Макс Глебов
Запрет на вмешательство
Глава 4
Весь остаток дня мы оказывали помощь раненым и хоронили погибших. Никаких средств связи у нас не имелось, а если что и было, то сгорело в разбомбленных вагонах.
Ни со стороны Умани, ни из тыла никакого движения по железной дороге не наблюдалось, зато несколько раз в стороне от нас пролетали немецкие бомбардировщики и истребители. Мы слышали взрывы и гул артиллерийской канонады. Ситуация на фронте продолжала стремительно ухудшаться.
Никакими средствами для транспортировки раненых мы не располагали. Носилки, сделанные из плащ-палаток и вырубленных в ближайшем лесу жердей, несколько облегчали ситуацию, но все равно наша маршевая часть выглядела, как ходячий госпиталь. Медиков среди нас не было, так что кроме примитивной перевязки помочь раненым мы ничем не могли.
Командир взвода НКВД, от которого осталось двенадцать бойцов, старался держаться, но разгром эшелона давил на него неподъемным грузом. Похоже, старший лейтенант считал, что именно он несет ответственность за все произошедшее.
– Товарищи красноармейцы, если кто-то еще не знает, я старший лейтенант Федоров. Назначен сопровождать ваш воинский эшелон, а значит, ваш командир. А раз так, то всем слушать боевой приказ! – произнес он севшим голосом, прохаживаясь перед нашим неровным строем, – Сейчас мы походной колонной выдвигаемся в западном направлении вдоль железнодорожных путей. Раненых будем нести по очереди. Уже вечер, но оставаться здесь на ночевку мы не можем – нас ждут в Умани. Именно там все вы должны получить оружие и распределение в части. Если потребуется, будем идти всю ночь. Вопросы есть?
Я дернулся было спросить, зачем нам без оружия и с ранеными на руках самим идти в ловушку, в которую на глазах превращаются окрестности Умани, но посмотрев в глаза старшему лейтенанту, передумал. Здесь люди мыслили совсем другими категориями, и никакие разумные доводы не могли поколебать решимость этого офицера выполнить приказ и доставить нас в предписанный пункт назначения. Да и не знал старлей о том, что на самом деле сейчас происходит вокруг нас, а правдоподобно объяснить ему, откуда это известно мне, я не мог.
Тем не менее, наш временный командир заметил что-то такое на моем лице. После окончания боя он регулярно поглядывал в мою сторону, но до этого момента так ничего и не спросил.
– Боец, у тебя вопрос? – старлей развернулся ко мне всем корпусом.
– Красноармеец Нагулин, – представился я, сделав шаг из строя, – товарищ старший лейтенант, мы идем к фронту. Обстановка не вполне ясна, но судя по всему, она сильно ухудшилась за последние часы. У нас есть винтовки ваших погибших бойцов и расчета пулеметной платформы. Сейчас их несут ваши люди, но, может быть, имеет смысл раздать это оружие нам?
– Будет надо – раздадим, – отрезал старлей, ничего не объясняя, – Разобрать носилки с ранеными! Мы выдвигаемся.
– Товарищ старший лейтенант…
– Выполняйте приказ, боец. Или мне его повторить? – старлей нехорошо сощурился, а за его плечом сержант в форме НКВД потянулся к оружию.
Ну, выполнять, так выполнять.
– Есть, – четко ответил я, поедая глазами начальство, ибо проверять, что будет дальше, если я начну настаивать, мне совершенно не хотелось.
– Вот так-то лучше, – просипел окончательно севшим голосом старлей и широким шагом отправился в голову начавшей движение колонны. Сержант еще некоторое время смотрел на меня недобрым взглядом, но потом развернулся и побежал вслед за командиром.
