Максим Арх
Неправильный красноармеец Забабашкин
Глава 5
Подготовка
Устал… Оно и понятно, мне нужно было не только помогать минёрам коммутировать и устанавливать мины, но ещё и три раза ходить с повозкой в город на станцию за новой порцией железа, которое должно помочь нам удержаться.
Ползание на животе по грязи, раскопки и закопки, беготня от одного сапёра к другому изрядно вымотали меня. Да ещё эти чёртовы осветительные ракеты, которые немцы нет-нет да запускали. А если учесть непрекращающийся дождь и сопутствующую этому грязь вокруг, а потом осознать, что при каждом запуске ракеты приходилось сразу же падать на мокрую землю, чтобы не быть обнаруженными, зачастую не обращая внимания на месиво из глины и воды, то можно только представить, как тяжело нам было.
В тот момент, когда мы вышли из города, я, разумеется, тщательно осмотрел обстановку. Заметив несколько голов противника, что торчали из окон зданий и окопов, хотел отправить их в небытие, однако Воронцов остановил меня, сказав, что тем самым мы можем всполошить противника, который, разумеется, сразу же насторожится, а нам это совершенно не нужно. Я, в общем-то, был с ним согласен. Пара-тройка убитых фрицев погоды не сделает, а лишние проблемы сейчас создавать ни к чему. У нас другие цели… Хотя руки не просто чесались, а буквально горели от желания угостить свинцом очередного Ганса.
Решив для себя, что наверстаю потом, не стал настаивать на немедленной аннигиляции чертей в человеческом обличье, однако места их нахождения запомнил, и всё время, пока мы занимались тяжёлой работой, не спускал с них глаз.
В связи с тем, что работы мы проводили практически в полной тишине при соблюдении светомаскировки на протяжении всей операции, противнику обнаружить нас не удалось. И хотя работали мы не покладая рук всю ночь, немцы по нашему поводу так ни разу тревоги и не подняли, и это была их беда. Ведь означала подобная беспечность не слишком приятный для немцев сюрприз при атаке, причём не один, ибо сюрпризов мы подготовили в достатке. Взрывчатка, около полусотни выстрелов к миномёту, четверть сотни артиллерийских и гаубичных снарядов разного калибра и даже две авиационные стокилограммовые бомбы, невесть откуда взявшиеся на артскладе, должны были в нужный момент отсалютовать захватчикам. Активацию же взрывных устройств должны будут осуществить минёры по приказу штаба. Для этого в окопах третьей роты, которые контролировали дорогу на подступах к городу, оборудовали специальную позицию, куда минёры провели провода.
Разумеется, для того чтобы всё прошло как запланировано и сработало так, как мы задумали, необходимо было не просто установить эти подарки, но и соединить их в одну цепь.
И тут уже в работу вступали специалисты по взрывному делу, которые, давая мне указания, руководили всем процессом, посильно стараясь помочь хоть чем-то в кромешной темноте.
Прикинув, насколько быстро опустела телега и как скоро мы установили заряды, пришли к выводу, что к утру сможем «выработать», включая этот раз, всего четыре телеги. Эта новость меня несколько расстроила, потому что я рассчитывал на более солидный размер минной ловушки, желая использовать хотя бы половину боеприпаса, который хранился в вагонах. Но увы, тот факт, что телега с лошадью была у нас всего одна, а на всю катушку работал, по сути, только я (так как остальные члены отряда в темноте почти ничего не видели), пришлось довольствоваться тем, что есть. Судя по количеству телеграфных столбов, что стояли возле дороги, и исходя из того, что расстояние между ними около пятидесяти метров, можно было с уверенностью сказать, что заминированный нами участок находился на протяжении двадцати столбов, из чего сделать вывод, что длина минной ловушки составляла около одного километра. Много это или мало, я не знал. Но как бы то ни было, эффект от применения такого количества взрывчатки, снарядов и мин должен сыграть нам на руку.
