Максим Гаусс
Спасти ЧАЭС: 1985. Книга 3
Глава 5
Конечно, вариант с закладкой взрывного устройства тоже не исключен.
Если откинуть нюансы, ну кто бы в здравом уме стал искать следы подрыва бомбы, когда авария уже произошла? Особенно учитывая катастрофические разрушения, астрономический уровень излучения и человеческий фактор? Да никто!
Конечно, спустя некоторое время после аварии, уже когда четвертый энергоблок накрыли саркофагом, все там утыкали датчиками, дозиметрами. Десятки ученых спускались вниз и тщательно проводили замеры и визуальный осмотр непосредственно под тем, что осталось от реактора. И ведь там было на что посмотреть, хотя я бы ни за что сам туда не полез.
Я хорошо запомнил однажды увиденную фотографию «Слоновьей ноги», из так называемого кориума – самого радиоактивного сплава на земле. То, что осталось от развороченного взрывом реактора – раскаленная магма, проплавившая защиту и вытекшая на нижние уровни. За годы она успела застыть, хотя и сейчас ее температура чуть выше окружающей среды.
Выглядит эта «нога» кошмарно. Но если кто-то и стал бы закладывать бомбу, то вот именно те помещения подходили больше всего. Получить туда доступ было бы хорошо, да только это практически невозможно.
Разумеется, достоверных сведений у меня не было, но кем-то наверняка были выдвинуты предположения, что реактор мог быть взорван специально обученными людьми. Само собой, это нигде официально не отражено.
А вообще, что толку предполагать? С тем же успехом можно считать, что в здание четвертого энергоблока врезался корабль инопланетной расы.
Отмахнулся от этих мыслей и, вернувшись к реальности, я продолжил работу. Доски таскать надоело, поэтому я переквалифицировался прямо на ходу – забивать гвозди, прибивая тяжелые доски из лиственницы, оказалось интереснее. Дерево было прочное, жесткое. Гвозди входили тяжело, часто гнулись. Пару раз зарядил себе молотком по пальцам, что напрочь отбило у меня желание уходить «в себя».
Так прошло почти два часа, а затем нас позвали на обед.
Сегодня в заводской столовой был суп рассольник и макароны с вареной курицей, салат из квашеной капусты и компот. Но только я уселся за стол и взял ложку, как ко мне подошел Артур. Вид у него был слегка озабоченный.
– Леха, есть дело, – с ходу начал он, подсев ко мне со своим подносом. – Небольшое, но важное.
– Рассказывай! – отозвался я, забыв про бомбу. То есть про ложку.
– Короче, раз тебе Прудников доверяет и в увольнения отпускает… Можешь кое-что в городе купить?
– Смотря, что нужно.
– В общем, все просто. Мы вшестером дембельскую форму себе делаем… Ну, сам понимаешь, что уходить домой в обычной «Афганке» как-то не очень, вот и доделываем, каждый по-своему. Чтобы выглядело красиво и парадно. Знаешь, где в Припяти можно купить аксельбанты, значки, шевроны?
Я даже удивился. Нет, ну главвоенторг, конечно, в восемьдесят пятом году давно уже существовал, но что-то не припомню, чтобы в Припяти имелись такие магазины. Честно говоря, никогда не обращал на это внимание.
– Точно не знаю, но посмотрю, – отозвался я.
Ничего удивительного, обычная просьба. Редко кто из числа демобилизующихся из армии уходит домой, не превратив повседневную полевую форму в парадную. Своими силами, разумеется. Хотя опять же, везде по-разному и кто-то вообще подобным не заморачивается.
– Вот спасибо, Леха! Как на дембель уходить будем, с наших причитается.
– Да не вопрос, – я наконец-то взял ложку и принялся за еду.
В помещении заводской столовой играла ненавязчивая музыка. Прислушавшись, я сразу понял, что это был Юрий Антонов.
Вмиг огорчения любые
Исчезнут все до одного,
Лишь вспомнишь звезды голубые
Над крышей дома своего,
Над крышей дома своего.
Мир полон радости и счастья,
Но край родной милей всего.
И так прекрасно возвращаться
Под крышу дома своего,
Под крышу дома своего.
Уж не знаю почему, но именно с этим композитором у меня ассоциировались те годы. Даже на душе как-то теплее становилось от его песен.
Помню, увидел его уже в середине двухтысячных годов на концерте в Москве, так такая ностальгия накатила… А сам Антонов даже прослезился, когда весь зал поднялся, подпевая ему в унисон. Только песня другая была – «Поверь в мечту».
