Максим Гуреев
Альберт Эйнштейн. Теория всего
Накануне
Идеалами, освещавшими мой путь и сообщавшими мне смелость и мужество, были Добро, Красота и Истина.
Альберт Эйнштейн
Однако вернемся к весне 1905 года, в Берн, где Эйнштейн работает над своей докторской диссертацией «Новое определение размеров молекул». Точнее сказать, он немыслимым образом совмещает работу в патентном бюро, написание научных статей, музицирование, а также изобретение разного рода электрических приборов. И вот из недр всей этой бурной деятельности возникает диссертация, которую он отправляет в университет Цюриха.
15 января 1906 года из Цюриха пришел ответ – отныне Альберт Эйнштейн доктор наук.
Научный статус не внес сколько-нибудь заметных изменений (материальных – в первую очередь) в его жизнь. Он по-прежнему работал в патентном бюро, хотя в 1908 году его все-таки пригласили читать лекции в Бернский университет, но на безденежной основе.
Вернее сказать, гонорар зависел от количества студентов, но так как слушателей было всего трое (одна из них – сестра Майя Эйнштейн, та самая, в которую юный Альберт кинул кегельным шаром), то о деньгах тут можно было и не думать.
Конечно, это испытание, своего рода искушение – бросить науку, не приносящую денег и не позволяющую содержать семью, и заняться чем-нибудь другим, более прибыльным.
Диссертация А. Эйнштейна «Новое определение размеров молекул», датированная 15 января 1906 г., на соискание степени доктора философии.
Человеком, вселившим в Эйнштейна уверенность в том, что нужно идти дальше и не впадать в отчаяние, стал Макс Планк, с которым он познакомился на научном конгрессе в Зальцбурге в октябре 1908 года.
Макс Планк (1858–1947) – немецкий физик-теоретик, основоположник квантовой физики и квантовой механики, лауреат Нобелевской премии по физике за 1918 год с формулировкой «В знак признания его заслуг в деле развития физики благодаря открытию квантов энергии», общественный деятель и мыслитель.
«Меня как физика, то есть человека, посвятившего всю жизнь совершенно прозаической науке – исследованию материи, – никто не назовет фантазером. Я изучал атом и могу сказать: не бывает материи самой по себе! Вся материя возникла и существует только благодаря силе, которая приводит в движение частицы и удерживает их в виде мельчайшей солнечной системы – атома. Но так как во всей вселенной нет ни разумной, ни вечной энергии, то нам следует предположить, что за этой энергией стоит Дух, обладающий разумом и самосознанием. Этот дух есть первопричина всей материи!»
Из дневника Макса Планка
Это знакомство необычайно вдохновило и ободрило Эйнштейна.
И вот уже в декабре 1909 года он был назначен на оплачиваемую должность экстраординарного профессора Цюрихского университета. Здесь Эйнштейн получил изрядную нагрузку: он читал введение в механику, термодинамику, кинетическую теорию тепла, электричество и магнетизм, а также вел семинар по общей физике.
Один из студентов Эйнштейна Ганс Таннер вспоминал впоследствии: «Когда он поднялся на кафедру, в поношенном костюме, со слишком короткими брюками, когда мы увидели его железную цепочку от часов, у нас появилось скептическое отношение к новому профессору. Но с первых фраз он покорил наши черствые сердца своей неповторимой манерой чтения лекций. Манускриптом, которым Эйнштейн пользовался при чтении, служила заметка величиной с визитную карточку. Там были обозначены вопросы, которые он хотел осветить на лекции. Таким образом, Эйнштейн черпал содержание лекции из собственной головы, и мы оказывались свидетелями работы его мысли <…> мы сами видели, как возникают научные результаты. Нам казалось после лекции, что мы сами могли бы ее прочесть… Мы имели право в любой момент прервать его, если нам что-либо казалось неясным. Вскоре мы вовсе перестали стесняться и подчас задавали элементарно глупые вопросы. Непринужденности наших отношений способствовало то, что Эйнштейн и на перерывах оставался с нами. Импульсивный и простой, он брал студента под руку, чтобы в самой дружеской манере обсудить неясный вопрос».
