Светлана Альбертовна Тулина
Эра Мориарти
– Ха! – воскликнула мисс Хадсон и по-хозяйски положила изящную руку на плечико Джейн. – Мужчины! Они всегда стремятся закрепостить женщину, привязать её к дому и кухне! Даже после смерти. Мужчины – ужасные собственники!
Если Джейн и были неприятны слова подруги или её собственнические жесты, то она ничем этого не выдала и продолжала рассказ, уже не прерываясь:
– Понимаете, мистер Холмс, тот дом помнил Джона, но нас двоих он не помнил, и это был мой единственный шанс ещё немного побыть с моим любимым, я не могла отказаться! И в тот же вечер купила билет на поезд в Боскомскую долину. Вот так я и появилась в «Ивовой хижине», познакомилась с двоюродным братом моего Джона и его семьёй.
Дом оказался огромен – трёхэтажный особняк с флигелями и пристройками, окружённый заброшенным садом, с которым совершенно не справлялся пожилой садовник – вы правы, я полюбила возиться в саду, и много времени провела именно там. Как раз в саду я и встретила ту цыганку… Но не буду забегать вперёд, я ведь ещё не рассказала вам о брате моего Джона и его семье.
Они замечательные люди, Берт и его жена Алисия, у них четверо совершенно очаровательных детей. Ещё в доме живёт отец Берта, дядя моего Джона, Эшли, и пара каких-то старых тётушек, но с ними я почти не встречалась. Дом действительно разделён на две половины ещё во времена эксцентричного дедушки моего Джона, все проходы между восточным и западным крылом были заколочены или даже заложены кирпичной кладкой. Мы с Бертом сразу же пришли к согласию в том, что это не дело. Он понимал, как неуютно мне будет одной в огромном пустом пространстве, и был настолько любезен и предусмотрителен, что к моему приезду разобрал часть заложенных проходов, и из крыла в крыло теперь можно пройти не только через сад.
Они все оказались очень приятными людьми, и Берт с Алисией, и их отец, дядя моего Джона. Не без странностей, конечно, но у кого их нет? Они очень хорошо ко мне отнеслись, а я ведь была для них совершенно незнакомым человеком, мы обменялись разве что двумя или тремя телетайпограммами. Но они приняли во мне живое участие, сочувствовали, пытались развлечь. Расспрашивали о дальнейших планах, не собираюсь ли я продолжить учёбу и вернуться в Лондон, предлагали помощь и даже деньги. Но я тогда была совершенно разбита и не хотела ничего, только побыть одной, и они отнеслись с пониманием, оставив меня в покое.
Когда я с ними знакомилась, возникла неловкая ситуация: я приняла Берта за дядю Эшли и была просто поражена, осознав, что ошиблась – брат моего Джона действительно выглядит старше собственного отца! Но оказалось, что это последствия полученного им ранения – он потерял здоровье во время службы, надышавшись какой-то военной гадости. И теперь он совершенно лыс, сгорблен, и лицо его покрыто морщинами, как у дряхлого старца. К тому же ему постоянно приходится принимать укрепительные микстуры, ими пропахла вся восточная половина дома, и, к своему стыду, я не очень любила там бывать. А вот детям нравилось играть в моём крыле, и ещё там обитала Мисси. Очаровательнейшее существо! Поначалу она отнеслась настороженно к моему вторжению во владения, которые считала своими, но потом мы подружились и, действительно, много времени проводили вместе, тут вы тоже угадали, мистер Холмс. Если я работала в саду, Мисси располагалась рядом, греясь на солнышке, если же погода была дождливая, я читала у окна в гостиной, а Мисси пристраивалась у меня на коленях.
Она была со мной, когда мы встретили ту цыганку. Бедная Мисси…
Это случилось утром в начале июня, я срезала розы для букета с любимого куста у самой изгороди в дальнем конце сада, когда со стороны дороги меня окликнул женский голос. Живая изгородь в «Ивовой хижине» невысокая, по грудь, и, распрямившись, я сразу же увидела эту странную женщину.
