Максим Горький
Дачники
Ольга Алексеевна. Боже мой! Когда при мне говорят что-нибудь строгое, обвиняющее… я вся съеживаюсь… точно это про меня говорят, меня осуждают! Как мало в жизни ласкового! Мне пора домой! У тебя хорошо, Варя… всегда что-нибудь услышишь, вздрогнешь лучшей частью души… Поздно уже, надо идти домой…
Варвара Михайловна. Сиди, голубчик! Чего ты так?.. вдруг? Если будет нужно, пришлют за тобой.
Ольга Алексеевна. Да, пришлют… Ну, хорошо, я посижу. (Идет и садится на диван с ногами, сжимаясь в комок. Рюмин нервно барабанит пальцами по стеклу, стоя у двери на террасу.)
Варвара Михайловна (задумчиво). Странно мы живем! Говорим, говорим – и только! Мы накопили множество мнений… мы с такой… нехорошей быстротой принимаем их и отвергаем… А вот желаний, ясных, сильных желаний нет у нас… нет!
Рюмин. Это по моему адресу? да?
Варвара Михайловна. Я говорю о всех. Неискренно, некрасиво, скучно мы живем…
Юлия Филипповна (быстро входит, за нею Калерия). Господа! Помогите мне…
Калерия. Право, это лишнее!
Юлия Филипповна. Она написала новые стихи и дала мне слово прочитать их на нашем вечере в пользу детской колонии… Я прошу прочитать сейчас, здесь! Господа, просите!
Рюмин. Прочитайте! Люблю я ваши ласковые стихи…
Марья Львовна. Послушала бы и я. В спорах – грубеешь. Прочитайте, милая.
Варвара Михайловна. Что-нибудь новое, Калерия?
Калерия. Да. Проза. Скучно.
Юлия Филипповна. Ну, дорогая моя, прочитайте! Что вам стоит? Пойдемте за ними! (Уходит, увлекая Калерию.)
Марья Львовна. А где же… Влас Михайлович?
Варвара Михайловна. Он в кабинете. У него много работы.
Марья Львовна. Я с ним немножко резко обошлась… Досадно видеть его только шутником, право!
Варвара Михайловна. Да, обидно это. Знаете, если бы вы немножко мягче с ним!.. Он – славный… Его многие учили, но никто не ласкал.
Марья Львовна (улыбаясь). Как всех… как всех нас… И оттого все мы грубы, резки…
Варвара Михайловна. Он жил с отцом, всегда пьяным… Тот его бил…
Марья Львовна. Пойду к нему. (Идет к двери в кабинет, стучит и входит.)
Рюмин (Варваре Михайловне). Вы все ближе сходитесь с Марьей Львовной, да?
Варвара Михайловна. Она мне нравится…
Ольга Алексеевна (негромко). Как она строго говорит обо всем… как строго.
Рюмин. Марья Львовна в высокой степени обладает жестокостью верующих… слепой и холодной жестокостью… Как это может нравиться?..
Дудаков (входит из коридора). Мое почтение, извините… Ольга, ты здесь? Скоро домой?
Ольга Алексеевна. Хоть сейчас. Ты гулял?
Варвара М ихайловна. Стакан чаю, Кирилл Акимович?
Дудаков. Чай? Нет. На ночь не пью… Павел Сергеевич, мне бы вас надо… можно к вам завтра?
Рюмин. Пожалуйста.
Дудаков. Это насчет колонии малолетних преступников. Они опять там накуролесили… черт их дери! Бьют их там… черт побери! Вчера в газетах ругали нас с вами…
Рюмин. Я, действительно, давно не был в колонии… Как-то все некогда…
Дудаков. Д-да… И вообще… некогда всем… Хлопот у всех много, а дела – нет… почему? Я вот… устаю очень. Шлялся сейчас по лесу – и это успокаивает… несколько… а то – нервы у меня взвинчены…
Варвара Михайловна. У вас лицо осунулось.
Д удаков. Возможно. И сегодня неприятность… Этот осел, голова, упрекает: неэкономно! Больные много едят, и огромное количество хины… Болван! Во-первых, это не его дело… А потом, осуши улицы нижней части города, и я не трону твоей хины… Ведь не пожираю я эту хину сам? Терпеть не могу хины… и нахалов…
Ольга Алексеевна. Стоит ли, Кирилл, раздражаться из-за таких мелочей? Право, пора привыкнуть.