Армейская дисциплина, особенно в боевой обстановке – штука, несомненно, замечательная, но я совершенно не собирался продолжать выпрашивать у командира винтовку. Я всего лишь хотел сказать ему, что идти вдоль железнодорожных путей по ходу поезда, чтобы попасть в Умань – дело бесперспективное. Если мы так поступим, то километров через сорок, а это для нашей колонны очень много, окажемся на станции Христиновка. Только оттуда есть ветка к Умани, которая идет практически в обратном направлении – на юго-восток. Сама Умань сейчас от нас километрах в двадцати пяти к югу, и если уж туда идти, то лучше напрямик через поля и перелески, а не вдоль железки, которая мало того, что сильно удлиняет путь, так еще и как магнитом притягивает немецкую авиацию. Последнее, конечно, прямо сейчас не так страшно, поскольку уже темнеет, и до утра вражеские самолеты над нами не появятся, но вот то, что к моменту нашего прибытия к Христиновке мы все еще застанем там наших, а не немцев, весьма сомнительно.
– Ну что, Петя, нарвался? – за размышлениями я не заметил, как рядом со мной оказался Борис, – Много ты болтаешь, причем не там, где надо. Я вот тоже поговорить люблю, но всегда знаю, где это можно делать, а где нельзя. Это же НКВД, понимать надо. А ты приказы обсуждать, да в боевой обстановке. Видел, как тот сержант винтовку лапал? Не сомневайся, шмальнул бы не раздумывая, по одному движению брови командира.
– Да я и не сомневаюсь, – не стал я спорить, – это по его лицу видно было.
– Ты у себя в тайге, я смотрю, одичал совсем. Держись меня, а то пропадешь. Скажи спасибо, что никто старлею или его сержанту не нашептал, как ты вагон самовольно покинул… Видать, со страху это эпизод забыли. Но сейчас, вроде, поспокойнее стало, так что может кто и вспомнит, если живы, конечно, те, кто видел.
– Это ненадолго, – негромко ответил я и сразу пожалел о сказанном.
– Что ненадолго? Забыли что ли ненадолго? Так я тебе о том и…
– Нет. Я не об этом, я про «поспокойнее». Скоро это закончится.
– Да что закончится-то?
– Тишина эта, если ее можно так назвать. Ты хоть понимаешь, куда мы идем?
– Ну, в Умань, командир же тебе прямо сказал.
– Да вот не в Умань! Умань вон там! – я махнул рукой к югу, перпендикулярно направлению нашего движения, – А пути эти ведут на станцию Христиновка, которая западнее Умани на двадцать километров. Там же передовая со дня на день будет, если не завтра к утру! Слышишь как громыхает?
– Да что ж, командир хуже тебя знает что ли? – в голосе Бориса прозвучало настороженное недоверие. – У него и карта есть! Ну, должна быть. А ты-то откуда знаешь, где она, Умань эта? И про Христиновку?
– Просто учиться надо было хорошо в школе, Боря, а не о девчонках на уроках мечтать. Меня вот отец учил – не было школы в тайге. Ты же живешь в великой стране победившего социализма, и должен знать географию своей необъятной Родины. Ты названия станций, которые мы проезжали, запомнил?
– Ну…, – тоном ниже протянул Борис, явно не ожидавший от меня такой отповеди, – Тальное, кажется, проезжали… И Юрковку.
– Ты хоть примерно понимаешь, где мы?
– Да не то чтобы, я ведь из Воронежа…
– А карту СССР ты тоже никогда не видел? Отсюда до твоего Воронежа, между прочим, всего каких-то семьсот километров. Пешком дойти можно.
– Слушай, Петр, что ты ко мне привязался? Понял я, что ты географию хорошо знаешь.
– Ну а раз понял, то нечего глупые вопросы задавать. Давай лучше подумаем, как командиру доложить, что железка эта нас в Умань не приведет.
– Бесполезно, – мотнул головой Борис, – Не будет он тебя слушать, да и меня тоже. Ты ведь что предлагаешь? Свернуть в поля и идти напрямик? Но ведь так и с пути сбиться недолго, ориентиров-то никаких нет. А рельсы – вот они, не заблудишься.
– Я проведу, – мои слова прозвучали без должной уверенности. Я это понимал, но уж очень мне не хотелось идти туда, куда вел нас старший лейтенант.
– Послушай меня, Петя…, – в темноте я с трудом различил усмешку Бориса, – ты сам-то себе веришь? Ночью, без дороги, с ранеными на руках, в незнакомой местности… Это тебе не пальцем по карте родной страны возить в тепле и уюте. Ты не обижайся, но глупости это все. В конце концов, у нас есть приказ, и его нужно выполнять.