Сказать, что минирование намеченного участка дороги проходило сложно, – это ничего не сказать. Оно проходило не просто сложно, а очень сложно. Особенно для меня, потому что из всего нашего отряда именно я, обладая ночным зрением, был поводырём, глазами и руками сапёров.
Когда мы использовали все имеющиеся в этом заходе боеприпасы, то бойцы оставались на месте и отдыхали, а я в сопровождении пятёрки красноармейцев возвращался в город. Там мы вновь загружали телегу и следовали к месту будущей засады, чтобы часа через два вернуться в город вновь.
Что же касается самого засадного полка, то я настоял, чтобы в помощники ко мне были приписаны уже проверенные в бою бойцы: двое окруженцев, с которыми мы выходили из Троекуровска. Я ещё хотел бы взять к нам Апраксина, но он лежал в госпитале с тяжёлым ранением, и сейчас ему проводили операцию, вследствие этого в группу пригласил только тех, кто находился в строю: Садовского и Зорькина. Оба они показали себя в предыдущих боях как смелые и отважные красноармейцы, поэтому, включая их в список своей группы, я надеялся, что они станут мне надёжными помощниками. К тому же Садовский водил не только автомобиль, но и мотоцикл, а потому на одном из них именно он должен был в условленное время эвакуировать с места засады часть нашего отряда.
Тут нужно сказать, что новость о том, что красноармейцы вновь будут воевать плечом к плечу со мной и Воронцовым, у бойцов не вызвала особого восторга. Более того, на их расстроенные физиономии было жалко смотреть. Когда лейтенант госбезопасности зачитал приказ, что отныне они поступают в его распоряжение и будут входить в состав специальной группы, они тотчас же попросили их заменить на каких-нибудь других. Вначале я не понял, почему они не хотят быть с нами, ведь мы прошли огонь и воду и вышли из сложной ситуации победителями, но вскоре нам удалось это выяснить.
Воронцов задал прямой вопрос:
– Почему не хотите быть в группе?
За обоих ответил здоровяк Садовский. И ответ его меня очень расстроил.
Он чуть помялся, а затем, разгладив усы, произнёс:
– Так чего хотеть-то? Убитым быть? Сейчас же этот шебутной, – он кивнул на меня, – обязательно вперёд полезет. Как давеча – с самолётом. А на самом передке оно и выжить сложнее.
Воронцов хмыкнул и покосился на меня. Ну а мне сказать в своё оправдание оказалось, в общем-то, и нечего. Я прекрасно понимал бойцов. Они хотели выжить в мясорубке, которую нам предстояло пройти, и лишний раз попросту не хотели подставляться. Мне было очень обидно за них. Да, возможно, они были правы, когда чувствовали, что мы идём на сложное дело, но всё же я надеялся, что свои предыдущие заслуги в массовом выкашивании врага и наша совместная вполне успешная и слаженная работа не будут забыты, и бойцы вновь захотят повторить подобный успех. Но увы. Очевидно, что в данном конкретном случае им геройствовать совершенно не хотелось, и они закономерно рассудили, что своя рубашка ближе к телу. Но в том-то и дело, что выжить в грядущей битве можно, только если мы сумеем победить врага не числом, а умением. А для этого нам необходимо, невзирая на свои желания, броситься в омут с головой. Я был на это готов. Воронцов тоже. Красноармейцы же, чуя опасность, лишний раз рисковать головой не хотели. А раз так, то брать их с собой рискованно. Дело предстояло серьезное, и иметь в помощниках тех, на кого нельзя рассчитывать в трудную минуту, по меньшей мере глупо.
«Слишком много надежд все мы возлагаем на эту засаду, чтобы рисковать провалом из-за нерадивых помощников», – с сожалением вздохнул я и как можно культурнее сказал:
– Хрен с вами, дорогие товарищи. Обойдёмся без вас.
Однако моего демократичного настроя Воронцов не разделил. Он неожиданно крикнул:
– Отставить! Равняйсь! Смирно!
