Макс Кириллов
Сиргвидония
– Браво! Тогда вот ваше первое перно в жизни. – Бармен немного подвинул стакан в мою сторону.
– Выпьете со мной, уважаемый лектор? – спросил я, бережно отрывая от стола тяжелый стакан.
– С удовольствием.
Мы качнули стаканы навстречу друг другу, и я сделал первый и робкий глоток. Нет, я не был полным лохом, чтобы не знать, что меня ожидает. Пивал я до этого и раки, и узо. Ждал анисового вкуса. И дождался. Пряный аромат наполнял мой организм медленно и степенно. Я представил себе куст цветущего аниса, который внезапно оказался посреди морозной сибирской зимы. В лесу, где строго и тонко пахнет сосновой смолой, снегом, морозцем, и вдруг тончайший запах аниса. И лес замер, перестали говорить между собой деревья, затих ветер, даже птицы замолчали. Это было как сон.
– О чем вы подумали? – прервал мои ощущения Марше?
– О зиме, о лесе, о Сибири.
– Мне почему-то так и показалось.
Он посмотрел мне прямо в глаза. Что я увидел в этом взгляде? Вы вообще верите, что в глазах другого человека можно что-то увидеть? У меня не получается. Сколько не пытался. Почувствовать – это другое дело. В тот раз я почувствовал.
Пауза длилась секунд сорок. Потом он сделал еще глоток, поставил свой стакан на стол и произнес: «Ну, здравствуй, брат».
Я уставился на него в полном изумлении, а он тем временем вышел из-за стойки и подошел ко мне.
– Я мечтал обнять тебя, брат. Наверное, в этом есть что-то не совсем нормальное, но это так. У меня, а теперь и у тебя, если ты этого захочешь, есть кроме меня три брата и четыре сестры. Ты белый, а мы все розовые, но я ношу твое имя в своем имени и тебя в своем сердце.
Это было сказано так проникновенно и нежно, что я потерялся. Не замешкался на минутку, а именно потерялся. Столько тепла и искренности почувствовалось мне в этих странных словах. Он сделал еще шаг ко мне и обнял. Я, как последний идиот, стоял с растопыренными руками, в правой держа стакан, а в левой сигарету. Мы простояли так секунд тридцать, потом я повел плечами, объятья ослабли, Марше отступил на шаг назад.
– Прости меня, но я действительно мечтал об этом.
– Господи, да о чем ты мечтал? – я стал заводиться. – Ну о чем? Какие мы с тобой братья? Посмотри на меня. Мы похожи? Или, может быть, у нас предки общие? Что за бред?
– Я понимаю твою реакцию. Для тебя это шок. Это ведь я знаю о тебе много лет, а ты лишь несколько дней и то при не очень приятных обстоятельствах. Это ничего, я расскажу тебе. Налить тебе еще? – спросил он, не увидев в моем стакане ничего, кроме льда.
– Конечно, что ты спрашиваешь? И вообще, – продолжал я, – так как ты относишься к этому столь серьезно, мне бы хотелось послушать тебя и понять причину твоего энтузиазма.
– А ты ничего не испытываешь ко мне? Только честно.
– Честно? К тебе? Не знаю. Вся эта история вызвала во мне какие-то теплые и вместе с тем странные чувства. Но это было как-то абстрактно и не персонализировано. Впрочем, ты ведь сам сказал, что для меня это новость.
Я смотрел, как новая порция перно становится желто-матовой, было слышно, как льдинки трескаются. Приподнял стакан и для чего-то посмотрел через него на люстру. Марше стоял рядом и наблюдал за мной.
– Говори, Марше.
– Брат, – поправил он меня.
– Хорошо, брат. Я готов слушать, только хочу попросить тебя. Не рассказывай мне никаких тайн.
– У меня нет от тебя тайн.
– Именно это я имею в виду. Не хотелось бы навредить твоему государству, случайно сболтнув что-нибудь.