Она стояла в каких-то пяти-шести шагах и пристально смотрела на меня поверх подстриженных кустов. Обычная цыганка, укутанная в несколько разноцветных платков, несмотря на то, что день был довольно жаркий, позванивающая монистами и невероятно грязная, как и все они. Цыгане не были редкостью в тех краях, Алисия говорила, что рядом расположился табор, я часто видела их на дороге, бредущих то в одну, то в другую сторону, крикливых, как птицы, замотанных в яркие тряпки и обвешанных полуголыми ребятишками. Они часто просили у нас еды или мелких монет и предлагали погадать, но вели себя мирно, и я никогда не испытывала перед ними страха. Тем удивительнее, что эта цыганка напугала меня до дрожи.
Может быть, дело в том, что она была одна, без подруг и детей, и ничего не просила? Или в её пристальном взгляде? Не знаю. Но мне сделалось очень страшно, несмотря на яркий солнечный день и то, что я была в саду не одна – пожилой садовник как раз подстригал изгородь неподалеку и обернулся к нам, заинтересованный.
Пытаясь справиться с собой, я кликнула кухонного мальчишку и велела принести молока и хлеба, а также пирог, оставшийся от завтрака. Цыганка же подошла вплотную к разделяющим нас кустам и, посмотрев в небо над моей головой, заулыбалась и сказала, что даже гадать мне не станет – она и так видит мою судьбу.
Она действительно многое обо мне знала. В том числе и про трагическую гибель Джона и мою учёбу в Лондоне…
Не считайте меня дурочкой, мистер Холмс, я ни на секунду не поверила, что всё это она вычитала в облаках над моей головой – полагаю, по деревне ходило немало сплетен о нашем семействе, а цыгане умеют не только болтать, но и слушать. Поэтому её необычное гадание не вызвало у меня никаких иных реакций, кроме веселья. Теперь, неся обычные благоглупости, она больше не казалась мне такой загадочной и пугающей, как вначале. Страх окончательно покинул меня. Обычная попрошайка, которая хочет стрясти побольше, а потому и не просит мелочи. А тут она понесла всякую чушь о том, что мне надо обязательно вернуться в Лондон, что нельзя такой девушке хоронить себя в глуши, а в большом городе меня ждёт такая же большая любовь и прекрасное будущее.
Помню, я расхохоталась ей прямо в лицо, и долго не могла остановиться. Теперь я понимаю, что это была нервная реакция на пережитое мною ранее. Но тогда мне почти сразу же сделалось неловко за подобную несдержанность. Тем более, что цыганка испуганно отшатнулась, да и старый садовник бросал в мою сторону странные взгляды. Это помогло мне взять себя в руки, справиться с неловкостью и успокоиться. Тут как раз принесли узелок с кухни, и я отвернулась, считая разговор законченным и собираясь идти в дом, поскольку день был достаточно жарким и срезанные розы нуждались в воде.
И вот тогда-то она и крикнула мне в спину, что надо мною висит проклятье.
Что-то в её голосе заставило меня обернуться и прислушаться к почти бессвязным крикам. Она была бледной и очень злой, сильно жестикулировала и на этот раз, кажется, не пыталась обмануть.
Она кричала, что я проклята, что в этом доме мне жить нельзя, что мне надо скорее бежать отсюда. А если я останусь – то умру, и умрут все, кто будет рядом со мной и все, кто мне дорог. Она кричала, что мои безвестные предки были прокляты самой землёй, и только камень города способен оградить меня от этого проклятья, да и то не до конца, потому что Джон тоже мог бы жить, если бы не встретил меня. А потом она убежала, даже не взяв узелок с едой, чем напугала меня больше, нежели всеми своими криками.