Дудаков. А если вся жизнь слагается из мелочей? И что значит привыкнуть?.. К чему? К тому, что каждый идиот суется в твое дело и мешает тебе жить?.. Ты видишь: вот… я и привыкаю. Голова говорит – нужно экономить… ну, я и буду экономить! То есть это не нужно и это вредно для дела, но я буду… У меня нет частной практики, и я не могу бросить это дурацкое место…
Ольга Алексеевна (укоризненно). Потому что большая семья? Да, Кирилл? Я это не однажды слышала от тебя… и здесь ты мог бы не говорить об этом… Бестактный, грубый человек! (Накинув шаль на голову, быстро идет к комнате Варвары Михайловны.)
Варвара Михайловна. Ольга! Что ты?!
Ольга Алексеевна (почти рыдая). Ах, пусти, пусти меня!.. Я это знаю! Я слышала…
(Они обе скрываются в комнате Варвары Михайловны.)
Дудаков (растерянно). Вот! И… совершенно не имел в виду… Павел Сергеевич, вы меня извините… Это совершенно случайно… Я так… смущен… (Быстро уходит, сталкиваясь в дверях с Калерией, Юлией Филипповной и Замысловым.)
Юлия Филипповна. Доктор чуть не опрокинул нас! Что с ним?
Рюмин. Нервы… (Варвара Михайловна входит.) Ольга Алексеевна ушла?
Варвара Михайловна. Ушла… да…
Юлия Филипповна. Не доверяю я этому доктору… Он такой… нездоровый, заикается, рассеянный… Засовывает в футляр очков чайные ложки и мешает в стакане своим молоточком… Он может напутать в рецепте и дать чего-нибудь вредного.
Рюмин. Мне кажется, он кончит тем, что пустит себе пулю в лоб.
Варвара Михайловна. Вы говорите это так спокойно…
Рюмин. Самоубийства часты среди докторов.
Варвара Михайловна. Слова волнуют нас больше, чем люди… Вы не находите?
Рюмин (вздрогнув). О, Варвара Михайловна!
(Калерия садится за рояль, Замыслов около нее.)
Замыслов. Вам удобно?
Калерия. Спасибо…
Замыслов. Господа, внимание!
(Входят Марья Львовна и Влас, очень оживленные.)
Влас. Ого! Будут читать стихи, да?
Калерия (с досадой). Если вы хотите слушать, вам придется перестать шуметь…
Влас. Умри, все живое!
Марья Львовна. Молчим… Молчим…
Калерия. Очень рада. Это стихотворение в прозе. Со временем к нему напишут музыку.
Юлия Филипповна. Мелодекламация! Как это хорошо! Люблю! Люблю все оригинальное… Меня, точно ребенка, радуют даже такие вещи, как открытые письма с картинками, автомобили…
Влас (в тон ей). Землетрясения, граммофоны, инфлюэнция…
Калерия (громко и сухо). Вы мне позволите начать? (Все быстро усаживаются. Калерия тихо перебирает клавиши.) Это называется – «Эдельвейс».
«Лед и снег нетленным саваном вечно одевают вершины Альп, и царит над ними холодное безмолвие – мудрое молчание гордых высот.
Безгранична пустыня небес над вершинами гор, и бесчисленны грустные очи светил над снегами вершин.
У подножия гор, там, на тесных равнинах земли, жизнь, тревожно волнуясь, растет, и страдает усталый владыка равнин – человек.
В темных ямах земли стон и смех, крики ярости, шепот любви… многозвучна угрюмая музыка жизни земной!.. Но безмолвия горных вершин и бесстрастия звезд – не смущают тяжелые вздохи людей.
Лед и снег нетленным саваном вечно одевают вершины Альп, и царит над ними холодное безмолвие – мудрое молчание гордых высот.
Но как будто затем, чтоб кому-то сказать о несчастьях земли и о муках усталых людей, – у подножия льдов, в царстве вечно немой тишины, одиноко растет грустный горный цветок – эдельвейс…
А над ним, в бесконечной пустыне небес, молча гордое солнце плывет, грустно светит немая луна и безмолвно и трепетно звезды горят…
И холодный покров тишины, опускаясь с небес, обнимает и ночью и днем – одинокий цветок – эдельвейс».
(Пауза. Все, задумавшись, молчат. Далеко звучат трещотка сторожа и тихий свист. Калерия, широко открыв глаза, смотрит прямо перед собой.)
Юлия Филипповна (негромко). Как это хорошо! Грустно… чисто…
Замыслов. Слушайте! Это надо читать в костюме – белом… широком… и пушистом, как эдельвейс! Вы понимаете? Это будет безумно красиво! Великолепно!
