурмом Севастополь оставался в силе, и в стремительно ухудшавшейся ситуации ему предстояло выкручиваться имеющимися средствами.
Манштейн понимал, что пока в его тылу находится сильная группировка советских войск, возобновлять штурм города бессмысленно. Он оставил под Севастополем заслон и сосредоточил основные силы против русских армий, засевших на Керченском полуострове и постоянно пытавшихся прорваться оттуда вглубь Крыма.
Приказ Фюрера о начале применения против Красной армии химического оружия Манштейна не порадовал. Как военный стратег, он понимал мотивы Гитлера – сидящую в Московском котле группу армий «Центр» следовало спасать любыми средствами. Тем не менее, он не ждал долгосрочного эффекта от использования боевой химии. Гражданскому населению русских городов действительно могло стать очень несладко, но в том, что в условиях фронта химические боеприпасы окажутся эффективнее обычных снарядов и бомб, Манштейн сильно сомневался.
Под Москвой уже рекой лился иприт и над русскими позициями клубились облака фосгена и хлорциана, а в Крыму обе стороны не торопились забрасывать друг друга химическими снарядами. Манштейн успел хлебнуть этой дряни еще в Первую мировую, и не стремился повторить тот не слишком приятный опыт, а советские войска, не подвергшиеся химическим ударам, тоже не стали первыми применять отравляющие вещества.
Запасы снарядов и бомб с разноцветными кольцами на корпусах впустую копились на фронтовых складах, да так и уехали обратно в Рейх, когда в конце января Фюрер вдруг изменил свое решение и приказал прекратить применение химического оружия.
Зима в Крыму выдалась неожиданно холодной. Конечно, ни в какое сравнение с тем, что творилось под Москвой и Ленинградом здешние морозы не шли, но дороги сначала обледенели, а потом раскисли, что сильно затрудняло переброску войск. И все же теперь, в середине марта, Манштейн чувствовал, что дальше тянуть нельзя. Проблему Феодосии и Керчи следовало решать немедленно. Битва под Москвой завершилась тяжелым поражением, но фронт удалось стабилизировать, и Фюрер, наконец, вспомнил о том, что существуют и другие театры боевых действий. После долгих споров Манштейну все-таки удалось убедить командование выделить для удара по Керченскому полуострову танковую дивизию, вооруженную боевыми машинами с новыми длинноствольными пушками, способными с приемлемой дистанции пробивать броню русских Т-34 и КВ. Кроме того, с воздуха его наступление должен был поддержать четвертый воздушный флот генерал-полковника Рихтгофена. Манштейн понимал, что это максимум того, что он мог получить, и лучший стратег Гитлера больше не сомневался – пора начинать.
⁂
Одного меня Сталин в Крым не отпустил. Ну, да кто бы сомневался. В качестве недреманного ока Вождя со мной отправился армейский комиссар первого ранга Лев Захарович Мехлис, причем, что интересно, тоже в качестве представителя Ставки. Учитывая, что звание моего «коллеги» соответствовало воинскому званию генерала армии, у меня возникали большие подозрения, что мои решения будут сплошь и рядом оспариваться этим весьма деятельным и безоговорочно преданным Сталину товарищем, весьма слабо разбиравшимся в военных вопросах.
Мехлис с самого начала смотрел на меня с почти нескрываемым подозрением, и от едких замечаний удерживался, похоже, только ввиду прямого приказа Верховного главнокомандующего. Но это пока мы находились в Москве. Чем дальше наш самолет удалялся от столицы, тем отчетливее в бросаемых на меня взглядах армейского комиссара проступала смесь пренебрежения и недоверия. Я всю эту игру в гляделки полностью игнорировал и вел себя подчеркнуто нейтрально.
– Вы ведь не член Партии, генерал-майор? – наконец, не выдержал Мехлис.
– Да, это так, – ответил я, как можно безразличнее.
– Это ваша принципиальная позиция?
– Я бы так не сказал. Скорее, есть объективные обстоятельства, препятствующие…
– Это все отговорки, – Мехлис рубанул рукой воздух, подкрепляя категоричный тон своих слов, – Я читал вашу характеристику. Вы прикрываетесь религиозными убеждениями, хотя сами прекрасно знаете, что это полная чушь.