И когда все мы вытянулись по стойке смирно, толкнул небольшую речь.
В ней он в двух словах описал сложившееся на фронте положение и, всуе упомянув матерей двух нерадивых бойцов, поинтересовался:
– Кто хочет и желает уклоняться, саботировать приказ командования и стать врагом народа? Шаг вперёд!
Разумеется, такой подход возымел ожидаемый эффект, и никто никуда шагать не собирался. Более того, и Садовский, и Зорькин сделали вид, что вообще не понимают, о чём идёт речь, ибо они всегда готовы с радостью выполнить любой приказ командиров.
Их вмиг изменившееся поведение было понятно. В настоящий момент за трусость и саботаж приговор один – высшая мера социальной защиты. Расстрел. Ведь в таком сложном положении, как сейчас, оказались не только части нашей дивизии, но и в целом большинство советских войск на Западном фронте. И разумеется, в таких тяжёлых и сложных условиях, когда враг прёт по всем направлениям, ни о какой демократии и свободе волеизъявления речи в армии и быть не могло.
Но всё же одно дело размышлять над тем, как должно быть, а другое – как оно есть в жизни.
Именно поэтому, на всякий случай, оставаясь на месте, чтобы не быть неправильно понятым, негромко, чтобы услышал только лейтенант ГБ, прошептал:
– Товарищ Воронцов, да зачем нам такие вояки? Зачем те, на кого нельзя рассчитывать в трудную минуту? Струсят и подведут. Отправь их в окоп, а мы сами без них справимся.
Тот повернулся ко мне и прошептал в ответ:
– Не волнуйся. Никто не струсит. Никто не подведёт. Просто они устали.
С ним я был, в общем-то, согласен. Бойцы действительно устали. События последних дней буквально вымотали всех нас, но тем не менее нехороший осадок на душе у меня после этого разговора остался.
И естественно, после такого разговора с лейтенантом госбезопасности Зорькин и Садовский в назначенное время прибыли к железнодорожному депо. Они безропотно исполняли приказы, помогая грузить снаряды и мины в повозку, но чувствовалась незримая стена, которая словно бы выросла между нами.
Но что я мог поделать? Война. Тут не место для дебатов. Тут дело делать надо. Мало ли кто что хочет, а кто что не хочет. Тут Воронцов прав, есть поставленная боевая задача, на её своевременное решение командование рассчитывает. А значит, её нужно выполнить во что бы то ни стало, ибо от её выполнения будет зависеть не только наша жизнь, но и жизнь дивизии и города.
Вот всем вместе нам и предстояло выполнить ту самую боевую задачу.
В последний заход забрал и сопроводил из города снайперов, которые должны были обеспечивать прикрытие флангов, а также нескольких мотоциклистов, что при помощи красноармейцев, не заводя двигатели, катили мотоциклы. Предполагалось, что именно на этих мотоциклах будет проходить наша эвакуация, когда противник опомнится и начнёт атаку на наши позиции.
В половине четвёртого утра мы закончили минирование. Я отвёл отряд охранения и обеспечения к городу и, вернувшись, обосновался на своей уже оборудованной к этому времени Воронцовым позиции, которая находилась практически ровно посреди лесополосы.
Настало время тревожного ожидания. И хотя нервы были на пределе, именно сейчас я, наконец, мог немного отдохнуть.
Штаб пехотного полка вермахта
Командир пехотного полка Вальтер Рёпке всю ночь провёл на ногах. Позор, которым он, потомок древнего бранденбургского рода, и его элитный полк были покрыты, можно смыть только кровью, реками крови. И всё из-за проклятых русских снайперов.
Когда командующий дивизией генерал Ханс Фридрих Миллер узнал о том, что Новск ещё не взят, он пришёл в неописуемую ярость. Сейчас после падения соседствующих с непокорённым городом населённых пунктов Листовое и Прокофьево и последующим взятием Чудово Новск оказывался в окружении, однако дивизия Миллера не могла после захвата Чудово развить наступление на Ленинград, оставив у себя в тылу противника. По разведданным Новск обороняли небольшие части трёх разбитых ранее советских дивизий. Никакого серьёзного сопротивления оказать они не могли, потому что измотаны боями, обескровлены и не имели танков и какой-либо серьёзной артиллерии, не говоря уж про авиацию.
