Максим Горький
Мещане
Тетерев (продолжая). Я аккомпанирую настроению…
(Татьяна с досадой выходит из комнаты в сени.)
Петр (задумчиво). Н-да… Вы… в самом деле перестаньте, это расстраивает нервы… Я думаю, что, когда француз или англичанин говорит: Франция! Англия!.. он непременно представляет себе за этим словом нечто реальное, осязаемое… понятное ему… А я говорю – Россия и – чувствую, что для меня это – звук пустой. И у меня нет возможности вложить в это слово какое-либо ясное содержание. (Пауза. Тетерев звонит.) Есть много слов, которые произносишь по привычке, не думая о том, что скрыто за ними… Жизнь… Моя жизнь… Чем наполняются эти два слова?.. (Молчит, расхаживая, Тетерев, тихо ударяя по клавишам, наполняет комнату стонущими звуками струн и с улыбкой, застывшей на его лице, следит за Петром.) Черт дернул меня принять участие в этих дурацких волнениях! Я пришел в университет учиться и учился… Перестаньте звонить, пожалуйста! Никакого режима, мешавшего мне изучать римское право, я не чувствовал… нет! По совести!.. нет, не чувствовал! Я чувствовал режим товарищества… и уступил ему. Вот два года моей жизни вычеркнуто… да! Это насилие! Насилие надо мной – не правда ли? Я думал: кончу учиться, буду юристом, буду работать… читать, наблюдать… буду жить!
Тетерев (иронически подсказывает). Родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу, в роли покорного слуги общества…
Петр. Общество? Вот что я ненавижу! Оно всё повышает требования к личности, но не дает ей возможности развиваться правильно, без препятствий… Человек должен быть гражданином прежде всего! – кричало мне общество в лице моих товарищей. Я был гражданином… черт их возьми… Я… не хочу… не обязан подчиняться требованиям общества! Я – личность! Личность свободна… Слушайте! Бросьте это… этот чертов звон…
Тетерев. Я же аккомпанирую вам… мещанин, бывший гражданином – полчаса?
(Шум за дверями в сенях.)
Петр (раздраженно). Вы… не издевайтесь!
(Тетерев, вызывающе глядя на Петра, продолжает звонить. Входят Нил, Елена, Шишкин, Цветаева и вслед за ними Татьяна.)
Елена. Что значит этот звон погребальный? Здравствуйте, страшный букан! Здравствуйте, почти прокурор! Что вы тут делали?
Петр (хмуро). Глупости…
Тетерев. Это я вызванивал отходную человеку, безвременно угасшему…
Нил (Тетереву). Слушай! У меня к тебе просьба!
(Что-то шепчет на ухо ему. Тетерев кивает головой.)
Цветаева. Ах, господа! Как интересно было на репетиции!
Елена. О прокурор! Как свирепо ухаживал за мной поручик Быков!
Шишкин. Теленок ваш Быков…
Петр. Почему вы полагаете, что мне интересно знать, кто и как ухаживал за вами?
Елена. Ой, вы не в духе?
Цветаева. Петр Васильевич всегда не в духе.
Шишкин. Это обычное состояние его духа…
Елена. Танечка! И ты, по обыкновению, грустна, как ночь сентябрьская?
Татьяна. Да, по обыкновению…
Елена. А мне – ужасно весело! Господа, скажите – почему мне всегда весело?
Нил. Отказываюсь отвечать на вопрос – мне самому тоже всегда весело!
Цветаева. И мне!..
Шишкин. Мне – не всегда, но…
Татьяна. Постоянно…
Елена. Танечка! Ты остришь! Вот хорошо! Букан! Отвечайте – почему мне весело?
Тетерев. О воплощенное легкомыслие!
Елена. Ка-ак! Хорошо! Я вспомню вам эти слова, когда вы будете объясняться мне в любви!
Нил. Однако я бы поел чего-нибудь… Мне скоро на дежурство идти…
Цветаева. На всю ночь? Бедный!
Нил. На целые сутки… Пойду, однако, в кухню, поклонюсь Степаниде…
Татьяна. Я скажу ей… (Уходит с Нилом.)