Макс Планк (1858–1947).
Полная погруженность в науку, абсолютно живое и продуктивное общение со студентами и коллегами вдохновляли Эйнштейна. Милева Марич с радостью замечала: «Не могу выразить, как я счастлива, что Альберт теперь свободен от своих ежедневных восьми часов в офисе и теперь может посвятить себя своей любимой науке, и только науке».
Вполне естественно, что научная деятельность проявлялась не только в преподавании и писании научных статей, но и в выступлениях на различных конференциях, конгрессах и симпозиумах. Так, в 1911 году Эйнштейн посещает Сольвеевский конгресс в Брюсселе, где встречается с Анри Пуанкаре – французским математиком, физиком и философом, истинным гигантом научной мысли рубежа XIX – ХХ веков.
Разговор между учеными, естественно, сразу же зашел о теории относительности, над которой работал Эйнштейн.
Известно, что Пуанкаре отрицал теорию относительности, утверждая, что ей не хватает простоты и гибкости. Жесткая логическая схема, положенная в основу теории, абсолютно не вписывалась в те представления о внятности и доступности законов, по которым строится наука и которые были основополагающими для Пуанкаре.
Коллеги А. Эйнштейна по физической лаборатории цюрихского Политехникума. Слева направо: Карл Херцфельд, Отто Штерн, Альберт Эйнштейн, г-жа Франкамп, Огюст Пиккар, Пауль Эренфест, Рене Фортра, г-жа Бруэн, г-жа Гиргорьева, Габриэль Фёкс, г-н Вольферс.
Следовательно, спор между учеными носил весьма острый характер. При этом Эйнштейн и Пуанкаре относились друг к другу с уважением, ни в коей мере не перенося научную дискуссию в плоскость личных отношений.
Следующим крупным конгрессом, который посетил Эйнштейн уже в статусе профессора цюрихского Политехникума, стал Конгресс естествоиспытателей в Вене 1913 года.
Здесь Альберт Эйнштейн встретился с Эрнстом Махом.
Анри Пуанкаре (1854–1912).
Эрнст Мах (1838–1916) – австрийский физик, механик и философ, критик ньютоновской физики (его ранние работы оказали огромное влияние на Альберта Эйнштейна), противник теории атомизма (ведь атомы недоступны наблюдению), развивал идеи классического позитивизма или эмпириокритицизма, которые в свою очередь и в свое время были подвергнуты острой критике Г. В. Плехановым и В. И. Лениным.
В 1913 году Альберт увидел семидесятипятилетнего разбитого параличом старика с всклокоченной бородой, «с добродушным и хитроватым выражением лица <…>, напоминающего старого крестьянина из славянской страны». (Из воспоминаний Джеймса Франка, физика, лауреата Нобелевской премии по физике 1925 года.)
Мах и Эйнштейн заспорили о существовании молекул и атомов.