– Да брось ты, брат. Это спецслужбы все превращают в тайны. Возьми хоть этот минерал, из которого состоят наши острова. С ума все посходили. И ваши, и американцы, а японцы, так те вообще из Сиргвидонии не вылезают. Пляжи наши, видите ли, им нравятся. Нет тут никакой тайны. Есть камни на мостовой. Кто-то придумал добывать из них энергию. И что? Через пятьдесят лет это будет рентабельно. Думаешь, я в это верю? Нисколько. Через полвека изобретут еще тысячи способов получения энергии. Мой отец, он очень умный. Еще десять лет назад понял это и построил внешнюю политику таким образом, что Сиргвидония богатеет уже сегодня, не дожидаясь мирового энергетического кризиса.
– Как это? – удивился я.
– Очень просто. Ты можешь поверить, что, когда грянет кризис, все страны мира приползут на коленях к какой-то островной Сиргвидонии? Все президенты развитых стран будут обивать пороги нашего императорского дворца, заискивать, льстить, лишь бы получить концессию на добычу и переработку карледона. Ничего не смущает тебя в моем рассказе?
– Смущает, конечно. Кинут они вас.
– Кинут? Что это значит?
– Сленг это, обманут означает.
– Вряд ли. Ни к чему им нас обманывать. Они нас и не заметят. Установят протекторат над недрами, а нас переселят куда-нибудь, вот и все.
– Я что-то в этом роде и имел в виду.
– Правильно. Когда я учил русский язык, для практики слушал много ваших бардов. Ты удивишься, но имена Высоцкий, Галич, Окуджава для меня многое значат. Так вот у Галича есть песня про одного служащего, который получил наследство за границей. Он обрадовался, ушел с работы и загулял. Когда у него кончились деньги, стал занимать у приятелей, и все с удовольствием ему одалживали. Он в одночасье стал богатым человеком и продолжал гулять.
– Наследство оказалось липой?
– Чем?
– Ну не было никакого наследства?
– Да нет, было. Только в этой стране произошла революция и все национализировали.
– Я что-то такое предполагал. И в чем здесь соль? Вы занимаете деньги и наращиваете свой внешний долг, тем самым закладываете свое будущее?
– Нет, это было бы слишком примитивно. Мы не только не занимаем, но и сами одалживаем островным государствам. А деньги у нас от ведущих мировых держав. И отнюдь не в долг мы их берем.
– Поясни.
– А говорил секретов не любишь.
– Это секрет?
– Ага, полишинеля. Мы, кстати, центр благотворительных программ всей Океании. Вот, например, хотим построить микрорайон. Встречаемся с благотворительным фондом, они нам деньги, мы им обязательство не использовать карледон при строительстве. Те в свой Конгресс с этим контрактом и получают дополнительные налоговые льготы в виду стратегически важного объекта благотворительности. Они не меньше нашего понимают, что случись чего, от Сиргвидонии мокрого места не останется, но мировой протекторат тоже будет каким-то образом распределять ресурс, и на этом этапе былые заслуги фондов, возможно, зачтутся. К тому же фонды созданы для того, чтобы деньги тратить, а на кого – это дело девятнадцатое. Вот такие секреты.
– И много дают?
– Очень много. Сейчас, например, марину для яхт строим. Бюджет восемьсот миллионов.
– Что, пол-океана огораживаете?
– Так материал-то весь привозной. – засмеялся Марше.
– Круто. Слушай, а почему у тебя такое длинное имя?
– О, это будет тебе особенно интересно, вот только нам нужно прерваться минут на тридцать и выйти к гостям. Это ведь действительно прием. Гости в соседнем зале. Ты не будешь возражать, если я тебя представлю гостям?
– Зачем?
– Знаешь, я думаю, это может придать тебе несколько иной статус и, возможно, убережет тебя от некоторых неприятностей.
– Это вряд ли. Но попробовать можно.