– Лев Захарович, к сожалению, в данном вопросе наши с вами точки зрения не совпадают.
– Будьте добры обращаться ко мне по уставу, генерал-майор. Вы младше меня по званию на три ступени, и мне странно, что я должен учить вас субординации.
– Виноват, товарищ армейский комиссар первого ранга. Больше не повторится.
Я ответил спокойно и даже равнодушно, и это, похоже, взбесило импульсивного комиссара больше всего.
– Товарищ Сталин оказал вам высокое доверие, генерал-майор, – в голосе Мехлиса послышалась угроза, – но это не значит, что теперь все вокруг мгновенно потеряют бдительность.
– Так точно, товарищ армейский комиссар первого ранга, – ответил я все с тем же равнодушием, – потеря бдительности – прямой путь к большим проблемам. Терять её нельзя ни при каких обстоятельствах. Прошу меня извинить, последние трое суток выдались очень напряженными, а сразу по прибытии на место у нас с вами будет много срочной работы. С вашего разрешения я немного посплю.
Я устроился в кресле поудобнее и, напрочь игнорируя перекошенное гневом лицо Мехлиса, закрыл глаза. Самое смешное заключалось в том, что понять, кто из нас кому должен подчиняться, ни я, ни комиссар так и не смогли. Товарищ Сталин всегда был крайне хитрым жуком, и виртуозно умел закладывать под отношения между подчиненными бомбы потенциальных конфликтов. Он что, плохо знал характер Мехлиса? Да в жизни не поверю! Скорее, наоборот. Сталин отлично понимал, во что выльется наша совместная командировка на Крымский фронт, и, видимо, искренне считал, что для дела так будет только лучше.
Мехлис действительно изрядно превосходил меня по званию, но полномочия по принятию кадровых решений в отношении руководства Крымского фронта получил именно я, а не комиссар. В мои военно-стратегические решения Сталин тоже недвусмысленно рекомендовал Мехлису не вмешиваться, оставив за ним дисциплинарные вопросы, морально-политическую подготовку операции и некий общий контроль за ее ходом, суть которого я до конца уяснить не смог, а сам Вождь конкретизировать свою мысль не стал.
В общем, банка с пауками получилась весьма качественная, и помимо чисто военных вопросов мне в ближайшее время со всей очевидностью предстояло решать множество проблем, связанных с маниакальной подозрительностью и непревзойденной мнительностью товарища армейского комиссара. Впрочем, плевать! Грядущие неприятности следовало встречать по мере их поступления. Я активировал режим дополненной реальности и развернул перед глазами виртуальную карту Крымского полуострова.
Картина, скажем прямо, вырисовывалась противоречивая. Сил у Красной армии и Черноморского флота, на первый взгляд, в Крыму было немало. На Керченском полуострове сосредоточились сорок четвертая, сорок седьмая и пятьдесят первая армии, имевшие в своем составе почти двести пятьдесят тысяч человек пехоты, шесть танковых бригад и два отдельных танковых батальона. Гарнизон Севастопольского оборонительного района насчитывал около ста двадцати тысяч бойцов и командиров, имел в распоряжении многочисленную артиллерию, включая береговые батареи крупных калибров, сорок семь танков и более сотни самолетов, базировавшихся на аэродроме, построенном в начале войны на мысе Херсоне́с. Черноморский флот располагал линкором «Парижская Коммуна», крейсерами «Красный Крым» и «Красный Кавказ», тремя дивизионами эсминцев, двумя легкими крейсерами, довольно внушительными подводными силами и значительным числом тральщиков, минных заградителей, небольших артиллерийских кораблей и катеров.