Я девушка здравомыслящая, мистер Шерлок Холмс. И потому постаралась не придавать особого значения этому происшествию, хотя оно и оставило в моей душе неприятный осадок. Особенно последние её слова… Несколько дней я даже не выходила в сад, опасаясь новой встречи, но потом окончательно убедила себя, что всё это глупости. К тому же Алисия, обнаружив моё внезапное домоседство, пыталась вызнать причины, а рассказывать ей о неприятном разговоре мне не хотелось. Тем более что её муж отличался излишним суеверием и постоянно рассказывал за обедом про те или иные пророчества, оказавшиеся истинными, и с моей стороны было бы глупо давать дополнительную пищу для и без того надоевших мне разговоров.
Июнь и половина июля прошли спокойно, я уже почти забыла про тот скверный инцидент, но тут случилась первая неприятность – погиб мой любимый розовый куст. «Королева Виктория», знаете, такие насыщенно-алые, с тоненькой чёрной бахромкой и более светлыми прожилками. Это сейчас, в сравнении с дальнейшими событиями, я говорю «неприятность», а тогда происшедшее показалось мне страшным несчастьем. Чуть ли не большим, чем гибель моего милого Джона. Это ведь был мой любимый куст, я знала на нём каждую веточку, каждый бутончик, знала, когда который распустится, утром ещё до завтрака бежала проведать, словно старого друга…
Он сгорел за два дня, словно пожираемый изнутри невидимым пламенем, я ничего не могла поделать, и старый садовник только чесал в затылке, говоря, что никогда такого не видел. Листья скукожились и почернели, веточки покрылись белёсым налётом, похожим на воск, а вместо прекрасных цветов остался лишь пепел, источающий скверный запах. Видя такое дело, садовник предпочёл выкопать умерший куст вместе с землёй, вывезти на задний двор и там сжечь, опасаясь, что в ином случае зараза может перекинуться на остальные растения.
Я проплакала несколько дней.
Вы можете счесть меня бесчувственной, сэр, я не плакала, когда умер мой Джон, а над глупым розовым кустом рыдала, как ненормальная. Алисия пыталась меня успокоить, а Берт был мрачен и ворчал, что это только первая ласточка. Каким-то образом он узнал про слова той цыганки – наверное, рассказала бывающая в деревне кухарка, известная на всю округу сплетница. Мне были неприятны эти разговоры, тем более что их дети, раньше чуть ли не каждый день приходившие поиграть в моё крыло, теперь сторонились меня, а Памела, самая младшенькая, любительница конфет, теперь при случайных встречах разражалась слезами и убегала.
Я снова начала большую часть времени проводить в саду, не столько работая, сколько прячась. Так прошел ещё один месяц.
А в августе заболела Мисси…
Я не сразу забеспокоилась, когда она пропала – Мисси кошка вполне самостоятельная, уходила по своим надобностям, когда хотела, и могла не возвращаться, пока не нагуляется. Но обычно её отлучки длились не долее одного-двух дней, а если такое и случалось, то она всегда находила время проведать если не меня, то свою любимую мисочку с молоком. А тут мисочка оставалась нетронутой уже третий день, хотя я утром и вечером наполняла её свежим молоком, и я начала волноваться.
А потом её обнаружил садовник и прибежал за мной – поскольку с Мисси было что-то не то и он побоялся к ней приближаться. Я поспешила за ним, как была, в клеёнчатом фартуке и грубых садовых перчатках – я тогда как раз пыталась придать подобающую форму разросшемуся сверх всякой меры кусту шиповника на центральной аллее.
Мисси лежала в сухой канавке и выглядела ужасно – пушистая и густая ранее шерсть слезала с неё клочьями, обнажая покрытую струпьями кожу, её трясли непрерывные судороги, изо рта шла кровь. Садовник кричал, чтобы я не трогала её, поскольку это может быть заразно, но я не могла оставить бедную Мисси в таком плачевном положении. Я перенесла её в пустующий флигель, устроила поудобнее на меховой лежанке и послала мальчишку в деревню за доктором. Сама же попыталась напоить несчастную молоком, зная, что молоко помогает при многих болезнях и отравлениях. Но Мисси была настолько слаба, что не могла даже пить. Её трясло, дыхание было тяжёлым и прерывистым, иногда она начинала рычать или плакать, один раз даже попыталась меня укусить, но не смогла пробить зубами жёсткую садовую перчатку, которую я так и не успела снять.