Мы допили свою третью по счету выпивку и направились к дверям. Марше достал миниатюрную рацию и сказал какую-то фразу на непонятном мне языке. Из неприметной двери вышло три человека. Первым был седой мужчина, на нем был зеленый фрак, его руки, одетые в ослепительной белизны перчатки, держали длинный церемониальный жезл с золотым гербом на конце. Двое других, судя по всему, сиргвидонские гвардейцы в ярко-зеленых кителях, белых башмаках и таких же белых перчатках. Один из них подал Марше фрак, который тот надел вместо сюртука бармена, другой с почтительным поклоном подал расшитый золотом головной убор, представлявший нечто среднее между короной и чалмой. Уж и не помню, как я оказался по правую руку от Марше, на шаг сзади него. Гвардейцы вынули из ножен сабли и встали по обе стороны. Старик был впереди, что сразу же придало нашей процессии жутко торжественный вид. Огромные белые двери распахнулись, и мы вошли в зал. Здесь было полно народу. Все смотрели на нас. Когда процессия остановилась точно посреди зала, церемониймейстер смачно грюкнул жезлом об пол и громко произнес довольно длинную фразу на все том же неизвестном мне языке. Сделав короткую паузу, он повторил, судя по всему, то же самое на французском, а затем и на русском. Звучало это, кажется, так: «Его Величество наследный принц Сиргвидонии Брае Изумбах Абсет Кирилло Турин Дымбоу Скоид Марше и его Светлейшество брат принца Господин Кириллос» После чего он отступил на два шага в сторону, ловко повернулся к нам и склонился в почтительном полупоклоне. Гвардейцы взяли саблями «на караул». Зазвучал государственный гимн Сиргвидонии. После последнего аккорда раздались аплодисменты присутствующих, и толпа гостей пришла в движение. Сначала я ходил рядом с Марше и пожимал кому-то руки, потом поотстал и, видя удаляющийся от меня водоворот фраков, направился к барной стойке, за которой стоял самый настоящий бармен. Надо сказать, что три двойных перно, выпитых мной до начала раута, несколько сказывались на моем состоянии, но я не сторонник легких путей и именно поэтому заказал четвертую порцию. Получив выпивку, отошел в сторону, освободив место страждущим, и примостился у окна, где закурил сигаретку и продолжил свое наблюдение за окружающими. В толпе заметил несколько известных депутатов, двоих публичных олигархов. Был там и американский посол с супругой. Наверное, и еще много кто, но, как было сказано раньше, не был я завсегдатаем подобных тусовок, посему и узнал лишь тех, кого знал.
– Скучаете, Господин Кириллос?
Передо мной стоял давешний воин плаща и кинжала Селягин.
– Не сомневался, что встречу вас здесь.
– А как же, а как же. – клоуничал по обыкновению подполковник. – Чуть свет, как говорится, и я у ваших ног.
– Сейчас стражу позову. Я теперь принц, так что вы ваши шутки бросьте, милейший. У нас, у островитян, разговор короткий. В бочку ворога и в набежавшую волну.
– Ой, не надо, разлюбезный Господин Кириллос, верой вам и правдой послужу. Я полезный.
– Ну давайте, полезный вы наш. За здоровье. – Мы чокнулись и кивнули друг другу. Прям приятели, не дать не взять.
– А насчет принца, я бы на вашем месте не обольщался. – Продолжал Селягин, закусывая микроскопическим бутербродом с креветкой. – Между братом принца и самим принцем дистанция, как говорится, огромного размера.
– Ничего, переживу. У вас ко мне все?
– Все, все. У меня к тебе вообще ничего. Другое дело у Родины.
– А, ну это понятно. Песня не новая. Давеча в аэроплане вы мне уже пару куплетов напели, думаю, достаточно.
– Эх, молодежь. Ладно, Господин Кириллос, бывайте.
– Ага, и вам того же.
Селягин отошел, а на его месте появился другой персонаж. Этот был холен, изыскано одет, тем не менее лакей в нем угадывался с первого взгляда. Правда, лакей высшего ранга, тут уж не поспоришь.
– Семенов, Андрей, – вымолвил он и протянул мне руку.
– Кириллос, принц, – сказал я, пожимая вялую, пухлую ладонь.
– Везет же вам, – делано завистливо начал разговор собеседник.
– Вам, я смотрю, тоже, – парировал я.
– А у меня к вам дело, – несколько виноватым тоном начал Андрей.
– Если третья фраза при знакомстве деловая, то это либо что-то личное, либо дело на миллион.
– На десять.
– Понятно. И что?
– Мой хозяин, – он так легко и просто произнес это ненавистное на генном уровне для всего советского народа словосочетание, что я заинтересовался, – хотел бы сделать инвестиции в ваш бизнес.
– А почему он решил, что мне это интересно? Бизнес у меня маленький, мне такие инвестиции не нужны. И вообще, нам, принцам, нужно больше о государстве думать.