Пообедав, я вышел на улицу.
Погода была хорошая, температура плюсовая. Светило солнце, я даже чуть пригрелся на солнце. Набрал полные легкие воздуха, медленно выдохнул. Откинул негативные мысли. Как говорится, очистил разум.
Впереди, метрах в двадцати весело щебетали воробьи, растаскивая высыпанные кем-то хлебные крошки. Рядом голубь чапал розовыми лапами по грязной, только недавно оттаявшей луже, что-то увлеченно гурча.
Справа послышались шаги, подошел прапорщик Кулагин.
– Здравия, товарищ прапорщик! – поприветствовал я.
– Привет, Савельев, – сегодня он выглядел потрепанным. И чего его вдруг вчера на алкоголь потянуло?! – Уже пообедал?
– Так точно.
– Что там сегодня в столовой? – он покосился на входную дверь.
– Суп, макароны и курица. Салат из квашеной капусты. Ну и компот.
– Сойдет, – он что-то задумчиво искал в карманах.
Я решил воспользоваться моментом и проверить достоверность информации, которую услышал вчера от дембелей.
– Товарищ прапорщик… Что там насчет баньки? Все в силе?
– Какой еще баньки? – Кулагин даже растерялся, осмотрелся по сторонам. Очевидно, что такого вопроса он совершенно не ожидал. У меня даже закралось подозрение, что он не помнит о нашем вчерашнем разговоре, хотя пьяным я бы его тогда не назвал.
– Ну как же? – удивился я. – Ту, которую вы строить собрались!
Тот убедился, что поблизости никого нет и вздохнул.
– А, ну да… Совсем забыл. Ну это, все в силе, в начале апреля и начнем, – прапорщик периодически еще поглядывал по сторонам. Видимо, дембеля были правы, материал он таскал именно отсюда, а потому опасался, что лавочка прикроется. Интересно, и как у него это получилось? Не через забор же?
Впрочем, неважно. Прапорщики – это люди, у которых врожденный талант незаметно брать то, что другие не умеют.
– Это хорошо. Ну, если что, можете на меня рассчитывать, – улыбнулся я, чем окончательно ввел Кулагина в заблуждение. Тот даже не нашелся что ответить.
Вздохнул. Прекратил рыться в карманах и вошел в холл здания заводской столовой.
Оставшийся рабочий день прошел без каких-либо значимых событий. В шесть вечера, строго по регламенту, прибыл наш автобус, на котором мы отправились обратно на Янов.
Теперь я уже не смотрел по сторонам с таким восторгом как раньше. Улицы, как улицы. Приелось немного, да и две увольнительные подряд сделали свое дело. А о том, что всего через год с небольшим эти улицы могут навсегда стать пустыми, я старался не думать. Чего зря расстраиваться?!
Вообще, за проведенное мной время в прошлом, я давно уже полностью адаптировался. Иногда случались казусы, связанные с ностальгией, но случалось это все реже и реже.
По пути водитель нашего ПАЗа как-то умудрился пробить переднее колесо, пришлось делать остановку и ставить запаску. Пока наши парни, с опытом автомехаников возились с проблемой, я незаметно отошел в сторону на обочину. Так уж вышло, что встали мы на въезде на мост.
Да, это был тот самый мост, который позже нарекут «мостом Смерти». В это время суток уже практически стемнело и отсюда открывался замечательный вид на атомную станцию. Благодаря хорошо освещенной территории предприятия, с того места, где я стоял, можно было подробно рассмотреть машинный зал, где размещались турбины и непосредственно сам четвертый энергоблок.
Сейчас он выглядел грациозно, благородно. Никакой угрозы он не представлял, «мирный атом» полностью был под контролем. Это через пару лет развороченное здание накроет мрачный саркофаг из железобетона, а затем, в две тысяча семнадцатом, на него надвинут новую «Арку».
Примечательно, что в истории сохранилось очень мало фотографических снимков, где аварийный блок еще цел. Их по пальцам можно пересчитать, а ведь там было на что посмотреть. Даже не знаю, почему так сложилось.
Я как-то бывал на Курской АЭС, которую иногда называли двойником Чернобыльской, в особенности потому, что там стояла точно такая же, узнаваемая на весь мир вентиляционная труба ВТ-2. И хотя станции сделаны по одному и тому же проекту, они все равно разные, и атмосфера на Курской электростанции совсем другая. Даже не знаю, в чем тут дело?! Может, если бы я не знал о судьбе Чернобыля, то и атмосферу выделять бы не стал?!