Дальше мы шли молча, постепенно втягиваясь в ритм, а минут через тридцать пришла наша очередь нести раненых, и стало совсем не до разговоров.
* * *
Как ни стремился старший лейтенант двигаться быстро, но три привала сделать нам все-таки пришлось. Слишком вымотались люди за день, и выдержать непрерывный ночной марш, да еще и неся на себе раненых, они были просто не в состоянии.
После разгрома эшелона нас осталось человек сто пятьдесят. Раненых, которых пришлось нести на носилках, оказалось двадцать семь, но к утру шестеро из них умерли, однако этим наши потери не ограничились. Видимо, не мне одному не нравилась идея идти вслепую без оружия навстречу наступающим немцам, а то, что передовая недалеко, могло вызывать сомнения только у глухого. На последнем привале перед самым рассветом сержант по приказу командира провел перекличку. Семнадцати бойцов наш отряд недосчитался. Кажется, я начинал понимать, почему старлей так кисло отнесся к моему предложению раздать нам винтовки погибших.
Утро встретило нас неприветливо. Неясный гул, всю ночь звучавший на западе, перерос в непрерывный грохот, в котором уже отчетливо различались отдельные сильные взрывы. Но хуже всего было то, что слышался он теперь не только с запада, но и с севера и даже с северо-востока.
До старшего лейтенанта, несмотря на всю его непоколебимую решимость выполнить приказ, наконец тоже стало доходить, что что-то идет не совсем так, как ему бы того хотелось.
– Бойцы! – обвел он нас хмурым взглядом, – есть кто родом из этих мест?
– Ответом командиру было молчание. Нас всех мобилизовали в восточных регионах страны. Борис со своим Воронежем, наверное, был самым западным из нас, так что порадовать старлея мы ничем не могли. Ну, почти.
– Красноармеец Нагулин! – я вышел из строя.
– Опять ты? – в голосе старшего лейтенанта звучали нехорошие нотки, – Местный?
– Нет, товарищ старший лейтенант. Но я могу нарисовать карту-схему и примерно указать, где мы находимся.
– Карту-схему, значит? – задумчиво протянул командир, глядя на меня исподлобья, – Ты откуда такой взялся, красноармеец Нагулин? Ты ведь недавно мобилизован, так? Даже начальную подготовку не проходил. Вас, вообще-то, должны были в резервную часть сначала отправить, но уж как вышло, так вышло. Но из винтовки ты стреляешь ловко, я сам видел, а теперь, оказывается, и карту читать можешь, да не только читать готовую, но и нарисовать свою. Где научился?
– Отец учил. Мы жили почти на границе СССР с Тувинской Народной Республикой. Он старообрядцем был, и образование еще в царской России получил, а потом его дед доучивал, уже на нашей заимке. Я в тайге вырос, потому и стреляю хорошо, и с оружием обращаться умею. А географией с детства увлекаюсь. Мечтал, что когда вырасту, буду путешествовать и новые земли открывать. Эту местность по карте неплохо знаю, но сам здесь раньше не бывал.
Не поверил мне старлей, ни разу не поверил, но кивнул и достал из полевой сумки блокнот и химический карандаш.
– Рисуй свою карту, Нагулин, но смотри, если к немцам заведешь…
– Товарищ командир, – напрягся я, вычерчивая линию железной дороги от Тального до Христиновки и немного дальше, чтобы показать общее направление на Теплик, – я ведь, как и вы, не знаю, где сейчас противник. Я схему нарисую, а куда идти – не мне решать.
Федоров лишь молча кивнул, показывая, что меня услышал, и продолжил внимательно смотреть, как на листе его блокнота появляется железнодорожная ветка, ведущая от Христиновки на юго-восток к Умани и как я отмечаю сами эти населенные пункты.
– А дороги, реки, мосты лесные массивы? – спросил старлей, когда я протянул ему готовую схему.