Тетерев (Елене). Э… позвольте! Да разве я должен влюбиться в вас?
Елена. Да, дерзкий человек! Да, мрачное чудовище! Да! Да!
Тетерев (отступая пред ней). Повинуюсь… Мне это не трудно… Я однажды был влюблен сразу в двух девиц и в одну замужнюю женщину…
Елена (продолжая наступать на него). Ну и что же?
Тетерев. Бесполезно…
Елена (вполголоса, указывая глазами на Петра). Что у вас с ним вышло?
(Тетерев смеется. Они тихо беседуют.)
Шишкин (Петру). Слушай, брат, – нет ли целкового дня на три? Понимаешь – башмаки лопнули…
Петр. На… Семь за тобой…
Шишкин. Помню…
Цветаева. Петр Васильевич! Почему вы не принимаете участия в наших спектаклях?
Петр. Я же не умею играть…
Шишкин. А мы-то разве умеем?
Цветаева. Ходили бы хоть на репетиции. Солдатики ужасно интересные! Один, Ширков, такой уморительный! Наивный, славный, улыбается так ласково, конфузливо… и ничего не понимает…
Петр (искоса наблюдая за Еленой). Ну, знаете, я плохо разумею, как могут быть интересны люди, которые ничего не понимают?
Шишкин. Да ведь там не один Ширков…
Петр. Допускаю, что их целая рота…
Цветаева. Как можно говорить такие вещи? Вот уж не понимаю – что это у вас? Аристократизм, что ли?
Тетерев (вдруг громко). Жалеть я не умею…
Елена. Ш-ш-ш!..
Петр. Как вам известно, я мещанин…
Шишкин. Тем менее понятно твое отношение к простым людям…
Тетерев. Меня никто никогда не жалел…
Елена (вполголоса). А вы разве не знаете, что нужно платить добром за зло?
Тетерев. Не имею ни крупной, ни мелкой монеты…
Елена. Ах, тише!..
Петр (вслушиваясь в разговор Елены с Тетеревым). А мне непонятно… чего ради вы играете в симпатии к этим простым людям…
Цветаева. Мы – не играем… мы делимся, чем можем, с ними…
Шишкин. И даже не это… Просто нам приятно бывать в их среде… Они безыскусственны… среди их дышишь чем-то здоровым… как в лесу. Нашему брату, буквоеду, никогда не мешает освежаться…
Петр (настойчиво, со скрытым раздраженьем). Просто вы любите жить иллюзиями… И подходите вы к вашим солдатам с некоторым тайным намерением… смешным, простите за правду! Освежаться среди солдат – это, извините…
Цветаева. Да не только солдат! Ведь вы же знаете, что мы устраиваем спектакли и в депо…
Петр. Всё равно. Я говорю о том, что, называя всю эту вашу… беготню и суету живым делом, вы обманываетесь. Вы ведь убеждены, что способствуете развитию личности… и прочее… И это – самообман. Придет завтра офицер или мастер, даст личности в рожу и вышибет из ее головы всё, что вы успели заронить в нее, – если еще успели…
Цветаева. Как досадно слушать такие речи!
Шишкин (мрачно). Н-да… Речи неладные… Не первый раз я слышу их, и всё более они не нравятся мне… Когда-нибудь мы с тобой, Петр, разговоримся… навсегда!
Петр (холодно и лениво). Страшусь! Но жажду этой встречи…
Елена (горячо вскрикивает). Зачем вы напускаете на себя всё это? Господа! Зачем он хочет, чтоб его считали злым?
Петр. Ради оригинальности, я думаю.
Цветаева. Конечно! Интересничает! Все мужчины интересничают… при женщинах. Один изображает пессимиста, другой Мефистофеля… А сами – просто лентяи.
Тетерев. Кратко, ясно… и здорово!
Цветаева. А что же – комплименты я вам буду говорить? Ждите! Знаю я вас!
Тетерев. В этом случае вы знаете больше, чем я. А не знаете ли вы, кстати, вот чего: следует платить добром за зло или не следует? То есть, проще говоря, – считаете вы добро и зло равноценными или же нет?
Цветаева. Поехали парадоксы на немазаных колесах!
