Маргарет Петерсон Хэддикс
Секреты теней
Margaret Peterson Haddix
AMONG THE BETRAYED
© Соломахина В. В., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
* * *
Посвящается Мередит
1
«Тебе на роду написано просыпаться от кошмаров», – съёжившись на бетонном полу камеры, говорила себе Нина.
Всю жизнь её преследовали страшные сны о том, как её хватает демографическая полиция. То они сгребали её на улице лопатами, будто мусор, то толкали прикладами автоматов в спину или целились в лоб.
Но прежде чем спускали курок, она просыпалась.
Однажды даже приснилось, что пришедший за ней полицейский переоделся в кружевную ночную сорочку в мелкую складочку и ночной чепчик тёти Ценки. После этого сна Нина долго, несколько месяцев, отказывалась целовать тётю Ценку на ночь, и никто не понимал почему. Сама Нина никому бы ни за что не призналась, ведь тогда над ней стали бы смеяться. А какой тут смех.
Нина не зря боялась демографической полиции.
Эти люди были страшилищем, серым волком и злой ведьмой, ужасным чудовищем и другими, вместе взятыми, негодяями, о которых она слыхала.
Но, как и страшилище, серый волк, злая ведьма и ужасное чудовище, демографическая полиция жила в рассказах и кошмарах, а не в настоящей жизни.
Сейчас Нина ударилась головой о бетонную стену.
– Проснись! – отчаянно приказала она себе. – Проснись!
От удара голова заболела, только ведь во сне такого не бывает, правда же? Во сне ничего не болит. Даже если тебя порют до крови, ничего не чувствуешь. А свяжут по ногам, чтобы не сбежала, верёвки не жгут кожу.
Запястья и лодыжки истёрлись до крови под кандалами, что приковали её к стене. Кожа на спине была содрана, и малейшее прикосновение рубашки к позвоночнику отдавалось невыносимой болью во всём теле. Один глаз заплыл и распух от ударов.
Всё тело саднило.
«Это просто страшный сон, – упрямо твердила она себе, – меня не арестовали по-настоящему».
Она смаковала неясные воспоминания, словно арест был чем-то приятным, а не самым страшным событием её жизни. Она даже не помнила, как демографическая полиция вошла в столовую или назвала её имя. «Видишь? Видишь? Разве это не доказывает, что на самом деле ничего не произошло?» Она просто завтракала, радуясь трём изюминкам, попавшим в овсянку. И вдруг в комнате наступила мёртвая тишина, и все посмотрели на Нину. Она почувствовала эти взгляды, уронила ложку. Овсянка попала на девочку, сидевшую рядом, но Лизл не жаловалась, просто смотрела на неё, как и все остальные. Именно эти взгляды, а не звук её имени, заставили подняться и пройти вперёд, протягивая руки для наручников.
«Какое имя они выкрикнули? – вспоминала она. – Нина или… или…»
Нет, она даже думать об этом не станет. Иногда во сне демографическая полиция читала мысли.
Нина вернулась к воспоминаниям: она шла по бесконечному проходу между столиками, а другие девочки сидели, как куклы на полке. Знакомая столовая вдруг превратилась в ущелье, в котором из темноты сверкают бесчисленные глаза. Нина не оглядывалась по сторонам, но чувствовала, как все эти глаза молча её провожают. Глаза были кукольные, пустые, как камешки.
«Почему никто меня не защитил? – удивлялась Нина. – Никто не говорил, не упрашивал, не умолял, не отказывался меня отпустить?»
Она и так знала. Будь это просто кошмар… – «Это ведь кошмар?» – все до смерти перепугаются и не пикнут. Она и сама с перепугу не скажет ни слова, словно кто-то другой изумлённо идёт к полицейскому с медалями на груди. Будто арестовывают кого-то другого. «Почему её? Как они её нашли? Почему узнали только о ней? Прекрати, – оборвала она себя. – Кошмары всегда бессмысленны».