Спустя годы (в 1948 году) Эйнштейн так напишет о великом ученом: «Что касается Маха, то я считаю необходимым провести различие между влиянием, которое Мах оказал вообще, и влиянием, которое он оказал на меня. Мах выполнил важные научные работы (например, на основе поистине гениального оптического метода открыл ударные волны). Однако мы будем говорить не об этом, а о его влиянии на общее отношение к основам физики. Я усматриваю его великую заслугу в том, что он сумел порвать с догматизмом, который царил в XVIII и XIX веках в вопросах, связанных с основами физики. В частности, в механике и в теории теплоты он особенно отчетливо показал, как понятия возникают из опыта. Он с полным убеждением отстаивал точку зрения, согласно которой эти понятия, даже самые фундаментальные, могут быть обоснованы лишь исходя из эмпирики и отнюдь не являются логически необходимыми. Он внес здоровую струю, отчетливо показав, что важнейшие физические проблемы не носят математическо-дедуктивного характера, а связаны с фундаментальными понятиями. Его слабость я усматриваю в том, что он в той или иной степени сводил науку лишь к «упорядочению» эмпирического материала, то есть признавал существование свободного конструктивного элемента в формировании понятий. В какой-то мере он считал, что теории возникают путем открытия, а не изобретения. Он зашел настолько далеко, что в «ощущениях» видел не только познаваемый материал, но и в какой-то мере строительные камни реального мира. Так он надеялся преодолеть различие между психологией и физикой. Если бы он был вполне последовательным, то ему пришлось бы отказаться не только от атомизма, но и от идеи физической реальности. Что же касается влияния Маха на меня, то оно, несомненно, велико…»
Впрочем, интересно отметить, что Мах отвергал специальную теорию относительности (до общей теории относительности он не дожил).
Эта теория казалась ему невыносимо спекулятивной. Он не сознавал, что тот же спекулятивный характер присущ и ньютоновской механике и вообще любой мыслимой теории. Различие в той или иной степени возникает между теориями лишь постольку, поскольку пути, проходимые мыслью от основных понятий до эмпирически проверяемых следствий, различаются по длине и сложности».
В 1913 году по рекомендации Макса Планка Альберт Эйнштейн возглавил физический исследовательский институт Берлина, а также был зачислен профессором в Берлинский университет.
Итак, накануне 1914 года ученый прибыл в столицу Германии, которая уже стояла на пороге войны.
Обстановка в городе потрясла Эйнштейна – кругом марширующие шеренги, портреты кайзера, звучат марши, истерические крики о необходимости великого и победоносного сражения, главенствует надменное отношение к иностранцам и неэтническим немцам.
Эрнст Мах (1838–1916).
Женщина вручает цветы уходящему на фронт солдату. Берлин, август 1914 г.
«Я глубоко презираю тех, кто может с удовольствием маршировать в строю под музыку, эти люди получили мозги по ошибке – им хватило бы и спинного мозга. Нужно, чтобы исчез этот позор цивилизации. Командный героизм, пути оглупления, отвратительный дух национализма – как я ненавижу все это. Какой гнусной и презренной представляется мне война. Я бы скорее дал разрезать себя на куски, чем участвовать в таком подлом деле. Вопреки всему я верю в человечество и убежден: все эти призраки исчезли бы давно, если бы школа и пресса не извращали здравый смысл народов в интересах политического и делового мира».
Из статьи Альберта Эйнштейна «Мир, каким я его вижу»
Близость войны и коллективная истерия не могли не угнетать Альберта Эйнштейна, особенно удручали его недавние друзья и коллеги, которые вдруг заговорили напыщенным языком газетных заголовков о «законных требованиях» Германии, о ее попранном величии, о враждебности остального мира к немцам.
В частности, Макс Планк с воодушевлением воспринял начало Первой мировой войны, полагая, что она послужит делу укрепления страны и объединения нации.
Ученый подписал «Манифест девяноста трех» – открытое письмо интеллектуалов в поддержку германской армии.[1] Также манифест подписали – лауреат Нобелевской премии по литературе 1912 года Герхарт Гауптман, первый лауреат Нобелевской премии по физике 1901 года Вильгельм Конрад Рёнтген, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1908 года Пауль Эрлих, Август Вассерман, микробиолог, врач и многие другие выдающиеся деятели немецкой науки и искусства.
Разумеется, подписывать этот документ Альберт Эйнштейн категорически отказался.
В марте 1915 года ученый вступил в созданную в первые месяцы войны антивоенную организацию «Новое отечество», в рамках которой он достаточно жестко высказывался о подписантах «Манифеста девяноста трех», считая их поступок абсолютно безумным и антигуманным.