Влас (подходя к роялю). И мне нравится, право! (Сконфуженно смеется.) Нравится! Хорошо!.. Точно – клюквенный морс в жаркий день!
Калерия. Уйдите!
Влас. Да я ведь искренне, вы не сердитесь!
Саша (входит). Господин Шалимов приехали.
(Общее движение. Варвара Михайловна идет к дверям и останавливается при виде входящего Шалимова. Он лысый.)
Шалимов. Я имею удовольствие видеть…
Варвара Михайловна (тихо, не сразу). Пожалуйста… прошу вас… Сергей сейчас придет…
Занавес.
Действие второе
Поляна перед террасой дачи Басова, окруженная густым кольцом сосен, елей и берез. На первом плане с левой стороны две сосны, под ними круглый стол, три стула. За ними невысокая терраса, покрытая парусиной. Напротив террасы группа деревьев, в ней широкая скамья со спинкой. За нею дорога в лес. Дальше, в глубине правой стороны, небольшая открытая сцена раковиной, от нее – справа налево – дорога на дачу Суслова. Перед сценой несколько скамей. Вечер, заходит солнце. У Басовых Калерия играет на рояле. Пустобайка медленно и тяжело двигается по поляне, расставляя скамьи. Кропилкин с ружьем за плечами стоит около елей.
Кропилкин. А ту дачу – кто ныне снял?
Пустобайка (угрюмо, густым голосом.) Инженер Суслов.
Кропилкин. Все новые?
Пустобайка. Чего?
Кропилкин. Все новые, мол. Не те, что в прошлом году жили…
Пустобайка (вынимая трубку.) Все одно. Такие же.
Кропилкин (вздыхает.) Оно конечно… все – господа… эхе-хе!..
Пустобайка. Дачники – все одинаковые. За пять годов я их видал – без счету. Они для меня – вроде как в ненастье пузыри на луже… вскочит и лопнет… вскочит и лопнет… Так-то…
(Из-за угла дачи Басова, шумя и смеясь, проходит по дороге в лес группа молодежи с мандолинами, балалайками и гитарами.)
Кропилкин. Ишь ты… музыка! Тоже, видно, представлять собираются?..
Пустобайка. И будут… чего им! Народ – сытый…
Кропилкин. Вот никогда я не видал, как господа представляют… чай, смешно? Ты видал?
Пустобайка. Я – видал. Я, брат, все видал…
(Справа доносится гулкий хохот Двоеточия.)
Кропилкин. Ну? Как же они?
Пустобайка. Очень просто: нарядятся не в свою одежу и говорят… разные слова, кому какое приятно… Кричат, суетятся, будто что-то делают… будто сердятся… Ну, обманывают друг дружку. Один представляется – я, дескать, честный, другой – а я умный… или там – я-де несчастный… Кому что кажется подходящим… он то и представляет…
(Кто-то на левой стороне свистит собаку и кричит:.) «Баян! Баян!» Пустобайка колотит по скамье обухом топора.)
Кропилкин. Ах ты… сделай милость! Н-да… И песни поют?
Пустобайкаа. Песен они мало поют… Инженерова жена верещит когда… ну, голос у ней – жидкий.
Кропилкин. Идут господа…
Пустобайка. Ну, и пускай идут…
(Двоеточие выходит с правой стороны около сцены, за ним.) Суслов.)
Двоеточие (добродушно). Ты надо мной не смейся… куда тебе! Тебе, понимаешь, едва сорок минуло, а ты – лысый, а мне под шестьдесят – однако я кудрявый, хоть и седой – что? Хо-хо!
(Пустобайка все время лениво и неуклюже возится около сцены со скамьями. Кропилкин осторожно отходит за сцену.)
Суслов. Ваше счастье… Продолжайте, я слушаю…
Двоеточие. Давай сядем. Так вот – явились, значит, немцы… У меня заводишко старый, машины – дрянь, а они, понимаешь, все новенькое поставили, – ну, товар у них лучше моего и дешевле… Вижу – дело мое швах… подумал – лучше немца не сделаешь… Ну, и решил – продам всю музыку немцам. (Задумчиво молчит.)
Суслов. Все продали?
Двоеточие. Дом в городе оставил… большой дом, старый… А дела теперь у меня нет, только одно осталось – деньги считать… хо-хо! хо-хо! Такой старый дурак, если говорить правду… Продал, знаешь, и сразу почувствовал себя сиротой… Стало мне скучно, и не знаю я теперь, куда мне себя девать? Понимаешь: вот – руки у меня… Раньше я их не замечал… а теперь вижу – болтаются ненужные предметы… (Смеется. Пауза. Варвара Михайловна выходит на террасу и, заложив руки за спину, медленно, задумавшись, ходит.) Вон Басова жена вышла. Экая женщина… магнит! Кабы я годков на десять моложе был…
Суслов. Ведь вы… кажется… женаты?