– Моя память тоже имеет свои пределы, товарищ командир, – развел я руками. – Я изобразил то, что помню. Мы, по моим грубым прикидкам, находимся где-то здесь, километрах пятнадцати от станции Христиновка.
– То есть ты утверждаешь, что всю ночь мы шли совсем не туда, куда следовало, и не приблизились к Умани ни на метр?
– Так и есть, товарищ ст…
– Молчать! – прорычал Федоров. – Почему сразу не доложил?!
– Я пытался, товарищ старший лейтенант. Вы не стали меня слушать.
Старлей промолчал, продолжая сверлить меня взглядом. Крыть ему было нечем, но стереть меня в порошок, похоже, очень хотелось. Умею я наживать себе врагов, надо с этим что-то делать.
– Встать в строй, – наконец приказал он, убрав мою карту в планшет, и развернулся к нашей поредевшей маршевой команде, – Продолжаем движение вдоль железнодорожных путей. На ближайшей станции сдадим раненых медикам, доложим в Умань и получим дальнейшие указания. Взяли носилки! Начать движение!
Ситуация складывалась хуже, чем я думал. Признавать свою ошибку Федоров не захотел, а может, просто считал свои действия правильными. Идея получить помощь на станции была бы вполне здравой, если бы не постоянно придвигавшийся к нам гул передовой.
Сателлиты передавали с орбиты безрадостную картину. Немцы уже захватили станцию Христиновка, куда так рвался наш командир. Железнодорожный путь в нескольких местах перед нами и позади нас был разбит вражескими бомбами. Помимо нашего эшелона на путях догорали еще два состава, и в сложившихся обстоятельствах что-то ремонтировать или растаскивать выгоревшие вагоны никто не собирался, да и не смог бы при всем желании. А севернее железной дороги нас стремительно охватывала шестнадцатая моторизованная дивизия вермахта, уже почти добравшаяся до Тального, причем помешать ей захватить этот населенный пункт оборонявшиеся там войска были явно не в состоянии. За нашей спиной на востоке еще оставался в руках РККА Новоархангельск, но к нему уже подходили с юга одиннадцатая танковая дивизия немцев и дивизия СС «Лейбштандарт». Организованные командованием юго-западного фронта контрудары наносились с крайним ожесточением, но разбивались о грамотно выстроенную немцами вязкую оборону, а между тем, угроза полного окружения уже совершенно отчетливо нависала над шестой и двенадцатой советскими армиями, а также над остатками второго механизированного корпуса.
Сражение кипело вокруг нас, но каким-то чудом до сих пор непосредственно наш отряд не затрагивало, если, конечно, не считать разгром эшелона, в котором мы ехали к фронту. Требовалось срочно что-то предпринять, иначе наш безоглядно преданный делу Ленина-Сталина, но совершенно неадекватный командир доведет нас до немецкого плена, что в мои планы совершенно не входило. Вот только что именно нужно делать, я пока не понимал.
Везение закончилось минут через пятнадцать. Сначала почти над нами пролетел на восток одинокий истребитель И-153 «Чайка» с красными звездами на крыльях, вызвавший в нашей колонне бурное оживление. Самолет шел низко и явно имел боевые повреждения, но это из нашего отряда видел только я. Остальные размахивали руками и пилотками, приветствуя первого представителя советской авиации, увиденного ими с момента разгрома нашего поезда. А потом я ощутил за ухом знакомый неприятный зуд.
Старший лейтенант шел сейчас где-то впереди, а я как раз нес носилки, так что добежать до него не имел никакой возможности. Зато совсем недалеко от меня шагал тот самый сержант, который столь недвусмысленно дал мне понять, чем может закончиться обсуждение приказов командира в боевой обстановке.
– Товарищ сержант! Впереди противник! Слышу звук мотоциклетных моторов в километре слева по ходу движения за перелеском!
– Колонна, стой! – надо отдать должное, на мое предупреждение сержант отреагировал со всей серьезностью. Он убежал искать командира и вскоре они вернулись уже вдвоем.
– Всем тихо! – скомандовал старлей и стал напряженно вслушиваться в наступившую тишину, которая оказалась весьма относительной, ведь вокруг нас изрядно погромыхивало.