– Именно в этом и есть наше предложение. – Семенов разволновался, и в его речи стал проскальзывать еле уловимый прибалтийский акцент. – Мы предположили, что у вас теперь не будет достаточно времени для бизнеса, и мы хотели бы войти в ваше дело, сделав инвестиции и увеличив прибыльность проекта. Это будет совсем другой уровень, поверьте.
– Потрясающе. Всего двадцать минут, как принц, а уже пошли дела. Вам что, мою карточку дать?
– Нет, что вы. Просто я хотел бы договориться о встрече.
– Считайте, что договорились. Позвоните на недельке.
Я оказался прав, когда говорил своему брату, что вряд ли мне сослужит добрую службу это официальное представление. Минут через двадцать, когда заботливый распорядитель выводил меня из зала через незаметную дверь, в кармане моего пиджака было уже не менее дюжины визиток.
Комната, в которой я оказался, была слабоосвещенной. Здесь стояли какие-то шкафы, этажерки, плотно заставленные всякими статуэтками, книгами и еще фиг знает чем. На огромном низком, практически в уровень пола диване, среди десятка подушек развалился мой розовый брат. Он помахал мне рукой, приглашая устраиваться рядом, а сам продолжил возиться со стаканами.
– Этот коктейль, который я готовлю, был первым алкоголем в моей жизни. Мне приготовил его мой отец. Попробуй. – Он протянул мне высокий стакан, набитый мелким льдом со светло-коричневым маслянистым напитком.
Угнездившись в подушках, я взял стакан, стал рассматривать содержимое и понюхал.
– Пахнет мятой, есть еще какой-то запах сладкий и незнакомый.
– Это Гуарона. Трава, растущая в наших ущельях. Эндемик, между прочим, больше нигде не встречается. Пить нужно через трубочку со дна.
Я сделал глоток. Вкус… Сладко, слегка мятно, одурманивающе душисто, наверное, из-за Гуароны, немного кисло – лимонный сок. Явно ром, пожалуй, кроме рома другой жидкости нет. Точно нет.
– Травы, ром, лайм, сахар. Кайпериньо.
– Ты прав, но не совсем. Кстати, откуда ты знаком с кайпериньо?
– Я был в Мексике.
– Понятно. Ну что ж, принцип тот же. Но в нашем случае все дело в траве. Когда готовишь кайпериньо, то толчешь лаймы с сахаром. Здесь иначе. Сначала толчем Гуарону с сахаром, причем сахар не тростниковый, а белый. Это важно. Потом добавляем сок лайма, смешиваем деревянной палочкой и теперь засыпаем колотым льдом до краев. Теперь ждем. Лед должен «угнездиться» в стакане. Видишь?
Марше сопровождал свой рассказ демонстрацией, а я отхлебывал удивительный освежающий напиток и слушал.
– Теперь, когда каждая льдинка нашла свое место и успокоилась, добавляем ямайский ром, не очень старый, но и не белый, это также важно. А теперь самое главное. – Марше бережно взял стакан, поместил его между своими розовыми ладонями, склонил голову в поклоне и прошептал довольно длинную фразу.
– Что это было, молитва?
– Нет, мы не молимся в вашем понимании. Просто еще один ингредиент.
– Звучит сказочно, но попахивает фокусом.
– Попробуй. Попробуй тот и другой и скажи, есть ли разница?
То, что происходило дальше, было действительно похоже на чудо. В одном стакане был тот же напиток, что я пил до этого, в другом же обычное кайпериньо, хотя и высокого качества.
– Если это не шутка, тебе придется научить меня этому.
– Конечно, мы же братья. – Марше засмеялся искренне, улыбка у него была просто фантастическая.
Когда я проделал все необходимые манипуляции. Прежде чем положить гуарону в стакан, я пробовал ее на вкус, мял пальцами и нюхал, пробовал на вкус сок лайма и сахар. Подставы не было. Марше полулежал на подушках и подхихикивал. На мой вопросительный взгляд приблизился ко мне, внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:
– Готов? – Я кивнул. – Повторяй за мной. Краюмару крикускоу чипломени каркосу, узрагин енорусок, бризкогровеню чико маделиприкосо гуарону чо, песарковогрусовако эээээрамосо. – Низко склонив голову над стаканом, ощущая холод стекла под ладонями, я повторил всю эту простую в произношении фразу.