Шишкин. Погодите, не мешайте ему! Это интересно. Я, господа, люблю Тетерева слушать! Все-таки он – нет-нет да и загонит в мозг какую-нибудь занозу… А ведь у нас у всех, правду говоря, мыслишки-то всё ходовые, стертые, как старые пятаки…
Петр. Ты слишком великодушен… распространяя свои личные достоинства на всех…
Шишкин. Ну-ну! Надо говорить правду, брат! Даже в пустяках надо быть правдивым! Я прямо сознаюсь – никогда еще я ни одного оригинального слова не сказал! А хочется, господа!
Тетерев. А вот и сказал!
Шишкин (живо). Н-ну? Врешь? Что такое?
Тетерев. Сказал, брат! Верно… А что – сам догадайся.
Шишкин. Ну, это нечаянно вышло…
Тетерев. Нарочно оригинальным не будешь. Я пробовал…
Елена. Да говорите же вы, мучитель, о добре и зле!
Шишкин. Ну-ка, заводи философскую волынку!
Тетерев (становясь в позу). Достопочтенные двуногие! Когда вы говорите, что зло следует оплачивать добром, – вы ошибаетесь. Зло есть качество прирожденное вам и потому – малоценное. Добро – вы сами придумали, вы страшно дорого платили за него и потому – оно суть драгоценность, редкая вещь, прекраснее которой – нет на земле ничего. Отсюда вывод – уравнивать добро со злом невыгодно для вас и бесполезно. Я говорю вам – добром платите только за добро. И никогда не платите больше того, сколько получено вами, дабы не поощрять в человеке чувство ростовщика. Ибо человек – жаден. Получив однажды больше того, сколько следовало ему, в другой раз захочет получить еще больше. А также не платите ему меньше, чем должны. Ибо если вы его раз обсчитаете – человек злопамятен! – он скажет про вас «банкроты!», перестанет уважать и в другой раз не добро уже сделает вам, а только подаст милостину. Братие! будьте строго точны в уплате за добро, содеянное вам! Ибо нет на земле ничего печальнее и противней человека, подающего милостину ближнему своему! Но за зло – всегда платите сторицею зла! Будьте жестоко щедрым, вознаграждая ближнего за зло его вам! Если он, когда вы просили хлеба, дал камень вам, – опрокиньте гору на голову его! (Тетерев начинает шутливо, постепенно переходит в серьезный тон и кончает свою речь сильно, убежденно. Кончив, он, тяжело ступая, отходит в сторону. Минута общего молчания. Все смущены, почувствовав в словах его что-то тяжелое, искреннее.)
Елена (тихо). Однако вы… должно быть, много потерпели от людей…
Тетерев (оскалив зубы). Но это дало мне веселую надежду, что и они, со временем, потерпят от меня… или, вернее, – за меня…
Нил (входит с миской в руках и куском хлеба. Говоря, он внимательно следит, как бы не разлить содержимое миски. За ним идет Татьяна). Все это философия! Плохая у тебя, Таня, привычка делать из пустяков философию. Дождь идет – философия, палец болит – другая философия, угаром пахнет – третья. И когда я слышу такие философии из пустяков, так мне невольно думается, что не всякому человеку грамота полезна…
Татьяна. Какой ты… грубый, Нил!
Нил (садится за стол и ест). Чего там – грубый?.. Скучно тебе жить – займись чем-нибудь. Кто работает, тот не скучает. Дома тяжело – поезжай в деревню, там живи и учи… а то – в Москву, сама поучись…
Елена. Так ее! И еще проберите вот этого (указывает на Тетерева)– этого вот!
Нил (искоса посмотрев). Тоже, чадушко! В Гераклиты метит…
Тетерев. Назови меня Свифтом, если тебе не трудно!..
Нил. Много чести!
Петр. Да, многонько!..
Тетерев. А мне это было бы приятно…
Цветаева. Какой лакомый!..
Нил (глядя в миску). Не погневайся… А что… того… Поля была? То есть куда она ушла?
Татьяна. В театр. А что?
Нил. Ничего… так… вообще – спрашиваю…
Татьяна. Тебе ее нужно?