– Нет там ничего! – секунд через десять произнес сержант, поймав на себе вопросительный взгляд командира. – Я никаких подозрительных звуков не слышу.
Еще бы он слышал! На таком расстоянии лес надежно глушил звуки моторов, но ничем другим я не мог объяснить свое знание о приближающихся немецких мотоциклистах. Да и не о них одних…
– Не меньше трех мотоциклов и что-то еще, более тяжелое, но не танки. Может, грузовик, а может и бронетранспортер – лязгает там что-то, – упрямо глядя в глаза Федорову, доложил я. – Вон там, видите? Вдоль рельсов идет дорога. Потом она уходит влево и за лес поворачивает. Оттуда они и идут.
Старший лейтенант колебался, но действовать требовалось немедленно, и он решился.
– Журков, Блохин, выдвигаетесь вперед и аккуратно проверяете, что там за поворотом. Остальным укрыться за насыпью. Быстро! Да не с этой стороны! С противоположной от дороги! Сержант Плужников!
– Я!
– С красноармейца Нагулина глаз не спускать!
– Есть!
До поворота дороги бойцы Федорова ожидаемо добежать не успели. Куда им, уставшим от долгого марша, тягаться с моторами BMW?
Два мотоцикла с колясками выскочили из-за леса почти одновременно. Секунд за пять до этого Блохин и Журков услышали звук их моторов и метнулись к обочине, одновременно маша нам руками. Вместо того чтобы затаиться за каким-нибудь укрытием, оба бойца НКВД вскинули винтовки и открыли огонь по немцам. Ничего не поделаешь – их так учили, и они хорошо усвоили урок.
Мотоцикл BMW, с пулеметом MG-34 на боковом прицепе. Различные модели подобных мотоциклов широко использовались вермахтом в ходе второй мировой войны.
Ехавший впереди мотоцикл вильнул в сторону. Возможно, водитель был ранен, но управления машиной не потерял. Видимо, эти немцы не впервые сталкивались с противником, и в значительной степени были готовы к подобной ситуации. Во всяком случае, пулемет на втором мотоцикле выдал длинную очередь буквально через пять секунд после первого выстрела бойцов НКВД. Блохин стрелял, стоя в полный рост, и первым стал жертвой ответного огня, поймав грудью сразу несколько пуль. Журков, видимо, имел какой-то боевой опыт и вел себя более грамотно. Он скатился в неглубокий кювет и пытался оттуда стрелять по мотоциклистам, но силы оказались слишком неравными. Бойца просто задавили огнем двух пулеметов.
Я лежал за невысокой насыпью и с внутренним содроганием думал, что вот сейчас наш старлей вскочит в полный рост и попытается поднять нас в атаку – с десятком винтовок у его людей и голыми руками у всех остальных. Однако этого все-таки не случилось.
– Сержант, раздать оружие красноармейцам! – негромко, но отчетливо приказал Федоров.
– На всех винтовок не хватит, товарищ старший лейтенант. Кому выдавать?
– Нагулину выдай. Остальным – как получится.
– Есть.
Немцы, тем временем, остановились. У ближайшего к нам мотоцикла один из них оказывал помощь раненому. Водитель показавшегося из-за поворота третьего мотоцикла сразу развернул свою машину и поехал назад. Видимо, собирался доложить старшему начальнику об инциденте. Еще один немец медленно двигался по направлению к позиции бойцов Федорова, стараясь держаться так, чтобы не перекрывать сектор обстрела страхующему его пулеметчику.
Я, наконец-то, получил в руки оружие и три снаряженные обоймы. Пять патронов в винтовке и еще пятнадцать в патронной сумке. Немного, но и за это спасибо.
Вражеские мотоциклисты убедились, что в живых из нападавших никто не остался, и вновь расселись по своим машинам, забрав оружие убитых. Раненого повезли в тыл, а оставшиеся немцы дождались своих товарищей, ездивших на доклад к командиру, и вновь неторопливо покатили по дороге в нашу сторону.