Она вспомнила, с каким трудом переставляла ноги: поднять, опустить, правую, левую, ближе, ближе… Протестовать или защищаться не было сил.
Стоит только чуть приоткрыть рот и всхлипнуть, и потока слёз не остановить.
«Не убивайте меня, пожалуйста! Я всего лишь ребёнок. Я не хотела нарушать законы. Я не виновата. И, пожалуйста, не трогайте Джейсона…»
Теперь, в тюремной камере, Нина стиснула зубы, боясь проронить те слова. Нельзя. Её камеру, вероятно, прослушивают. Ещё услышат его имя.
Как бы то ни было, Джейсона нужно защитить. Джейсона, бабушку и тётушек. Да и родителей, само собой. О других она промолчит. Ей хотелось взывать к Джейсону, кричать ему:
«Джейсон, знаешь, где я? Ты не встревожился, когда я не пришла в лес на место встречи? Ты такой храбрый. Можешь… меня спасти?»
Вот глупая. Это всего лишь сон. Скоро пробьют утренние колокола, и она откроет глаза на верхнем ярусе расшатанной кровати в Харлоу, в школе для девочек. Почистит зубы, умоется, сменит одежду и, может быть, просто за завтраком найдёт в овсянке четыре изюминки…
Она снова вспомнила свой арест, как подошла к дожидавшемуся её у двери в столовую полицейскому. За мгновение до того, как тот защёлкнул на её запястьях наручники, она заметила стоявшего позади него мужчину, так же внимательно рассматривавшего Нину, как её одноклассники. Только те смотрели остекленевшими от ужаса глазами, пустыми, как у кукол. Тёмные глаза мужчины выражали целую палитру чувств.
Он был в ярости. Ненавидел её. Хотел, чтобы она умерла.
Нина вздохнула. Притворяться дальше было бессмысленно. Слишком многое она помнила. Тот взгляд не мог присниться, привидеться, его невозможно выдумать. Он был настоящим, как и всё, что с ней произошло. На ней настоящие наручники, на спине настоящие шрамы, её переполняет настоящий ужас.
– Меня убьют, – прошептала Нина и почти с облегчением наконец оставила все надежды.
2
– Почему?
Слово прогрохотало в ушах Нины, и она очнулась. Потом отпрянула. Лицо кричащего на неё человека было совсем рядом, в нескольких дюймах.
– Почему ты предала свою страну? – спросил человек.
Нина моргнула. Она обречена на смерть в любом случае… Почему бы не возразить? «Предала страну? – фыркнет она. – Что это за страна, если для некоторых предательством считается просто появление на свет? Мне что, из преданности нужно было покончить жизнь самоубийством? Из чувства патриотизма? Разве я виновата в том, что у родителей до меня было двое детей?»
Только что бы она ни сказала, выдаст маму, бабушку и тётушек – тех, кто её прятал, кто сохранил ей жизнь.
Она молчала.
Мужчина сел на корточки. В камере Нины было темно, сейчас, наверное, за полночь. Его силуэт казался смутной тенью. «Он призрак, как и я», – подумала она. В её затуманенной голове эта мысль показалась даже забавной.
Потом он отвернулся на мгновение и проговорил:
– Включайте!
И камеру тут же затопило резким, очень ярким светом от одной лампочки над головой. Нина зажмурилась.
– Я знаю, ты в сознании, – тихо сказал человек. – От меня не спрячешься.
От этих слов она похолодела. «Спрячешься». Он знает. Ну конечно, знает.
Разве была другая причина для её ареста? Она думала, что смирилась со смертью, но неожиданно её охватила паника. Уже? Этот человек сейчас её убьёт? Или поведёт её умирать куда-то ещё? Как демографическая полиция убивает незаконных детей?
Нина приоткрыла глаза, уж лучше видеть убийцу, чем съёжиться и ждать выстрела. Она приоткрыла глаза… и вздрогнула всем телом. Она узнала этого человека. Это он полными ненависти глазами смотрел, как на неё надевали наручники…
Нина обессиленно прикрыла глаза. Всё это неважно. Его образ отпечатался у неё в голове. Высокий, мускулистый, богато одет, как кто-нибудь с телевидения. Тёмные волосы вьются над высоким лбом. Властный… Джейсон тоже всегда выглядел властно. Только никогда не смотрел на неё с такой ненавистью.