Генерал был прекрасно об этом осведомлён, а потому рвал и метал от злости, что Новск до сих пор не взят, и небезосновательно. Именно он отвечал за данное направление перед командованием группы армий Север, которые тоже, в свою очередь, недоумевали, почему заштатный городишко ещё сопротивляется и не находится под пятой немецкого солдата.
Приняв доклад от подчинённого о полном фиаско наступления его полка, командующий дивизией решил немедленно развернуть часть своих войск и ударить по Новску с тыла, со стороны Чудово. Но Вальтеру ценой неимоверных усилий удалось убедить своего командира не делать этого и дать ему возможность самому взять город.
Однако уговорить Миллера было очень непросто. Тот не хотел ждать, когда прибудут новые механики-водители для танков и произойдёт перегруппировка сил полка и приданной ему танковой роты. Но всё же ценой неимоверных усилий и напоминанием о том, что генерал является другом его отца, полковнику удалось уговорить командира не вводить другие войска для захвата непокорённого городишки, а дать Вальтеру возможность лично рассчитаться со всеми защитниками. Рассчитаться и получить кровавую плату с непокорных русских Вальтер Рёпке собирался сполна. Он не хотел оставаться пятном бесчестия на героической истории предков и намеревался доказать всем, что является верным сыном арийской нации и сумеет показать своё превосходство над восточными варварами.
Поблагодарив генерала за оказанное доверие и вернувшись к себе в штаб, Рёпке получил не более суток на решение своей проблемы. И этим временем он собирался воспользоваться с толком. Больше он не имел права на ошибку и, чтобы её полностью исключить, должен был лично обдумать все детали операции и досконально изучить промахи в предыдущем бою с чёртовыми русскими снайперами.
А главная ошибка состояла в том, что ни солдаты, ни танкисты не спрятались за бронёй и тем самым стали лёгкой добычей для точного огня врага. Это необходимо было исправить. Полковник издал приказ, в котором приказал прикрыть борта и броневиков, и грузовиков брёвнами и мешками с песком, а колёса – листами железа или досками. Грузовикам же предписывалось при помощи того же железа и дерева, кроме колёс и кузова, обеспечить защиту лобовых и боковых стёкол, сделав в них смотровые щели для обзора. Рёпке рассчитывал, что такая защита поможет при наступлении и в должной мере обезопасит технику и личный состав от русских пуль. Танкистам же он строго-настрого собирался запретить открывать люки и во время движения, и во время остановок. Анализ предыдущего боя показал, что именно открытые люки и торчащие из них головы и торсы способствовали большому количеству потерь среди танкистов.
Наступление полковник планировал вести двумя механизированными колоннами. Первыми в построении пойдут самые тяжёлые из тех, что имелись в наличии, танки Т-3, за ними бронетранспортёры, и замыкать боевые порядки должны были обшитые железом грузовики с солдатами.
Прикрывать же фланги наступающих колонн по его плану будут четыре взвода пехотинцев. По два взвода с каждой стороны от дороги.
Узнав о намерениях полковника, его личный адъютант и советник Вольфганг Зеппельт напомнил своему командиру про снайперов.
– Господин полковник, наши солдаты будут вынуждены обеспечивать фланги без техники, в пешем порядке. А значит, они будут обречены. Там же вдоль дороги только поля. Нет никакого укрытия. С правой стороны от шоссе лишь редкая лесополоса, но до неё ещё надо добраться. Что же касается левой стороны дороги, то там вообще никаких укрытий нет – сплошное поле. Русские уничтожат нашу славную пехоту так же быстро, как уничтожили до этого.