– Получилось? – спросил я, когда мы закончили.
– Думаю, что да. Что ты чувствовал? О чем ты говорил?
– Не знаю… Сейчас подумаю… Мне кажется, я извинялся.
– Тебе действительно так кажется?
– Думаю, да. – протянул я.
– Тогда у меня есть уверенность, что получилось.
Я недоверчиво вставил трубочку в стакан и сделал глоток. Это было то, что нужно. Отхлебнув от не заговоренного стакана, понял, что там напиток иной. Я изумленно уставился на Марше. Честно говоря, до этого момента я был практически уверен, что тут не без фокуса. Марше сделался задумчив. Он потягивал напиток через трубочку и молчал. Мне стало как-то неловко и немного грустно. Я выудил из пачки сигарету и прикурил. Первым заговорил Марше.
– Я должен извиниться перед тобой. Это действительно был первый алкоголь в моей жизни, но я должен, просто обязан объясниться. – Он стал говорить громче, с волнением, от чего его акцент усилился и стал весьма заметным. – Каждому мальчику в день его шестнадцатилетия готовится такой коктейль. Это традиция. Делает это либо отец, либо пальма мальчика. Я тебе потом расскажу, кого мы называем пальмой, сейчас это не важно. И только ему мальчик говорит, что он чувствовал, когда произносил эту древнюю фразу. Я не должен был спрашивать тебя. – В его голосе появились нотки отчаяния. – Прости меня.
– А что ты так расстроился? Ты же сам говорил мне, что мы братья. Отец твой далеко отсюда. А с пальмами я не дружу. Может быть, ничего страшного и не произошло, а?
– Может быть. – задумчиво протянул Марше.
– Да что происходит в самом деле? Объяснишь, быть может?
– Понимаешь, мой отец был прав, назвав тебя нашим братом. Это не поддается объяснению с точки зрения традиционной науки, но это факт. Еще ни одному иностранцу, даже из тех, кто в совершенстве владеют нашим языком и прожили на островах много лет, не удавалось приготовить настоящее махакало. А тебе удалось.
– Слушай, брат. – Я хлопнул его по коленке. – Может, у меня сейчас пигментационые процессы начнутся, и выйду я отсюда совершенно розовым?
– Не знаю, все может быть. – Совершенно серьезно протянул Марше.
– Да ладно тебе, не парься. Скажи лучше, о чем ты думал, когда готовил свой первый в жизни махакало?
– Это нельзя обсуждать ни с кем, кроме отца и пальмы, но так как я нарушил эту традицию, возможно, это и уравновесит мою оплошность. Я думал о войне.
– Отлично. Значит, ты воин. А я, наверное, дипломат или глава благотворительного фонда. Перестань, Марше. Мне не шестнадцать лет, и в данном случае возможны отклонения от традиций.
– Может быть, ты и прав. Скорей всего, прав, ведь ты же старший брат. – Марше улыбнулся.
– Это твой отец? – показал я на портрет, висевший на стене.
– Да, это он.
– Круто.
– Что? – не понял Марше.
– Да всё. Ордена, медали, корона эта, седина на висках. И глаза. Он добрый?
– Добрый, конечно, особенно когда не сердится.
Мы засмеялись.
– Знаешь, брат, ты только не отвечай сразу, ладно?
– Что опять ты про мантру эту?
– Это не мантра была, – немного обиженно сказал Марше. – Поехали в Сиргвидонию. – выпалил он после небольшой паузы.
– В Сиргвидонию? – я начал хохотать. – Жить?
– А что? Не понимая причину моего веселья, продолжал обижаться Марше.
– Принцем? – уже истерично выдавил из себя я, вытирая слезы.
– Ты против?
– Брат! Ты же взрослый, посмотри на меня внимательно. Ну какой я принц? Ну правда. Приеду, конечно, в гости, не вопрос. Но вот так взять и поменять в жизни всё. Я, честно, очень рад, что ты у меня появился, но для меня это так неожиданно. Не обижайся.