Бабушка Нины всегда говорила: «Если бы взгляды убивали…» «Взглядом можно убить, ба, – хотелось сказать Нине. – Тот взгляд меня убьёт».
Мужчина засмеялся.
– Мне всё равно, заговоришь ты или нет, – заметил он. – Твой сообщник уже рассказал нам всё. Раскололся как орех. Я просто думал, ты захочешь дать свою версию. Может, твой дружок немного приврал, спасая свою шкуру. Выгородил себя, а тебя очернил. Свалил на тебя вину. Понимаешь?
Мужчина практически нашёптывал Нине на ухо, приблизившись так, что она ощущала на щеке его дыхание. Нина почти ничего не соображала. О чём это он?
С минуту она даже не понимала его слова… «сообщник»? Что это? Потом вспомнила детективные романы, которые дома читала вслух тётя Листра, когда не работал телевизор. В тех книгах сыщики обвиняли людей, называя «преступной группой». «Сообщники» – это помощники, напарники. Неужели он говорил про бабушку и тётушек, которые её прятали?
Нина чуть не ахнула.
«Нет! – хотелось кричать. – Вы их не поймали. Не может быть!»
Слёзы ручейками потекли по лицу. Она молчала.
Но он не сказал «сообщники», «они». Один «сообщник», «он».
Нина знала только одного «его».
«Нет, – отчаянно поправила себя она. – Я знаю мальчишек из школы Хендрикса. И пусть мы не слишком близко знакомы, они вполне могли выдать. На самом деле, даже вероятнее, что они меня выдадут».
Нина представила себе мальчишек, с которыми она и её подружки встречались ночью в лесу: трусливые и робкие, как зайцы. Таким не хватит храбрости обратиться к демографической полиции. Все они такие. Кроме одного.
«Нет!» – прогремел в голове протест. Может, она даже закричала вслух.
Даже если забыть, что Джейсон её любит, что он целовал её тайно, при луне… он такой же третий ребёнок, тоже вне закона. Как и все они, дети, что встречались в лесу. Даже если им хотелось выслужиться, предавать её было слишком рискованно.
«Может, это отец? – горько подумала Нина. – Может, бабушка ошиблась, и он знает, что я родилась, что существую. Наверное, хотел выдать и получить награду».
Нина открыла глаза. Разозлившись, она, не моргая, смотрела на ненавистного мужчину.
Он улыбался.
– Да, Скотт… или нужно говорить Джейсон… рассказал нам много интересного, – весело сообщил мужчина. – Оказывается, ты ушлая девица.
Нина закричала. Звук отразился эхом от бетонированных стен камеры, длинным бессловесным воем ярости и боли.
Когда она перестала кричать, мужчины не было.
3
Если утро и наступило, узнать это у Нины возможности не было. Она сидела часами, оцепеневшая, страдая от боли, с разбитым сердцем, скорчившись под ярким светом единственной лампочки.
«Говорят, самое худшее, что с тобой может случиться, это смерть, – размышляла она. – Нет, неправда».
Жаль, что тот человек не убил её. И всё бы закончилось. Она бы умерла… ну не счастливо, но по крайней мере было бы за что уцепиться, во что верить:
«Джейсон меня любит. О, Джейсон, любимый, прощай!»
Через некоторое время после ареста она поняла, что воображает себя и Джейсона трагедийными несчастными влюблёнными из любимых книжек и телесериалов тёти Ценки.
Бабушка и другие тётушки всегда потешались над тётей Ценкой за любовь к таким книжкам и сериалам.