Таким образом, в рядах европейской интеллигенции произошел трагический раскол, который впоследствии приведет к окончательному расслоению и ослаблению немецкого общества перед лицом прихода к власти нацистов в 1933 году.
Для Альберта Эйнштейна, вне всякого сомнения, эта война стала настоящей катастрофой, которой нет и не может быть никаких оправданий – геополитических, этических, эмоциональных. Он – сторонник гуманного человечества – вдруг увидел озверевшие физиономии политиков и интеллектуалов и опешил…
«Эйнштейн еще молод, невысокого роста, лицо у него крупное и длинное. Волосы густые, слегка вьющиеся, сухие, очень черные, с проседью. Лоб высокий, рот очень маленький, нос несколько большой и толстоватый, губы пухлые. Усы коротко подстрижены, щеки полноватые… Эйнштейн очень живой, очень часто смеется. Порой излагает самые глубокие мысли в юмористической форме. Эйнштейн свободно излагает свои мысли о Германии – своем втором или даже первом отечестве. Ни один другой немец не говорил бы так свободно… Он нашел возможность продолжать научную деятельность. Речь идет о знаменитой теории относительности, о которой я не имел представления… Я спросил Эйнштейна, делится ли он своими мыслями с немецкими друзьями. Он ответил, что избегает этого…»
Из дневника Ромена Роллана
Единственная встреча Альберта Эйнштейна и Ромена Роллана состоялась в 1915 году в Швейцарии, куда ученый приехал из Берлина к семье, точнее сказать, к уже бывшей семье.
Ученый вспоминал, что общение с известным писателем, лауреатом Нобелевской премии по литературе 1915 года, было чрезвычайно вдохновляющим, ведь тогда в жизни Эйнштейна все – личное и общественное – сошлось воедино, и он тяжело переживал все эти невзгоды.
Оккупация Брюсселя немецкими войсками. Август 1914 г.
«Вы, высокочтимый мэтр, никогда не молчали. Вы страдали, боролись, и Ваша великая душа утешала людей. В это время, столь постыдное для нас, европейцев, стало очевидным, что мощь познающей мысли не защищает от малодушия и варварских чувств… Сегодня Вас приветствует содружество тех, для кого Вы являетесь сияющим идеалом. Содружество одиноких людей, обладающих иммунитетом против эпидемий ненависти и стремящихся к прекращению войн как к первой задаче морального выздоровления человечества».
Из письма Альберта Эйнштейна Ромену Роллану
Да, Эйнштейн считал себя одиноким человеком. И это при том, что, по словам Милевы Марич, он был постоянно окружен людьми – учениками, коллегами, поклонниками и поклонницами.
Мы уже писали о том, что, по мнению его немногочисленных друзей, Альберт Эйнштейн предпочитал не подпускать к себе людей близко, то ли боясь их, то ли не желая растрачивать бесценную умственную энергию на досужие разговоры и бессмысленное по большей части общение.
Начало Первой мировой войны и события, связанные с этой глобальной драмой, заставили Эйнштейна еще более замкнуться в себе, закрыться от недавних друзей, с которыми он кардинально разошелся по политическим вопросам.
Оставшись во враждебном для него Берлине почти в одиночестве, Альберт Эйнштейн посещал разве что своего двоюродного дядю Рудольфа Эйнштейна и его дочь Эльзу.
К тому времени Эльза, которую Альберт знал еще с детства, развелась с мужем и вместе со своими двумя дочерьми жила у отца.
Пожалуй, это был единственный дом в Берлине, где Эйнштейна слушали, понимали, где с ним соглашались и где от него ничего не требовали, не лишали его свободы, которой он так дорожил. Это было своего рода убежище от безумного и озверевшего мира, который он категорически не принимал.
А скрываться было от чего. Членов организации «Новое отечество» ругали повсюду – на улицах, в присутственных местах, в газетах, называли их предателями, не обходилось и без антисемитских пассажей.