– Они все равно будут тебя доставать, – буркнул Марше. – Неужели ты не понимаешь, что теперь они вцепятся в тебя мертвой хваткой. Ты им нужен, ты практически готовый агент влияния. Они будут путать тебя, подставлять, загонять в угол, пока ты не согласишься. Не будет по-другому. Увы.
– Вот тогда и приеду. – весело ответил я.
– Обещаешь? – совершенно серьезно спросил Марше.
– Угу. – ответил я и забросил в рот орешек.
– Не «угу», а скажи: «Обещаю».
– Обещаю.
Побег
Лето 1995 года.
Что же мне снилось в ту ночь? Прошло уже очень много лет, а я так и не могу вспомнить тот сон. Но сон был – это точно. Вроде бы ничего удивительного, так бывает часто. Снится тебе что-то, проснулся – и не помнишь ничего. Остается лишь настроение сна. Позитив, страх, беспокойство, счастье. Со временем я научился обманывать свой мозг. Проснувшись, я не открываю глаза. Замедляю дыхание и как бы в полудреме имитирую засыпание. Иногда сон возвращается, и я, не спеша, пытаюсь его анализировать. Не однажды мне это удавалось. Ко мне приходили простые решения проблем, сложные бизнес-схемы становились простыми и понятными. Пару раз с помощью такого анализа мне удалось избежать серьезных неприятностей. Ощущение, что это не только мой сон, переросло в уверенность. Кто ты, мой собеседник? Чьи мягкие и заботливые мысли ощущаю я в такие минуты? Неизвестно. Иногда мне кажется, что до собеседника можно дотянуться, но я нарочно не пытаюсь получить стопроцентный ответ. А зачем в таких делах излишняя конкретика? Какое отношение это имеет к нашему миру? Никакого. Ангел? Пожалуй, что и так. Ангел может быть безликим? Пожалуй, нет. Значит, ангел знакомый, а раз влезает с тобой в эту мерзкую суету земного бытия, то и родной. Наверное, это мама. Ей не удалось долго общаться со мной на земле, но, наверное, чем-то я запал ей в душу, что она уже столько лет помогает мне копаться во всем этом, хотя есть, должно быть, занятия поинтересней в ином мире. Впрочем, это когда есть время задержать дыхание и медитировать, только лишь тогда это возможно. Телефон надрывался, как бешеный. Я сел на кровати и протянул руку к подоконнику. Трубка всегда стояла здесь. Без труда нащупав ее, выдернул из станции и прохрипел «Алло». Скосил глаза на часы. Ядовитые зеленые цифры показывали четверть третьего. В трубке молчали, я алекнул еще пару раз и отключил связь. Отбросив трубу на кровать, я уже было начал валиться в прежнее положение, как буквально подпрыгнул. Это был домашний телефон. Телефон, который не звонил уже пару лет, номер которого никто не знал. Тайны тут не было, просто дома я бываю крайне редко, и давать номер кому-либо бессмысленно. Все звонили на мобильный или на работу. «Нервы ни к черту», – подумал я. И вот тут телефон зазвонил снова. Я дождался третьего или четвертого, уж и не помню, звонка и нажал на зеленую кнопку.
– Але! Кто это? – молчание. – Что за шутки?
Я уже собирался сбросить звонок, как услышал одно лишь слово: «Беги». Собеседник, если его можно было так назвать, положил трубку.
Голос был смутно знаком. Селягин? Я не виделся с ним с того самого приема в посольстве. Неужели он?
Не включая свет, я нашарил мобильник и включил подсветку дисплея. Треугольник в центре экрана с восклицательным знаком посредине не исчез. Эту программу, по большой дружбе и за немалые деньги, установил мне один бывший мой сотрудник. Он «прошил» мой номер, причем не только в трубке, но и в телефонной компании. Теперь я точно знал, когда меня прослушивают. Присмотревшись, увидел, что треугольник имел двойной контур. Это означало, что, помимо прослушивания через сервер, меня слушают по мобильному сканеру. Это было совсем нехорошо. Сканеры берут в радиусе метров пятьсот. Значит, под домом стоит машина, в которой сидят хлопцы с включенным прибором и бодрствуют. Я не стал, как в шпионских романах, переходить от окна к окну и выглядывать на улицу. Это было ни к чему. Все и так было ясно. Ну увижу машину, может быть, даже вспыхнет в ней огонек сигаретный, и что? Яснее станет? Бежать. Неужели действительно бежать? Не зажигая свет, я стал одеваться. «Позвонить адвокату?» – эта мысль заставила меня остановиться.