Казалось бы, силы внушительные, однако имелось несколько серьезных «но». Во-первых, конечно, авиация. Эта беда к началу сорок второго года только усугубилась. Потери начального периода войны сказались и на численном составе ВВС Красной армии, и, что не менее важно, на качестве подготовки пилотов. Слишком много опытных летчиков погибло в первые полгода войны, и быстро подготовить им смену оказалось совсем непросто. По тактико-техническим характеристикам немцы тоже пока превосходили почти все советские самолеты, и с этим нужно было что-то делать. Я и делал, но на внедрение новых технологий нужно время, а на войне, как правило, этот ресурс всегда в жесточайшем дефиците. Второй проблемой уже традиционно являлись снаряды. Артиллерии у защитников Севастополя имелось немало, причем артиллерии очень неплохой, но боезапас к этому зоопарку разнообразных артсистем был весьма скуден. В армиях Крымского фронта со снарядами было получше, но сказочного изобилия здесь тоже не наблюдалось, а вот у немцев и с артиллерией, и со снарядами все обстояло очень неплохо.
Еще меня сильно напрягали новые немецкие танки. Манштейн умудрился вытрясти из командования вермахта двадцать вторую танковую дивизию, укомплектованную этими неприятными машинами. Сами танки были все теми же «тройками» и «четверками», но вот их пушки стали теперь длинноствольными и при стрельбе подкалиберными снарядами сравнительно легко пробивали броню Т-34 и КВ. Наши танкисты об этом пока не знали, но Летра сразу обратила мое внимание на новое опасное оружие противника.
Судя по картинке со спутников, Крымский фронт готовился к очередному наступлению, хотя по-хорошему ему следовало закапываться в землю, выстраивать эшелонированную оборону, прикрывать инженерные заграждения эффективной системой огня и минными полями, выделять подвижные резервы для оперативного реагирования на угрозы прорывов и всячески готовиться к отражению мощного удара противника.
Манштейн готовился с размахом и, похоже, всерьез собирался выбить советские армии с Керченского полуострова. Немцы успели перебросить из-под Севастополя значительную часть артиллерии, включая тяжелые гаубицы, и методично занимали позиции, намереваясь мощным ударом артиллерии и авиации смести подтягивающиеся к передовой советские войска. Задержись товарищ Сталин с моей отправкой на Крымский фронт хотя бы на неделю, и что-либо исправлять, скорее всего, было бы уже поздно. Да и сейчас, надо сказать, времени почти не осталось.
За истекшие полтора месяца Королев смог существенно продвинуться вперед, но, к сожалению, о серийном выпуске крылатых ракет речь пока идти не могла. Все-таки это было технологически сложное изделие, особенно с учетом доработок, сделанных по моим чертежам. Советская промышленность к масштабному выпуску такого оружия была еще не готова. Слишком высокая точность требовалась при изготовлении многих деталей, а это означало необходимость иметь соответствующий станочный парк и квалифицированных специалистов, обладающих высокой трудовой и технологической дисциплиной. И то, и другое в Советском Союзе имелось, но, к сожалению, в крайне ограниченном количестве. Тем не менее, четырнадцать ракет подготовить удалось, причем половина из них получила новую систему управления. Теперь их полет можно было корректировать по радио с земли или с самолета в пределах прямой видимости. Надежность у этого чуда техники была отвратительной, но, если звезды складывались как надо, ракета отклонялась от цели не больше чем на двадцать метров.
Артполк Цайтиуни с его 203-миллиметровыми гаубицами Б-4 никто, естественно, не стал перебрасывать из-под Ленинграда в Крым, так что я остался без подчиненной мне напрямую тяжелой артиллерии, зато пополненный и дополнительно усиленный авиаполк Кудрявцева прибыл под Новороссийск даже чуть раньше нас с Мехлисом, и бомбами объемного взрыва его в этот раз укомплектовали с хорошим запасом. А вот ракетчики Королева ожидались только через неделю. Быстрее спецпоезд с их изделиями прибыть, к сожалению, не мог.
Лена вылетела в Крым вместе со мной. Товарищ Берия не возражал. Лейтенант госбезопасности Серова проявила немалые организаторские способности в операции по отражению «химического» налета на Ленинград, и на Крымском фронте я собирался поставить перед ней примерно те же задачи. Правда, теперь Лена была уже не лейтенантом, а старшим лейтенантом госбезопасности, и не Серовой, а Нагулиной, но сути дела это не меняло, если не считать за нечто серьезное тот факт, что товарищ Мехлис умудрился зацепиться и за этот факт «семейственности» в служебных отношениях, еще сильнее ухудшивший его отношение ко мне.