Прусская академия наук призвала к введению репрессивных мер против иностранных ученых, а также предателей из своих. С большим трудом Максу Планку удалось погасить эту волну патриотического угара, которая грозила германской науке полной изоляцией.
Кстати, спустя годы, когда к власти в Германии пришел Гитлер, Планк занял резко антифашистскую позицию и сожалел о своей подписи, поставленной в 1914 году под одиозным «Манифестом…».
«Недавно я говорил с Планком, и мы уныло вспоминали горькое разделение, которое возникло между нами и нашими чрезвычайно уважаемыми иностранными коллегами в результате этой злосчастной войны <…> Мы, академики, в войне не виноваты, и нынешние ужасные обстоятельства должны побудить нас к солидарности».
Из письма Альберта Эйнштейна Хендрику Лоренцу, нидерландскому физику-теоретику, лауреату Нобелевской премии по физике 1902 года
Итак, как уже было замечено выше, немецкое интеллектуальное сообщество было расколото.
Эйнштейн тяжело переживал это противостояние, разрываясь между немецкими, швейцарскими, французскими, нидерландскими и австрийскими физиками и математиками, между «патриотами-германофилами» и «пацифистами-предателями». Он не находил себе места ни в Берлине, где занимался наукой, ни в Цюрихе, где жила Милева Марич с детьми.
Настоящим откровением для Альберта Эйнштейна стал манифест немецкого врача-физиолога, доктора медицины, последователя Ивана Петровича Павлова, Георга Фридриха Николаи «Воззвание к европейцам». К сожалению, антивоенная деятельность ученого закончилась его арестом в 1915 году и заключением в тюрьму, где он написал книгу «Биология войны», запрещенную в Германии.
В 1922 году Георг Фридрих Николаи будет вынужден эмигрировать в Южную Америку, а в тридцатых годах ХХ века он станет одним из самых горячих обличителей национал-социализма в Германии.
Альберт Эйнштейн подписал «Воззвание» Николаи, чем еще более усугубил конфликт между теми, кто выступал за официальный внешнеполитический курс Берлина, и теми, кто не принимал имперские амбиции кайзера.
В письме одному из своих немногочисленных единомышленников Эйнштейн восклицал: «Европа, обезумев, совершила что-то невероятное. Такие времена показывают, к сколь жалкой породе животных мы принадлежим».
Но в Европе было достаточно порядочных и здравомыслящих людей, которые понимали, что происходит, и они, как могли, противостояли всеобщему сумасшествию. Хотя бы тем, что оставались верными науке, невзирая ни на какие политические перипетии и коллизии.
Макс Планк, Хендрик Лоренц, австрийский физик Феликс Эренхафт, немецкий математик Яков Громмер (это лишь небольшая часть списка) продолжали свою деятельность «поверх барьеров».
В 1916 году Феликс Эренхафт выдвинул Альберта Эйнштейна на Нобелевскую премию за СТО (специальную теорию относительности) и незавершенную ОТО (общую теорию относительности).
Альберта Эйнштейна «прокатили», но сам факт того, что гражданин Швейцарии, ярый противник германского милитаризма, неэтнический немец и более чем неоднозначная фигура в научной среде попал в список соискателей премии, говорил о том, что не считаться с Эйнштейном было уже невозможно.
К тому моменту Эйнштейн прочел в Берлине и Гёттингене семь лекций об общей теории относительности. Он заручился поддержкой ведущих немецких математиков, часть из которых не разделяла его политических взглядов, но наука оказалась выше предрассудков и обычной человеческой глупости.
«Самая большая глупость, – напишет ученый позже, – это из раза в раз совершать одни и те же действия и надеяться при этом на другой результат. Невозможно решить проблему на том же уровне, где она возникла. Нужно стать выше этой проблемы, поднявшись на следующий уровень».