– Ой, держите меня! – вспоминала Нина причитания тёти Листры, когда однажды вечером тётя Ценка читала вслух при свете свечи. – Почему бы этой красавице, жизнерадостной героине просто не сказать Жаку: «Эй, у тебя неизлечимая чахотка. Жизнь слишком коротка, чтобы наблюдать, как ты загнёшься. Чао!»
– Они любят друг друга! – возразила тётя Ценка. – А любовь…
– Это куча мусора, – заканчивала за неё тётя Листра.
Тётя Листра работала в Санитарном департаменте города. Она всегда всё сравнивала с мусором.
Нина жалела бедную сентиментальную тётю Ценку, у которой с первой секунды сериала, с первого предложения в книжке на глаза наворачивались слёзы. Но, наверное, тётя Листра была права. Тётя Листра сказала бы, что Нина была круглой дурой, поверив Джейсону.
«Он хороший, – защищалась она. – Такой сильный и красивый и столько знает…»
Тут Нина впервые задумалась. А откуда он всё знал? Знал, что в лесу встречаться безопасно. Знал про школу Харлоу для девочек. Знал точное время дня, чтобы подсунуть записку под парадную дверь школы, когда девочки идут на уроки. Так, чтобы записку нашла девочка, а не учительница.
Той девочкой оказалась Нина. На неё нахлынули воспоминания.
Два месяца назад в коридоре в школе Харлоу Нина подобрала сложенный листок, мимо которого другие девчонки просто проходили. Она долго держала кремовую плотную бумагу в руке, размышляя, что бы это могло быть. Возможно, в нём не было ничего интересного, ничего, что касалось бы её, может, это извещение о тарифе на электроэнергию или правительственный указ о размере ложек в школьной кухне. Но пока она не открыла листок, у неё была возможность вообразить, что это нечто захватывающее, как приглашение Золушке на бал к принцу. А так как подняла его именно она…
Любопытство пересилило. Нина скользнула пальцем между краями листка, раскрыв заклеенный край, осторожно развернула и прочитала:
Всем девочкам в школе Харлоу,
интересующимся “призраками”.
Присоединяйтесь к ученикам с такими же интересами из школы мальчиков Хендрикса.
Встреча состоится 16 апреля, в восемь вечера в лесу на полпути между нашими школами.
Нина никогда не слышала о школе Хендрикса. Она никогда не была в лесу, ни в одном. Кроме того дня, когда приехала в школу, она вообще не выходила наружу. Её немного обеспокоило слово «призраки». Правильно ли она поняла, что оно значило? В этом слове таилась опасность.
Ей почему-то было всё равно. Она мгновенно поняла, что пойдёт на ту встречу. Она пошла бы, даже если бы в записке было написано: «Всем девочкам в школе Харлоу, кто интересуется молотками» или «плодовыми мушками». Или «карандашами». Или «строительством каналов и акведуков древними цивилизациями»… темой, которую она пропустила мимо ушей на последнем уроке. Будто она все тринадцать лет только и ждала этого приглашения.
Убедить подружек было труднее.
– Нам нельзя выходить наружу, – робко сказала Салли, когда после выключения света Нина шёпотом сообщила тайну.
– Никто такого не говорил, – возразила Нина, стараясь не показывать собственного страха.
Если подружки откажутся, хватит ли ей смелости пойти одной?
– Никто не говорит: «Не чистите зубы водой из унитаза, но это не значит, что я буду так делать», – возразила другая соседка по комнате, Боннер.
Миниатюрная Салли с золотистыми волосами была полной противоположностью высокой темноволосой толстушке Боннер.
Поскольку сама Нина была среднего роста и комплекции, а волосы у неё отливали каштановым цветом, она чувствовала себя связующим звеном между подружками. Когда они втроём гуляли по коридору, Нина шла посередине.
Когда две другие ссорились, Нина предлагала компромисс. Так что услышав, что обе девочки ополчились против неё, Нина пришла в отчаяние.
– Слушайте, они хотят поговорить о «призраках», – сообщила Нина.