Рёпке от его слов только поморщился и язвительно спросил:
– Вольфганг, ты предлагаешь наступать механизированными колоннами без прикрытия флангов? Ты знаешь, чем это может закончиться?
– Нет. Но…
– Вот именно, что нет! Мы не имеем права на ошибку! А потому фланги необходимо прикрыть, и мы это сделаем обозначенным ранее способом и теми силами, которые я указал! Другого варианта нет!
– Но господин полковник, как же они выживут под снайперским огнём противника? Их же всех перестреляют, когда они будут идти по этому проклятому полю, – всё ещё не понимал замысел полковника адъютант.
– А им и не надо идти, – отрезал Рёпке и, показав рукой на землю, добавил: – Пусть ползут. Так их снайперы не разглядят.
Отправив Зеппельта передавать приказ выбранному для столь непростой задачи подразделению, которое должно будет выдвинуться на передовые позиции, что находятся у реки, за полчаса до намеченной атаки, Рёпке вновь стал анализировать детали предстоящей операции.
Ввиду того, что у противника налажена превосходная противовоздушная оборона, которая уничтожила непростительно большое количество самолётов люфтваффе, до прояснения ситуации в выделении новых бомбардировщиков для операции было категорически отказано. Чтобы купировать эту потерю, в назначенный час Рёпке собирался нанести массированный артиллерийский удар по позициям русских, для чего на восточной окраине Троекуровска уже расположили гаубичную батарею и четыре миномётных расчёта.
Практически всё было готово для атаки. Осталось дождаться лишь приезда новых механиков-водителей.
И в час ночи они наконец-то прибыли. Теперь все недостающие части разработанного плана собрались воедино, и к полковнику пришло полное понимание того, что на этот раз у него обязательно всё получится и он восстановит своё честное имя.
В неразрушенном подвале больницы, в котором он собрал всех командиров подразделений, полковник вермахта лично произнёс перед своими офицерами речь.
В первую очередь он напомнил ещё раз, что все люки и двери в транспортных средствах, бронетранспортёрах и танках открывать на марше и при атаке строго-настрого запрещено. Это он повторил с десяток раз, после чего перешёл к деталям будущего наступления.
Злость на врага буквально обуяла его, и немецкий офицер в своей пламенной речи пообещал стереть с лица земли всех, кто встанет у них на пути.
– А что касается проклятых снайперов, то их живыми вовсе не брать! – Он сжал кулаки в неистовой злобе и, решительно повторив: «Не брать!» – закончил свой спич судьбоносными словами: – Нашу доблестную атаку мы начнём на рассвете!
И вскоре тот наступил…
Глава 6
Рассвет
И вот стал приближаться долгожданный и одновременно ненавистный, неотвратимый рассвет. И мы, и враг прекрасно знали, что вместе с предшествующими восходу солнца сумерками придёт боль и кровь. Немцам крайне необходимо захватить наши позиции и город. Нам предстояло держаться во что бы то ни стало, ибо дороги назад у нас не было. Здесь и сейчас должна решиться судьба города, судьба дивизии, моя судьба.
Всё это я прекрасно понимал, но вот только вместе с рассветом ко мне начала приходить сонливость. Очень захотелось спать. Я знал, что этого делать сейчас категорически нельзя, и как мог боролся со сном.
Так как все мы находились в засаде, то ни сесть, ни пройтись, чтобы размяться, ни пробежаться, чтобы согреться, я, разумеется, не мог. Я лежал в специально оборудованной нише небольшого мокрого окопа, под мелким дождём, который шёл всю ночь, и, несмотря на то что замёрз, что периодически постукивал себя ладонями по щекам, очень хотел спать.
Суета последних дней, переживания, контузия, ранение и сегодняшний ночной марафон, в котором я ни разу не присел, как заведённый, без отдыха мотаясь от Новска до места засады всю ночь напролёт, изрядно вымотали как тело, так и нервную систему. Хотелось просто закрыть глаза и поспать хотя бы минут шестьсот.