«Стать выше» – этот постулат изначально был для Эйнштейна основополагающим. Причем в первую очередь стать выше самого себя, отрешиться от лишнего, наносного, не обращать внимания на мелочи, двигаясь к цели. В противном случае цель так и останется недосягаемой мечтой.
Можно только предполагать, какие комментарии в свой адрес выслушал тридцатишестилетний ученый 4 ноября 1915 года на пленарном заседании Прусской академии, где он излагал доработанный вариант общей теории относительности.
Именно в это время сложившийся творческий тандем Эйнштейна и немецкого математика Давида Гильберта привел впоследствии к скандалу, который был раздут теми, кто якобы знал про еврейского швейцарца «все»: якобы Альберт Эйнштейн воспользовался математическими выкладками Гильберта и присвоил их себе. На волне этого конфликта Эйнштейн тоже не удержался от обвинений в адрес коллеги в заимствовании его идей.
«Только интриги жалких людишек мешают провести эту последнюю, новую и важную проверку теории», – писал в это время ученый.
Не добавляли бодрости и хорошего настроения Эйнштейну до предела обострившиеся отношения с Милевой Марич и сыном Гансом Альбертом. Переписка между ними носила предельно жесткий характер.
В результате 6 февраля 1916 года Эйнштейн написал: «Итак, поскольку наша раздельная жизнь прошла проверку временем, я прошу тебя о разводе».
В науке подобные резкие повороты, вероятно, приносят свои плоды. Умение окончательно расставить все точки над «i» было свойственно Эйнштейну, двойственность, нерешительность тяготили его, выбивали из колеи, тормозили процесс, нарушали жесткую логическую схему, которую так решительно не принимал Пуанкаре.
Но в жизни все оказалось по-другому.
Их развод состоится в 1919 году, и в этом же году Эйнштейн женится на Эльзе.
Однако окончательно «закрыть» вопрос с Милевой и детьми Альберту не удастся никогда. Хотя сейчас, в 1916 году, он этого еще не знает.
А меж тем наступил 1917 год.
Вести, пришедшие из России, обескураживали. Выяснилось, что человеческое безумие воистину безгранично. Война, патриотическая истерия, оголтелая кайзеромания, научные скандалы, семейные ссоры померкли на фоне русской революции.
Огромная неведомая страна словно очнулась ото сна, вышла из оцепенения и с утробным ревом обрушила многовековые устои, казавшиеся незыблемыми.
Реакция Альберта Эйнштейна на свершившееся в России была предсказуемой. Он приветствовал революцию как решительный отказ от застарелых догм и рутины, как единственную возможность преобразовать общество на основе социальной справедливости, разума и науки.
Ленин выступает на Красной площади перед солдатами, отправляющимися на фронт в Польшу. Май 1920 г. У подножия импровизированной сцены стоят Троцкий и Каменев.
Да, Эйнштейн понимал, что это приведет к морям крови и чудовищным человеческим жертвам, но находил их неизбежными и целесообразными во имя достижения идеала.
Более того, ученый был восхищен эпическим размахом деятельности В. И. Ленина, который сумел воплотить в жизнь в самой большой стране мира самые возвышенные и благородные, как казалось ученому, мечты человечества.
«Я чту в Ленине человека, который с полным самопожертвованием отдал все свои силы делу осуществления социальной справедливости. Я считаю его метод целесообразным. Но одно бесспорно: подобные ему люди являются хранителями и обновителями совести человечества».
Альберт Эйнштейн о Ленине
Понятно, что далеко не все из соотечественников и современников ученого восприняли русскую революцию с таким же восторгом. У большей части российские события вызывали ужас, негодование и возмущение, а «дремучая» Россия стала для них еще более дремучей и варварской.
Тут же раздались и первые обвинения Альберта Эйнштейна в «большевизме».
