Максим Гуреев
Святые русской Фиваиды
Начало этому исходу, этому освоению Русской Фиваиды было положено в XIV веке преподобным Сергием Радонежским, чьими трудами, а также трудами его учеников и собеседников, по словам А. Н. Муравьева, были «одушевлены непроходимые дебри и лесистые болота родного Севера».
Что значит «одушевлены»?
Значит – наполнены смыслом повседневного и ежечасного богопознания.
Глава первая
Собеседники и ученики преподобного Сергия
Отрок Варфоломей – Троицкая церковь на Маковце – Богословие и мистика – Начало Троице-Сергиева монастыря – Собеседники и ученики – Северные пустынножители – Ареал Русской Фиваиды – Добровольное обожение – Таинственные предзнаменования Сергия – О самоумалении – Список подвижников Русской (Северной) Фиваиды – Духовное странничество – А. Н. Муравьев – Спас-Камень в 1990 году – Устье Кубенское
Эпизод с отроком Варфоломеем, описанный Епифанием Премудрым в «Житии преподобного Сергия», является, пожалуй, одним из самых загадочных в русской агиографии рубежа XIV–XV веков.
Напомним его: некий отрок по имени Варфоломей семи лет от роду отправлен своим отцом Кириллом, боярином из окружения ростовского князя, пасти лошадей. Мальчик выполняет эту повинность с тяжелым сердцем, ведь все его думы о том, что старший брат Стефан и младший Петр весьма преуспевают в обучении грамоте, а он никак не может овладеть навыками чтения, чем крайне печалит родителей и вызывает гнев учителя. Мальчик очень переживает, поскольку изо всех сил старается постичь грамоту, но наука не дается ему. С этими грустными мыслями отрок Варфоломей оказывается на опушке леса, где видит стоящего под деревом неизвестного старца в облачении схимника, которого раньше никогда не встречал в этих краях. Старец совершает молитву, и мальчик как зачарованный следит за ним, не в силах оторвать от него взгляд.
Закончив молитвенное правило, схимник замечает Варфоломея, благословляет его и спрашивает, что ему нужно. Отрок, совсем по-детски, со слезами на глазах рассказывает таинственному незнакомцу о своей неспособности обучиться грамоте и просит схимника помолится за него Богу, потому что его молитва слишком слаба.
Дальнейшие события, описанные Епифанием Премудрым, иеромонах Иоанн (Кологривов) перелагает следующим образом: «Тогда незнакомец поднял руки и стал горячо молится. (Это, кстати, доказывает, что во времена Епифания на Руси молились еще, воздев руки.) Кончив молитву, старец вынул из кармана сосуд, взял из него нечто, по виду похожее на кусочек просфоры, и, дав Варфоломею, велел ему съесть, а при этом обещал, что теперь Бог ему даст разум для учения. После этого старец хотел-было идти своей дорогой. Но Варфоломей стал его умолять пойти вместе к его родителям. Когда они вдвоем вошли в дом, незнакомец, прежде чем прикоснуться к угощению, предложенному родителями мальчика, увел его в домовую часовню читать положенные на этот день Часы. Дав ему книгу, он велел ему читать псалом, а когда мальчик ответил, что не умеет, таинственный старец сказал: “Отныне Господь дает тебе знание”. Варфоломей немедленно начал читать без запинки и с этого мгновения стал проявлять большие способности к учению. Поев за семейным столом, старец попрощался с родителями своего маленького друга и заверил их в том, что на этом ребенке – особое благословение Божие, так, что он будет велик перед Богом и перед людьми. Мария (мать Варфоломея. – М. Г.) и Кирилл вышли с гостем, немного его проводить, но внезапно он стал им невидим. Они заключили, что это был ангел Божий».
Важно понимать, что приведенный выше эпизод из жития – не столько описание чудесного научения неразумного отрока святым схимником (точнее, ангелом Господним) грамоте, сколько духовное переосмысление слов из «Книги пророка Иеремии», входящей в состав Ветхого Завета: «И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне Господь: вот, Я вложил слова Мои в уста твои» (Иер. 1:9).
В 1856 году святой праведный Иоанн Кронштадтский так прокомментировал это откровение пророка: «Прикосновение руки Господней к устам Иеремии было видимым знаком сообщения Иеремии дара слова и прорицания. Один не сильный в обществе человек поставляется Господом над народами и царствами, чтобы расточить и разрушить их, и опять создать и насадить! Такова честь пророку Божию и такова сила Божия!»