Даже в темноте она почувствовала, как обе подружки замерли при одном только упоминании этого слова. Школа Харлоу была полна тайн, которые все знали, но почти никогда не обсуждали. В начале школьного года, когда Нина ужасно тосковала по дому, она развлекалась, представляя себе, как тётя Рода, самая практичная из тётушек, появляется в столовой за завтраком, обедом и ужином, проходит к первому ряду столов, встаёт так, чтобы видеть всю столовую, и оборачивается к девочкам, чтобы выложить всю правду:
– Факт первый: каждая из вас, девочки, – «ребёнок-призрак», третий, четвёртый и, может, даже пятый ребёнок, который родился незаконным из-за того, что правительство не разрешает семьям иметь более двух детей. Факт второй: все вы здесь с фальшивыми удостоверениями личности, подтверждающими, что вы – это не вы, а кто-то другой, имеющий, по мнению правительства, право на существование. Факт третий: любой, у кого есть хоть капля мозгов, заметит, что вы притворяетесь. Похожая на шведку блондинка через раз забывает откликнуться на своё имя, Утант Могадишу. И она не одинока. Все вы съёживаетесь при упоминании правительства. Дрожите, когда открывается дверь. Вывод: почему бы не отбросить глупое притворство и не обсудить этот вопрос открыто? Поведать друг другу настоящие имена? Поговорить о настоящих семьях, а не о данных вам братьях, сёстрах и родителях, которых вы никогда, может, и не видели. Сравнить, как вам все эти годы удавалось прятаться, пока не достали фальшивые документы. Помогать друг другу преодолевать трудности, связанные с выходом из подполья, а не лежать каждую ночь в кровати и тихонько всхлипывать, притворяясь, что не слышите плача соседок.
Но тётя Рода была далеко отсюда, а Нине не хватало смелости встать и самой произнести такую речь. В тёмной комнате по ночам она бросала кое-какие намёки Салли и Боннер, и они отвечали тем же. В течение года они словно шли по следу из хлебных крошек, как в сказке. Нине не удавалось много узнать за раз, однако к весне выяснилось, что у Салли две старшие сестры, дом на побережье и родители работают на подпольную организацию, которая пытается свергнуть правительство.
У Боннер были брат и сестра, и куча родственников, тётей и дядей, все они жили в одном многоквартирном доме и по очереди присматривали за Боннер.
– О «призраках» им захотелось поговорить, – повторила Боннер. – Ага. Демографической полиции тоже. Что, если это ловушка?
– А если нет? – прошипела Нина. – Вдруг это наш единственный шанс?
Она тут же взмолилась, чтобы девчонки не уточнили, какой шанс… объяснить она бы не смогла. Может, прячась в четырёх стенах, где хотелось выть, Салли и Боннер никогда не понимали, в чём смысл. Может быть, они не читали и не перечитывали сказки, где принцесс освобождали от магического заклятия и злых чар. Вряд ли они задумывались даже в Харлоу: «Ой, это же не вся жизнь, она должна быть гораздо интереснее. Жизнь не может быть такой».
– Послушайте, возьмите с собой в лес удостоверения личности, – подсказала Нина. – Если документы при себе, демографический надзор ничего вам не сделает. Можем даже не разговаривать с теми мальчишками. Спрячемся за деревьями и понаблюдаем. Просто пойдёмте со мной. Пожалуйста!
– Ну хорошо, – мрачно ответила Боннер.
– А ты, Салли? – спросила Нина.
– Ладно, – едва слышно согласилась Салли.
Будь в комнате хоть какой-то свет, Нина бы увидела страх в глазах Салли. Так что темнота оказалась как нельзя кстати.
Итак, они отправились в лес, сжимая, будто спасательный круг, фальшивые удостоверения. Но не спрятались и наблюдали, а познакомились с Джейсоном и его друзьями. Джейсон рассказал им чудесную историю о девочке, Джен Толбот, примерно их возраста, которая организовала митинг с требованиями прав для третьих детей, как они. Джен смело заявила правительству, что третьи дети не должны прятаться. Она погибла за свои убеждения, но, слушая, как проникновенно Джейсон хвалит Джен, Нина хотела стать на неё похожей.