– Отряд, к бою! – наш старший лейтенант не знал сомнений. Врага нужно уничтожать везде, где его встретишь и всеми имеющимися в твоем распоряжении средствами. Такова был парадигма этого жестокого времени. Этому учили уставы, вдалбливали на многочисленных занятиях преподаватели и политработники, пока это понимание не стало неотъемлемой частью бойцов и командиров РККА. Хорошо хоть Федоров осознавал всю важность эффекта внезапности, и приказ отдал достаточно тихо.
– Товарищ старший лейтенант! – решил я все же попытаться предотвратить это безумие, – там, сразу за поворотом, два бронетранспортера с пехотой и еще несколько грузовиков!
– Что-то много ты слишком знаешь, Нагулин! – прошипел старлей, – может, зря я приказал тебе винтовку выдать? Может, скажешь мне еще, откуда они здесь? И где наши части?
– Вы ведь сами все понимаете, товарищ старший лейтенант, – негромко ответил я, сильно опасаясь, что сейчас мне опять прикажут: «Молчать!» Но, видимо, заблаговременное предупреждение о противнике создало мне некий кредит доверия в глазах командира, и он предпочел все же меня дослушать, – Если немцы уже здесь, значит, станция Христиновка ими давно захвачена, а фронт прорван. Наши, видимо, отошли на юг и на север. Впереди канонады не слышно, зато справа и особенно сзади гремит все сильнее.
Конечно, сказал я далеко не все, что знал. Немцы, на которых мы нарвались, были одним из передовых подразделений сто двадцать пятой пехотной дивизии вермахта. Мы так глубоко забрались в мышеловку, в которую превратилась Умань и ее окрестности, что нормальных путей отхода уже не осталось. Прорываться на запад – чистое сумасшествие. Там если кто из наших и есть, то только остатки разгромленных и окруженных частей. Уходить на север, в направлении Киева, смысла тоже нет. Мало того, что там сейчас все забито немецкой пехотой, подтягивающейся вслед за ушедшими вперед к Тальному моторизованными частями, так еще и перспектив у нас, даже если прорвемся, не будет никаких – вляпаемся в новый еще более крупный котел, который тоже уже обозначается со всей определенностью вокруг столицы советской Украины. На востоке нас ждут три отборные немецкие дивизии, две из которых танковые, и ловить нам в этом направлении совершенно нечего. Остается юг, но там мы в лучшем случае найдем окруженные части шестой и двенадцатой армий. Конечно, это гораздо приятнее, чем сразу в плен к немцам, но тоже довольно безрадостно.
– Прекратить панику, боец! – пытаясь убить меня взглядом, произнес старший лейтенант, но где-то в глубине его зрачков я видел неуверенность и даже страх. Понимал командир, что я прав, очень хорошо понимал, но перед подчиненными старался этого не показывать.
– Есть прекратить панику, товарищ старший лейтенант, – ответил я, бросив руку к пилотке, – У нас один путь остался – на юг. Там должны быть наши. Они нам хоть нормальное оружие дадут. А с двумя десятками винтовок против пяти пулеметов мы все равно ничего не навоюем, только зря ляжем здесь все, не нанеся врагу должного урона.
Что-то очень нехорошее увидел я во взглядах старлея и сержанта. Даже и не знаю, чем бы для меня это закончилось, но тут из-за леса, рыча мотором и лязгая гусеницами, выбрался первый «Ганомаг». Я отчетливо видел пулемет, установленный на крыше кабины бронетранспортера и ряды касок над броней.
– С тобой после закончим, – бросил мне Федоров, и, пригнувшись, побежал куда-то на правый фланг, – К бою! Отряд, по немецко-фашистским захватчикам, огонь!
Ну, вот и все. Ладно бы сам под гусеницы бросился, но тут же больше сотни молодых парней, большая часть из которых без оружия! Я перехватил винтовку поудобнее и осмотрелся. Вокруг меня беспорядочно хлопали выстрелы, а безоружные бойцы просто лежали на земле, не высовываясь, чтобы не попасть под град пуль, сыпавшихся на наше невысокое укрытие с двух сторон – от ушедшего вперед мотоциклетного дозора и от выползших из-за леса «Ганомагов». Немецкие пехотинцы уже бодро выпрыгивали из кузовов бронетранспортеров, и занимали позиции в кювете, явно готовясь к атаке.
