Ясно, что моя оценка казни сорока восьми резко расходится с оценкой «Лиги защиты прав человека». А так как господа А. Эйнштейн и Г. Манн согласны с оценкой «Лиги», то само собой разумеется, что какое либо моё с ними «сближение» невозможно, и поэтому я отказываюсь от сотрудничества в органе «Интернационального союза писателей-демократов».
За истекшие три года мне было сделано и ещё несколько приглашений участия в органах демократов-«гуманистов». На эти приглашения я не отвечал, – попробую исправить мою невежливость. Мой ответ я адресую Р. Роллану, Э. Синклеру, Б. Шоу, Г. Уэллсу, чьи имена упомянуты в письме господина Люсьена Кине и чьё мнение не безразлично для меня, – я думаю, что именно им должен я объяснить моё отношение к интеллигентам, которые избрали гуманизм своей профессией.
После Девятого января 1905 года господа гуманисты Европы, возмущённые массовым убийством рабочих на улицах Петербурга, дали Николаю Романову титул Кровавого, вполне заслуженный им и до этого преступления. Но они не протестовали против банкиров Франции, которые, снабдив кровавого царя деньгами, помогли ему истребить на виселицах, на каторге, в тюрьмах ещё несколько тысяч наиболее ценных русских людей. Времени для протеста было вполне достаточно, террор царя длился три года. В 1910 году я с Вильгельмом Оствальдом, Рихардом Демелем, Ф. ван Эденом и Эптоном Синклером участвовал в организации интернациональной интеллигенции, организация эта ставила целью своей тоже «сближение» гуманистов Европы. В 1914 году Вильгельм Оствальд и Рихард Демель одни из первых подписали кровожадное воззвание против Англии. В том же году значительная часть русских писателей, учёных, – все гуманисты! – сочинили и опубликовали нечто отвратительно крикливое против немцев, но не против самого факта войны. Это было сделано именно теми интеллигентами, которые ныне, живя в Берлине и Париже, бездарно и глупо клевещут на рабоче-крестьянскую власть Союза Советов, отравляют грязной ложью мозги европейских гуманистов, проповедуют идею интервенции в Союз, то есть пытаются внушить необходимость новой мировой войны. На этот раз они, так горячо протестовавшие против «немецких зверств», желали бы видеть немецкие и всякие «зверства» в стране, которая была их отечеством, против народа, который они считали «родным», своим.