И тут как раз пришёл доктор.
Мальчишка всё перепутал, и привёл обычного доктора, а не ветеринара. Узнав, что его вызвали к кошке, доктор пришёл в крайнее негодование, но тройная оплата визита примирила его с необычною пациенткой – я понимала, что спасти Мисси может только чудо, и ждать прибытия другого врача нельзя. Впрочем, доктор ничем не смог помочь – да и никто бы не смог, наверное. Мисси умерла у него на руках, прямо во время осмотра вдруг сильно вытянувшись и окостенев в считанные секунды. Шерсть к тому времени с неё слезла практически полностью, лысый трупик выглядел ужасно, но почему-то сильно заинтересовал нашего доктора. Он говорил, что никогда не видел столь быстрого трупного окоченения и хотел произвести вскрытие. Обещал отказаться от платы за вызов, если я позволю ему забрать труп несчастной кошки с собой. Я не могла допустить подобного издевательства над телом моей бедной подруги, доктор настаивал и даже начал сам предлагать мне деньги. Возможно, он чувствовал мою слабость – мне было плохо, хотелось поскорее остаться одной и оплакать несчастную Мисси – потому и был таким настойчивым. Не знаю, чем бы всё это кончилось, но тут во флигель заглянул Берт, и, узнав причину спора, принял мою сторону и быстро выпроводил назойливого доктора.
Я была слишком слаба и решила отложить похороны Мисси до следующего утра. Оставила её тельце там же, на меховой подстилке во флигеле. Никогда не прощу себе этой слабости, стоившей моей четвероногой подруге посмертного надругательства.
Утром, когда я заглянула во флигель, прихватив шляпную картонку, которая должна была послужить последним пристанищем бедняжке, меховая подстилка оказалась пуста. Обежав весь сад, я обнаружила то, что осталось от Мисси на подъездной дорожке у чёрного входа – кто-то обезглавил и выпотрошил несчастную, а тело разрубил на несколько кусков, да ещё и облил керосином. Хорошо, что я ранняя пташка, наткнись на это безобразие кухарка – и разговоров хватило бы на месяц. Поэтому я поспешила собрать останки несчастной кошки в коробку из-под шляпки и похоронить под кустом сирени на клумбе перед нашим окном – я надеялась, что ей там понравится, во всяком случае, при жизни она любила греться на этой клумбе.
Домашним я ничего про это не рассказала, достаточно с них и прочих переживаний. Сама же ломала голову и никак не могла понять, кто и, главное, зачем мог совершить подобное зверство? Не хотелось бы думать, что солидный доктор мог дойти до такого безумства в своём профессиональном рвении, чтобы под покровом ночи тайком возвратиться в наш сад и совершить столь вожделенное вскрытие? Но если не доктор, то кто?
А через двенадцать дней умер садовник.
Сначала он жаловался на боли в суставах – но он и раньше на них жаловался, и мы не придавали этому особого значения, пока однажды он не упал прямо на дорожке, и не забился в конвульсиях, страшно крича. Пришлось снова посылать за доктором и звать шофера, чтобы помог отнести несчасного в дом. Это оказалось далеко не простым делом – садовника били ужасные судороги, его буквально выгибало дугой, на помощь шоферу прибежали двое дюжих кухонных работников, но и трое взрослых мужчин не могли его удержать. Боже, как он кричал! Мы уже совсем было отчаялись, но тут садовник внезапно перестал кричать и обмяк, словно из него разом выдернули все кости. Его удалось отвести в пристройку и уложить на кровать, он больше не вырывался, лишь тяжело дышал и постанывал. Но не успели мы подумать, что все самое страшное миновало, как приступ начался снова, еще ужаснее и продолжительнее. Беднягу выгибало дугой, так что он касался кровати лишь пятками и затылком. Изо рта его текла кровавая пена, и он кричал, кричал, кричал не переставая…
Доктор приехал во время третьего приступа. Заглянул больному в глаза, попытался прощупать пульс на руке, напряжённой и твёрдой, словно горячая деревяшка. Пожал плечами, сказал, что сделает всё возможное, но в результатах не уверен, и что нужно ждать окончания приступа, чтобы сделать укол кураре. Ещё он говорил о ядах – о том, что любой яд может стать лекарством при умелом с ним обращении, и наоборот. Кажется, он хвастался, или просто был не очень уверен в собственных силах. Когда садовник обмяк и замолчал, доктор сделал ему укол и сообщил, что теперь всё в руках всевышнего. Если сильного приступа не будет хотя бы час-полтора – садовник точно выкарабкается. Если промежуток составит менее часа – вероятность счастливого исхода резко убывает. Но больше он сделать всё равно ничего не может, надо надеяться и ждать, толкуя все сомнения в пользу несчастного.