А теперь Нину арестовали, и, кажется, Салли и Боннер были правы. Лес оказался опасным. Не нужно им было покидать здание школы. Лучше бы Нине никогда не встречаться с Джейсоном, не целоваться, не влюбляться.
– Нет! – она обнаружила, что снова кричит. – Нет, нет, нет, нет…
4
Ненавистный человек вернулся. Нина высоко подняла голову и неприязненно прищурила глаза.
– Вы врёте, – заявила она. – Почему я должна вам верить? Говорите что угодно, но Джейсон меня бы не выдал.
Ненавистный человек на неё не смотрел. Он оглядел камеру.
– Почему ты ничего не ела? – спросил он.
Нина впервые заметила у ног поднос с едой. На тарелке рядом с маленьким червивым яблоком лежали два толстых куска чёрного хлеба, намазанные искусственным маслом. Еда была не хуже, чем в школе Харлоу или дома.
– Не хотелось, – вызывающе ответила она, впрочем, чистую правду.
Но когда она посмотрела на еду, желудок заурчал.
– Ну да, – недоверчиво хмыкнул человек. – Какой смысл объявлять голодовку, если приговорён к смерти?
Он сказал это так небрежно, что Нина едва удержалась, чтобы не ахнуть. Значит, правда. Её убьют. Прекрасно. Но никто не заставит её ненавидеть Джейсона.
Человек, качнувшись на каблуках и прищурившись, разглядывал Нину, как естествоиспытатель интересного жука. Правительство одно время развернуло на телевидении целую кампанию с передачами о жуках, пропагандируя, что всем нужно есть насекомых. Насекомых Нине почему-то было не жалко.
– Итак, Нина И́ди – это твоё настоящее имя?
«Нет!» – хотелось закричать Нине.
Как хорошо бы сейчас, в самом конце, сказать правду… Нине всегда нравилось её настоящее имя, Элоди. Элоди Луриа. Когда она была совсем маленькой, тётя Ценка придумала про её имя песенку:
Имя необычное… имя мелодичное.
Элоди – так звали принцессу из сказки. Долгие годы бабушка и тётушки экономили каждую монетку и наконец наскребли денег на фальшивое удостоверение личности, купленное на чёрном рынке. Бабушка принесла его домой и выложила на стол, как золотую медаль. Нина в окружении тётушек, словно добрых крёстных фей на крестинах Спящей красавицы, на цыпочках подошла к столу, прочитала имя – и закричала.
– Нина Иди? Так теперь меня зовут? Прямо… как Нина-идиотка! Хотите, чтобы я была Ниной-идиоткой?
Она кричала, но ей было стыдно. Тот пластиковый четырёхугольник был её пропуском на волю. Двенадцать лет тётя Листра носила очки, через которые уже ничего не видела, двенадцать лет тётя Рода надевала одно и то же пальто, двенадцать лет бабушка чинила носки, от которых осталась только штопка. Двенадцать лет они жили на чёрством хлебе и пустом бульоне. И всё же Нину не покидала мысль, что драгоценный документ был её смертным приговором, а не спасением. Она больше не Элоди, а чужая новая девочка Нина Иди, значит, она больше не мелодия тёти Ценки, не бабушкина любимица, не драгоценный лучик солнца в квартире, полной усталых старушек. Она никто.
Удивительно, но бабушка и тётушки решили, что Нина кричит от страха, а не из дерзости.
Они столпились вокруг неё, обнимая и успокаивая:
– Ты для нас самая лучшая, несмотря ни на что. Даже когда уедешь в школу…
Услышав слово «школа», Нина поняла, что Нина Иди убивает Элоди Луриа. Элоди существовала в бабушкиной квартире, а выйти из неё могла только Нина.
Но теперь Нина Иди должна умереть, не лучше ли ей умереть, как Элоди?
Это было так заманчиво.
– Вопрос не из трудных, – пожурил мужчина. – Ты Нина Иди или нет?