Как-то свела меня судьба с одним из самых сильных непубличных адвокатов в Москве. Отношения были приятельскими, и на его помощь можно было вполне рассчитывать. Номер его экстренного мобильного был запрограммирован в моем телефоне под цифрой один. Стоило только нажать на единичку и подержать кнопку нажатой секунды три, как, с другой стороны, включится автоответчик, который будет записывать разговор до тех пор, пока я не отключу свой аппарат. Если меня придут арестовывать, нужно нажать эту кнопку и кричать громче. Что-нибудь типа «не бейте меня, ах, ох». Все это умный Семён приобщит к делу, как факт нарушения гражданских прав, когда будет вытаскивать меня из Бутырок или Лефортово. И вытащит, уж будьте уверены. Органы правопорядка и правосудия у нас только с виду звери. А вот если к ним по-доброму, да с пленочкой, да с интригами, да с денежкой. Вытащит непременно. Вот только когда? И доживу ли? Зато «на свободу с чистой совестью», хоть и без штанов, но не судимый. И живи себе дальше, следующих врагов наживай. Нет, что-то не хочется Сёму среди ночи беспокоить. Сам попробую, я хоть и не Джеймс Бонд, но все же не пальцем деланный. Эх, жаль, паспорт один. Предлагали ведь и греческий, и второй российский на другую фамилию. Все отмахивался, на фиг надо, дескать. Вот теперь бы и пригодился. Ладно, торопиться надо. Паспорт, кредитки, деньги. Открыл сейф, выгреб все, что там было. Три пачки по десять тысяч, россыпью тысячи три. Нормально. Больше и не надо, нести тяжело. Рассовал пачки по карманам куртки и пошел в прихожую. Стал медленно, стараясь не шуметь, открывать дверь, на площадке вроде бы никого. И такая меня злость взяла. Вернулся, взял маркер и прямо на паркете написал: «Подавитесь».
Вниз спускаться не стал. Отставной полковник Петр Николаевич, от нечего делать обустраивающий быт нашего подъезда, выдал всем ключи от чердака и подвала, чтобы порядок был. Вот на чердак я и полез. Только в четвертом по счету подъезде жильцы были безалаберными, и люк с чердака на лестницу не имел замка. Когда я спустился вниз, на часах было сорок семь минут третьего. Расчет мой оказался верным. Неприметная девятка была припаркована метрах в двадцати от моего подъезда у арки выезда со двора. Усмехнувшись, я перемахнул через невысокий заборчик детского сада, который граничил с нашим двором, и был таков. Так, во всяком случае, мне тогда показалось. Дворами добрался до Белорусского вокзала и стал осматриваться. Машин кропал было много, штук тридцать, но они меня не интересовали. Эти завсегдатаи сдадут меня минут через двадцать, если не раньше. Неподалеку остановилась четверка грязно-коричневого цвета. Из нее вылез, опасливо озираясь, очкарик лет двадцати пяти. Он втянул голову в плечи, съежился и начал доставать из багажника баулы вылезавших из машины пассажиров. Я заметил, что кропалы напряглись и неодобрительно смотрели на этого додика. Ситуация понятная, непрописанный здесь водила отнимает законный заработок у местных таксистов. Надо было действовать. Приблизившись к машине, я тихо открыл заднюю дверь и сел в салон. Еще через секунд двадцать очкарик плюхнулся на водительское сиденье и рванул с места. Сзади что-то жалобно хрустнуло, наверное, камень разбил подфарник. Чертыхаясь и отчаянно газуя, водила свернул с Тверской в переулок, выбрался на Садовое кольцо и, кажется, стал успокаиваться. Теперь главное, чтобы он в ступор не впал от неожиданности.
– Здесь остановите, пожалуйста, – совершенно спокойным голосом попросил я.
Машина дернулась, вильнула и резко остановилась.
– Ну что ты стал посреди дороги? Давай к тротуару.
– Вы кто? – испуганно спросил очкарик.
– Спасение твое. – буркнул я. – Как звать тебя, бизнесмен?