Нил. Нет, не нужно… т. е. сейчас не нужно… а вообще, всегда… нужно. О, черт… запутался!
(Все улыбаются, кроме Татьяны.)
Татьяна (настойчиво). Зачем? Зачем она тебе?..
(Нил, не отвечая, ест.)
Елена (Татьяне быстро). За что он тебя пробирал? Скажи!
Цветаева. Да, это интересно!
Шишкин. Мне тоже нравится, как Нил Васильев нотации читает…
Петр. А мне – как он ест…
Нил. Я всё недурно делаю…
Елена. Ну же, Таня, говори!
Татьяна. Не хочется…
Цветаева. Ей никогда ничего не хочется!
Татьяна. Почему ты знаешь? А может быть, я очень хочу… умереть?
Цветаева. Фи, гадость!
Елена. Брр! Не люблю говорить о смерти!
Нил. Что можно сказать о смерти до поры, пока не умрешь?
Тетерев. Вот истинный философ!
Елена. Идемте, господа, ко мне! Пора, самовар, наверное, давно готов…
Шишкин. А хорошо теперь чайку хлебнуть! Да и подзакусить бы… можно надеяться?
Елена. Конечно!
Шишкин (указывая на Нила). А то я смотрю на него и – завидую, грешный человек!
Нил. Не завидуй – я уже всё съел! Я тоже пойду с вами, у меня еще более часа свободного времени…
Татьяна. Ты лучше отдохнул бы до дежурства…
Нил. Сойдет и так…
Елена. Петр Васильевич! Идете?
Петр. Если позволите…
Елена. Благосклонно разрешаю! Вашу руку!..
Цветаева. Становитесь все в пары! Нил Васильевич, ко мне…
Шишкин (Татьяне). Значит, вы – со мной…
Тетерев. Вот – говорят, что женщин на земле больше, чем мужчин. Однако я живал во многих городах, и всегда, везде мне не хватало дамы…
Елена (смеясь, идет к двери и напевает). Allons, enfants de la patri…i…i…е!
Шишкин (толкая Петра в спину). Двигайся живее, сын отечества!..
(Уходят с шумом, пением и смехом. Комната несколько секунд остается пустой. Потом дверь из комнаты стариков отворяется, выходит Акулина Ивановна и, позевывая, гасит лампы. Слышен голос старика, монотонно читающего псалтирь у себя в комнате. Во тьме, натыкаясь на стулья, старуха проходит обратно к себе.)
Занавес
Акт второй
Та же комната.
Осенний полдень. За столом сидит старик Бессеменов. Татьяна неслышно и медленно ходит взад и вперед. Петр, стоя у переборки, смотрит в окно.
Бессеменов. Битый час говорю я вам… детки мои милые, а, видно, нет у меня таких слов, чтобы сердца вашего коснулись… Один спиной меня слушает, другая ходит, как ворона по забору.
Татьяна. Я сяду… (Садится.)
Петр (оборачиваясь лицом к отцу). Ты скажи прямо – чего ты хочешь от нас?
Бессеменов. Хочу понять, что вы за люди… Желаю знать – какой ты человек?
Петр. Подожди! Я отвечу тебе… ты поймешь, увидишь. Дай прежде кончу учиться…
Бессеменов. Н-да… Учиться… Учись! Но ты не учишься… а фордыбачишь. Ты вот научился презрению ко всему живущему, а размера в действиях не приобрел. Из университета тебя выгнали. Ты думаешь – неправильно? Ошибаешься. Студент есть ученик, а не… распорядитель в жизни. Ежели всякий парень в двадцать лет уставщиком порядков захочет быть… тогда всё должно прийти в замешательство… и деловому человеку на земле места не будет. Ты научись, будь мастером в твоем деле и тогда – рассуждай… А до той поры всякий на твои рассуждения имеет полное право сказать – цыц! Я говорю это тебе не со зла, а по душе… как ты есть мой сын, кровь моя, и всё такое. Нилу я ничего не говорю… хоть много положил труда на него, хоть он и приемыш мой… но всё ж он – чужая кровь. И чем дальше – тем больше он мне чужой. Я вижу – будет он прохвостом… актером будет или еще чем-нибудь в этаком духе… Может, даже социалистом будет… Ну – туда ему и дорога!