«Ведь не зря же говорят в народе, что сон целит и что человек, когда недоспит, не только становится нервным, но и…»
– Забабаха! Ты чего, захрапел?! Спишь, что ль?! – встряхнули меня за плечо, чем привели в чувство.
Я не понял, спал уже или ещё нет, но толчок Воронцова вывел меня из этого непонятного аморфного состояния.
– Лёшка, ты не спи, – тут же зашипел сидящий на ящике в окопе Зорькин. – А то заснёшь, и немец нас всех прикончит.
– Как пить дать прикончит, – поморщившись, согласился с ним Садовский и негромко буркнул: – Да всё оно едино, что так и так. Всё одно сегодня помрём.
Последние слова Садовский произнёс негромко, но чекист их услышал.
А потому проскрежетал зубами:
– Отставить разлагающие разговоры!
Помощники замолчали, а я в очередной раз отметил себе, что в будущем, выходя на задание, никогда не возьму с собой бойца, который добровольно идти не хочет.
«На фиг надо доверяться тому, кто может подвести?!»
Задумавшись об этом и продолжая устало осматривать унылый пейзаж, не сразу понял, что привлекло моё внимание. Я почувствовал в теле всплеск адреналина. Вмиг всё внутри напряглось и обострилось чувство опасности.
Прислушался. Кроме шума дождя, покашливания чекиста и недовольного сопения промокших и замёрзших условно добровольных помощников, никаких посторонних звуков слышно не было. Посмотрел в небо и вгляделся в серые тяжёлые тучи. За полминуты наблюдения ничего необычного увидеть не удалось.
«Может быть, немецкие самолеты, используя облачность, прячась там за облаками, уже подбираются к нам?»
Вновь прислушался, надеясь услышать шум работы двигателя каких-нибудь «фоккеров», «мессеров» или «юнкерсов». Но опять ничего не услышал. В пейзаже, что расстилался перед нами, на первый взгляд ничего не менялось. Однако чувство тревоги не утихало и, наоборот, стало даже нарастать.
Воронцов, заметив моё напряжение, поинтересовался:
– Алексей, что случилось?
Я не ответил, боясь упустить что-то важное, а просто пожал плечами, мол, не знаю.
Чекист не стал повторять вопрос, а, проследив за моим взглядом, прильнул к биноклю и тоже стал смотреть в небо.
Я же, так ничего необычного не увидев в небесах, принялся более внимательно осматриваться, иногда фокусируя взгляд на прилегающей к Троекуровску территории.
В самом городе из-за тумана от реки никакой активности противника не наблюдалось. Как ни старался хоть что-то разглядеть и кого-то увидеть, мне этого сделать не удалось. Улицы были словно мертвы.
Убедившись, что там тоже тихо, стал рассматривать дорогу, которая связывала Троекуровск с Новском. Именно часть этой дороги мы заминировали, именно по ней, как мы ожидали, вскоре должен начать своё наступление противник.
После тщательного осмотра ничего подозрительного мне вновь увидеть не удалось. Дорога как дорога. Никакие группы сапёров врага по ней не двигались и, вероятно, двигаться даже не собирались. В общем, этого следовало ожидать, ведь мы установили свои сюрпризы, так и не попав в поле зрения врага.
«Но что-то меня всё же тревожит?! Что?» – не понимал я своё волнение, вновь и вновь рассматривая место минной засады.
Всё вроде бы нормально. Вокруг ни одной живой души. Сюрпризы на месте. Связывающие их и образующие одну единую сеть провода спрятаны в неглубокую траншею и присыпаны травой и ветками. Некоторые сюрпризы, конечно, немного торчат холмиками из земли, но все они тоже вполне неплохо закамуфлированы и так просто, не приблизившись на довольно близкое расстояние, их не разглядишь. И уж тем более не определишь издалека, что это вовсе не кочка какая-нибудь, а большой «бадабум».
Одним словом, дорога была чиста и готова к приёму захватчиков. Но всё же беспокойство не уходило, и я начал детальный осмотр прилегающей к дороге местности.