– Вы же сами меня арестовали, – огрызнулась Нина, выигрывая время. – Неужели не знаете моего имени? Может, вообще не ту арестовали?
Человек повернулся.
– Дежурный? – крикнул он в дверь. – Стул мне!
Через несколько минут охранник принёс для мужчины крепкий деревянный стул. Тот откинулся на спинку, располагаясь поудобнее.
Нина сидела на холодном бетонном полу. Охранник вышел, заперев за собой дверь.
– Полагаю, этот разговор сто́ит продолжить, а сидеть на корточках на вонючем полу очень неприятно, – решил ненавистный человек, словно Нина была виновата в том, что камера грязная.
Он наклонился к ней, положив подбородок на руки и упершись локтями в колени.
– Так. Конечно, ты понимаешь, что мой вопрос не праздный. В конце концов, другой преступник, которого мы вчера арестовали, Скотт Рено, прикидывался Джейсоном Барстоу, нелегальным третьим ребёнком, раздобывшим фальшивое удостоверение личности. Таким образом он пытался обмануть других нелегалов с фальшивыми документами, узнать их настоящие имена и сдать демографической полиции. Ясно? Его рассказ, конечно, нелепый. Всем известно, что в нашей великой стране нелегалу невозможно добыть фальшивые документы. Ни один законопослушный гражданин так чудовищно не предаст наше любимое правительство.
Нина смятенно уставилась на него.
– За что… за что меня арестовали? – тихо спросила она.
– За измену, конечно, – почти весело ответил мужчина. – Ты предала свою страну.
– Это как? – снова спросила Нина.
– Слушай, кто здесь задаёт вопросы? – возразил мужчина, но тем не менее ответил: – Ты и этот Джейсон… или Скотт? Как его там?
– Джейсон, – прошептала Нина. – Он Джейсон.
– Ладно. Мне всё равно. Ты и этот Джейсон хотели провести демографический надзор, чтобы вам заплатили за выдачу имён группы так называемых экснетов, нелегалов, пытающихся сойти за законопослушных граждан. Всё как я говорил ранее. Только предполагаемые экснеты на самом деле законные граждане, некоторые из них происходят из могущественных семей со связями. Только подумай, если бы полиция попалась на вашу удочку…
Нина перестала слушать. Она никогда ещё в жизни не чувствовала себя такой тупоголовой. Всё это было полной бессмыслицей.
– Так вы не считаете меня третьим ребенком с фальшивым удостоверением личности? – осторожно спросила она.
– Нет, конечно, – ответил мужчина. – Таких доказательств нет. Будь ты сама экснетом, разве стала бы выдавать товарищей?
Нина закрыла глаза, боясь, как бы этот человек не заметил, какая тяжесть упала у неё с плеч. Она словно прошлась колесом прямо по камере. «Они не знают!» – мысленно кричала она.
И искать не будут! Не выследят бабушку и тётушек, маму, не арестуют за её укрывательство. И в школе Харлоу никто не пострадает. Демографическая полиция не убьёт её как ребёнка-нелегала. Нет. Её уничтожат за то, чего она не совершала. Измену? Выдачу экснетов полиции?
Нина открыла глаза и возмущенно взглянула на ненавистного мужчину.
– Здесь какая-то ошибка, – твёрдо заявила она. – Никаких экснетов я не выдавала. Никогда не добивалась, чтобы демографическая полиция мне платила.
Мужчина выхватил записную книжку и начал писать.
– Ага, заговорила наконец, – бормотал он. – Так я и знал, придёшь в себя и начнёшь всё валить на Джейсона, как он на тебя. Обычное дело: вор у вора дубинку украл.
Он перестал писать, но держал ручку на бумаге.
– Ну а что расскажешь ты? Бедная невинная девочка выполняла приказы Джейсона? Тут и всплакнуть не грех для пущей убедительности.
Он словно дал ей пощёчину.
– На самом деле, нет. Я ничего плохого не сделала, – возразила она. – И Джейсон тоже.