Акулина Ивановна (выглядывая из двери, жалобным и робким голосом). Отец! не пора ли обедать?
Бессеменов (строго). Пошла ты! Не суйся, когда не надо… (Акулина Ивановна скрывается за дверью. Татьяна укоризненно смотрит на отца, встает со стула и снова бродит по комнате.) Видели? Мать ваша ни минуты покоя не знает, оберегая вас… всё боится, как бы я не обидел… Я не хочу никого обижать… Я сам обижен вами, горько обижен!.. В доме моем я хожу осторожно, ровно на полу везде битое стекло насыпано… Ко мне и гости, старые приятели, перестали ходить: у тебя, говорят, дети образованные, а мы – народ простой, еще насмеются они над нами! И вы не однажды смеялись над ними, а я со стыда горел за вас. Все приятели бросили меня, точно образованные дети – чума. А вы никакого внимания на отца своего не обращаете… никогда не поговорите с ним ласково, никогда не скажете – какими думами заняты, что делать будете? Я вам – как чужой… А ведь я – люблю вас!.. Люблю! Понимаете вы, что значит – любовь? Тебя вот выгнали – мне это больно. Татьяна зря в девках сохнет, мне это обидно… и даже конфузно пред людьми. Чем Татьяна хуже многих прочих, которые выходят замуж и… всё такое? Мне хочется видеть тебя, Петр, человеком, а не студентом… Вон Филиппа Назарова сын – кончил учиться, женился, взял с приданым, две тыщи в год получает… в члены управы попадет…
Петр. Подождите… и я женюсь…
Бессеменов. Да, я вижу! Ты – хоть завтра готов… Ну, только – на ком? На вертушке, на беспутной бабенке… да еще и вдове! Э-эх!
Петр (вскипая). Вы не имеете права называть ее… так!
Бессеменов. Как – так? Вдовой или беспутной?
Татьяна. Папаша! Пожалуйста… пожалуйста, оставьте это! Петр… Уйди!.. или – молчи! Я ведь вот – молчу! Слушайте… Я – не понимаю ничего… Отец!.. Когда вы говорите – я чувствую – вы правы! Да, вы правы, знаю! Поверьте, я… очень это чувствую! Но ваша правда – чужая нам… мне и ему… понимаете? У нас уже своя… вы не сердитесь, постойте! Две правды, папаша…
Бессеменов (вскакивая). Врешь! Одна правда! Моя правда! Какая ваша правда? Где она? Покажи!
Петр. Отец, не кричи! Я тоже скажу… ну да! Ты прав… Но твоя правда узка нам… мы выросли из нее, как вырастают из платья. Нам тесно, нас давит это… То, чем ты жил, твой порядок жизни, он уже не годится для нас…
Бессеменов. Ну да! Вы… вы! Как же… вы образовались… а я дурак! А, вы…
Татьяна. Не то, папаша! Не так…
Бессеменов. Нет – то! К вам ходят гости… целые дни шум… ночью спать нельзя… Ты на моих глазах шашни с постоялкой заводишь… ты всегда надута… а я… а мы с матерью жмемся в углу…
Акулина Ивановна (врываясь в комнату, жалобно кричит). Голубчики! Да я ведь… родной ты мой! Разве я говорю что? Да я и в углу!.. и в углу, в хлеву! Только не ругайтесь вы! Не грызите друг друга… милые!
Бессеменов (одной рукой привлекая ее, а другой отталкивая). Пошла прочь, старуха! Не нужна ты им. Оба мы не нужны! Они – умные!.. Мы – чужие для них…
Татьяна (стонет). Какая мука! Какая… мука!..
Петр (бледный, с отчаянием). Пойми, отец… ведь глупо это! Глупо! Вдруг, ни с того ни с сего…
Бессеменов. Вдруг? Врешь! Не вдруг… годами нарывало у меня в сердце!..
Акулина Ивановна. Петя, уступи! Не спорь!.. Таня… пожалейте отца!