История, кстати, в московском ЗАГСе вышла весьма любопытная. Сам по себе брак между генерал-майором и сотрудницей НКВД никого особо удивить не мог. Лена притащила свидетельницей какую-то свою московскую подругу, которую я раньше никогда не видел, а вот с моей стороны в ЗАГС явился товарищ Берия, о чем по каким-то причинам никто заранее уведомлен не был.
Когда, отловив Берию после очередного заседания Ставки, я сообщил ему о нашем с Леной решении и попросил быть свидетелем при регистрации брака, нарком смерил меня долгим взглядом, в котором я прочитал целую гамму эмоций. Отказываться Берия не стал, хотя нехорошие подозрения о причинах моей неожиданной просьбы у него явно закрались. Да, думаю, даже не подозрения, а полная уверенность. Во всяком случае, на Лену в ЗАГСе он поглядывал как-то уж слишком пристально, но она только мило улыбалась и делала вид, что ничего не замечает.
Больше всех во время регистрации нашего брака волновалась, похоже сотрудница ЗАГСа. Явление товарища Берии произвело на нее неизгладимое впечатление. Лене я тоже заранее ничего не сказал, предупредив лишь, что ее ждет нечто неожиданное. Сюрприз удался.
– Ты что сделал, Нагулин!? – развернулась ко мне Лена сразу после того, как мы остались одни. – Ты зачем его позвал свидетелем? Он же сразу все понял! Теперь он знает, что я тебе все рассказала о вербовке и о моем задании.
– Естественно, он все понял. И я ему действительно благодарен за то, что вольно или невольно он поспособствовал началу наших отношений. И очень хорошо, что теперь Берия обо всем знает, хотя, мне кажется, он и так догадывался. Для тебя никаких последствий не будет, вот увидишь. Ну, разве что, больше никто не захочет от тебя докладов о моем поведении и умонастроениях. Видишь ли, получается, что мы сами известили твое начальство о том, что ты мне все рассказала. Неофициально, но известили. Если бы мы этого не сделали, тебе бы пришлось и дальше делать вид, что ты выполняешь задание НКВД и следишь за собственным мужем. Это был бы очень нехороший обман, который рано и ли поздно обязательно выплыл бы наружу, и вот тогда последствия предугадать было бы действительно сложно. А так…
– Да, наверное, ты прав, – Лена улыбнулась и взяла меня за руку. – С такой точки зрения я эту ситуацию не рассматривала. Все получается очень логично, и, наверное, так действительно лучше. В Наркомате мне дали целые сутки отпуска по случаю вступления в брак, так что давай хотя бы ненадолго забудем о войне и обо всём, что с ней связано.
Возражать я, естественно, не стал.
⁂
В Новороссийск мы прибыли вечером. Мехлис немедленно потребовал доставить его в штаб фронта, а я, не задерживаясь, отправился в расположение своего авиаполка. На косые взгляды армейского комиссара мне было глубоко плевать. Любая моя операция традиционно начиналась с ночной авиаразведки, и полковник Кудрявцев уже ждал на аэродроме, заранее отдав приказ о подготовке к вылету двухмоторного истребителя Пе-3. В штабе фронта Мехлис явно найдет чем заняться. Несомненно, сегодня же он отстучит телеграмму Сталину о том, как здесь все ужасно организовано и как руководство фронта не владеет обстановкой, утратило инициативу и не знает, где находятся его войска. И, естественно, упомянет в ней мое неадекватное поведение. Вместо того, чтобы изо всех сил приняться накручивать хвосты здешним разгильдяям, мальчишка генерал-майор умотал полетать на самолетике… Да и пусть себе. Главное, чтобы не расстрелял там никого сгоряча, но до этого, думается мне, дойти не успеет – к середине ночи я уже вернусь из разведывательного полета.
