Макс Игнатов
Врунгель
Тот мотнул по-бычьи головой, словно отгоняя тяжелый дух, и представился.
– Как??? – сморщился Петриченко.
Завотделением повторил. Теперь устало помотал головой Антоха. Повторить ему это было явно тяжело, а еще в нынешнем состоянии! В итоге он прошуршал:
– Короче, Христофор Бонифатьич! Ты бы шел отсюда по-бырому, и медлительную эту с собой захватил. Не могу я при такой аудитории, вот хочу, но не могу. Понимаешь?
У завотделением еще больше выпучились глаза, и он с удовольствием бы ответил наглецу на столь неделикатное обращение, но для этого надо было, во-первых, набрать в грудь побольше воздуха, а его вблизи от больного Петриченко еще было не в достатке, а, во-вторых, его за руку тащила однорогая медсестра. В итоге, как баржа с маленьким буксиром, они плавно покинули 303-ю палату.
После того, как Антон Сергеевич сделал свое нелегкое – и не слишком серьезное, учитывая обязательную предоперационную клизму, – дело, а вновь открытое окно помогло развеяться различным негативным последствиям, в палате начались «прения». Каждый что-нибудь вспоминал и рассказывал. Учитывая то, что Антоха был новеньким, и про него еще никто ничего не знал, его рассказы были восприняты с наибольшим интересом. Правда, рассказывал он негромко – все еще сказывался срыв голосовых связок при операции.
– Прикиньте, – шебуршал он, – мне там все сушат, я ору, а им пофиг. И в этот момент в операционную входит дед с орденскими колодками и начинает матом меня чихвостить за мои вопли. Типа вот он в свое время испытал… а я не мужик, а баба, и все такое. Сейчас вот думаю – там же операционная, кто его туда мог впустить? Или мне это привиделось?
С ужина Антохе перепало попить компоту с жидкой кашей. Шефство над ним взял дядя Саша – Валера с Гриней своим ходом поковыляли в столовку. Как бы ни было тяжело ходить и сидеть, но оба понимали, что дядя Саша прав – надо двигаться. Пока их не было, привезли Пал Палыча. Тот хоть и был в кумаре, но смог волком взглянуть на подошедшего дядю Сашу:
– Уйди..!
Ночь прошла спокойно. С утра все по мере возможности позавтракали, пережили обход и сходили на перевязку. Ходячие по мере возможности помогали медсестрам и санитаркам с проблемами лежачих. Про вчерашнее как будто забыли. После обеда дядя Саша не выдержал и подошел к Пал Палычу:
– Ну, я-то в чем виноват? – с улыбкой заоправдывался он. – Я ж не знал, что у тебя мышцы такие слабые.
– Какие мышцы? – начал оттаивать Пал Палыч.
– О, да ты не в курсе, – обрадовался дядя Саша и начал пересказывать соседу события вчерашнего дня, которые тот не застал. Валера, имеющий более пространные знания в анатомии, изредка поправлял рассказчика. Через десять минут Пал Палыч забыл все обиды.
Когда время подошло к ужину, Антон Сергеевич изрек дельную мысль:
– А не заказать ли нам пиццу? С этой тухлятины, которой тут кормят, я скорее ноги протяну, чем выздоровею.
– А ты не побоишься мышцы понапрягать, когда переработанная пицца на выход попросится? – спросил Гриня. – У тебя ж всего два дня, поберег бы швы, ни к чему им лишняя напруга сейчас…
– Это мои дела, – поднял руки Петриченко. – Я уж сегодня хотел в туалет сам сходить, да… Мне бы только телефончик найти… Может, кто еще чего хочет? Я оплачу, даже не волнуйтесь.
– Да чего еще желать-то? – Валера поднял брови домиком. – Разве что девчонок, как в фильме про дурдом, с Николсоном. Только здесь их и прятать негде…
