Максим Горький
Ещё рабселькорам
– Красота – деревья, а ни к чёрту для меня.
– Как, почему?
– Да наплыва на них нет.
А наплыв – болезненное уродство дерева.
Ассенизатор-«золотарь» убеждён, что если б он не чистил выгребных ям, – все люди города задохлись бы в грязи. Он, по-своему, прав, и токарь тоже прав, но исключительная сосредоточенность на таких «правдах» очень мешает правильной и точной оценке великой правды коллективного труда. Человек должен быть выше и шире своей работы, тогда его работа будет лучше. На работу надо смотреть, как на игру оркестра музыкантов: они играют на различных инструментах, а получается превосходная музыка. Вот к такой музыкальности, к такому единодушию в труде и должен стремиться рабочий класс.
Товарищ Рябченко из Днепропетровска играет на большой медной трубе, генерал-басе. Играет он – отлично. Его длиннейшее письмо ко мне, к «дедушке», – чудесное письмо. Мне кажется, что товарищ Рябченко мог бы писать сокрушительные фельетоны, что он – один из тех рабкоров, которые со временем будут мастерами советской прессы. Как видите, я не могу не отметить «хорошее», где бы и в чём бы оно ни мелькнуло. Но я не думаю, что это такая же болезнь, как болезнь тех рабкоров, которые решительно говорят: «Мы – за плохое». Я считаю, что это у меня черта «биологическая», что она – от душевного здоровья, от ненависти к «плохому», от того, наконец, что я слишком много видел, вижу «плохого», и оно мне надоело. И оттого ещё, что я знаю: человек – хорош, а живёт и работает плохо, потому что ему не давали свободы работать хорошо.