– Почему не стреляешь, Нагулин!? – взревел у меня над ухом заместитель командира.
– Позицию выбираю, товарищ сержант, – как можно тверже ответил я, – надо пулеметы заткнуть, а то нас всех тут положат.
– Огонь, боец! А то я сам тебя сейчас положу!
– После боя расстреляете, товарищ сержант, а сейчас не мешайте, – зло ответил я и переполз на несколько метров влево, где от недавно простучавшей по насыпи очереди поднялось пыльное облако.
Продолжать испытывать терпение сержанта было просто опасно. Я на секунду прикрыл глаза, чтобы посмотреть на поле боя сверху. Наибольшую угрозу для нас сейчас представляли, как ни странно, не «Ганомаги», а два пулемета на проскочивших мимо нас мотоциклах. Эти немцы находились гораздо ближе к нашей позиции и били по ней куда прицельнее, чем пулеметчики с бронетранспортеров.
Я выбрал в качестве цели ближайший к нам мотоцикл, немного расслабил руки и плечи, вошел в боевой режим и резким движением чуть приподнялся над насыпью. Хлопок моего выстрела потерялся в треске пулеметных очередей и винтовочной пальбы. Я не стал смотреть на результат и сразу опустился за насыпь. Тем не менее, меня заметили, и в рельсы с гулом ударило сразу несколько пуль.
– Один есть, – сообщил я сержанту, еще раз воспользовавшись «видом сверху», – сейчас сменю позицию и заставлю замолчать второго.
– Уверен, что попал? – недоверчиво переспросил Плужников.
– Уверен, – я утвердительно кивнул, – но прямо сейчас проверять не рекомендую. Вот второго успокою, тогда будет безопаснее.
– Не рекомендует он… – начал сержант, но я его уже не слушал, быстро переползая еще дальше влево.
Выстрел! Висок дернуло резкой болью, но я даже не сразу обратил на это внимание. На этот раз появления моей головы над рельсами, похоже, целенаправленно ждали, правда, немного не там, где я на самом деле оказался. Но реакцию немец продемонстрировал отменную. Повезло еще, что в голову мне прилетела не пуля, а выбитый ей из насыпи камешек. Но звоночек для меня прозвенел очень нехороший. Если все время так подставляться под вражеский огонь, мой славный путь на этой планете может закончиться, толком не успев начаться.
– Готово, – кивнул я сержанту.
Пулеметный огонь на нашем фланге стих, и Плужников высунулся из-за насыпи, чтобы оценить обстановку.
– Трое из четырех немцев целы, – сообщил он, сползая обратно. – У пулеметов возятся. Один за мотоциклом лежит, но шевелится – ранен, наверное. А ты говорил, что двоих снял.
– Пулеметы молчат?
– Молчат, – согласился Плужников.
– Оба?
– Оба.
– Значит, я свою задачу выполнил. А теперь, товарищ сержант, у меня созрела разумная инициатива, но мне нужна помощь. Окажете?
Плужников ответить не успел. Нас прервали характерные хлопки выстрелов из немецких пехотных минометов. Глупо было бы надеяться, что передовая часть немецкой пехотной дивизии забудет взять с собой это компактное и весьма эффективное оружие. По штату у немцев такое изделие фирмы «Рейнметалл» имелось в каждом взводе, и сейчас мы имели удовольствие испытывать на себе, каково оно, когда тебе на голову сыплются пятидесятимиллиметровые мины.
– Ложись! – заорал сержант, явно знакомый с этим оружием противника.
Я-то и так лежал, а вот красноармейцы, сбившиеся в плотную группу вдоль насыпи справа от нас, отреагировали на команду не сразу. На первый раз нам повезло, и мины легли с недолетом, но играть в эту рулетку дальше было не просто опасно, а преступно.