«Поскольку профессор Эйнштейн признан новым Коперником, многие преподаватели университетов стали его поклонниками. Говоря без обиняков, мы имеем дело с низкой научной сплетней, столь характерной для картины, которую представляет современный период, самый трагичный из всех политических периодов. В конечном счете, незачем обвинять рабочих за то, что они следуют за Марксом, если германские профессора следуют за измышлениями Эйнштейна».
Из статьи «Большевистская физика» (газета «Der Türmer»)
С этого времени в определенных кругах Германии, а затем и Соединенных Штатов, куда Эйнштейн переехал в 1933 году, за ним прочно укрепилось прозвище «коммунист». В частности, американская женская лига еще в 1932 году протестовала против выдачи Эйнштейну въездной визы в США.
Хотя, конечно, никаким коммунистом и прочим «истом» он никогда не был. Вот разве что пацифизм был близок ученому, и то на уровне подсознательном, на уровне ощущений.
«Мой пацифизм – это инстинктивное чувство, которое владеет мной, потому что убийство человека отвратительно. Мое отношение исходит не от какой-либо умозрительной теории, а основано на глубочайшей антипатии к любому виду жестокости и ненависти. Я мог бы дать рационалистическое объяснение такой реакции, но это было рассуждением a posteriori (по опыту)».
Альберт Эйнштейн о своем пацифизме
Итак, травля ученого набирала обороты. В ход шло все: обвинения в воровстве научных идей, шарлатанстве и предательстве, а также угрозы и призывы убраться из страны.
Альберт Эйнштейн писал своей жене Эльзе: «Я один правлю в царстве теней, в мире своего воображения, или, во всяком случае, я представляю себе, что это так».
Как же было на самом деле, сказать затруднительно. Особенно когда стало ясно, что теория относительности уже не принадлежит ее создателю, но является частью политической борьбы, вернее сказать, находится в ее центре.
Действительно, в основе ортодоксального мироустройства лежала совокупность движущихся друг относительно друга материальных тел и, стало быть, связанных между собой. Это была классическая незыблемая схема.
Но вдруг в свете происходивших в Европе и мире великих потрясений стало возможным утверждать, что эти связи не существуют. Теория относительности устами Альберта Эйнштейна утверждала, что бытие парадоксально и традиционное правило сложения скоростей здесь не работает.
Стало быть, «царство теней», о котором он писал, тоже относительно. Для кого-то это был рай, а для кого-то ад, кто-то истово верил в великое будущее сумрачного германского гения, а кто-то вслед за Освальдом Шпенглером видел в происходящем закат Европы.
Освальд Шпенглер (1880–1936) – немецкий философ, культуролог, публицист консервативно-националистического направления, автор культового философского труда «Закат Европы» (1918), предсказал крушение Третьего рейха в середине сороковых годов ХХ века.
«Нет никаких вечных истин. Каждая философия есть выражение своего и только своего времени» – эти слова Шпенглера, человека абсолютно полярного по политическим взглядам, по воспитанию и образованию Альберту Эйнштейну, каким-то удивительным образом пояснили и подтвердили теорию относительности, доказав в очередной раз, что перед непреложным фактом или концептом равны все: Роллан и Шпенглер, Эйнштейн и Планк, Давид Гильберт и Никола Тесла, Владимир Ленин и Фридрих Ницше, Милева Марич и Эльза Эйнштейн.
Это и был парадоксальный мир, о котором рассуждал Альберт Эйнштейн и в котором он жил.
Начавшаяся под гром фанфар и духовых оркестров Первая мировая война медленно, но верно пришла к своему бесславному завершению: революция в России, падение кайзера и разгром Германии, вторая битва при Ипре с применением химического оружия, тысячи погибших и искалеченных, рост революционных и террористических настроений, передел границ.
Что дальше?
Думается, этот вопрос Эйнштейн задавал себе неоднократно, но не находил на него ответа. Многие тогда ему советовали уехать из Германии.