– То есть ты ручаешься за Джейсона? – спросил мужчина. – За его действия, местонахождение, каждую минуту каждого дня?
– Нет, но…
– Но что?
Теперь он откровенно над ней насмехался.
– Я знаю Джейсона. Он так никогда не поступит.
– Ещё скажи, что он никогда тебя не предаст, – заметил мужчина.
– Конечно! Точно! – охотно подтвердила Нина.
Мужчина вытащил из внутреннего кармана пиджака пластиковую коробочку. Он снова повернулся к двери и крикнул:
– Дежурный?
Через некоторое время появившийся дежурный передал ему сквозь решётку металлическую коробку.
– Видела когда-нибудь магнитофон? – спросил мужчина.
– Нет, – призналась она.
– Это он и есть. С его помощью можно записать на ленту чью-либо речь.
Он поднял пластиковую коробочку, вынутую из кармана, и вставил плёнку.
– А когда запись сделана, её можно слушать, сколько хочешь.
Он нажал на кнопку.
Нина услышала жужжание, потом голос. Лента похрустывала, и слушать было тяжеловато, как телевизор при снижении напряжения в сети. Но голос узнала, голос Джейсона. Она наклонилась вперёд, словно он сам был здесь и она могла броситься в его объятия.
«И Нина мне сказала: «Видел рекламу по телевизору? О третьих детях и как за ними охотится демографический надзор? Наверняка хорошо заплатят, если кого-нибудь выдать». А я говорю: «Не знаю я третьих детей». А она засмеялась и добавила: «Ну так что? Притворись, и можно сдать, кого хочешь. И получим награду». А я сказал: «Но это же ложь! Так нельзя! Нет, ни за что!» Но потом она меня уговорила… девчонки, они умеют».
Нина протянула руку и, схватив магнитофон, изо всех сил запустила им в противоположную стену. Ударившись о стенку, он треснул, и лента выпала на пол. Нина пыталась до неё дотянуться, чтобы порвать.
Но мужчина оказался проворнее: его рука накрыла плёнку, а наручники врезались в руки Нины, удерживая её. Он спрятал плёнку в карман.
– Ну и ну, – сказал он. – Вот это темперамент. – И снова достал записную книжку. – Ну что, мне теперь записать тебя? Расскажешь то же самое, только имена поменяем? «И Джейсон сказал мне: «Наверняка хорошо заплатят, если кого-нибудь выдать…» А я сказала: «Но это же ложь! Так нельзя! Нет, ни за что!»
Он чопорным фальцетом скопировал голос Нины, совсем по-детски.
Нина не ответила. Отвернувшись к стене, она плакала и не хотела, чтобы он видел её слёзы. В голове промелькнула смутная мысль: «Это не кошмар. Кошмары не бывают такими ужасными».
– Так что, мне принять твоё молчание за знак согласия? – спрашивал мужчина. – Но с чем ты соглашаешься? Хочешь предать этого Джейсона, которого ты хорошо знаешь, таким же образом, как и он тебя? Или всё сказанное им правда, и во всём виновата ты? Что выберешь?
Нина заставила себя на него взглянуть.
– Я никогда не соглашусь ни с чем, что бы вы ни сказали, – горячо ответила она.
– Гм, интересно, – нахмурился мужчина. – А я хотел сделать тебе предложение, которое могло бы спасти тебе жизнь. Но ты, похоже, не в настроении. Так что придётся подождать.
Он встал, и, прихватив с собой стул и кусочки разбитого магнитофона, вышел из камеры. Отвернувшись к стене, Нина тихонько всхлипнула.
Но, дождавшись его ухода, оглянулась и увидела, что он забыл белый, аккуратно сложенный, выглаженный носовой платок. Нина схватила платок, скомкала и хотела запустить им в стену. Но платок не ударился бы с той же силой, как и магнитофон, а плавно опустился бы на пол, будто птица на привычный насест.
Нина огляделась, не наблюдает ли кто, потом громко высморкалась.