Бессеменев. Глупо? Дурак ты! Страшно… а не глупо! Вдруг… жили отец и дети… вдруг – две правды… Звери вы!
Татьяна. Петр, уйди! Успокойся, отец… ну, прошу…
Бессеменов. Безжалостные! Стеснили нас… Чем гордитесь? Что сделали? А мы – жили! Работали… строили дома… для вас… грешили… может быть, много грешили – для вас!
Петр (кричит). Просил я тебя, чтоб ты… всё это делал?
Акулина Ивановна. Петр! Ради…
Татьяна. Ступай вон, Петр! Я не могу, я ухожу… (В изнеможении опускается на стул.)
Бессеменов. А! бежите… от правды, как черти от ладана… Зазрила совесть!
Нил (широко распахнув дверь из сеней, останавливается на пороге. Он – с работы. Лицо у него черное, закопченное дымом, измазанное сажей, руки тоже грязные. Он в короткой куртке, промасленной до блеска, подпоясан ремнем, в высоких грязных сапогах по колено. Протягивая руку, он говорит). Дайте поскорее двугривенный извозчику заплатить! (Его неожиданное появление и вдруг раздавшийся спокойный голос сразу прекращают шум в комнате, и несколько секунд все молчат, неподвижно глядя на него. Он замечает впечатление и, сразу сообразив, в чем дело, с улыбкой сожаления говорит.) Н-ну-у. Опять баталия!
Бессеменов (грубо кричит). Ты, нехристь! Куда пришел!
Нил. А? Куда?
Бессеменов. В шапке! Шапку…
Акулина Ивановна. Что, в самом деле? Грязный лезешь прямо в горницы… ишь ты!
Нил. Да вы двугривенный-то дайте!
Петр (дает ему деньги и вполголоса говорит). Иди сюда скорее…
Нил (с улыбкой). На помощь? Трудно приходится! Сейчас!
Бессеменов. Ишь! Вот он!.. Тоже всё с рывка, с наскоку… Тоже нахватался где-то… чего-то… Уважения нет ни к чему на свете…
Акулина Ивановна (подделываясь под тон мужа). И впрямь… Сорванец какой! Таня, ты поди… поди в кухню… в кухню! скажи Степаниде – обедать…
(Татьяна уходит.)
Бессеменов (угрюмо улыбаясь). Ну а Петра куда пошлешь? Э-эх ты! Глупая старуха! Глупая ты… Пойми, я не зверь какой! Я от души… от страха за них… от боли душевной кричу… а не от злости. Чего же ты их разгоняешь от меня?
Акулина Ивановна. Да я ведь знаю… голубчик мой! Я знаю всё… да жалко их! Мы старые с тобой… мы – таковские! Куда нас? Господи! На что нас? А им – жить! Они, милые, горя-то от чужих много увидят…
Петр. Отец, ты, право, напрасно… волнуешься… Ты вообразил что-то…
Бессеменов. Боюсь я! Время такое… страшное время! Всё ломается, трещит… волнуется жизнь!.. За тебя боюсь… Вдруг что-нибудь… кто нас поддержит в старости? Ты – опора нам… Вон Нил-то… вишь какой? И этот… птица эта, Тетерев… тоже! Ты сторонись их! Они… не любят нас! Гляди!
Петр. Э, полно! Ничего со мной не будет… Вот, подожду еще немного… потом подам прошение…
Акулина Ивановна. Подай-ко ты, Петя, поскорее, успокой отца…
Бессеменов. Я в тебя, Петр, верю, когда ты вот так говоришь… рассудительно, серьезно… Верю, что ты жизнь проживешь не хуже меня… Ну а иной раз…
Петр. Ну, давай оставим это! Будет… подумай, как часто у нас бывают такие сцены!
Акулина Ивановна. Голубчики вы мои!
Бессеменов. Вот еще Татьяна… эх! Бросить бы ей это училище… Что оно для нее? Одно утомление…
Петр. Да, ей надо отдохнуть…
Акулина Ивановна. Ох, надо!
Нил (входит раздетый, в синей блузе, но еще неумытый). Обедать скоро будем, а?
(Петр, при виде Нила, быстро выходит в сени.)