– Эй, Леха! – со спины подошел старший сержант Ракицкий. – Ты чего там увидел?
– На станцию смотрю. Красиво, – медленно произнес я.
– Да? Чего тут красивого? – удивился тот. – Здания, трубы и заборы. Не видно ни черта.
Хотел ему ответить, что не туда он смотрит, да передумал. Все равно не поймет. Это я понимаю, потому что знаю будущее АЭС, а для других – все в порядке вещей.
– Нет, ну размеры-то у электростанции огромные, особенно там, где труба стоит, – вдруг произнес Ракицкий, видимо, проникшись моими словами. – И народу там много работает, тысячи четыре, наверное. Кстати, ты слышал, что вторую роту, что на радиолокационной станции работала, перекидывают на новый объект?
– Это на какой же? – без особого интереса поинтересовался я.
– Как раз на электростанцию, – усмехнулся тот.
– Чего? – я посмотрел на него с подозрением. – Серьезно, что ли? Наших на атомную электростанцию? И что они там будут делать?
– Да откуда я знаю? – отмахнулся старший сержант. – Это лейтенант Зубов сегодня с утра рассказывал. Мне неинтересно, мое дело – баранку крутить, если комбат прикажет. Я сегодня вообще просто так поехал, от УАЗа отдохнуть. А остальное мне до лампочки. Так-то до дембеля мне всего семьдесят девять дней осталось…
Услышанная новость меня крайне удивила. Если это и вправду так, то мне нужно из кожи вон вылезти, чтобы перевестись на другой объект. Ничего полезного на «Юпитере» мне больше не светит, да и про таинственного Лисицына я там вряд ли что-то узнаю.
Лучше бы о переводе поговорить напрямую с Прудниковым, но это уже на крайний случай. Вообще, мой непосредственный командир – это лейтенант Зубов, и все решения по перемещению подчиненного личного состава внутри подразделения между объектами принимает он. По сути, лейтенант временно исполняет обязанности ротного.
В любом случае нужно узнать об этом побольше. Мало ли для чего наших ребят на станцию перекидывают… Такие решения принимаются не на местном уровне. Понятно, что солдат, работавших на радиолокационной станции, не пускали туда, где им быть не положено. Только жилые и административные здания. Я на девяносто пять процентов уверен, что кого из сослуживцев ни спроси, они и понятия не имеют об истинном назначении ЗГРЛС.
Проколотое колесо поменяли минут за десять.
– Эй, вы двое! Особое приглашение нужно? – крикнул Кулагин, обращаясь к нам с Ракицким.
Мы бегом вернулись в автобус, затем тот продолжил движение. Прибыли на Янов без инцидентов.
Уже оказавшись в нашей палатке, я поинтересовался у дембелей:
– А кто-нибудь знает, куда людей переводят с радиолокационной станции?
– На другую станцию, – зевнул Артур. – Атомную.
– И зачем мы там сдались?
– Там новые административные здания возводят, а внутреннюю отделку, как обычно, скидывают на потом, – заметил Виктор, готовясь заступать в дежурство. – Вот про нас и вспомнили.
– Погодите, какие административные здания? – нахмурился я. – Там же все четыре блока давно работают.
– Тьфу, да я ж про новые говорю, которые строятся. Вроде так же Зубов говорил?!
Точно, я совершенно забыл про третью очередь. Пятый энергоблок на момент катастрофы был на завершающей стадии. В восемьдесят седьмом году планировали его запуск. А в дальнейшем вообще рассчитывали ввести в строй до двенадцати реакторов. Но это так, ничем не подтвержденная городская легенда.
– Ну, это ж не Прудников решил? – спросил кто-то из дембелей.
– Да ну, это решение со штаба прилетело, – возразил Серега, набивая чем-то рот. У этого толстяка всегда было что погрызть. – У нашего комбата полномочий таких нет, чтобы подобные вопросы решать.
– Леха, чего это ты так интересуешься? Сдалась тебе эта станция? – вдруг спросил Ракицкий. – Что там полы стелить, что на «Юпитере». Какая разница?
– Ну, интересно же, как там все устроено, – пробормотал я первое, что пришло в голову. Нужно было соответствовать уровню. – С детства мечтал на атомной станции побывать!
– Ага, размечтался, – усмехнулся Серега. – Там, где реакторы стоят, тебя на километр не подпустят. А где административные постройки – ничего интересного не происходит. Считай те же офисы, где бухгалтера сидят.