И вот, как-то очень неожиданно, мне вновь что-то показалось неправильным. Точнее сказать, не неправильным, а каким-то меняющимся, что ли. То есть смотришь ты вперёд, всё видишь незыблемым и без каких-либо изменений. А потом – раз, и что-то поменялось. Но что? Ведь всё осталось как прежде, и этих самых изменений абсолютно не видно.
Расфокусировал зрение, потёр глаза и стал рассматривать общую картину.
Чекист, продолжавший разглядывать местность в бинокль, покачал головой:
– Не-а, ничего не вижу.
Зорькин и Садовский, поддавшись общей нервозности, высунули головы из окопа и тоже смотрели вперёд. Но в связи с тем, что биноклей и моего необычного зрения у них не было, совершенно понятно, что они также ничего не увидели. Однако свою лепту в разговор всё же внесли.
– Ни хрена не видно, – нервно постучав пальцами по костяшкам руки, произнёс Зорькин.
Ну а Садовский, по своему обыкновению, задал более пессимистичный, но всё же актуальный вопрос:
– А что мы вообще высматриваем-то?
– Кто бы знал, – прошептал я и тут аж заморгал от неожиданности.
А произошло это, потому что я увидел крайне необычную картину. Кучки травы и грязи, что были в поле на той стороне дороги, где-то в полукилометре от неё, взяли да и проползли несколько метров.
Моментально сфокусировал там зрение и уже через секунду докладывал лейтенанту госбезопасности:
– Вижу не менее тридцати-сорока пехотинцев противника. Левее, на десять часов. Они ползут в междурядье, на картофельном поле.
Воронцов сразу стал осматривать то место в бинокль и уже через пару секунд произнёс:
– Ага. Вижу.
Каких-либо команд командир не подал, поэтому я также продолжил рассматривать неприятеля.
Все ползущие и прячущиеся в поле солдаты врага были неплохо замаскированы. Кроме камуфляжной пятнистой одежды, каждый пехотинец для большей скрытности применял ветки кустарника и длинные стебли трав. Утренняя дымка и дождь способствовали незаметному продвижению, и, если бы не моё аномальное зрение, то вряд ли бы я смог заметить этот отряд с такого внушительного расстояния. Их и в бинокль-то разглядеть, очевидно, было очень сложно, что уж говорить про обычное зрение.
И подтверждением моего вывода послужили слова нашего командира, которые он произнёс спустя долгие полминуты.
– Хрен его знает, Забабашкин, где ты там под сорок штыков насчитал?! Я пятерых только увидел.
– А я вообще никого не вижу, – прищурился Садовский, вглядываясь в сторону дороги.
Я спорить не стал, хотя мог бы, показывая направление каждого «холмика» и «куста», даже указать, кто где расположился и как куда ползёт. Не было на то времени. Сейчас надо было решить, что с этим открытием делать. Как нам сообщить о ползущем наступлении в штаб дивизии?
Воронцов словно бы прочитал мои мысли.
– Эх, жаль, что мы сюда связь не провели. Судя по всему, наши их не видят. Туман, словно специально, у наших окопов более плотно стелется. И дождь этот проклятый ещё мешает. Так и проспят вражин, пока они перед носом не появятся.
– Тоже думаю, что не видят, – согласился с ним я и, наконец, задал самый важный на текущий момент вопрос: – И что мы в данной непростой ситуации будем делать?
Воронцов потёр руками лицо и, вновь прильнув к биноклю, задумчиво произнёс:
– Пока не знаю… Ты заметил, что они почти не перебегают, а просто ползут. Они же так выдохнутся. Тяжело же ползти. Какое-то странное наступление.