Двоеточие. Был. И неоднократно… Но – которые жены мои померли, которые сбежали от меня… И дети были… две девочки… обе умерли… Мальчонка тоже… утонул, знаешь… Насчет женщин я очень счастлив был… все у вас, в России, добывал их… очень легко у вас жен отбивать! Плохие вы мужья… Приеду, бывало, посмотрю туда-сюда – вижу, понимаешь, женщина, достойная всякого внимания, а муж у нее – какое-то ничтожество в шляпе… Ну, сейчас ее и приберешь к рукам… хо-хо! (Влас выходит на террасу из комнат, стоит и смотрит на сестру.) Да, все это было… а теперь – ничего вот нет… ничего и никого… понимаешь…
Суслов. Как же вы… думаете жить?
Двоеточие. Не знаю. Посоветуй! А чепуха, брат, эта твоя ботвинья… и поросенок тоже… есть поросенка летом – это называется анахронизм…
Влас. Ну, что, Варя?
Варвара Михайловна. Ничего… так… жалкий человек я… да?
Влас (обнимает ее за талию). Хочется сказать тебе что-то ласковое… да не знаю, как это говорится… не знаю…
Варвара Михайловна. Оставь меня, милый…
Двоеточие. Вон к нам господин Чернов идет…
Суслов. Шут гороховый…
Двоеточие. Бойкий паренек, а бездельник, видимо…
Влас (подходя). Кого это вы?
Двоеточие. А вот племянника, хо-хо! Да и вы тоже, видать, не очень деловиты, а?
Влас. Насколько я успел узнать вас, почтеннейший Семен Семенович, под словом дело вы подразумеваете выжимание соков из ближних ваших? В этом смысле я еще не деловит… увы!
Двоеточие. Хо-хо! Вы не горюйте! В юности, понимаете, это трудненько: совесть еще не окрепла, и в голове кисель розовый вместо мозгов. А созреете, и преудобно воссядете на чьей-нибудь шее, хо-хо! На шее ближнего всего скорее доедешь к благополучию своему.
Влас. Вы, несомненно, человек опытный в такой езде… верю вам! (Кланяется и уходит.)
Двоеточие. Хо-хо! Отбрил и доволен! Миляга… Чай, поди-ка, героем себя чувствует… Ну, ничего, пускай потешится молодая душа. (Опустив голову, сидит молча.)
Калерия (выходит на террасу). Ты все еще не можешь помириться?
Варвара Михайловна (негромко). Нет, не могу…
Калерия. Кого ты будешь ждать теперь?
Варвара Михайловна (задумчиво). Не знаю… не знаю.
(Калерия, пожимая плечами, сходит с террасы, идет налево, скрывается за углом дачи.)
Двоеточие. Н-да! Ну, так что же, Петруха… Как же я буду жить-то?
Суслов. Это не решается сразу… надо подумать…
Двоеточие. Не решается? Хо-хо! Эх ты… Что?
Суслов. Ничего… Я ничего не говорю.
Двоеточие. Ничего и не скажешь, видно. (Справа из лесу идут Басов и Шалимов, раскланиваясь, проходят под сосну, садятся у стола, у Басова на шее полотенце.) Вот – и писатель с адвокатом идут… Гуляете?
Басов. Купались.
Двоеточие. Холодно?
Басов. В меру.
Двоеточие. Пойти и мне поплавать. Пойдем, Петр, может, я утону, – наследство скорее получишь, а?
Суслов. Нет, я не могу. Мне вот с ними нужно поговорить.
Двоеточие. А я пойду. (Встает и уходит направо в лес. Суслов смотрит вслед ему и, усмехаясь, идет к Басову.)
Басов. Варя, скажи, чтобы нам бутылочку пива дали… нет, лучше три бутылочки… Ну, что, как твой дядя?
(Варвара Михайловна уходит в комнаты.)
Суслов. Надоедает понемногу…
Басов. Да… эти старики не забавны…
Суслов. Он, должно быть, хочет жить со мной…
Басов. Дядя-то? Мм-да… Ну, а ты как?
Суслов. Да… черт знает! Вероятно, будет так, как он хочет.
(Саша приносит пиво.)
Басов. Ты что, Яков, молчишь?
Шалимов. Раскис немного… Забыл я, как зовут эту воинственную даму?