Следом за нашим с Мехлисом самолетом на аэродром сели два транспортника ПС-84. Прекрасно понимая характер проблем, с которыми мне предстояло столкнуться в Крыму, я запросил с Ленинградского фронта оборудование и специалистов, с которыми мы налаживали систему управления огнем ПВО для отражения массированного налета люфтваффе. Ситуация на Керченском полуострове и в Севастопольском оборонительном районе была во многом схожа с обстановкой в блокадном Ленинграде. Даже линкор «Парижская Коммуна» относился к тому же типу, что и «Марат» и «Октябрьская Революция». Здесь, правда, он был только один, но тридцатая батарея в Севастополе состояла из двух орудийных башен, снятых с точно такого же линкора «Михаил Фрунзе», который так и не удалось восстановить после крупного пожара, случившегося еще в девятнадцатом году. Удивительное совпадение. В Ленинграде в моем распоряжении тоже находился полноценный линкор типа «Севастополь» и, фактически, неподвижная трехбашенная батарея, в которую превратился «Марат» после попадания тяжелой бронебойной бомбы.
Используя ленинградский опыт и уже прошедших нужную практическую подготовку специалистов, я надеялся достаточно быстро организовать в Крыму единую систему управления огнем главного калибра боевых кораблей и орудий береговых батарей. 305-миллиметровые снаряды объемного взрыва сейчас тоже ехали в Новороссийск спецпоездом. К сожалению, изготовить их успели только две сотни штук, поскольку основной упор делался на калибр двести три миллиметра, подходивший для гаубиц Б-4. Тем не менее, на эти боеприпасы я очень рассчитывал. Керченский полуостров не так уж велик, и орудия линкора типа «Севастополь» могли простреливать его насквозь, да и вглубь территории Крыма можно было дотянуться километров на тридцать от побережья и почти на сорок от башен береговых батарей Севастополя.
Мы летели над ночным Крымом. Кудрявцев молчал, стараясь не отвлекать меня от наблюдений, лишь изредка уточняя курс в контрольных точках. В горной местности не все детали хорошо просматривались со спутников, и иногда я приказывал полковнику немного снизиться и пройти над интересовавшими меня районами еще раз. По большому счету без этого вполне можно было обойтись, но раз уж мы все равно вылетели на разведку, хотелось, чтобы этот полет принес какую-то реальную пользу, кроме устранения лишних вопросов о том, откуда я столько знаю о расположении частей и соединений противника.
Манштейн не зря считался одним из лучших полководцев Гитлера. Он целеустремленно перемещал свои войска и технику, и с каждым днем его замысел вырисовывался для меня все отчетливее. Если раньше вычислитель спасательной капсулы и кое-как слепленная самопальная аналитическая программа лишь отчасти помогали мне в прогнозировании действий противника, то теперь Летра разворачивала передо мной планы немцев во всех деталях. Дроны незримо присутствовали в штабе одиннадцатой армии, передавали на орбиту снимки карт, копии приказов, стенограммы телефонных переговоров и сводки радиоперехвата.
Пользуясь господством в воздухе, немцы вели тщательную авиаразведку. О противостоящей им советской группировке им было известно почти все. Манштейн, получивший в свое распоряжение четвертый воздушный флот Рихтгофена и подтянувший к Феодосии значительные силы тяжелой артиллерии, планировал на начальном этапе операции выжать из данных разведки все, что можно.
Стремясь прорваться вглубь Крыма, генерал-лейтенант Козлов сосредоточил две трети своих войск на северном участке фронта, примыкавшем к берегу Азовского моря. Южный участок занимали относительно слабые силы, прикрывавшие Феодосию и не предпринимавшие активных наступательных действий. Командование Крымского фронта считало, что наступать вдоль берега Черного моря немцы не рискнут, опасаясь тяжелых орудий кораблей Черноморского флота, однако Манштейн рассудил иначе. Он решил воспользоваться относительной слабостью южного участка советского фронта и добиться успеха, используя эффект внезапности, основанный на том, что удара на юге русские не ждут.
