Максим Горький
Фёдор Дядин
– Давно сидите, земляк? – вдруг спросил он.
На секунду остановясь, Дядин равнодушно ответил:
– Второй месяц… а может, и третий уже.
– До-олго! Отчего же так долго?
Не знаю.
И, снова бесшумно ступая по полу, он закружился в камере.
– Что исходит из народа, из его великих трудов и мучений, – это уж непобедимо! Навсегда! Это – дойдёт до конца…
– А вас за что посадили? – тихо спросил Лукин. Его пёстрое лицо стало невинно хитреньким.
– Всё равно за что! – ответил Дядин.
Не выдержав его пристального взгляда, Лукин опустил глаза, вздохнул, но продолжал, настойчиво и вкрадчиво:
– Говорили у нас нестроевые – конечно, может, врут они…
– Что говорили? – строго спросил Дядин, снова останавливаясь и рассматривая солдата.
Лукин беспокойно завозился, начал надевать сапог и, кряхтя, отрывисто бросал слова.
– Вообще они… хвалили вас, земляк. Удивлялись тоже…
– Чему?
– Вы будто арестанта отпустили из-под конвоя и ещё там… разное врут!
Дядин выпрямился, провёл рукой по лицу и, добродушно улыбаясь, с лёгкой гордостью сознался:
– Это – правда. Я его отпустил.
Оживлённо подскочив на койке, Лукин топнул ногой, трепетно взмахнул руками.
– И стрелять мешали? И не стреляли?
– И это тоже…
– Н-ну! – протянул Лукин, снова садясь на койку. – За это вас и осудят же! Беда! Стро-ого! Ух! Переступили присягу! Тут, знаете, поступок есть-таки! Невозможный поступок, по закону…
В таких восклицаниях маленького солдата явно звучало боязливое изумление, а его лицо освещалось странным удовольствием, почти радостью.
Дядин негромко и медленно сказал:
– Могу я чувствовать, где правда? Могу, потому что я человек! А тот арестованный для меня – апостол правды. Потому должен я был отпустить его без вреда, чтоб он жил дольше – в нём, говорю, моё и твоё лучшее – ты это пойми!
– Ну и любопытный вы! – слащаво воскликнул Лукин. – А-ах, боже мой! И – не боитесь?
Он потирал руки, шаркал ногами по полу, склоняя голову набок к двери, прислушивался к чему-то, а по его пёстрому лицу одна за другой растекались улыбки, точно круги по мутной воде, в которую бросили камень.
– Бояться надо греха против народа – а я для него не худо сделал, нет! Я хорошо сделал! – спокойно шагая, сказал Дядин и снова начал медленно составлять слова в ряды:
– Видел людей, которые подобно огню освещают миру правду, понял, что это правда и твоя и всех живущих. Людей таких надо беречь и возжигать сильнее помощью нашей, духом народа – а не гасить их корысти дневной ради. В правде народной – скрыта сила божия, и правда эта есть бог, ибо в ней свобода от греха.
– Хочется, видно, вам поговорить-то, земляк? – заметил Лукин с удовольствием. Намолчались, хе-хе – а?
– Да, я теперь могу говорить, думал уже много. Надо поддержать святой огонь, надо!
– Это вы из евангелия говорите али от себя? – подумав, спросил Лукин.
– Евангелие я читал. И пророков. Ты, земляк, если грамотен, пророков читай! Они провидели все наши дни и грехи даже до сего времени. Когда ты речи древних пророков узнаешь, то будут тебе понятны и наши.