Бессеменов. Рожу-то умыл бы сначала, а потом об еде спрашивал.
Нил. Ну, рожа у меня не велика, вымою живо, а вот есть я хочу, как волк! Дождь, ветер, холодище, паровоз старый, скверный… Измаялся я в эту ночь – прямо сил нет! Заставить бы начальника тяги прокатиться в такую погодку да на этаком паровозе…
Бессеменов. Болтай больше! Что-то, я смотрю, ты про начальников-то легко говорить стал… смотри, худа не было бы!
Нил. Начальникам худо не будет…
Акулина Ивановна. Отец не про них говорит, а про тебя.
Нил. Ага, про меня…
Бессеменов. Да, про тебя!
Нил. Ага!..
Бессеменов. Ты не гакай, а слушай…
Нил. Я слушаю…
Бессеменов. Зазнаваться ты стал…
Нил. Давно?
Бессеменов. Ты таким языком со мной не смей говорить!
Нил. А у меня один язык (высовывая язык, показывает), и я со всеми им говорю…
Акулина Ивановна (всплескивая руками). Ах ты, бесстыдник! Кому ты язык показываешь?
Бессеменов. Погоди, мать, постой! (Акулина Ивановна, укоризненно покачивая головою, уходит.) Ты… умник! Я хочу с тобой говорить…
Нил. После обеда?
Бессеменов. Сейчас!
Нил. Лучше бы после обеда! Право, я голоден, устал, продрог… сделайте одолжение, отложите разговор! И потом, – что вы можете мне сказать? Ругаться ведь будете… а мне ругаться с вами неприятно… лучше бы вы… того… сказали бы прямо, что терпеть меня не можете… и чтоб я…
Бессеменов. Ну, черт с тобой! (Уходит в свою комнату и плотно, крепко прикрывает дверь за собою.)
Нил (ворчит). И отлично! Лучше черт, чем ты… (Напевая себе под нос, ходит по комнате. Татьяна входит.) Опять лаялись?
Татьяна. Ты не можешь себе представить…
Нил. Ну! превосходно представляю… Разыгрывали драматическую сцену из бесконечной комедии, под названием «Ни туда ни сюда»…
Татьяна. Тебе хорошо говорить так! Ты умеешь стоять в стороне…
Нил. Я умею оттолкнуть от себя в сторону всю эту канитель. И скоро – оттолкну решительно, навсегда… Переведусь в монтеры, в депо… Надоело мне ездить по ночам с товарными поездами! Еще если б с пассажирскими! С курьерским, например, – фьить! Режь воздух! Мчись на всех парах! А тут – ползешь с кочегаром… скука! Я люблю быть на людях…
Татьяна. От нас ты, однако, бегаешь…
Нил. Да… прости за правду! – убежишь ведь! Я жить люблю, люблю шум, работу, веселых, простых людей! А вы разве живете? Так как-то слоняетесь около жизни и по неизвестной причине стонете да жалуетесь… на кого, почему, для чего? Непонятно.
Татьяна. Ты не понимаешь?
Нил. То-то нет! Когда человеку лежать на одном боку неудобно – он перевертывается на другой, а когда ему жить неудобно – он только жалуется… А ты сделай усилие – перевернись!
Татьяна. Ты знаешь – один философ сказал, что только глупому жизнь кажется простой!
Нил. Философы в глупостях, должно быть, знают толк. Но я ведь умником себя не считаю… Я просто нахожу, что с вами жить почему-то невыносимо скучно. Думаю, потому, что очень уж вы любите на всё и вся жаловаться. Зачем жаловаться? Кто вам поможет? Никто не поможет… И некому, и… не стоит…
Татьяна. Откуда в тебе эта черствость, Нил?
Нил. А это – черствость?
Татьяна. Жестокость… Я думаю, что ты заразился ею от Тетерева, который ненавидит за что-то всех людей.
Нил. Ну, не всех… (Усмехаясь.) Тебе этот Тетерев не кажется похожим на топор?
Татьяна. Топор? Какой топор?
Нил. Обыкновенный, железный топор на деревянном топорище…
Татьяна. Нет, не шути! Не надо… Знаешь… с тобой приятно говорить… ты такой свежий… Но только вот… невнимателен ты…
Нил. К чему?