Великие и парадоксальные слова, которые мы обнаруживаем в этом комментарии – «один не сильный в обществе человек поставляется Господом над народами и царствами» – во многом раскрывают тайну отрока Варфоломея, который, достигнув 20-летнего возраста, постригся в монашество с именем Сергий. Показательно, что эти слова принадлежат пастырю, который в годы юности тоже не был силен в постижении наук и вызывал насмешки сверстников.
Воистину «от юности моея мнози борют мя страсти. Но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой», как поется в первом антифоне четвертого гласа. То есть мистическое дарование даруется свыше, и только Божественный избранник принимает решение следовать этому «поставлению», по словам Иоанна Кронштадтского, или идти другим, «пространным» путем.
Варфоломей, а впоследствии инок Сергий, как мы знаем, выбрал путь, который святой Евангелист Матфей называет «узким» – «потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Матф. 7:14). Подвижник не только начинает читать богослужебные книги, но и, преумножая дар, поданный ему таинственным старцем-схимником, идет дальше – пытается штудировать святоотеческую литературу, «сочинения Василия Великого, творения блаженного Диадоха, Исаака Сирина… Максима Исповедника… перевод Ареопагитик, сделанный иноком Исайей на Афоне в 1371 году» (Г. В. Флоровский).
Навык Сергия мы еще не можем назвать навыком богословствования, но это, без всякого сомнения, навык богомыслия практикующего литургиста и мистика-аскета. Подтверждением этих слов является тот факт, что, удалившись вместе с братом Стефаном после смерти родителей в удаленную лесную пустынь (урочище Маковец), Сергий возводит здесь деревянную церковь и посвящает ее Святой Троице. Факт примечательный и совершенно уникальный для русского средневековья первой трети XIV века, говорящий, бесспорно, об особом даре новоначального инока. Читаем у отца Иоанна Кологривова: «Иначе как объяснить необычайность этого факта, что деревенский юноша, мало образованный несмотря на свое боярское происхождение… так малоискушенный в богословских тонкостях, избрал для руководства своею религиозною жизнью самый высокий, самый таинственный и самый трудный догмат христианской веры? Церковь, посвященная Святой Живоначальной Троице – такого еще никогда не было на Руси. Таковую впервые воздвиг Сергий, и, хотя история его жизни доказывает его природный ум, один из самых замечательных, когда-либо бывших на Русской земле, – нет все же никаких оснований приписывать ему богословскую изощренность и отвлеченность мышления».
Эмоциональная включенность Сергия в осмысление Божьего Слова, постоянная внутренняя сосредоточенность на молитве, без которой преподобный не начинает ни одно дело, совершенно преображают его, совсем еще молодого монаха, наполняя жизненной опытностью и многими знаниями, без которых жизнь в лесной пустыни была бы невыносима – как, например, она стала невыносима для его старшего брата Стефана.
В середине XIX века митрополит Московский Филарет (Дроздов) (1783–1867) следующим образом прокомментировал особенности мистического тайноведения, на которое способен всякий христианин, но не всякий может различить и развить в себе этот богоданный дар: «Необходимо, чтобы никакую, даже в тайне сокровенную премудрость (мы) не почитали для нас чуждою и до нас не принадлежащею, но со смирением устроили ум к божественному созерцанию и сердце к небесным ощущениям». То есть речь идет о смиренном принятии новых ощущений, понять умом которые невозможно, ибо постигаются они лишь сердцем.
Вопрос о том, противостоят ли в таком случае мыслительное богословие и мистический интуитивизм, возникает сам собой. Владимир Николаевич Лосский отвечает на него так: «Богословие и мистика отнюдь не противополагаются; напротив, они поддерживают и дополняют друг друга. Первое невозможно без второй: если мистический опыт есть личностное проявление общей веры, то богословие есть общее выражение того, что может быть опытно познано каждым… Учение Церкви не имело бы никакого воздействия на душу человека, если бы оно как-то не выражало внутреннего опыта истины, данного в различной “мере” каждому верующему. Итак, нет христианской мистики без богословия и, что существеннее, нет богословия без мистики. Не случайно предание Восточной Церкви сохранило наименование “богослов” только за тремя духовными писателями: первый из них – святой Иоанн Богослов, наиболее “мистичный” из четырех евангелистов, второй – святой Григорий Богослов, автор созерцательных поэм, и третий – святой Симеон, называемый “Новым Богословом”, воспевший соединение с Богом. Таким образом мистика рассматривается в данном случае как совершенство, как вершина всякого богословия, как богословие “преимущественное”».
«Преимущество» преподобного Сергия заключается именно в его отрицании своего преимущества, как бы парадоксально это ни звучало. Он наравне с пришедшими в его пустынь трудниками и монахами принимает участие в хозяйственных и земляных работах, заготовке дров, корчевании леса, строительстве. Вместе со всеми он стоит на молитве, читает во время трапезы выдержки из житий святых угодников Божиих, вместе со всеми преодолевает трудности жизни в лесной глуши.
Религиозный мыслитель и историк Георгий Петрович Федотов (1886–1951) пишет: «Маковецкая пустынь уже не пригородный монастырь. Жизнь в ней уже северная Фиваида, среди зверей и бесовских страхований, среди природы, суровой к человеку, требующей от него труда в поте лица. В последнем уже дано различие северной трудовой Фиваиды от южной, созерцательной, – Египта. Пустынножитель, помимо своей воли, превращается в игумена монастыря. Не без сожаления встречает он первых своих учеников, которых не смогли отпугнуть труды сурового жития».
О чем сожалеет Сергий? О том, что его первоначальный замысел – уйти в полный затвор, повторив подвиг отшельников Древней Церкви, увы, не осуществился. Однако это не становится поводом для уныния и сомнений в правильности выбранного пути. Он «со смирением устраивает ум к божественному созерцанию», по словам владыки Филарета (Дроздова), абсолютно не почитая «сокровенную премудрость» для себя чуждой. Его недоумение и сожаление сродни искушению, но Слово, вложенное в уста юного Варфоломея таинственным схимником, дает ему силы перенести и победить его.
Подобный поворот событий (рост насельников монастыря) не застает Сергия врасплох. По мере расширения и умножения братии он начинает понимать, что все это происходит во исполнение слов святого Апостола и Евангелиста Матфея – «Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных» (Мф. 20, 16). Речь, разумеется, идет об избранничестве духовном, когда испытание пустыней проходят лишь те, для кого отречение от мира становится абсолютно добровольным умиранием для искушений, скорбей, душевной смуты и праздномыслия. Читаем у преподобного Исаака Сирина, епископа, аскета, писателя, жившего во второй половине VII века: «Без удаления от мира никто не может приблизиться к Богу. Удалением же называю я не переселение телом, но устранение от мирских дел. Добродетель удаления от мира состоит в том, чтоб не занимать ума своего миром».
Сергий видит свое промыслительное назначение в укреплении пришедших в его обитель как монашествующих, так и мирян. Епифаний Премудрый отмечает: «он (преподобный Сергий – М. Г.) для всех притекающих к нему был как бы источником благопотребным… Многие приходили к нему, не только ближние, но и издалече, из дальних городов и стран, чтобы только взглянуть на него и услышать от него слово, и все получали великую пользу и спасение души от назидательных его дел… Многих он научил своим душеспасительным словом и заставил их обратиться с покаянием к Богу… для грешников – верный поручитель».
Пожалуй, впервые в русской иноческой практике игумен становится наставником и духовником не только для монахов своей обители и окрестных мирян – к нему за советом и словом назидания начинают притекать умудренные подвижники из других монастырей – Сергий Нуромский, Евфимий Суздальский, Стефан Махрищеский, Димитрий Прилуцкий, которых именуют «Сергиевыми собеседниками». Происходит уникальное общение равных по своему иноческому опыту и служению старцев, где слово «старец» является вовсе не возрастной характеристикой, но показателем изрядного богомыслия и выдающейся житейской мудрости. И. М. Концевич замечает в этой связи: «Эти собеседники показывают нам величие того духовного образа, каким Сергий являлся в глазах своих современников, будучи учителем учителей и наставником наставников».
Ученики и собеседники преподобного Сергия, а также ученики учеников и собеседники собеседников святого подвижника представляют собой яркий пример духовной коллаборации внутри абсолютно живого церковного организма, где традиции сохраняются и преумножаются вне зависимости от географии и разницы исторических эпох, потому что у Бога все живы, ведь «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22:31–32).
По своей сути святоотеческий посыл радонежского игумена упал на благодатную почву. В своей книге «Святые Древней Руси» Георгий Петрович Федотов пишет: «До одиннадцати учеников преподобного Сергия явились, в большинстве случаев еще при его жизни, основателями монастырей. Все они святые, и все они несут заветы преподобного Сергия в разные концы русской земли. Троицкая лавра в этом первом поколении ее иноков сделалась центром духовного лучеиспускания огромной силы. Правда, уже в следующем поколении богатый, осыпанный милостями московских государей, столь близко связанный с великокняжеской столицей монастырь перестает давать и святых, и новые монашеские колонии. Но многие из основанных им обителей сами делаются центрами лучеиспускания, духовными митрополиями. Через них живая преемственность св. Сергия сохраняется в русской святости по крайней мере до конца XV столетия.
По двум направлениям бежит этот духовный поток из Троицы-Сергия: на юг, в Москву, в ее городские монастыри, и на север, в лесные пустыни по Волге и в Заволжье. Значение этих двух направлений не только географическое: с ними связано, как увидим впоследствии, раздвоение двух основных путей русской духовной жизни…
Назовем северных пустынножителей из числа учеников преподобного Сергия. Св. Мефодий Пешношский основывает свою обитель на западе от Лавры, в Дмитровском уезде; Авраамий Чухломский и Иаков Железноборовский – в области Галича Костромского; Сильвестр и Павел Обнорские спасались на речке Обноре, притоке Костромы, в глуши лесов, покрывающих границы Вологодского и Костромского края. Среди собеседников преподобного Сергия знаменитейшими северными подвижниками явились св. Кирилл и Ферапонт Белозерские, Димитрий Прилуцкий (близ Вологды), Стефан Махрищский (в тридцати верстах от Троицы-Сергия), который был основателем и второго, Авнежского, монастыря в Вологодском уезде. Для большинства монастырей, связанных так или иначе с преподобным Сергием, характерно их посвящение имени Пресвятой Троицы».
Если развивать мысль Георгия Петровича, то можно утверждать, что великая северная пустыня простирается много дальше. Она минует вологодские и архангелогородские земли и доходит до Белого (Дышащего) моря. Так, в ареал Русской Фиваиды следует включить Успенский Александро-Ошевенский и Успенский Кирилло-Челмогорский монастыри в Каргопольской округе, Спасо-Суморин монастырь в Тотьме, Троице-Гледенский монастырь в Великом Устюге, Богоявленский Кожеозерский и Кий-островский монастыри в Онежской округе, Богородицкий Красногорский монастырь на Пинеге, Троицкий Антониево-Сийский и Николо-Корельский монастыри близ Архангельска, Спасо-Преображенская Пертоминская обитель на Онежском полустрове и, наконец, Спасо-Преображенский Соловецкий монастырь на Белом море. Перед нами открывается целая мистическая ойкумена, непостижимая и реальная одновременно.
В своем «Очерке мистического богословия Восточной Церкви» В. Н. Лосский пишет: «Православие отличается большим разнообразием форм своей духовной жизни, из которых наиболее классической остается монашество… Целью (монашества. – М. Г.) может быть одно только соединение с Богом при полном отречении от жизни мира сего… Монах принимает постриг прежде всего для того, чтобы заниматься молитвой, внутренним деланием в монастыре или скиту. Между общежительным монастырем и уединением отшельника, продолжающего традицию отцов-пустынножителей, имеется несколько промежуточных этапов монашеской жизни. Можно было бы вообще сказать, что восточное монашество чисто созерцательного характера, если бы различие между обоими путями – созерцательным и деятельным – имело на Востоке тот же смысл, что и на Западе. В действительности же в Восточной Церкви оба пути друг от друга неотделимы: один путь немыслим без другого, ибо аскетическое совершенствование, школа внутренней молитвы именуется духовным деланием. Если монахи и занимаются иногда физическим трудом, то это главным образом в целях аскетических: сокрушать непослушливость природы и избегать праздности – врага духовной жизни. Чтобы достигнуть соединения с Богом в той мере, в какой оно осуществимо в земной жизни, необходимо постоянное усилие или, точнее, непрестанное бодрствование, дабы целостность внутреннего человека, “единение сердца и ума”, говоря языком православной аскезы, противоборствовало всем козням врага, всем неразумным движениям падшей человеческой природы. Человеческая природа должна изменяться, должна все более и более благодатно преображаться на пути своего освящения, которое есть не только освящение духовное, но и телесное, а потому и космическое. Духовный подвиг живущего вдали от мира киновита (киновия – монашеское общежитие. – М. Г.) или анахорета (отшельника. – М. Г.), даже если он и останется для всех невидимым, имеет значение для всего мира».
Невидимое служение не является выдумкой, чем-то запредельным и непостижимым. Оно ощутимо на уровне совмещения энергий (синергийности) то есть, соработничества Божественной благодати и человеческой воли в деле достижения спасения.
Святой Апостол и Евангелист Иоанн передает нам такие слова Спасителя: «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего» (Ин.15:5). Следовательно, сам по себе человек не способен исцелить свою природу, изначально оскверненную грехом, обуздать свои «неразумные движения» (В. Н. Лосский), пусть даже если имеет к тому великое стремление. Без «росы Божественной жизни» (св. Макарий Великий) оно (стремление) тщетно и чревато многими искушениями и заблуждениями. «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф. 16:24). Речь в данном случае идет об исключительно свободном и осознанном следовании за Христом, о добровольном обожении, ибо, по словам святого Афанасия Великого «Бог вочеловечился, чтобы мы обожилиись». Это и есть совместное богочеловеческое содействие, когда всякий подвизающийся (совершающий подвиг веры. – М. Г.) христианин становится в своем роде небо-земным существом, потому как вслед за апостолом Павлом повторяет: «Я и тружусь, и подвизаюсь силою Бога, действующего во мне могущественно» (Кол. 1:29). Причем не просто бездумно повторяет, но строит свою жизнь по Евангелию, где каждое событие имеет глубокий символический смысл, постижение которого наполняет смыслом повседневность с ее мытарствами, рутиной и соблазнами.
Для русской аскетической традиции Сергий Радонежский становится живым воплощением этой евангельской осмысленности, когда мистические тайны Слова находят свое применение здесь и сейчас, в повседневной жизни, то есть имеют вполне прикладное значение. Именно поэтому за преподобным игуменом идут люди, находя в его опыте и преподанных им уроках ответы на вопросы, которые каждый задавал самому себе.
Василий Осипович Ключевский утверждал, что преподобный пробудил в русском народе доверие к себе, «он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там ещё тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч. Русские люди XIV века признали это действие чудом… потому что его источник – вера».
Чудесным образом Сергий Радонежский стал для русского человека тем самым таинственным старцем, который некогда явился семилетнему отроку Варфоломею. Теперь же сам преподобный явился инокам и мирянам, князьям, крестьянам и городским обывателям.
К сожалению, в своем жизнеописании великого подвижника Епифаний Премудрый не оставил никаких упоминаний о том, каким Сергий был в повседневной жизни, не нарисовал его портрета (впрочем, для житийного канона это было естественно). Следовательно, нам остается лишь дорисовывать в своем воображении этот образ, опираясь на неоспоримые факты его биографии, переосмысливать их применительно как к историческому контексту, так и к жизненным обстоятельствам в целом, которые по своей сути носят вневременной характер.
Мистической составляющей в этом непростом и отчасти самочинном процессе является то важное обстоятельство, что жизнь святого радонежского старца от юности его была исполнена многих чудесных явлений и таинственных предзнаменований. Так, еще находясь в утробе матери, во время литургии ребенок троекратно воскричал – после чтения Евангелия, перед пением «Иже херувимы» и после возгласа «Вонмем, святая святым!» Как мы помним, семилетний отрок Варфоломоей удостоился видения таинственного схимника, подавшего ему знание грамоты. Уже будучи игуменом, Сергий извел из земли источник воды и воскресил умершего мальчика. Также преподобному, когда «появился на небе свет яркий, который всю ночную тьму разогнал», было видение многих прекрасных птиц, летавших над монастырем и его окрестностями, а неведомый голос, сшедший с небес, возвестил: «Как много ты видел птиц этих, так умножится стадо учеников твоих и после тебя не истощится, если они захотят по твоим стопам идти».
Наконец, за семь лет до его кончины, наступившей в 1392 году, преподобному Сергию явилась сама Пресвятая Богородица в сопровождении апостолов Петра и Иоанна. Г. П. Федотов так описал это умопомрачительное событие в своей книге «Святые Древней Руси»: «Пречистая же своими руками коснулась святого, сказав: “Не ужасайся, избранник мой, я пришла посетить тебя. Услышана молитва твоя об учениках, о которых ты молишься, и об обители твоей. Не скорби уже, ибо отныне она всем изобилует, и не только при жизни твоей, но и по отшествии твоем ко Господу неотлучно буду от обители твоей, подавая потребное неоскудно, снабдевая и покрывая ее”. И сказав сие, стала невидима. Святой же, в исступлении ума, одержим был великим страхом и трепетом».
Очень точной кажется последняя фраза в этом описании, которая совершенно неожиданно раскрывает перед нами преподобного как обычного человека, способного на «исступление ума», «великий страх» и трепет, что рождены мистическим ужасом созерцания Божественного сияния, перед которым даже опытный аскет и подвижник оказывается немощен и слаб.
Это и есть самоумаление, при помощи которого, по словам преподобного Феодора Студита (759–826), возможно «легко сокрушить и убить многоголового дракона гордости и самочиния».
Говоря иначе, преподобный Сергий Радонежский, будучи небо-земным существом, обладал гениальным даром снисхождения до слабости и несовершенства, потому как сам, будучи «одним из несильных в обществе» людей, был поставлен Богом на служение многим людям, и потому дарованное ему свыше соработничество с Создателем стало достоянием многих и многих.
Читаем у церковного историка Евгения Евсигнеевича Голубинского (1834–1912): «Своих угодников Бог прославляет свойственною им святою славою, дабы чрез них славилось Его имя, еще во время их земной жизни. Преп. Сергий еще при своей жизни пользовался этою святою славою в такой степени, в какой не пользовался ею никто из наших подвижников ни прежде, ни после, за исключением, может быть, только преп. Феодосия Печерского. Истинное монашество должно быть пустынножитием; но наша Россия вовсе не видала этого истинного монашества. И вот воздвизаемый Богом находится в Московской области юноша, который действительно уходит монашествовать в пустыню, как это делали древние святые отцы: быстро должна была потечи слава об этом воскресителе у нас истинного монашества сначала по Московской области, а потом и по всем пределам страны. Истинное монашество должно быть общинножитием, чего также вовсе не видела тогдашняя Россия; и вот этот юноша, ставший мужем, когда составился около его пустынной келлии монастырь, вводит в монастыре общинножитие: должна были потечи сначала по Московской области, а потом и по всей стране так сказать сугубая волна славы о преп. Сергии. Но этот насадитель в России истинного монашества, этот начальный русский пустынножитель и начальный русский общежитель… был воздвигнут Богом не только для того, чтобы быть вождем полка монашествующих, желающих истинно монашествовать, но и для того, чтобы быть неумолкающим вещателем слова душеспасительного ко всем, кто желал слышать это слово: и Московская область, а за нею население и всей России, видя в нем своего пророка и «яко единаго от (древних) пророк» устремилось к нему толпами и вереницами, чтобы слышать его душеспасительное слово».
Итак, перечислим тех собеседников, сподвижников, современников, духовных наследников, учеников и учеников учеников преподобного Сергия Радонежского, которые, следуя заветам святого игумена, совершили великое отшествие на север, создав тем самым бескрайнюю вселенную, именуемую сегодня Русской Фиваидой.
Преподобные Кирилл, Ферапонт и Мартиниан Белозерские.
Преподобные Павел и Сильвестр Обнорский.
Преподобные Дионисий и Амфилохий Глушицкие.
Преподобные Корнилий, Арсений, Иннокентий и Стефан Комельские.
Преподобный Сергий Нуромский.
Преподобный Иоасаф Каменский.
Преподобный Димитрий Прилуцкий.
Преподобный Александр Куштский.
Преподобный Евфимий Сянжемский.
Преподобный Пахомий Великоозерский.
Преподобный Григорий Пельшемский.
Преподобный Иоанникий Заоникиевский.
Преподобный Кирилл Новоезерский.
Преподобный Иродион Илоизерский.
Преподобный Филипп Ирапский.
Преподобный Филипп Рабангский.
Преподобный Даниил Шужгородский.
Преподобный Игнатий Ломский.
Преподобный Зосима Ворбозомский.
Преподобный Александр Ошевенский.
Преподобный Пахомий Кенский.
Преподобный Лонгин Коряжемский.
Преподобный Симон Сойгинский.
Преподобный Феодосий Тотемский.
Праведный Максим Тотемский.
Преподобный Нил Сорский.
Преподобные Кассиан и Григорий Авнежские.
Преподобный Кирилл Челмогорский.
Преподобный Антоний Сийский.
Преподобные Зосима, Савватий и Герман Соловецкие.
Преподобный Агапит Маркушевский.
Преподобный Галактион Вологодский.
Преподобный Серапион Кожеезерский.
Разумеется, этот список не может считаться исчерпывающим. Имена многих северных аскетов история, увы, не сохранила. Более того, существующие жития принятых к общецерковному прославлению в чине преподобных подвижников, известных нам сейчас, отличает некоторый схематизм, и потому подробности их жизни нам практически неизвестны. Лишь немногие из означенных выше святых удостоились так называемого «пространного жития», позволяющего не только определить время и место подвига отшельника, но и погрузиться в эпоху, рассмотреть индивидуальные черты преподобного, услышать его голос, почувствовать его интонацию, увидеть великую северную пустыню его глазами.
Наиболее правильным и продуктивным при рассказе о святых Русской Фиваиды нам представляется именно жанр путевых заметок (вспомним П. И. Челищева, С. П. Швырева, А. Н. Муравьева и П. С. Шереметева), которые пишутся во время путешествия по Русскому Северу на рубеже XX–XXI веков, когда агиографическая литература во многом воспринимается уже как мифологическая составляющая современного бытования, бесспорно, совершенно иного, но при этом парадоксальным образом хранящего имена давно ушедших людей и черты миновавших эпох.
Речь идет о своего рода духовном странничестве, о вневременном паломничестве на Север (и не только на Север). Иеромонах Иоанн (Кологривов) точно подмечает в этой связи: «Духовное кочевничество – характерная русская черта, неотъемлемо присутствующая в русском идеале, а тип “странника” есть самый выразительный русский тип. Гоголь, Толстой, Достоевский, Константин Леонтьев, Владимир Соловьёв – все были странниками, и по своему духовному складу, и по своей внешней судьбе. Все они – искатели истины. Любовь к странничеству противостоит всему “буржуазному” в моральном значении этого слова».
* * *
А что же наш странник из 1854 года?
Его путь лежит к Успенскому Кириллову Белозерскому монастырю, основанному в 1397 году иноком Кириллом, постриженником Феодора Симоновского, архиепископа Ростовского, племянника преподобного Сергия Радонежского.
«В Духов день, рано после обедни, оставил я опять Вологду, чтобы довершить дальнее свое богомолье в обитель преподобного Кирилла, – вспоминает Андрей Николаевич Муравьев. – И на сей раз изменила мне погода, преследуя меня непрестающим дождем до крайней точки моего странствия, так что я не мог насладиться живописным видом Кубенского озера, ни посетить обители Спасо-Каменной (это произойдет позже. – М. Г.), на утесе посреди его широких вод… Волнообразными холмами подымалась почва земли, иногда каменистая, и с обеих сторон дороги открывались озера, довольно живописные. С одной из сих высот внезапно показалась, еще за десять верст, белокаменная обитель Кириллова, вся обнесенная башнями, как бы некий Кремль, в ярких лучах утреннего солнца, и тотчас же скрылось чудное явление; низменные места заменили опять холмистую природу. Глубокое впечатление произвел на меня этот первый взгляд на летописный Кириллов; он мне напомнил по внешности Лавру Сергиеву, напомнил и Грозного Ивана, с его обличительными посланиями инокам Белозерским, и весь царственный ряд державных богомольцев наших, шествовавших сим путем, начиная от Темного Василия и до Великого Петра, который посетил также сию обитель, тесно связанную с сердцем России, по своим священным воспоминаниям. Многоглаголивое минувшее провещало сердцу, когда сия сокровищница былого мелькнула передо мною, как призрак на небосклоне; – одушевленный давно желанным видением, забыл я усталость трудной дороги и поспешил достигнуть обители, доколе еще не ударил колокол к поздней литургии».