Басов. Марья Львовна… Эх, Петр, какая, брат, сегодня у нас за обедом разыгралась словесная война!
Суслов. Конечно, Марья Львовна…
Шалимов. Свирепая женщина, скажу вам…
(Варвара Михайловна снова выходит на террасу.)
Суслов. Не люблю я ее.
Шалимов. Я человек мягкий, но, скажу вам по правде, едва не наговорил ей дерзостей.
Басов (смеясь). А она тебе наговорила.
Шалимов (Суслову). Вы поставьте себя на мое место: человек что-то там пишет, волнуется… наконец, устает, скажу вам просто. Приезжает к приятелю отдохнуть, пожить нараспашку, собраться с мыслями… и вдруг – является дама и начинает исповедовать: как веруете, на что надеетесь, почему не пишете о том-то и зачем молчите об этом? Потом она говорит, что это у вас неясно, это неверно, это некрасиво… Ах, да напишите вы, матушка, сами так, чтобы оно было и ясно, и верно, и красиво! Напишите гениально, только дайте мне отдохнуть! ф-фу!
Басов. Это надо терпеть, мой друг. Проезжая по Волге, обязательно едят стерляжью уху, а при виде писателя – всякий хочет показать себя умницей; это надо терпеть.
Шалимов. Неделикатно это… неумно! Она часто бывает у тебя?
Басов. Нет… то есть да, частенько! Но я ведь тоже не очень ее жалую… Она такая прямолинейная, как палка… Это жена с ней в дружбе… и она очень портит мне жену. (Оглядывается на террасу и видит Варвару Михайловну). Варя… ты здесь?
Варвара Михайловна. Как видишь.
(Замыслов и Юлия Филипповна быстро идут по дороге от дачи Суслова. Смеются. Шалимов, усмехаясь, смотрит на смущенного Басова.)
Замыслов. Варвара Михайловна! Мы устраиваем пикник… Едем в лодках…
Юлия Филипповна. Дорогая моя, здравствуйте!
Варвара Михайловна. Идемте в комнаты.
(Скрываются в комнатах. Суслов встал и медленно идет за ними.)
Замыслов. А Калерия Васильевна дома?
Шалимов (смеясь). Ты, кажется, побаиваешься жены-то, Сергей?
Басов (вздыхает). Ну, пустяки. Она у меня… хороший человек!
Шалимов (усмехаясь). Почему же ты так грустно сказал это?
Басов (вполголоса, кивая головой на СУСЛОВа). Ревнует… к моему помощнику… Понимаешь? А жена у него, – ты обрати внимание, – интереснейшая женщина!
(В глубине поляны проходят Соня и Зимин.)
Шалимов. Да? Посмотрим… Хотя эта Марья Львовна сильно отбивает охоту знакомиться со здешними женщинами, скажу тебе!
Басов. Эта, брат, совсем в другом стиле. Эта – о! Ты увидишь… (Пауза.) А давно ты ничего не печатал, Яков. Пишешь что-нибудь большое?
Шалимов (ворчливо). Ничего я не пишу… скажу прямо… Да! И какого тут черта напишешь, когда совершенно ничего понять нельзя? Люди какие-то запутанные, скользкие, неуловимые…
Басов. А ты так и пиши – ничего, мол, не понимаю! Главное, брат, в писателе искренность.
Шалимов. Спасибо за совет!.. искренность… не в этом дело, друг мой! Искренно-то я, может быть, одно мог бы сделать: бросить перо и, как Диоклетиан, капусту садить… (Нищие тихо поют за углом дачи Басова: «Благодетели и кормильцы, милостыньку Христа ради, для праздничка Христова, поминаючи родителей». Из-за сцены появляется Пустобайка – идет гнать нищих.) Но – надо кушать, значит, надо писать. А для кого? Не понимаю… Нужно ясно представить себе читателя, какой он? Кто он? Лет пять назад я был уверен, что знаю читателя… и знаю, чего он хочет от меня… И вдруг, незаметно для себя, потерял я его… Потерял, да. В этом драма, пойми! Теперь вот, говорят, родился новый читатель… Кто он?
Басов. Я тебя не понимаю… Что это значит – потерять читателя? А я… а все мы – интеллигенция страны – разве мы не читатели? Не понимаю… Как же нас можно потерять? а?
Шалимов (задумчиво). Конечно… интеллигенция – и не говорю о ней… да… А вот есть еще… этот… новый читатель.
Басов (трясет головой). Ну? Не понимаю.