В письме нидерландскому физику Паулю Эренфесту Эйнштейн писал в этой связи: «Я обещал Планку не покидать Берлин, пока обстановка здесь не ухудшится настолько, что сам Планк признает мой отъезд естественным и правильным. Было бы неблагодарностью, если бы я <…> покинул страну, в которой осуществляются мои политические чаяния, покинул людей, которые окружали меня любовью и дружбой и для которых мой отъезд в период начавшегося упадка показался бы вдвойне тяжелым… Я смогу уехать, если развитие событий сделает невозможным дальнейшее пребывание в Германии. Если дела пойдут иначе, мой отъезд будет грубым нарушением слова, данного Планку. За такое нарушение я бы упрекал себя впоследствии».
Нарушение законов порядочности недопустимо, а вот искривление пространства-времени неизбежно.
В мае 1919 года Альберт Эйнштейн доказал это.
Еще в 1911 году в своей статье «О влиянии гравитации на распространение света» Эйнштейн предположил, что вследствие искривления пространства-времени путь света, проходящего в непосредственной близости от массивного тела, например Солнца, тоже должен искривляться. Следовательно, звезду, расположенную непосредственно за Солнцем, мы будем видеть не на том месте, на котором она находится на самом деле, потому что ее свет будет отклонен массой Солнца.
Предположение, разумеется, вызвало бурную дискуссию, и единственное, что могло бы прекратить горячие споры, – это солнечное затмение, наблюдая и фотографируя которое можно было бы практическим путем проанализировать вычисления Эйнштейна.
Солнечное затмение августа 1914 года, увы, совпало с началом Первой мировой войны, прибывшая в Крым делегация немецких астрономов была арестована, да и густая облачность, бывшая в тот день, едва ли позволила бы ученым осуществить задуманное.
Но 29 мая 1919 года все получилось по-другому. Вернее сказать, все получилось!
Наблюдение за светилом возглавил директор Кембриджской обсерватории Артур Эддингтон.
«Я почти не видел затмения, поскольку был слишком занят сменой фотопластинок и сумел только бегло взглянуть на него, чтобы убедиться, что оно уже началось, и еще раз в промежуточный момент, чтобы посмотреть, сколько на небе облаков».
Из дневника Артура Эддингтона
Артур Эддингтон, директор Кембриджской обсерватории.
Симптоматично, что, когда Альберт Эйнштейн увидел получившиеся снимки, он восхитился в первую очередь их качеством и лишь потом тем, что точность его математических расчетов полностью подтвердилась увиденным сотнями ученых и простых наблюдателей.
А вернее сказать, подтвердилось самой Солнечной системой.
Впрочем, Альберт Эйнштейн никогда и не скрывал своей уверенности в том, что все должно было получиться, а на вопрос, как бы он отнесся к отрицательным результатам эксперимента, с улыбкой ответил: «Я бы очень удивился…»
Подобный телескоп использовался для записи изображения полного солнечного затмения на фотопластинку.
В этом ответе, как ни странно, не было ни доли позерства и уж тем более жеманства ученого, оказавшегося на вершине славы. Просто Эйнштейн жил с уверенностью и пониманием того, что мир познаваем, а подтверждение его выкладок опытным путем – очередное тому доказательство.
6 ноября 1919 года стало днем, когда не только Германии, но и остальному миру был явлен новый гений, новый демиург, который оказался способен, в обывательском понимании, поворачивать свет солнца и двигать звезды на небе. В этот день на совместном заседании Королевского общества и Королевского астрономического общества в Лондоне было объявлено, что наблюдения солнечного затмения подтвердили расчеты Эйнштейна.
Происходило все следующим образом.
Сначала выступил Королевский астроном сэр Фрэнк Уотсон Дайсон. Он сообщил: «…после тщательного изучения фотопластинок я готов сказать, что они, без всякого сомнения, подтверждают предсказание Эйнштейна. Получен вполне однозначный результат, доказывающий, что свет отклоняется в соответствии с законом гравитации Эйнштейна».