Приступ начался через девять с половиной минут. Наверное, так было даже лучше, чтобы сразу ни у кого не осталось ни малейших сомнений…
Сначала я полагала, что с садовником приключилась та же напасть, что и с Мисси, а значит, это действительно заразно, и мы все на очереди, особенно я сама. Но доктор успокоил нас, заявив, что у садовника типичный столбняк, а столбняк не заразен, и нам ничего не грозит – если, конечно, я не поцарапаю одной и той же иголкой сначала руку несчастного до крови, а потом и «свой прелестный пальчик» – он так и сказал, тот доктор, а ведь рядом в страшных мучениях умирал несчастный садовник, помочь которому было уже невозможно. Доктор же всё повторял про пальчики – очевидно, считал это весёлой шуткой, и сам же смеялся… всё-таки я вынуждена признать, что он оказался не слишком деликатным человеком, этот доктор…
Садовник умер через три дня. Боже, как он страдал! Даже врагу не пожелаю подобной смерти. На второй день он уже не мог даже кричать, только хрипел. Я сидела с ним до последнего, видя в этом свой долг. Даже если не принимать во внимания проклятье, человек пострадал, пытаясь сделать лучше мой сад, и посидеть рядом – самое малое, что я могу для него сделать. Доктор заходил дважды. Делал уколы, после которых умирающий на некоторое время впадал в забытьё. Предлагал мне успокоительное. Во время второго визита посоветовал позвать священника, но Берт сказал, чо садовник был убеждённым атеистом. Берт поначалу старался как-то меня утешить, составлял компанию и всё пытался уговорить меня не убиваться так или хотя бы ненадолго пойти отдохнуть. Но сдался, видя мою непреклонность, и оставил одну. Бедняга, он и сам-то с трудом держался на ногах, и пахло лекарствами от него куда сильнее, чем обычно. Так что я была рада, когда он ушёл. К тому времени несчастного садовника уже окончательно парализовало, он не мог даже говорить, только смотрел на меня. И в глазах его я видела отражение собственной вины. Он не обвинял меня – я сама себя обвиняла.
Я не пошла на похороны – заснула тяжёлым сном, и меня долго не могли добудиться. Больше я не работала в саду, и вообще старалась не выходить из своей комнаты, даже к обеду. Сидела у окна целыми днями, смотрела на осенний сад и старалась ни о чём не думать. А особенно – не думать о том, остался ли бы садовник в живых, послушайся я слов той цыганки и вернись в Лондон.
Осень постепенно раскрашивала сад золотом и багрянцем, а я смотрела, как ветер играет листьями сирени под моим окном, пока однажды не обратила внимания, что с ними творится нечто странное. Это было вечером, и поначалу я не поверила своим глазам, списав все на неверную игру освещения. Вернее, нет… я поняла всё сразу, просто не хотела верить, потому и спустилась, надеясь убедиться, что вечерний свет и напряжённые нервы сыграли со мной злую шутку.
Осень бушевала в саду огненно-рыжим пожаром, но пламя, которое сжигало куст сирени под моим окном, было иного рода – то самое чёрное невидимое глазу внутреннее пламя, что уничтожило ранее мои любимые розы. Многие листья уже почернели и скрючились, а на тех, что остались, более не было иных оттенков – ни зелёного, ни жёлтого с красным. Только чёрный. И на некоторых веточках уже появился знакомый восковидный налёт белесого цвета.