– Может, и странное, хотя, в общем-то, логичное. В таком тумане наши их не видят. Скорость движения у фрицев небольшая. Но можно прикинуть, что километр они проползают ориентировочно за плюс-минус полчаса. Сейчас они, считай, что напротив нас. Отсюда до наших позиций тоже около километра. Могу предположить, что это не просто манёвры отдельного взвода противника, а начало немецкого наступления. Пусть и в такой необычной форме. И это значит, что в самое ближайшее время должно начаться выдвижение главных сил, то есть бронетанковой колонны. Скорее всего, эти пехотинцы просто служат прикрытием основного направления удара, а заодно, возможно, и отвлекающим манёвром. Конечно, знать точные планы врага мы не можем, однако можем предположить, что как только появятся танки и бронетранспортеры и приблизятся на достаточное расстояние к нашим позициям, эта пехота пойдёт в атаку уже не ползком. Сейчас же они просто прикрывают фланги. Я так думаю.
– Я тоже так думаю, – согласился со мной чекист и стал размышлять вслух: – Если наши их не увидят, а будут видеть только колонну, то это проблема. Согласно плану, как только немецкая колонна поравняется с местом засады, наши артиллеристы сосредоточатся на первых машинах противника, открыв по ним огонь. Далее уже последует взрыв минной ловушки и наш выход.
– Однако если врагу удастся добраться до наших позиций и он проникнет в окопы, то всё может пойти не по плану. Противник использует фактор внезапности, посеет панику и внесёт сумятицу в ряды наших войск. Немцы ведь через те окопы довольно быстро и до позиций пушкарей добраться смогут. А затем перебить там всю артиллерийскую прислугу. Тогда считай, что дело труба. – Он почесал подбородок и, повернувшись ко мне, уточнил: – Лёша, а ты их отсюда уложить сможешь?
Я прикинул расстояние. От нашей позиции до дороги приблизительно семьсот метров. Ширину самой дороги, которая составляет меньше десяти метров, можно не учитывать. Ну а от дороги до противника ещё метров пятьсот. Итого расстояние до целей около одного километра двухсот метров. Много? В общем-то, да. Для обычного снайпера этих времен, рабочей дистанцией было пятьсот, максимум семьсот метров. Расстояние в километр и более уже считалось слишком большим для уверенного поражения целей. Но то для обычных снайперов. Я же, со своим приобретённым навыком и удачливостью, почти без проблем мог поражать цели и на более дальней дистанции.
А потому подтвердил, что готов начать окучивать противника, что ползает по полю картофеля, прямо сейчас.
Однако после того, как я отрапортовал: «Уложить смогу», на секунду задумался и неуверенно добавил:
– Только вот надо ли?
– Да ты что?! Конечно надо! – тут же истерически зашипел Зорькин. – Что ждать, пока немцы подползут и всех наших кокнут?! Так и нам тогда каюк! Они после этого обязательно до нас доберутся! Стреляй, пока видишь их! Стреляй, и валим отсюда.
С ним полностью согласился Садовский.
– И действительно, неча ждать. Поедет кто по дороге или нет, это ещё вилами по воде писано. Может, и не поедет никто. Может, обманул немец и не на танках ехать решил, а ползком ползти, пока туман стоит. Стрелять надо. Как давеча. Быстро всех перестреляй, и всё, бою конец. И в расположение вернёмся. Давай. Начинай!
– Отставить! – покачал головой чекист. – Нельзя сейчас стрелять.
– Это почему же? Садовский прав. Быстрее начнём – быстрее закончим, – тяжело дыша, нервничал Зорькин.
– А потому, что перед нашей группой поставлена совсем другая задача. Нам танки остановить надо. Пехоту же противника побьют наши стрелки.
– Так нету танков тех. А пехота – вот она. Лёха их видит и всех быстренько кокнуть может. Верное дело. Стрелять нужно.
– А я говорю, что отставить! Пехота не наше дело. Наверняка приближение противника наши бойцы видят. Просто подпускают ближе, чтобы потом, с короткой дистанции, бить наверняка.
Последние слова Воронцов произнёс неуверенно. И его неуверенность была закономерной. Очевидно, что наши воины совершенно не видели наступающего противника, а значит, исход боя мог быть не таким радостным, как нам всем представлялось в планах.