Шалимов. И я не понимаю… но чувствую. Иду по улице и вижу каких-то людей… У них совершенно особенные физиономии… и глаза… Смотрю я на них и чувствую: не будут они меня читать… не интересно им это… А зимой читал я на одном вечере и тоже… вижу – смотрит на меня множество глаз, внимательно, с любопытством смотрят, но это чужие мне люди, не любят они меня. Не нужен я им… как латинский язык… Стар я для них… и все мои мысли – стары… И я не понимаю, кто они? Кого они любят? Чего им надо?
Басов. Н-да… это любопытно! Только, я думаю – нервы это, а? Вот поживешь здесь, отдохнешь, успокоишься, и читатель найдется… Главное в жизни спокойное, внимательное отношение ко всему… вот как я думаю… Пойдем в комнаты! И того, Яша, попрошу тебя! Ты, знаешь, так как-нибудь… эдак – павлином!
Шалимов (изумленно). Что-о? Как это павлином? Зачем это?
Басов (таинственно). Так, знаешь, распусти хвост на все перья! Перед Варей… перед женой моей… развлеки ее… заинтересуй, по дружбе…
Шалимов (не сразу). Нужно, значит, сыграть роль громоотвода? Ты… чудак! Ну, что же, ладно!
Басов. Да, нет, ты не думай… она милая! Только, знаешь, так как-то, скучает о чем-то… Теперь все скучают… все какие-то настроения… странные разговоры, вообще, канитель! Кстати, ты женат? То есть, я слышал, что ты развелся с женой.
Шалимов. И снова был женат, и снова развелся… Трудно, скажу тебе, найти в женщине товарища.
Басов. Н-да! Это верно! Это, друг мой, верно!
(Уходят в комнаты. Дама в желтом платье и молодой человек в клетчатом костюме выходят из леса.)
Дама. Еще никого нет? А назначено в шесть часов… Как это вам нравится?
Молодой человек. Собственно говоря, я – герой…
Дама. Представьте! Я так и думала…
Молодой человек. Да, я герой… А он дает мне комические роли. Нелепо же, согласитесь!
Дама. Они все хорошенькое – для себя…
(Проходят направо в лес. С другой стороны являются.) Соня и.) Зимин. В глубине сцены.) Суслов медленно идет по направлению к своей даче.)
Зимин (вполголоса). Ну, я туда не пойду, Соня… Так вот… завтра, значит, я еду…
Соня (в тон ему). Хорошо… поезжай. Будь осторожен, Макс, я прошу тебя!
Зимин (берет ее руку). И ты… пожалуйста.
Соня. Ну, до свиданья! Недели через три увидимся… не раньше?
Зимин. Нет, не раньше… до свиданья, милая Соня! Ты без меня… (Смущается, молчит.)
Соня. Что?
Зимин. Так… Глупость. До свиданья, Соня…
Соня (удерживая его за руку). Нет, скажи… ты без меня – что?
Зимин (негромко, опустив голову). Не выйдешь замуж?
Соня. Не смей так говорить, Максим… И думать не смей! Слышишь? Это – глупо… а пожалуй, и гадко, Максим… понимаешь?
Зимин. Не надо… Не обижайся. Прости… невольно как-то приходят в голову разные дикие мысли… Говорят, человек не хозяин своего чувства…
Соня (горячо). Это – неправда! Это – ложь, Максим! Я хочу, чтобы ты знал: это ложь!.. Ее выдумали для оправдания слабости, – помни, Максим, я не верю в это! Иди!..
Зимин (жмет ее руку). Хорошо! Я буду помнить это, Соня… буду! Ну, до свиданья, славная моя!
(Зимин быстро уходит за угол дачи. Соня смотрит ему вслед и медленно идет на террасу, потом в комнаты. Дудаков, Влас и Марья Львовна идут справа из лесу, потом за ними Двоеточие. Марья Львовна садится на скамью, Двоеточие рядом с нею. Зевает.)
Дудаков. Люди – легкомысленны, а жизнь тяжела… почему?
Влас. Это мне неизвестно, доктор! Продолжаю: ну-с, так вот – отец мой был повар и человек с фантазией, любил он меня жестоко и всюду таскал за собою, как свою трубку. Я несколько раз бегал от него к матери, но он являлся к ней в прачешную, избивал всех, попадавших ему под руку, и снова брал меня в плен. Роковая мысль – заняться моим образованием – пришла ему в голову, когда он служил у архиерея… Поэтому я попал в духовное училище. Но через несколько месяцев отец ушел к инженеру, а я очутился в железнодорожной школе… а через год я уже был в земледельческом училище, потому что отец поступил к председателю земской управы. Школа живописи и коммерческое училище тоже имели честь видеть меня в своих стенах. Кратко говоря – в семнадцать лет отвращение к наукам наполняло меня до совершенной невозможности чему-нибудь учиться, хотя бы даже игре в карты и курению табака. Что вы на меня так смотрите, Марья Львовна?