Сами понимаете, мистер Холмс, выхода у меня не оставалось. Я не стала никому ничего объяснять, в ту же ночь собрала небольшой дорожный чемоданчик и покинула «Ивовую хижину» ранним утром, пока все ещё спали. Пешком добралась до станции и купила билет на первый же поезд в сторону Лондона.
Понимаете, мистер Холмс, я не могла рисковать.
Нет, вы только не подумайте, что я суеверна. Даже сейчас я не верю до конца в мистическую подоплёку происшедшего и пытаюсь по мере сил найти рациональное объяснение всем этим ужасным событиям. Но если есть хотя бы малейшая вероятность, хотя бы тень вероятности – я не вправе рисковать жизнью и здоровьем хороших людей.
Я должна точно знать, мистер Холмс, понимаете? Я ведь даже не сообщила дяде о своём приезде, поселилась в дешёвых меблированных комнатах и стараюсь не попадаться на глаза прежним друзьям, а также и не заводить новых. Я боюсь сходиться с людьми – вдруг случившееся в Боскомской долине повторится и в Лондоне? Я устала бояться, но не знала, к кому мне обратиться за разъяснениями. Древние философы ничем не могли мне помочь, и я перестала посещать библиотеку, в которой первоначально надеялась найти все нужные мне ответы. Конечно, я слышала о великом сыщике Шерлоке Холмсе – а кто в Англии о нём не слышал? Но полагала, что вы давно отошли от дел или же работаете на правительство, и было бы самонадеянно с моей стороны отягощать вас подобными мелочами. Но тут на вдруг женском собрании меня познакомили с мисс Хадсон, и она была столь любезна…
– Всё это вздор, милочка! – перебила свою подругу Элеонора, и слегка наклонилась, чтобы ободряюще похлопать её по руке. После чего распрямилась и требовательно уставилась на Холмса. – Ну? Мистер Шерлок Холмс, великий детектив… Ох, извиняюсь – сэр Шерлок, конечно же! У вас найдётся свободная минуточка, чтобы помочь моей подруге?
Холмс проигнорировал как неподобающий тон подобного замечания, так и саму юную скандалистку, и обратился непосредственно к нашей гостье.
– Вы поступили правильно, обратившись ко мне, мисс. Ваше дело куда серьёзнее, чем могло показаться на первый взгляд, несколько раз вы только чудом избежали смерти. Но пока я не вижу в нём ничего сверхъестественного. Сейчас мне надобно навести кое-какие справки и проверить кое-какие догадки. Но рискну предположить, что завтра к этому времени мы уже будем знать ответы на все интересующие нас вопросы. А пока предложу вам воспользоваться нашим гостеприимством в обществе особы, более подходящей вам по полу и возрасту, чем два престарелых джентльмена.
Юные леди поняли намёк правильно и удалились из гостиной, оставив нас с Холмсом вдвоём – хотя мисс Хадсон и не отказала себе в удовольствии несколько раз негодующе фыркнуть и поворчать что-то о мужском деспотизме. Когда шаги девушек затихли в дальнем конце коридора, я в некотором смущении обратился к своему всё ещё молчавшему другу.
– Холмс! Мне, конечно, далеко до вашей интуиции, но кое-что и я не мог не заметить. Мне кажется, я знаю, что явилось причиной смерти несчастной кошки и бедного садовника. Во время моей службы мне доводилось работать с некоторыми веществами, чьё воздействие на живые организмы производит подобный эффект… Кошка, очевидно, съела нечто, пропитанное отравой, потом, взбесившись от боли, поцарапала садовника и внесла на своих когтях в его царапины малую толику яда, оттого-то он и умер иначе и далеко не сразу. Какое-то дьявольское стечение обстоятельств, я никак не могу понять, как несчастная кошка могла добраться до подобного вещества, это ведь не мышьяк, которым травят крыс наши добрые фермеры, и не цианистый калий, который можно купить в любой аптеке…
– Вы, как всегда, упускаете самое важное, Ватсон! – откликнулся Холмс из своего кресла. – Вы забываете о том, с чего всё началось.