Имея в распоряжении только одну танковую дивизию, немецкий командующий решил не дробить свой танковый кулак на части, а использовать стратегию, в миниатюре повторяющую его план по захвату Франции – пробить советскую оборону на слабом участке и развернуться на север, чтобы ударить танками во фланг и тыл более сильной группировке советских войск, перехватывая ее линии снабжения и громя тылы. План был неплох и, честно говоря, имел все шансы на успех, так что, если я хотел предотвратить нависшую над Крымским фронтом катастрофу, мне следовало действовать без промедления.
К моменту моего появления в штабе фронта, там уже несколько часов происходила форсированная накачка командного состава. Мехлис, не встречая достойного сопротивления, разъяснял Козлову и его подчиненным суть и смысл воинского долга, всячески порицая их за нерешительность перед лицом противника и неспособность нанести сокрушительный удар всеми имеющимися силами. Дело явно шло к срочной подготовке нового наступления, и, судя по лицам генералов, они уже смирились с неизбежным.
Увидев меня, Мехлис не смог сдержать досаду. Своим прибытием я, похоже, обломал ему пылкую речь на морально-политическую тему, к которой он уже собирался перейти от чисто военных вопросов. Однако, пришлось товарищу армейскому комиссару представить меня командованию фронта и даже уступить слово, поскольку я только что вернулся из разведрейда с новыми данными.
– Ну что ж, товарищи командиры, мое видение ситуации вы, я полагаю, уяснили, – Мехлис слегка прищурился и обвел собравшихся пронзительным взглядом. – А теперь генерал-майор Нагулин в деталях разъяснит вам, как и где вы будете наступать и в какие сроки вы должны прорвать фронт и выйти в степные районы Крыма.
Мехлис сделал в мою сторону приглашающий жест. При этом от меня не ускользнула едва заметная нехорошая усмешка, скользнувшая по его лицу.
Я подошел к столу и извлек из портфеля карту с заранее нанесенной текущей обстановкой на фронте. С минуту генералы молча переваривали новые сведения о противнике, и их лица отражали целую гамму чувств, от сомнений и недоверия до мрачного понимания того, что их ждет.
– Не будет никакого наступления, – негромко произнес я в повисшей тишине. – Фронт немедленно переходит к обороне, ограничиваясь демонстративными действиями, имитирующими продолжение подготовки к удару на севере.
– Товарищ Нагулин! – голос Мехлиса взвился до высоких нот, – Ставка и товарищ Сталин ждут от нас решительного успеха! Мы должны мобилизовать все силы, выявить виновных в неудачах последнего месяца, принять верные кадровые решения и немедленно подготовить новое наступление!
– Наступления не будет, товарищ армейский комиссар первого ранга, – мой голос остался столь же спокойным, но в нем появились нотки, напоминающие лязг танковых гусениц. – Немцы знают о каждом нашем шаге, осведомлены о местах размещения армейских и дивизионных штабов, превосходят нас в полевой артиллерии и имеют подавляющее господство в воздухе. У на осталось два-три дня до их контрнаступления. И первое, что они предпримут, это артиллерийский и воздушный удар по штабам и узлам связи. Всем командармам немедленно сменить расположение командных пунктов и проследить, чтобы нижестоящие штабы тоже в кратчайшие сроки выполнили этот приказ. На прежних местах продолжать имитацию активности. Главный удар противника я ожидаю на южном фланге между Черным морем и селом Кой-Асса́н с целью отрезать и блокировать Феодосию и выйти в тыл наших войск на Парпачском рубеже. Танковые бригады в ночное время отвести от передовой, сосредоточить в районе села Арма́-Эли́, тщательно замаскировать и подготовить к нанесению контрудара по местам предполагаемого прорыва противника. Черноморскому флоту…
– Ваши полномочия, генерал-майор, даны вам не для того, чтобы поощрять и даже самолично насаждать на фронте пораженческие настроения, – Мехлис больше не кричал, но его шипящий голос был услышан каждым из присутствовавших на совещании командиров. – За эти действия вам придется ответить. Я немедленно доложу о вашем произволе товарищу Сталину!
Мехлис развернулся и широким шагом направился к выходу. Никто из генералов не проронил ни слова, а я лишь обозначил легкое пожатие плечами и как можно безразличнее произнес:
– Как вам будет угодно, товарищ армейский комиссар первого ранга.