Марья Львовна (задумчиво). Грустно это все…
Влас. Грустно? Но – ведь это прошлое!
Женщина с подвязанной щекой. Господа, не видали Женечку? Мальчик такой… не пробегал? В соломенной шляпочке… Беленький.
Марья Львовна. Не видали.
Женщина. Ах ты… грех какой… Мальчик-то господ Розовых! Бойкенький такой… а?
Влас. Не видали, тетенька…
(Женщина бормочет что-то и бежит в лес.)
Двоеточие. А вы, того, господин Чернов… понимаете…
Влас. Чего? Не понимаю.
Двоеточие. Нравитесь мне…
Влас. Ну?
Двоеточие. Право…
Влас. Я рад– за вас!..
(Двоеточие хохочет.)
Дудаков. Скверно вам будет, Влас!..
Влас. Когда?
Дудаков. Вообще… всегда…
Двоеточие. Конечно, будет скверно… потому – человек прямой… и всякому, понимаете, забавно попробовать – а ну-ка, не согнется ли?
Влас. Увидим! А пока идемте чай пить, а? У нас, вероятно, пьют уже…
Дудаков. Это – хорошее дело.
Двоеточие. Я бы пошел… Ловко ли?
Влас. Очень ловко, дедушка. Я иду вперед… (Убегает на дачу, все медленно идут за ним.)
Двоеточие. Приятный паренек…
Марья Львовна. Да, славный, только вот – кривляется…
Двоеточие. Ничего! Это пройдет. В нем есть внутренняя честность, знаете… Обыкновенно честность у людей где-то снаружи прицеплена, вроде галстуха, что ли… Человек больше сам про себя кричит: я честный, честный! Но когда, понимаете, девица часто про себя говорит: ах, я девушка! ах, я девушка! – для меня это верный признак, что она в дамки прошла… Хо-хо! Вы меня простите, Марья Львовна.
Марья Львовна. Что с вас возьмешь…
(Входят на террасу и в комнаты. Суслов выходит им навстречу.)
Двоеточие. Ты куда, Петр?
Суслов. Так… покурить, на воздух…
(Суслов медленно идет к своей даче. Навстречу ему выбегает женщина с подвязанной щекой. Из леса выходит господин в цилиндре, останавливается, пожимает плечами.)
Женщина. Господин, не видали вы мальчика? Колечка… то бишь, Женечка… В курточке!
Суслов (негромко). Нет… уйди прочь!
(Женщина убегает.)
Господин (элегантно кланяясь). Милостивый государь, извините… вы не меня ищете?
Суслов (недоумевая). Это не я ищу, это баба ищет.
Господин. Видите ли что… я приглашен играть первую роль в пьесе.
Суслов (идет). Это меня не касается.
Господин (обиженно). Но позвольте… кого же это касается? Где, наконец, режиссер? Я два часа хожу, ищу… Ушел… невежа!.. (Идет к сцене и скрывается за ней. Ольга Алексеевна идет по дороге с дачи Суслова.)
Ольга Алексеевна. Здравствуйте, Петр Иванович!
Суслов. А… добрый вечер!.. Как душно!..
Ольга Алексеевна. Душно? Мне не кажется…
Суслов (закуривая). А я вот – задыхаюсь… Ходят тут какие-то полоумные, ищут мальчиков, режиссеров…
Ольга Алексеевна. Да, да… Вы что – устали? У вас трясутся руки.
Суслов (идет с нею обратно к даче Басова). Это… оттого, что я много выпил вчера и плохо спал…
Ольга Алексеевна. Зачем вы пьете?
Суслов. Чтоб веселее жить…
Ольга Алексеевна. Вы мужа не встречали?
Суслов. Он у Басовых пьет чай…
Варвара Михайловна (появляясь на террасе). Ты ко мне, Оля?
Ольга Алексеевна. Я гуляю…
Варвара Михайловна. А вы почему ушли, Петр Иванович?
Суслов (усмехаясь). По земле, как всегда, хожу… Надоело слушать речи господина писателя и почтенной Марии Львовны.
Варвара Михайловна. Да? Вам не интересно? А вот я слушаю.
Суслов (пожимая плечами). На здоровье… До свиданья пока… (Идет к своей даче.)