Татьяна. К людям… Ко мне, например…
Нил. Мм… наверно, не ко всем.
Татьяна. Ко мне…
Нил. К тебе? Н-да… (Оба молчат. Нил рассматривает свои сапоги. Татьяна смотрит на него с ожиданием чего-то.) Видишь ли… Я к тебе… т. е. я тебя… (Татьяна делает движение к нему, Нил, ничего не замечая.) Очень уважаю… и люблю. Только мне не нравится – зачем ты учительница? Дело это тебе не по душе, утомляет, раздражает тебя. А дело – огромное! Ребятишки – ведь это люди в будущем… Их надо уметь ценить, надо любить. Всякое дело надо любить, чтобы хорошо его делать. Знаешь – я ужасно люблю ковать. Пред тобой красная, бесформенная масса, злая, жгучая… Бить по ней молотом – наслаждение! Она плюет в тебя шипящими, огненными плевками, хочет выжечь тебе глаза, ослепить, отшвырнуть от себя. Она живая, упругая… И вот ты сильными ударами с плеча делаешь из нее всё, что тебе нужно…
Татьяна. Для этого нужно быть сильным…
Нил. И ловким…
Татьяна. Послушай, Нил… Тебе иногда не жалко…
Нил. Кого?
Елена (входит). У вас обедали? Нет? Идемте ко мне, пожалуйста! Какой пирог я испекла! Где прокурор? Прекрасный пирог!
Нил (подходя к Елене). Я иду! О, я съем весь прекрасный пирог! Я умираю с голода, меня нарочно не кормят! На меня рассердились здесь за что-то…
Елена. За язык, наверное… Таня, идем!
Татьяна. Я только скажу маме… (Уходит.)
Нил. Откуда вы знаете, что я показал отцу язык?
Елена. Что-о? Я ничего не знаю! Что такое?
Нил. Ну, я и не скажу… Лучше вы расскажите мне о прекрасном пироге.
Елена. Я узнаю! А о пироге… знаете, меня научил печь пироги один арестант, осужденный за убийство. Муж позволял ему помогать на кухне. Он был такой жалкенький, худенький…
Нил. Муж?
Елена. Милостивый государь! Мой муж был двенадцати вершков роста…
Нил. Он был так низок?
Елена. Молчать! И имел вот такие усы (показывает пальцами, какие усы), длиною по три вершка…
Нил. Первый раз слышу о человеке, достоинства которого измеряются вершками!
Елена. Увы! У него не было никаких достоинств, кроме усов!
Нил. Это грустно! Продолжайте о пироге…
Елена. Он, этот арестант, был повар… и убил свою жену… Но мне он очень нравился. Он ведь убил ее как-то так…
Нил. Между прочим… понимаю!
Елена. Убирайтесь! Не хочу с вами говорить. (Татьяна, появляясь в двери, смотрит на них. Из другой двери выходит Петр.) Прокурор! Ко мне… есть пирог!..
Петр. С удовольствием!
Нил. Его сегодня папенька пробрал за непочтение…
Петр. Ну, перестань…
Нил. И я удивляюсь – как решается он идти к вам без спроса?
Петр (глядя на дверь в комнату стариков, беспокойно). Идти, так идемте!
Татьяна. Идите, я сейчас приду…
(Нил, Петр и Елена уходят. Татьяна идет в свою комнату, но в это время из комнаты стариков раздается голос Акулины Ивановны.)
Акулина Ивановна. Таня!
Татьяна (останавливается, нетерпеливо поводя плечами). Что?
Акулина Ивановна (в двери). Подь-ка сюда! (Почти шепотом.) Что, Петруша-то опять к той пошел?
Татьяна. Да… и я иду…
Акулина Ивановна. Ах ты горе наше горькое, а? Завертит она, егоза, Петю! Уж я чувствую!.. Ты бы хоть поговорила ему. Поговорила бы: братец, мол, отстранись! Не пара, мол, она тебе… сказала бы ты ему! Ведь у ней и денег-то всего-навсего три тыщи, да мужнина пенсия… я знаю!