– Вы имеете в виду розовый куст?
– Я имею в виду цыганское проклятье.
– Помилуйте, Холмс! Никогда бы не подумал, что вы можете верить в подобную чушь!
– А кто вам сказал, что я верю? Я просто отметил, что именно с него-то всё и началось. Хотя, если быть точным, всё началось даже раньше.
Воспользовавшись отсутствием дам, Холмс достал из початой упаковки сигару, аккуратно обрезал кончик и закурил – на этот раз воспользовавшись спичками.
– Я называю такие дела «делом на пол-сигары», – пояснил он, выпуская клубы ароматного дыма. – Глупо и расточительно ради такого простого дела набивать трубку, не успеешь толком раскурить – а решение уже найдено.
– Но тогда зачем же, Холмс?! – вскричал я, до глубины души поражённый. – Зачем вы сказали бедной девочке ждать до завтра? Почему не успокоили её сразу?
– Ватсон, ну это же элементарно, неужели вам не хочется ещё хотя бы раз вкусить столь восхитительный омлет? К тому же мне действительно следует навести кое-какие справки, чтобы окончательно удостовериться в собственной правоте. – Тон моего друга был серьёзен, но глаза смеялись. – Может быть, мне удастся уговорить её приготовить стейк по-американски, а не ту горелую подошву, что выходит из-под очаровательных ручек нашей милой мисс Хадсон. Или даже татарский бифштекс без этого ужасного чесночного соуса, который постоянно к нему присылают, несмотря на все мои просьбы. Никогда не ешьте чесночный соус, Ватсон! Мало того, что он сам по себе ужасно гадок на вкус, так ещё и легко маскирует привкус мышьяка.
И я, поразмыслив, пришёл к выводу, что Холмс абсолютно прав. Если не по поводу чесночного соуса – то хотя бы по поводу омлета.
– Дело нашей прелестной садовницы простое, но от того ничуть не менее страшное и подлое, – повторил Холмс, когда с сигарой было покончено, сделаны необходимые звонки и получены ответы на телетайпограмму. – Вы, конечно же, обратили внимание на внешний вид мистера Берта? «Ранение, полученное при службе в особых войсках» – так это теперь дипломатично принято называть, но мы-то с вами знаем, что это значит на самом деле. К тому же бальзамические жидкости и странно пахнущие микстуры… Нет, с этим Бертом дело совершенно ясное! Понятно, где он служил, и что там с ним сотворили. Нетрудно найти отраву, если пользуешься ею каждый день.
– Холмс! – вскричал я, шокированный. – Неужели вы действительно полагаете, что за всеми этими ужасными преступлениями может стоять этот несчастный калека?! Мисс Джейн утверждает, что он хороший человек, а ей не откажешь в проницательности! Да и зачем ему могло понадобиться убивать садовника и уж тем более – бедную кошку?
– Характеристики, данные мисс Джейн своим новоявленным родственничкам, говорят нам, скорее, о душевных качествах самой мисс Джейн, нежели о тех, кого она описывала. Хорошему человеку бывает трудно поверить в существование мерзавцев, даже имея к тому явные доказательства. Кошку он убил вполне сознательно, но вовсе не кошка должна была стать настоящей жертвой.
– Убивать садовника? Холмс, это выглядит странно. В наше время и без того трудно с прислугой!
– Садовник умер случайно – или же был наказан провидением, если вам так больше нравится. Поскольку он наверняка был замешан в этом деле – помните, Берт не хотел оставлять его наедине с нашей гостьей? Опасался, что перед смертью тот наговорит лишнего. И успокоился только тогда, когда паралич полностью лишил несчастного подобной возможности. Но специально его никто не убивал – он пострадал из-за случайной ранки, в которую попал яд. Нет, настоящей жертвой должна была стать именно мисс Джейн – ведь это её кошка, и именно ей бы достались те смертоносные царапины, если бы не жесткие садовые рукавицы.