Ольга Алексеевна (негромко). Ты понимаешь, почему он такой?..
Варвара Михайловна. Нет… Мне не хочется понимать это. Идем в комнаты?
Ольга Алексеевна. Посиди со мной, там обойдутся и без тебя.
Варвара Михайловна. Несомненно. А ты опять расстроена?
Ольга Алексеевна. Могу ли я быть спокойной, Варя? Он приехал из города, заглянул на минутку домой и исчез… Меня это не может радовать, согласись…
Варвара Михайловна. Он у нас сидит.
(Они медленно идут к группе елей.)
Ольга Алексеевна (раздраженно). Он бегает от меня и детей… Я понимаю, он заработался, ему надо отдохнуть… Но ведь и я тоже устала… О, как я устала. Я ничего не могу делать, у меня все не ладится… это злит меня. Он должен помнить, что молодость мою, все мои силы я отдала ему.
Варвара Михайловна (мягко). Милая Оля… Мне кажется, что тебе нравится жаловаться… нет, я ошибаюсь?
(Из комнаты доносится глухой шум спора, он все возрастает.)
Ольга Алексеевна. Не знаю… может быть. Я хочу сказать ему – пусть лучше я уеду… и дети.
Варвара Михайловна. Вот это так! Просто вам нужно отдохнуть друг от друга… Поезжай, я достану тебе денег.
Ольга Алексеевна. Ах, я так много должна тебе!
Варвара Михайловна. Пустяки это! Успокойся, сядем здесь.
Ольга Алексеевна. Я ненавижу себя за то, что не могу жить без твоей помощи… ненавижу! Ты думаешь, мне легко брать у тебя деньги… деньги твоего мужа… Нельзя уважать себя, если не умеешь жить… если всю жизнь нужно, чтобы кто-то помогал тебе, кто-то поддерживал тебя… Ты знаешь? Иногда я не люблю и тебя… ненавижу! За то, что вот ты такая спокойная и все только рассуждаешь, а не живешь, не чувствуешь…
Варвара Михайловна. Голубчик мой, я только умею молчать… Я не могу себе позволить жалоб – вот и все!..
Ольга Алексеевна. Те, которые помогают – должны в душе презирать людей… Я сама хочу помогать.
(На дачу Басовых быстро проходит Рюмин.)
Варвара Михайловна. Чтобы презирать людей?
Ольга Алексеевна. Да! да! Я – не люблю их! Не люблю Марью Львовну, – зачем она всех так строго судит? Не люблю РЮМИНа, – он все философствует и ничего не смеет, не может. И мужа твоего не люблю: он стал мягкий, как тесто, он боится тебя; разве это хорошо? А твой брат… влюблен в эту резонерку, в эту злую Марью Львовну…
Варвара Михайловна (удивленно, с упреком). Ольга! Что с тобой? Это нехорошо! послушай…
Ольга Алексеевна. Да! да! Пускай нехорошо! А эта гордая Калерия!.. ГОВорит о красоте… а самой просто хочется замуж!
Варвара Михайловна (строго и холодно). Ольга! Ты не должна давать воли этому чувству… оно тебя заведет в такой темный угол…
Ольга Алексеевна (негромко, но сильно и со злостью). Мне все равно!.. Все равно, куда я приду, лишь бы выйти из этой скучной муки! Я жить хочу! Я не хуже других! Я все вижу, я не глупая… Я вижу, что ты тоже… о, я понимаю!.. Тебе хорошо жить. Да, твой муж богат… он не очень щепетилен в делах, твой муж… это все говорят про него. Ты должна знать это!.. Ты сама тоже… Ты устроилась как-то так, чтобы не иметь детей…
Варвара Михайловна (медленно встает и смотрит в лицо Ольги изумленными глазами). Устроилась? Ты… что ты хочешь сказать?..
Ольга Алексеевна (смущенно). Я ничего не говорю особенного… я только хотела сказать… мне муж говорил, что многие женщины не хотят детей…
Варвара Михайловна. Я не понимаю тебя, но я чувствую, – ты подозреваешь меня в чем-то гадком… Я не хочу знать, в чем именно…
Ольга Алексеевна. Варя, не говори так, не смотри на меня… Ведь это правда, твой муж… о нем дурно говорят…
Варвара Михайловна (вздрагивая, задумчиво). Ты, Ольга, была мне как родная… Если бы я не знала, как тяжело тебе жить… если бы не помнила, что когда-то мы обе с тобой мечтали не о такой жизни…
Ольга Алексеевна (искренне). Ну, прости меня… прости. Я – злая…
