Максим Горький
В ширь пошло…
А вот ссыльный студент, с другого конца России, как бы продолжает предыдущее письмо:
«Самые интересные люди здесь – черносотенцы: это, по-преимуществу, мелкие лавочники, хозяйчики-мастеровые, трактирщики. Все они – прежде всего думающий и читающий народ, а затем – хорошие демократы. Я познакомился с ними, ораторствую, рассказываю о Питере, о причинах студенческих волнений и пользуюсь успехом немалым, а кажется, и доверием. Любопытнейший народ; как-то я говорил им об университетских событиях и о политике Кассо, и вдруг некто бородатый догадывается: «Позвольте, молодой человек, значит – это он против нации?!» Недоумеваю – кто? «Да – министр!» – «То есть – как?» – «Да так – против нас, значит, он, чтоб нашим детям прикрыть доступы к наукам!» Вот вам и чёрная сотня! Их отношение к Думе непримиримо враждебно, и, в то же время, они мечтают о чём-то вроде собора земских людей всея Руси, о министрах по назначению собора, и, когда слушаешь их невероятно сложные и нудные рассуждения, сначала кажется, что проснулись какие-то очень древние люди, и совершенно напрасно проснулись, а потом они становятся понятнее и невольно перегибаешь отношение к ним в другую сторону: люди эти мечтают о широком самоуправлении, – будь они менее запуганы и более умны – из них выработались бы хорошие революционеры-демократы. А теперь это нечто стихийное, аморфное, неспособное организоваться самостоятельно, подозрительно относящееся к организатору со стороны и поэтому – без будущего. Но как глубоко сидит в них органическое недоверие к «начальству»!»
Можно привести ещё десятка полтора однородных по смыслу выписок, и все они свободно уложились бы в слова одного из корреспондентов, деревенского священника:
