Максим Михайлов
Душегуб
– Гутен морген, Эдуард Вольфович, – улыбнулась она, вставая из-за стола и протягивая арестанту тонкую высохшую ладонь.
– Гутен так, Софья Павловна, гутен так. Морген это утро, а сейчас уже далеко за полдень, – смеясь, поправил он, осторожно пожимая ее протянутую руку. – Кстати, действительно ли гутен?
– Вот ведь, все не привыкну. В школе и в институте английский учила, знаете ли. А насчет гутен или нет… Да, есть определенно хорошие новости, – опускаясь на стул и доставая из дипломата какие-то бумаги, сообщила адвокат. – Наше ходатайство об изменении меры пресечения в отношении Вас, Балаганова и Погодина прокуратурой удовлетворено. Решено выпустить всех троих под подписку о невыезде. Так что, поздравляю, сегодня после обеда Вы покинете эти гостеприимные стены.
Она с интересом глянула на своего подзащитного. Софья Павловна имела солидный адвокатский стаж и повидала на своем веку всякого, но вот этот момент всегда доставлял ей несказанное удовольствие. Приятно было видеть, как воспринимают люди, уже смирившиеся с тем, что попали в лапы к безжалостной Системе, известие о свободе. Сумасшедшая радость молнией сверкнула в глазах арестанта, но внешне Моргенштейн оставался как обычно спокоен, улыбчив, предупредителен и слегка ироничен:
– Подумать только?! Что же такое произошло в большом мире! Умер кто-то из высшего командования, и объявили амнистию всем военным преступникам? Или в Чечне произошел военный переворот и у власти вновь исламские радикалы, а нас решили призвать к крестовому походу на Грозный?
– Ни то, ни другое, – сухо отрезала Софья Павловна, сняв очки и без необходимости протирая замшевым платочком стекла. – Сегодня ночью в камере покончил с собой проходивший с Вами по одному делу Андрей Снегирев. Перерезал себе горло. Это и подтолкнуло прокурора к изменению меры пресечения, побоялся потерять всех подследственных, и так скандал на весь мир…
– Цапель? – отшатнулся Моргенштейн. – Как же так? Мальчишка ведь совсем… Что же он? Довели пацана, сволочи!
Он умолк, растеряно качая головой.
– Тем не менее, если бы не этот прискорбный случай, – с непроницаемым лицом продолжала адвокат. – Ваше освобождение под подписку выглядело бы практически нереальным.
Около ворот СИЗО всегда людно. Сюда приходят родственники и друзья арестантов, чтобы передать им нехитрые, разрешенные ГУИНом посылки, мнутся под воротами в надежде отыскать возможность послать сидельцам весточку с воли, здесь же торжественно с музыкой и песнями встречают освобожденных. Моргенштейна встречать было некому, кроме нанятого адвоката, никого он в Ростове не знал и, соответственно полагал, что никто не знает его. Оказалось, ошибался, причем сильно. Едва за его спиной хлопнула деревянная дверь размещавшейся при воротах будки КПП, как уши заложило истошным воплем:
– И-и-и! Вот он душегуб! Вот он ирод! Креста на тебе нет! Убивец! Как тебя земля-то носит?!
Моргенштейн удивленно оглянулся и уперся взглядом в пестро одетую кучку людей. Впереди всех стоял испитой согнутый жизнью морщинистый старик в спортивных штанах и драной олимпийке с неряшливо написанным на листе дешевого серого ватмана плакатом в руках. «Убице Моренштерну – справетливый суд!» красовалась надпись огромными красными буквами. Арестант улыбнулся было с грубыми ошибками намалеванному призыву. Но новый вопль, на грани ультразвука, заставил его втянуть голову в плечи.
– Душегуб! Ирод! Глаза твои бесстыжие!
Кричала расхристанная, дородная женщина, неряшливо одетая, с потекшей косметикой вокруг глаз. Она и старик с плакатом явно были здесь заводилами, вокруг них группировалось еще несколько пропитых личностей бомжевато-синюшного вида. Не зная, что предпринять, Моргенштейн растерянно огляделся по сторонам. Что-либо отвечать демонстрантам, доказывать свою правоту было занятием явно глупым и бесполезным, но и заставить их заткнуться требовалось срочно – шедшие по улице люди уже начали с интересом коситься, на разыгрывающееся возле следственного изолятора шоу. Выручила его из затруднительного положения Софья Павловна, лихо подрулив на сверкающей глянцем новехонькой кремовой «десятке» прямо к воротам.
– Не стойте пугалом, садитесь в машину! – властно крикнула она, опустив оконное стекло.
Понятное дело, Моргенштейн не заставил себя долго упрашивать.
– Как Вы здесь оказались? – спросил он, плюхнувшись на переднее сиденье и с видимым облегчением захлопнув дверцу, оставляя снаружи гневные выкрики демонстрантов.
– Стреляли, – улыбнулась адвокат. – На самом деле ожидала чего-то подобного, вот и решила на всякий случай подъехать. Оказалось очень вовремя, правда?
– Да уж, – кивнул головой Моргенштейн.
Почти неслышно шурша хорошо отрегулированным мотором, «десятка» поползла к выезду на улицу.
– Коза крашена! – неистовствовала главная демонстрантка, потрясая кулаками им вслед. – Куда его повезла?! Он же душегуб! Убивец! И тебя, дуру, ночью задушит!
– Ладно тебе, Верка, разошлась! Завали хайло, не пыли, – урезонивал ее старик с плакатом. – Все уже, отработали! Пошли вон лучше за бабками!
– И то правда, – как-то неестественно быстро успокаиваясь, произнесла, вытирая со лба выступивший от натуги пот, женщина. – Пошли.
Перейдя улицу, они остановились возле блестящей лаком спортивной «тойоты». Из машины неспешно выбрался невысокий, смуглолицый кавказец. Остро подбритые усики-стрелочки топорщились над верхней губой.
– Все видел, все слышал! – взмахнул он рукой, останавливая жестом раскрывшую было рот женщину. – Молодцы, все как надо сделали! Вот ваша тысяча, все как обещал!
– Добавить бы надо, Хамид, – задребезжал дискантом старик. – Нас тама народу-то сколько было… Тысячи на всех мало будет…
– Обойдетесь, – презрительно скривился Хамид. – Меньше водки выпьете, свиньи!
– Сам-то кто, баран горный! – вполголоса, так чтобы не услышал садящийся обратно в машину кавказец, ворчала Вера. – За рубль удавится, урод! Понаехали тут с гор, житья от них русскому человеку нет…
– Пиво-то будем брать, или как? – отвлек ее от бурчания старик.
– А денег хватит?
– Если правильно поделить, – хитро прищурился тот. – Обязательно хватит!
– Тогда конечно, тогда обязательно, – засуетилась женщина. – Пиво без водки – деньги на ветер!
Софья Павловна, несмотря на немолодой возраст водила машину весьма прилично, по-спортивному агрессивно и напористо, впрочем, только такой стиль вождения и позволял относительно быстро перемещаться по вечно забитым потоком автомобилей центральным ростовским улицам. Привычно втиснувшись в левый ряд и притоптав педаль газа, адвокат расслабленно откинулась на сиденье, исподтишка наблюдая за своим подзащитным. Моргенштейн мечтательно улыбаясь, следил за летящими по сторонам тенистыми бульварами, заполненными ярко одетыми пешеходами, впитывал каждой порой картины долгожданной свободы. Не было в его облике и следа раскаяния или подавленности, просто обычный довольный судьбой и жизнью человек с абсолютно чистой ничем не отягощенной совестью. Это всегда поражало Софью Павловну, надо же, пусть не своими руками, а все же лишил жизни шестерых ни в чем не повинных людей и ничего! Не страдает бессонницей, судя по здоровому свежему виду, не вымаливает у бога и людей прощения, никаких моральных страданий не испытывает… Конечно, формально Моргенштейн, действовавший по приказу своего начальства, может быть и невиновен, да что там, действительно невиновен. Софья Павловна искренне так считала, потому как за долгую адвокатскую практику убедилась, успешно защищать в суде интересы человека, которого сам считаешь виновным, невозможно, и раз такое дело, честнее будет сразу отказаться, не тратя зря свое время и деньги клиента. Но все же шесть человек лишенных жизни, это не шутки, не вяжется это как-то с непоколебимым спокойствием подзащитного, не вяжется… Или он такой толстокожий, что вообще не умеет чувствовать чужую боль и сопереживать ей? Тоже нет, вон как задергался, когда узнал о самоубийстве этого Снегирева… Странный тип, непонятный…
– Радует свобода, Эдуард Вольфович?
– Радует не то слово… Скорее опьяняет! Хорошо-то как! Небо, воздух, люди ходят! Девушки! Софья Павловна, честное слово, даже забыл уже как они выглядят!
– Ну вспоминайте, вспоминайте… В Ваши годы пора бы уж и семью иметь…
– Да какая семья! – отмахнулся Моргенштейн. – Наши жены, пушки заряжены! С такой службой, какая жена выдержит! А уж теперь, за зэка точно никто замуж не пойдет!
– Все шутите, веселитесь, – с неожиданно прорвавшимся раздражением процедила, сжав губы адвокат. – Неужели никакое чувство вины Вас не мучает, не по закону, чисто по-человечески хочу спросить…
– А что должно мучить? – враз потускнел, ощетиниваясь иголками недоверия Моргенштейн. – Я себя виновным ни в чем не считаю. Я солдат и лишь выполнял приказы.
– Да верю я Вам, верю, – мягко, успокаивающе произнесла Софья Павловна. – Я тоже согласна, что Вашей вины в происшедшем немного. Просто ведете Вы себя так, будто ничего не случилось, а ведь люди погибли…
– А Вам хотелось бы, чтобы я волосы на себе рвал и головой об стенку бился? Так не с чего мне. Вы с Погодиным при случае поговорите, он хоть и простой необразованный мужик, но суть вещей, порой получше многих профессоров понимает. Он Вам просто скажет, не на мне грех, а на том, кто приказ отдал.
– Но приказ ведь был преступный! Ваш начальник просто хотел таким образом скрыть свои личные просчеты и ошибки!
– Тогда мы этого знать не могли, – пожал плечами Моргенштейн. – Случись сейчас такое, может быть, и усомнились бы, а тогда верили… Командиру как не верить?
– Может все проще? Может быть просто сыграла свою роль озлобленность против чеченцев?
– Да бросьте, я к ним совершенно нейтрально отношусь! Не надо мне национализм шить! Лично мне они ничего плохого не сделали, может, не успели просто, но факт есть факт, лично я от них никакого вреда не видел. Работа такая, вот и все. Были бы там на месте чеченцев эскимосы, или эфиопы, там, я не знаю… Расстреляли бы и тех точно также…
– А поволжских немцев? – улыбнулась адвокат.
– Что немцев? – не понял сразу Моргенштейн.
– Поволжских немцев, спрашиваю, тоже бы расстреляли?
– И немцев тоже! Издеваетесь? Да поймите Вы, наконец, не маньяк я, не убийца-садист. Был приказ, я его выполнил, не было бы приказа, я бы их пальцем не тронул. Я нормальный, адекватный человек. Действительно, там всякие попадаются… Есть и те у кого крыша конкретно течет со всех щелей… Взять хоть командира 512-ой группы. Был такой, капитан Кукаринцев. Вот тот мог чичей и просто так без всякой причины в распыл пустить, просто под настроение… Этот парень на самом деле сдвинулся, ненавидел местных, при любой возможности убивал… Говорил, что личную войну с ними ведет… Позывной у него был «Люд»…
– Странный какой-то позывной…
– Ему очень подходило… – криво улыбнулся Моргенштейн.
Люд
Урал, натужно хрипя движком на пониженной передаче, переваливался на выбоинах и неровностях когда-то бывшей асфальтированной дороги. Когда-то, это лет десять с лишним назад, при Союзе, до обретения долгожданной независимости и суверенитета. Тогда дорога была вполне сносной, а еще безопасной. Вообще многое тогда было гораздо лучше, чем теперь. Вот, например мелькнувшая справа на кромке леса не то птицефабрика, не то молочная ферма когда-то исправно функционировала, поставляя в закрома Родины то ли молоко, то ли мясо. А теперь она, так же как и дорога, была… Так же как и город, называемый Грозным, был… И городков и поселков размером поменьше без счета. Тоже, были… И населения миллион с лишним, было когда-то…
Убаюканный мерным покачиванием такой уютной, такой домашней, тянущейся вдоль борта кузова деревянной лавки Люд тряхнул головой, сгоняя сонный морок. Не время спать, не время. До тех пор пока не добрался до койки в надежно охраняемом пункте временной дислокации рейд не закончен и то, что они уже погрузились в прибывший специально за ними транспорт, движутся по сто раз проверенной и безопасной дороге, а вокруг не ставшая привычной ночная темень, а яркий солнечный свет ни о чем не говорит и ничего не гарантирует. Здесь смерть может прийти в любую секунду, здесь вокруг аномальная зона по недоразумению именуемая человеческим именем Чеченская Республика, живущая по своим нестабильным изменчивым законам ничего общего не имеющим с законами федеральными и вообще любыми законами цивилизованного мира. Цепко оглядевшись, насколько позволял откинутый наверх задний полог тента, Люд удовлетворенно вздохнул. Густые заросли молодых корявых деревьев и кустарников тянувшиеся справа от дороги сменились ровным степным разнотравьем, просматривающимся до самого горизонта. Слева лениво катил мутные желтоватые воды Хумык. На том берегу реки тоже, сколько хватало глаз, тянулись покрытые молодой сочной травой поля. Врагу даже при большом желании им напакостить все равно засесть негде. Разве что какой-нибудь камикадзе мог попытаться пару раз пальнуть, прежде чем его самого вобьют в землю, разорвут в клочья ответным огнем, но подобные отморозки встречались теперь крайне редко, большинство джигитов к собственной жизни относились достаточно трепетно, не то, что в начале войны – Аллах акбар и вперед на пулеметы, повыбили фанатиков. Однако, это не повод для того, чтобы расслабляться. Сами за их, да и свою военную науку тоже не мало крови пролили. Крови вообще было много и своей и чужой, иногда казалось, что своей больше, иногда нет…
– Эй, старшие бортов! Не спать, уроды! Глаз на жопу натяну, если вахов проморгаете!
– Нормально все, тащ капитан! Мы бдим, все спокойно, – с развязной приблатненной интонацией произнес, поднимая голову и щуря красные от недосыпа глаза, сержант по прозвищу Жердяй.
– Бдишь, Жердяй? Хорошо, что не бздишь, а то и так от ваших портянок вонючих не продохнуть, – вклинился в разговор заскучавший от монотонно-однообразной дороги заместитель командира группы молодой, меньше года как из училища, лейтенант.
– Можно подумать, Бизон, ты французским парфюмом благоухаешь, – беззлобно оборвал его Люд. – Нечего тут из себя аристократа корчить. Пни вон лучше Тунгуса, а то он скоро храпеть начнет вместо того, чтобы фишку рубить.
Прозванный Бизоном за удивительное для разведчика бычье телосложение, что впрочем, не мешало ему, когда это нужно двигаться с потрясающей быстротой и ловкостью, лейтенант одним гибко-стремительным движением сгреб сидящего у левого борта снайпера за воротник и хорошенько встряхнул.
– Дембель проспишь, солдат!
– Я не спать! Я глядеть! – возмущенный столь фамильярным обращением сын якутского народа совершенно позабыл сложные грамматические правила русского языка, чем вызвал гомерический смех всей группы.
– Хорош ржать, кони! – гаркнул Люд, перекрывая дружный гогот.
Смех стих мгновенно, будто резко повернули регулятор звука, бойцы судорожно задвигались, поправляя оружие и снаряжение, натягивая на лица маски тупых исполнительных служак. Люд медленно обвел их внимательным взглядом. Все было хорошо и правильно, лишь лейтеха по всегдашней своей строптивости попробовал было сыграть с командиром в гляделки, но уже через несколько секунд все же опустил глаза, делая вид, что рассматривает что-то невероятно важное на полу. Остальные даже не пытались. Люд про себя довольно усмехнулся, знал, что его взгляда не выдерживают, боятся… Это хорошо, боятся, значит уважают…
– Извините меня, парни, – тихо и мягко проговорил командир. – Не люблю я веселья до возвращения, как бы не накаркать чего… Вы ведь не сердитесь на меня, правда?
И снова пристальный осмотр, и снова вместо лиц лишь бритые макушки склоненных голов. Почему-то сейчас это злило… Хоть бы один в глаза глянул, хоть бы один… Ведь еще совсем недавно все было по-другому… Группа была слаженной дружной семьей, где каждый боец почитал его, Люда, за строгого, но однозначно справедливого отца. В то время им никогда не пришло бы в голову его бояться, по-крайней мере просто так, без всякого повода. И лишь недавно все изменилось… А может давно, просто он не замечал… Но почему? Должна же быть какая-то причина? Должна… Но об этом после… Сейчас главное одернуть не в меру развеселившихся бойцов. Они молодые, зеленые, не понимают, что здесь нельзя расслабляться ни на секунду, что кругом, куда ни глянь, злобный коварный враг, ловко маскирующийся и только и ждущий, что пустить им пулю в спину. Они слишком молоды и не умеют ненавидеть так, как умеет он, потому не могут быть всегда на стороже, они давно погибли бы здесь, но на их счастье есть опытный никогда не позволяющий себе забыть, что они на войне, командир.
– Что молчим, уроды?! Уже не весело?! – голос Люда срывается на истеричный визг. – Правильно! Не хрена веселиться! Мы на войне, а не в цирке! На войне, блядь! Всем понятно!
Горящий настоящей отнюдь не наигранной ненавистью взгляд вновь оббегает кузов, вновь утыкается в покорно опущенные головы.
– Жердяй, Тунгус, ребятки, смотрите внимательно, ладно? Мало ли… Сами знаете, всякое здесь бывает. Знаю, устали, тяжело… Но мы все на вас надеемся. Не проморгайте, лады? – голос вновь звучит мягко и почти просительно.
Тунгус от такого внезапного перехода испуганно вздрагивает, а откуда-то из ближнего к кабине угла долетает свистящий шепот: «Псих контуженный, вот послал Бог командира на нашу голову…». Урал, мерно покачиваясь, ползет вперед, с каждым метром приближая бойцов группы спецразведки к желанному полевому лагерю, к бане с горячей водой, нормальной не консервированной пище и самому уютному в мире ложу – брошенному на деревянные нары матрасу.
После короткой вспышки гнева Люд погружается в вялое оцепенение, гипнотизирующий ритм колыхания машины, накопившийся за время рейда недосып и уныло однообразный пейзаж за бортом кузова делают свое дело. Командир группы недоволен рейдом, ничего достойного внимания за неделю блуждания по окрестностям не случилось. Сняли информацию с завербованных агентов в селах, проверили оперативные данные насчет склада с оружием, как обычно не подтвердилось, да три дня просидели в засаде на окраине затерявшегося в лесу хутора в ожидании бандитского связника, который так и не пришел. Не густо. Просто зря потерянное время с точки зрения командования и непростительный простой в той личной войне, которую здесь вел Люд. Да, именно так, в отличие от большинства своих сослуживцев командир группы спецразведки капитан Кукаринцев здесь вел войну, а не принимал участие в контртеррористической операции. И в последнее время совмещать эту личную войну против чеченского народа с исполнением служебных обязанностей становилось все труднее. Уж больно либерально и мягко старались действовать командиры и начальники. А Люд никакой мягкости и законности не хотел, он хотел крови. Свежей, горячей, фонтаном бьющей из порванных пулями вражеских тел… Иногда он сам себе представлялся этаким ненасытным вампиром, который вынужден проливать кровь других, чтобы жить самому. Ни страха, ни отвращения этот образ, возникающий в воспаленном измученном постоянными стрессами мозгу, не вызывал, наоборот казался притягательным исполненным своеобразного шарма и мрачной романтики. Люд отдавал себе отчет, что с ним творится что-то неладное, что проснувшаяся и пожирающая мозг атавистическая тяга к убийству явление совсем не нормальное, замечал, что его недолюбливают и боятся однополчане и подчиненные, но ничего не мог с собой поделать. Да если уж совсем честно, не только не мог, но и не хотел.
– Что я буду делать, когда все это закончится? Кого тогда убивать? Хотя чичей еще много, на мой век хватит…
Поймав ошалелый взгляд Бизона, Люд понял, что последнюю мысль, забывшись, произнес вслух и, стараясь сгладить произведенное этими словами впечатление, принужденно рассмеялся. Бизон тоже неуверенно улыбнулся, глядя в блеклые глаза командира, из которых на него смотрела пустота высохшего в знойной пустыне колодца с затаившимся где-то глубоко на дне безумием. «Надо быть внимательнее, – внушал себе тем временем Люд. – В последнее время что-то участились такие вот опасные оговорки. Пока парни просто смотрят с подозрением, но если так пойдет и дальше, то недалеко и до врачей. А к врачам мне нельзя. Нельзя, пока не кончится эта война. Ребята без меня пропадут, и пусть себе косятся сколько угодно с недоверием и страхом. Потом они и сами поймут. Потом благодарить будут. Поэтому надо быть осторожнее, меньше думать, меньше говорить… Ведь на самом деле все нормально… Нормально…». Он повторял и повторял это «нормально», как заклинание, чувствуя, как леденеют кончики пальцев, а в голове мучительно пульсирует зарождающийся огненный шар непереносимой периодически накатывающей откуда-то изнутри боли, как он растет, распирая ставшие тесными стенки черепа, а перед глазами яркой метелью кружатся радужные мушки.
Грохнуло когда они въезжали в Курчалой, уже потянулись по сторонам от дороги первые окраинные постройки, пахнуло жильем и разведчики ощутимо расслабились, в самом поселке нападения боевиков никто не ждал. Асфальт перед капотом Урала вздыбился, будто дорога вдруг решила выгнуть натруженную спину, ярко полыхнуло пламя взрыва, мощный кулак ударной волны с размаху врезал по кабине, вышибая лобовое стекло, сминая железо крыши и играючи переламывая шейные позвонки водителю. Последним инстинктивным усилием, сидевший за рулем солдат-срочник еще успел вдавить в пол педаль тормоза, и автомобиль с намертво заклиненными колесами юзом швырнуло в кювет. Впрочем, находившиеся в закрытом тентом кузове разведчики этого не видели, сначала резкий толчок бросил их головами вперед в центр кузова, создав в какой-то момент на дощатом полу чудовищную мешанину из тел, оружия и снаряжения, и лишь потом до них докатился грохот взрыва.
Люд чувствительно приложился лицом об чей-то автомат вдрызг раскровянив нос и разодрав щеку. Зашипев от боли, он отпрыгнул назад к борту, судорожно вцепившись в поддерживающую тент дугу и устояв на ногах.
– Фугас! Суки нас подорвали! Из машины, уроды! Быстро! – ревел он, раздавая щедрые пинки бестолково возившимся на полу бойцам.
Сидевшие с краю уже были снаружи, лихорадочно передергивая затворы падали за колеса, щупая окружающее пространство настороженными стволами. Не долго думая распоровший ножом тент и протиснувшийся в прореху, Бизон метнулся к кабине, рывком распахнул дверцу водителя и, уцепив солдата за рукав камуфляжной куртки, вовсе не деликатно выволок безвольное тело на землю. Помощь уже не требовалась. Бизон на всякий случай прижал пальцы к тому месту на шее бойца, где, по его мнению, должна была проходить сонная артерия, но биения пульса не услышал. Результат его не удивил, действие было предпринято чисто на автомате, по неестественно вывернутой голове он давно понял, что парень мертв. Отшвырнув еще теплое тело в сторону, лейтенант головой вперед сунулся в кабину, кроме водителя там должен был быть еще старший машины. Вытянутые руки вляпались во что-то теплое и липкое, Бизона передернуло от отвращения, но он уже нащупал ворот куртки, а сдавленный стон подсказал, что на этот раз его усилия не окажутся напрасными. Сильный рывок и с натужным всхрипом лейтенант перевалил чужое враз погрузневшее тело через неловко вздыбившееся сидение, выволакивая из покореженной кабины наружу. Прямо перед ним оказалось бледное, перемазанное кровью лицо старлея, бывшего старшим машины, губы лихорадочно прыгали, силясь выпихнуть какие-то слова, широко распахнутые глаза смотрели куда-то вдаль сквозь Бизона. Понятно, мужик в шоке и, скорее всего, ранен.
– Док, ко мне! Здесь раненый! – во весь голос заорал лейтенант, подзывая санинструктора группы.
Однако вместо Дока с полевой медицинской сумкой рядом почему-то оказался Люд, раскрасневшийся, с азартно блестящими глазами и перемазанной кровью физиономией.
– Командир! – схватил его за грудки, вглядываясь в лицо, Бизон. – Ранен?
– Отцепись!
Люд одним коротким движением выскользнул из захвата, вскинул автомат и танцующими приставными шагами пошел вперед, обходя машину. Тут только Бизон разглядел, что кровь толчками выхлестывает из разбитого носа командира.
– Фугас! – рявкнул Люд, выглянув из-за капота и оценив солидную воронку, образовавшуюся посреди дороги. – Быстрее всего управляемый! Поторопились кнопку тиснуть, а то всех бы в клочья разнесло! Парни, эта сука где-то рядом!
Бизон быстро огляделся. Бойцы, грамотно рассредоточившись вокруг машины, ощетинившись настороженными стволами, крутили головами по сторонам. Слава Богу, все вроде живы. Справа от дороги стоял покосившийся сарай с вывеской «СТО», слева пологий откос переходил в небольшой, щедро усыпанный обкатанными рекой голышами, песчаный пляжик. У самой воды замер зеленый, крытый выгоревшим брезентовым тентом «УАЗ» с гражданскими номерами, а чуть дальше вдоль реки улепетывал молодой парень в джинсовой куртке. Бизон крикнул, чтобы привлечь внимание Люда и указал рукой на бегущего чеченца.
– Вон он, сука! Вон!
Люд, кровожадно оскалившись, вскинул автомат, но, вдруг передумав, бросил Бизону через плечо:
– Возьми троих посмотри сарай! Я сейчас. Копыто, со мной!
Люд видел, что русло реки буквально в сотне метров делает крутой поворот и, если чеченец так и будет бежать вдоль берега, у них появлялся шанс выскочить ему наперерез. Красный туман боевого бешенства затапливал сознание, делал рефлексы в сотни раз быстрее, в тысячи раз обостряя остроту всех чувств, глуша повседневное сознательное восприятие реальности, отбрасывая его в глубинную черноту мозга, выводя на первый план инстинкты охотящегося первобытного зверя. Синяя джинсовая куртка беглеца то и дело мелькала над откосом, и Люд не отрывал от нее глаз, будто сопровождал движущуюся мишень на зачете по стрельбе. Он знал, что вовсе не его командирское дело гоняться за удирающим боевиком, что он должен в первую очередь проверить, живы ли бойцы группы, нет ли среди них раненых, нуждающихся в помощи, толково организовать оборону на случай внезапного нападения или снайперского обстрела, да мало ли в такой ситуации забот у командира. А удирающего во все лопатки духа вполне мог стреножить тот же напряженно сопящий за левым плечом Копыто. Но проснувшийся где-то глубоко внутри, жаждущий крови зверь неумолимо и властно требовал лично броситься в погоню, первым вцепиться зубами в горло жертве, по праву сильного, по праву вожака этой стаи.
С разбегу они вылетели на край откоса прямо перед носом у бегущего чеха, заметив военных, тот резко изменил направление движения и, заверещав, как затравленный охотниками заяц броском метнулся в сторону. Люд уже рассмотрел, что враг безоружен, по-крайней мере в руках у него ничего нет.
– Живым брать суку! Живым! – проревел он, взвиваясь в воздух в мощном прыжке.
По всем расчетам приземлиться он должен был точно на спину метавшемуся под откосом чеху, но в тот момент, когда пальцы разведчика уже готовы были сомкнуться на горле врага, чеченец внезапно остановился и вся девяностокилограммовая тяжесть тела Люда пришлась не на центр его спины, а на правое плечо. Инерция удара развернула чеха вокруг оси, а Люд хрипло взвыв от досады сумел лишь рвануть на себя рукав джинсовки и кубарем покатился по песку. Перепуганный чеченец метнулся в сторону и с разбегу налетел на второго разведчика, да так неудачно, что умудрился изо всех сил засветить выставленным вперед плечом Копыту под дых. Солдат согнулся, судорожно ловя ртом ускользающий воздух, а чеченец, совершенно потеряв голову, развернулся и бросился назад точно навстречу поднимающемуся с песка Люду. Тот криво ухмыльнулся, и встретил летящего, не разбирая дороги врага простым и безыскусным прямым в голову. Чеченец рухнул на колени, да так и остался стоять, согнувшись и ошалело мотая головой. Люд тут же добавил с ноги влет, без всяких изысков по-футбольному, прямо по мячу – голове. Чех коротко всхлипнул и сунулся лицом в песок, потеряв сознание. От реки, тихо постанывая и переломившись пополам в поясе, брел Копыто.
Люд деловито перевернул чеченца на спину, всмотрелся в разбитое рифленым протектором десантного ботинка лицо. Молодой парень, лет двадцать – двадцать пять, не больше. Из свернутого набок носа тонкой густой струйкой ползла по щеке темная кровь. Быстро охлопав карманы куртки и брюк, Люд извлек их них немудреный набор: одноразовую зажигалку, смятую пачку дешевых сигарет, потертый кожаный бумажник и связку ключей. В бумажнике обнаружились паспорт, водительские права и несколько сотенных купюр, остальные находки Люд небрежно бросил на песок. Деньги разведчик, не считая, сунул себе в карман брюк, права еще старого образца, бумажные, разорвал и отбросил в сторону, а вот паспорт принялся изучать куда более внимательно.
– Так… Хамзат Умарович Гелиханов… восьмидесятого года рождения…, прописка местная… Ясно. А ну, Копыто, плесни ему водичкой на морду, хватит отдыхать. А то, как фугасы ставить, так они как стахановцы пахать готовы, в три смены, а тут слегка ботинком задели и уже полчаса валяется.
Кряжистый, крепко сбитый Копыто молча отстегнул с ремня армейскую фляжку и тонкая струйка теплой щедро сдобренной обеззараживающими таблетками воды полилась на лицо отключившегося чеченца, затекая тому в нос, брызгая в глаза, перемешиваясь со струящейся по щеке кровью. Парень вначале сморщился, потом замотал головой, пытаясь уйти от льющейся сверху струи, наконец, громко чихнул и рывком приподнялся в сидячее положение, протирая глаза руками. Копыто прикрутил колпачок фляжки, кивнув Люду на чеченца, мол, пожалуйста, Ваше приказание выполнено, пользуйтесь, и отступил в сторону, на всякий случай поудобнее перехватив автомат и время от времени внимательно и недобро зыркая по сторонам.
Люд присел рядом с чеченцем и, дождавшись, когда тот опустит трущие глаза руки, пристально глянул ему в лицо.
– Где пульт, сука? Дистанционка где? Понимаешь про что я, обезьяна? – почти ласково выговорил он.
Чеченец непонимающе затряс головой, вид Люда перемазанного уже засохшей кровью, похоже, сильно впечатлил пленника, он смертельно побледнел, а губы его вовсю дрожали, отплясывая танец страха.
– Не понимаешь? Совсем случайно мимо шел, да? Мамой клянусь, да? – нежно пропел Люд, придвигаясь чуть ближе.
Пленник инстинктивно подался назад, всем телом отстраняясь от этого страшного русского.
– А это ты понимаешь?! – в руке разведчика как бы сам собой, из ниоткуда, появился пистолет, причем не табельный «Макаров», а огромный американский кольт. – Сука! Прямо сейчас кончу, здесь же!
Вороненое бездонное дуло равнодушно глянуло прямо в глаза молодому чеченцу.