– Толстый, ты что там опять жрешь? – спросил Артур, принюхиваясь. – Опять печенье?
– Ничего я не толстый! – возмутился тот, снова затянув старую песню о главном. – Не печенье, а пряники.
Я промолчал. Конечно же, я все понимал, однако нужно было вести себя соответствующе и не вызывать подозрений. Ну, подумаешь, хочется человеку побывать там, где собрана такая мощь?!
В действительности это был реальный шанс подобраться поближе непосредственно к самой станции, быть может, поговорить с людьми, что там работают. А там, глядишь, отец подскажет кого-нибудь, у кого не вызовут подозрения мои вопросы. Наивно так полагать, но все-таки.
Пришлось одернуть себя и сбавить обороты – слишком я увлекся и многого захотел.
И вообще… Уже не один раз я замечал за собой, что после воскрешения в советском прошлом, моя личность частично растворилась в личности предшественника. По всей видимости, произошло не только смешивание памяти, но и общее восприятие окружающего мира, принцип принятия решений.
Иногда я совершал ошибки, свойственные не для подполковника с таким стажем, а скорее, для обычного школьника. Был не сдержан, лез на рожон, как тогда, у магазина «Березка». Поступки во многом были необдуманные, рискованные. Сдерживало только то, что какой-то частью мозга на уровне подсознания я понимал, как нужно, а как нет. Жаль только, что работало это не всегда…
И это было хорошо. Отчасти. Вызывало меньше подозрений. Действуй я как профессиональный военнослужащий в теле восемнадцатилетнего пацана, непременно привлек бы к себе много внимания. Хотя, вообще-то, я и так его привлек – Андрей сразу раскусил во мне черту, которая была совсем не по возрасту. Хотя и сам он толком не смог бы объяснить, что именно его во мне смутило…
Эх, если бы посадили меня под полиграф или отдали на растерзание какому-нибудь опытному психологу, тот быстро понял бы, что я птица экзотическая. К счастью, такие методы были непопулярны, да и кому я сдался? Других индивидов хватало.
Ладно! В любом случае нужно побольше разузнать про планируемые работы на ЧАЭС… В общем, вопросов здесь тоже много. Особенно я выделял момент, касающийся конкретного места, а то еще окажется, что нужно новый пруд-охладитель выкопать просто потому, что на объекте все экскаваторы внезапно вмерзли в землю.
Вот с завтрашнего утра и начну. Нужно попробовать подойти к Зубову, вдруг попаду на хорошее настроение?!
* * *
Но утром я никуда не пошел.
Проснулся я с температурой и жуткой головной болью. Сразу понял – что-то не так. Кое-как поднявшись с кровати, через боль и ломоту в мышцах, я подошел к небольшому зеркалу. Оно у нас висело прямо на центральной распорке, зафиксированное между двумя гвоздями.
Лицо красное, глаза опухшие.
Ну все, простудился. Ни хрена ж себе меня угораздило… Да как так-то? Я же вроде везде одетый был, на улице не раздевался. Предупредив Артура, что плохо себя чувствую, я отправился в лазарет.
Штатного врача здесь как такового не было. Имелся начальник медицинской службы, да два санитарных инструктора из числа старослужащих. Даже странно, на целый батальон и такой штат? Начнись тут какая-нибудь эпидемия, так лазарет захлебнется, не справившись с нагрузкой.
Батальон обычно состоит из нескольких рот, число которых варьируется. Само собой, наше подразделение было неполным, всего две роты по восемьдесят человек.
Измерили мне температуру, оказалось тридцать восемь и семь. Поставили предварительный диагноз острая респираторная вирусная инфекция и положили на изоляцию. Я тут же получил таблетку парацетамола, горсть аскорбиновой кислоты и чуть позже еще какую-то таблетку.
– А это еще что такое?
– Лежи, ефрейтор. – отозвался Шевцов. – Кальцекс это.
Я даже улыбнулся. Можно сказать, советское противовирусное. Назначали как раз при ОРВИ, насчет эффективности уже и не вспомню. Но одно скажу точно, уже в двухтысячных про это название практически позабыли.
Конечно, внезапная болезнь спутала мои планы, причем основательно. Целых три дня я валялся на больничной койке, считая таблетки, кровати и тумбочки. Из симптомов сохранялась только скачущая температура, слабость, да головная боль. Пару раз мне даже горчичники ставили, хотя я так и не понял, зачем это было нужно? Кашля-то у меня не было.