Не в силах более сдерживаться, я вскочил и заходил по комнате. Даже мысль о том, что кто-то мог желать зла подобной девушке, казалась мне кощунственной, но не верить своему другу я тоже не мог.
– Но почему, Холмс? Почему?
– Всё очень просто, Ватсон – дом. Дом, который Берт с семейством уже привыкли считать своим полностью – настолько, что даже начали потихоньку разрушать возведенные дедом перегородки. Я догадался обо всём сразу, как только мисс Джейн упомянула об этом обстоятельстве, а остальное было лишь недостающими фрагментами уже сложившейся мозаики. Берта можно понять – у Джона не было семьи, да и сам он не жил в поместье уже довольно давно. К тому же он наверняка считал подобное распределение несправедливым – ведь если бы после окончания Мировой в Британии не упразднили майорат – весь дом и так бы достался целиком старшему брату, как исстари повелось. А тут зз-за непонятного юридического крючкотворства большое семейство вынужденно ютиться на своей половине – и видеть, как постепенно приходит в полное запустение и ветшает без должного присмотра второе крыло семейного дома. Алиенский мятеж и гибель младшего брата пришлись очень кстати. Берт с семейством посчитали себя единственными и полноправными хозяевами и успели привыкнуть к этой приятной мысли, когда им на голову свалилась невеста погибшего – и настоящая хозяйка половины того, что они уже считали своим.
Они не были злодеями, Ватсон – помните, мисс Джейн говорила, что поначалу они уговаривали её продолжить учёбу и даже предлагали денег? Они были готовы ей заплатить – лишь бы оставить за собой весь дом целиком. Но наша упрямая гостья не захотела уезжать. И тогда её родичи наняли цыганку.
Достижения науки – великое дело, Ватсон! В прежние времена нам бы пришлось трястись в кэбе до железнодорожного вокзала, потом ехать до нужной станции, а там ещё и добираться по плохим дорогам до той деревни, рядом с которой два месяца назад располагался табор. Мы бы потратили несколько дней – и в результате убедились бы, что табор давно переехал, а куда – неизвестно! Сейчас же я отбил всего лишь три сообщения, нашему другу Лестрейду в Скотланд-Ярде, коронеру Боскомской долины и ещё одно, по указанному им номеру – и дело сделано! Табор обнаружен, цыганка допрошена и созналась, что её действительно наняли господа из «Ивовой хижины». Дали соверен и обещали в десять раз больше, если ей удастся прельстить молодую госпожу гаданием и заставить её уехать в Лондон. Или напугать – с тем же результатом. Так что цыганка действительно была совершенно искренна в своём стремлении заполучить вожделенное золото, но не преуспела. И тогда Берту пришлось действовать самому – уже вместе с садовником. Полагаю, вряд ли он бы смог отравить розы в одиночку так, чтобы давно работающий в доме слуга ничего не заподозрил. Они знали, что это любимые цветы мисс Джейн, и полагали, что такого потрясения ей будет достаточно.
– Какое неслыханное коварство! – пробормотал я, без сил опускаясь на диванчик.
– Но Берт и его помощники снова ошиблись. Гибель любимых цветов хоть и расстроила девушку, но не заставила её покинуть «Ивовую хижину». И тогда преступники нанесли новый удар, жертвой которого стала несчастная Мисси.
Расчёт был прост: если отравленная кошка поцарапает мисс Джейн и девушка умрёт – ни у кого не возникнет ни малейших подозрений. Все знали, что она любит работать в саду, где так легко поцарапаться и занести в ранку смертельную инфекцию. Симптомы отравления малой дозой этой гадости похожи на столбняк, это вы правильно заметили, и у сельского врача не возникло бы никаких сомнений при установлении диагноза. Как позже и случилось с садовником – кошка могла поцарапать его, когда ей делали смертельную инъекцию, или отрава попала в его организм через поры кожи. Как бы то ни было, один из убийц сам пал жертвой своего преступления.