– Владик.
– Владик. – повторил я, пробуя слово на вкус. Прислушался к себе, вроде все спокойно. – Слушай, Владик, ты сегодня давно уже бомбишь?
– Да нет, только выехал, может, часа два. А что?
– Ехать мне надо, Владик. Вот только путь не близкий.
– Мне теперь все равно. Не близко – это куда?
– На Украину.
– Километров семьсот, – задумчиво сказал мой собеседник.
– Да уж не меньше. Пятьсот долларов устроит?
Парень аж развернулся ко мне всем корпусом. Год был на дворе 1995-й, и вся колымага Владика, включая его очки, едва ли стоила триста.
– Домой не хочешь позвонить, предупредить? – спросил я.
– Некого предупреждать, – отозвался Владик и включил передачу.
– Хорошо, подробности потом. Сейчас на Кутузовский, потом на Рублевское, там самый сытый пост в Москве, потом на кольцевую и дуй до Киевского. А я пока тут прилягу. Остановят, скажешь, пьяного товарища везешь. Вот тебе стольник задатка, и езжай осторожней, пожалуйста.
Услышав в ответ одобрительное бурчание, я прилег на заднее сиденье и стал думать. Вернее, хотел подумать, еще точнее, приготовился думать. А на самом деле провалился в глубокий сон. Проснулся я, как потом выяснилось, под Калугой. Машина ровно урчала, дорога была хорошая. Я поднял голову и оцепенел. Левая рука водителя упиралась в дверь, правая держала руль. Голова Владика лежала на левой руке. Он спал, мирно посапывая и улыбаясь чему-то только ему ведомому. Медленно, стараясь не шуметь, я перегнулся через переднее сиденье и выключил зажигание. Перехватил руль и, по мере как машина стала останавливаться, подрулил к обочине.
Когда мы остановились, я вытер пот со лба и вышел из машины. Раннее утро буквально ворвалось в меня. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду. Сейчас, когда мне это припомнилось, я почему-то улыбаюсь. А тогда, пожалуй, что и нет, переливы птиц, сотни запахов, наверное, что-то в этом роде. Да, и еще. Все, что я видел вокруг, было неправдоподобно ярким. «Знаки, все это знаки. Надо подумать об этом». Я подошел к машине, открыл водительскую дверь. Владик дернулся, лицо его рассекла гримаса ужаса, глаза зажмурились еще сильнее. Я толкнул его, и он открыл, нет, вернее сказать, выпучил полные ужаса глаза.
– Спокойно, старик. Все обошлось. Подвигайся и досыпай.
Машина, хоть и имела непрезентабельный вид, бежала вполне бодренько. Почувствовав взгляд, я повернулся направо и встретился глазами с моим водителем.
– Нравлюсь?
– Ничего. Вот только на бондера вы не очень похожи.
– А с чего ты взял, что я бандит?
– Ну, улица, фонарь, аптека. Ехать далеко, заснул сразу, денег в два раза больше, чем положено.
– Да брось ты, Владик. – Я улыбнулся своим мыслям. – Что мы всё обо мне, да обо мне? Выкладывай, что у тебя стряслось. Видно же – не в себе. Давай, старик, дорога не близкая.
– Нормально всё. – Буркнул он и закурил.
– Это уж точно, ничего ненормального, кроме того, что ты любишь поспать за рулем, я и не приметил. Впрочем, не хочешь, не рассказывай.
– А чего рассказывать? Всё как у всех. Школа, институт. Безденежье и нищета. Сам не знаешь?
– Ты за всех не прячься. Что за институт?
– Автодорожный.
– Машины любишь?
– Угу.
– Так открой сервис и люби их дальше, только уже за деньги.
– Да, блядь, откроешь тут. Побомбить-то ночью не дают, я представляю, что будет, когда сервисом обзаведусь.
– А ты не представляй. Просто открой и работай, глядишь и разрулится всё.
– Не понимаешь ты ничего.
– Это кто, я не понимаю? Да с кем ты сейчас разговариваешь, «дитко»? Я-то как раз очень хорошо понимаю. Только если сидеть на кухне и бздеть, так и пробздишь всю свою жизнь. Не понимаю я. У меня такая понималка за последние пять лет выросла – на десятерых хватит.