– Товарищ сержант! Нужно отводить людей. Иначе всех сейчас нашинкуют! – у нас же даже индивидуальные ячейки не отрыты, не то что окопы, а насыпь от мин не защитит. Вон балка между холмами – неплохой путь для отхода. И лесок там имеется…
– Не было приказа на отход, – отрезал сержант, приподнимаясь над рельсами и стреляя в сторону противника, – Ты что, боец, уставов не знаешь? Противник должен быть смело и стремительно атакован всюду, где он будет обнаружен!
Я мысленно простонал. Если кто здесь и не знал уставов, так это сержант и наш командир. Из-за этой фразы, с бессмысленной беспощадностью вбитой политработниками в головы бойцов и командиров красной армии, уже погибло столько отличных парней, что просто хотелось выть. И ведь никто ни разу не вспомнил, что относится она только к НАСТУПАТЕЛЬНОМУ бою, о чем в полевом уставе РККА от тридцать девятого года совершенно недвусмысленно сказано. А мы чем сейчас занимаемся? Наступаем? Но не затевать же прямо здесь, под минометным обстрелом, военно-теоретический диспут с сержантом НКВД!
Вторая серия мин легла с перелетом, но с этой стороны насыпь нас не прикрывала, и крики раненых показали, что осколки нашли свои цели.
– Мне нужна ваша помощь, товарищ сержант, – напомнил я Плужникову. – Нужно заткнуть пулеметы на «Ганомагах», иначе они так и будут прижимать нас к земле, а минометчики уже почти пристрелялись.
– Что ты опять придумал, Нагулин? – повернулся ко мне сержант, скатившись с насыпи после очередного выстрела.
– Видите этот бугор? – я показал Плужникову на небольшой холм у нас в тылу, поросший кустарником и невысокими деревьями. – Я, как вы могли убедиться, неплохо стреляю, а там очень перспективная снайперская позиция. Уверен, что достану оттуда немецких пулеметчиков, а может и минометные расчеты, если они в прямой видимости. Старший лейтенант приказал вам следить за мной, а мне в любом случае нужен второй номер для контроля окружающей обстановки – немцы не дураки, могут и с фланга нас обойти. Поможете?
Плужников выглядел неглупым человеком, хоть и сильно отрихтованным здешней политической системой. Колебался он не больше секунды – бой, он многое в мозгах по местам расставляет.
– За мной, боец!
Вот это правильно. Если не можешь предотвратить безумную затею подчиненного, нужно ее возглавить!
Мы быстро преодолели пятьдесят метров до балки. Я успел подумать, что наш маневр мог выглядеть, как дезертирство и попытка покинуть поле боя, но красноармейцам и старшему лейтенанту сейчас было явно не до нас. Хоть бы вдоль насыпи нормально рассредоточились, что ли…
Намеченной мной позиции мы достигли меньше чем за минуту, но положение нашего отряда за это время успело сильно измениться к худшему. Очередная серия мин легла почти точно за насыпью, и убитых и раненых ощутимо прибавилось. Хорошо, что минометов у немцев было всего три, иначе все уже давно бы закончилось.
– Давай быстрее, Нагулин, – несильно пихнул меня в спину Плужников, когда мы выбрались на холм. Видимо, увиденное сверху его сильно не порадовало.
– Есть быстрее, товарищ сержант, – сосредоточенно ответил я, поднимая винтовку.
До «Ганомагов» отсюда было метров четыреста. Немецкая пехота уже развернулась в цепь и начала движение в нашу сторону, стремясь непрерывной стрельбой помочь своим пулеметчикам не давать нашим бойцам высовываться из-за насыпи. Фланговый охват немцы к моему удивлению так и не предприняли. Видимо, решили, что с таким слабым противником справятся и так. Вот сейчас и поглядим.
Еще раз внимательно оглядев немецкие позиции сверху, я обнаружил, где устроились минометчики. Сейчас они наносили нам самый большой урон, и начинать следовало именно с них. К сожалению, один из расчетов от меня закрывал дальний «Ганомаг», но два других миномета просматривались неплохо. Конечно, наблюдая за немцами отсюда, засечь вражеские позиции я бы не смог, но взгляд с орбиты дает немалые преимущества, и я собирался воспользоваться ими по максимуму.