Санинструкторы из дембелей так себе. Один вообще считал, что все болезни можно лечить зеленкой, другой никак не мог понять, чем отличается стерильный бинт от нестерильного. Благо сам начмед, в звании старшего лейтенанта, свое дело знал очень хорошо…
Уже к вечеру четверга меня немного отпустило.
За это время забегал Витек, интересовался состоянием здоровья, потом приходил с проверкой лейтенант Зубов. Даже Прудников заглянул, правда, это вообще получилось случайно. Тот зашел взять какие-то лекарства, а меня там обнаружил уже по факту.
– Савельев?! – удивился майор, подходя к моей кровати. – Ты почему здесь?
– Болею, – коротко ответил я. Ну а что мне ему ответить? На глупый вопрос, глупый ответ.
– Шевцов! – крикнул комбат, ища глазами начальника лазарета. – Где начмед?
– Я! – старлей вынырнул откуда-то сбоку, держа в руках банку с градусниками.
– Что с Савельевым? – пробурчал майор, указав на меня пальцем.
– Вирус, товарищ майор. Уже идет на поправку. Вовремя выявили, пресекли.
– Это хорошо. И сколько он уже здесь лежит?
– Третий день. Я вам в расходе каждый день указываю, кто у меня на излечении и с каким диагнозом. Вы что, не читаете?
– Ясно! – отмахнулся Прудников.
– Товарищ майор, разрешите вопрос? – спросил я, глядя на комбата.
– Ну?
– Там по поводу меня никто не звонил? – напрямую заявил я. Сам прекрасно помнил, что по телефону мне сказал Андрей – он будет в Припяти в четверг. Интересно, он уже здесь или все переигралось?
– Нет, – раздраженно ответил комбат. – Не до тебя мне сейчас.
Затем он повернулся, отозвал в сторону Шевцова. Тот кивнул, открыл ящик своего рабочего стола и, вытащив оттуда пару блистеров, сунул майору какие-то таблетки. Прудников кивнул и быстро покинул лазарет.
Выглядел офицер как-то нехорошо.
Я заметил, что после того, как он тогда поговорил в гостинице с Маргаритой, настроение у майора сильно испортилось. Взгляд поменялся. Что же, блин, там у них произошло? Уже который день комбат ходил сам не свой. Может, какие-то проблемы у Богдана? Может, я где-то палку перегнул?
К вечеру воскресенья я чувствовал себя уже нормально. Температура болталась в районе тридцати семи с половиной, а остальные симптомы отступили. Однако стоило мне заикнуться о выписке из лазарета, как Шевцов тут же отправил меня обратно в койку.
– Рано еще! До субботы полежишь!
Лежать было скучно. Из всех обитателей здесь были только двое молодых: один с конъюнктивитом, другой с воспалением легких. С ними общего языка я не нашел, какие-то они пришибленные оказались.
Само собой, в субботу я рассчитывал взять еще одно увольнение – ну да, согласен, к хорошему быстро привыкаешь. Губу я раскатал знатно – каждую неделю в увалы ходить.
Все-таки здравый смысл взял надо мной верх, и я понял, что на эти выходные мне точно свободы не видать. Так оно и получилось.
Андрей на связь не вышел, что меня, само собой, расстроило. Я ведь серьезно намеревался рассказать ему кое-что интересное, причем не лишь бы что, а информацию относительно будущей аварии. Хотел упомянуть еще и Лисицына, кем бы он ни был. Для комитетских проверить этого гражданина проще простого… Заодно я намеревался выяснить, какова будет реакция самого Андрея на мои слова. Вполне ожидаемо, что его это нисколько не удивит – с чем только КГБ на практике не сталкивался. Тем более, неподалеку самой АЭС стояла еще и «Дуга», которая и была главной целью.
В общем, когда чуткий Шевцов меня все-таки собрался выписывать, была уже суббота. Я успел переодеться и собрать свои шмотки, сдать постельное белье. Больше двух часов тупо сидел на табурете и ждал, пока меня наконец выпустят из насквозь пропахшего дезинфицирующим раствором лазарета.
Вдруг снаружи послышались какие-то крики. Шум. Начмед быстро оделся и куда-то убежал. Не было его минут двадцать. Вернулся озабоченным.
– Эй, Мишка! Что случилось? – спросил я у санинструктора, проходящего мимо меня.
– Прудников в аварию попал, – бросил тот, не раздеваясь. – Вроде серьезно. Как бы не насмерть…
