Маргарет Роджерсон
Неопалимая
Восставший, должно быть, почувствовал мое удивление.
– Я могу защитить тебя от скверны, если не стану пытаться делать все одновременно. Но на этом все. Мечи, стрелы, топоры – все, что принадлежит физическому миру, может причинить вред твоей жалкой плоти.
Вероятно, он говорил правду, но в тот момент я ощутила себя неуязвимой. Духи падали передо мной, словно пшеница под косой. Мои чувства обострились: я ощущала каждый удар сердца, каждый вдох; чуяла запах дождя и камня, что приносила буря снаружи. Даже липкий жар кожаной рукояти меча заиграл какими-то новыми и поразительными ощущениями. Я никогда не осознавала, какое это чудо – просто иметь тело, быть живой, чувствовать.
Восставший. Это было наслаждение Восставшего, текущее через меня и ощущаемое моими человеческими чувствами.
Где-то сбоку мелькнуло движение. К битве присоединились сестры, их кинжалы сверкали подобно ртути. Теперь, когда закованные в броню тела пали, нашлось дело и для них.
В дверях часовни толпилось еще больше обращенных. Я повернулась к ним. В руке снова скопилась сила Восставшего, и на этот раз тело мое было готово к толчку, повороту и опустошающему выбросу его мощи. Однако я едва не споткнулась, пока пробиралась вперед, огибая бесчувственные тела, распростертые на полу.
Странная пульсация в воздухе была моим единственным предупреждением о том, что что-то не так. Затем часовню прорезал нечеловеческий вопль, и боль расколола череп. Я согнулась пополам, звук звенел в моих ушах, не переставая. Сквозь дымку агонии видела, как колеблются от призрачного ветра драпировки на стенах. Пламя свечей отклонилось и погасло. Сестры упали, держась за головы.
Из мешанины духов поднялась бледная фигура, окутанная серебристым сиянием. Вокруг ее тонкого силуэта вихрились бесцветные одежды. И хотя у духа оказалось холодное красивое лицо, его глаза были ужасны, суровы и яростны. Вопль, исторгавшийся из его губ, продолжался и продолжался без остановки.
– Яростный, – прошипел Восставший с той же горечью, какую испытывала и я. – Твоя голова… Я уже забыл… – Он прервался, охваченный болью.
По позвоночнику пробежал сковывающий холод. Пульсация в голове стала терпимой, но ужас не ослабевал.
Никогда в своей жизни я не думала, что увижу Яростного. Они были духами Четвертого Порядка, порожденными из жертв убийств. На уроках истории мы читали о том, как во время Войны Мучеников один Яростный уничтожал целые роты солдат, выводя людей из строя своим парализующим криком.
Яростный поднял тонкую руку и указал в направлении задней части часовни. Быстрее, чем я успела среагировать, масса вновь изгнанных духов пронеслась мимо меня, преобразуясь в узнаваемые формы и бурля над скамьями. Впереди стаи мелькнули Изможденные, снующие туда-сюда и выискивающие тропинки между завитками ладана. Я поспешила к ним, но мышцы оцепенели. Восставший во мне напрягся.
– Оставь их. Командует Яростный. Это главная цель.
– Но…
– Ты можешь сражаться в дюжине мест одновременно? – прорычал он. – Уничтожь Яростного, и остальные последуют за ним.
Восставший был прав. Сестры не смогут защитить себя, пока не прекратится крик. Но я физически не могла заставить себя отвернуться от послушниц. Лишь сестра Айрис и сестры-мирянки оставались достаточно близко к алтарю, чтобы укрыться за ним. София нашла подсвечник и сжимала его в качестве оружия, ее лицо исказилось от боли. В любой момент духи могли отыскать путь через благовония, а их было так много…
Я совсем забыла о матушке Кэтрин. Та спокойно поднялась со своего места, где преклоняла колени у алтаря, и коснулась янтарного кольца.
На один хаотичный миг почудилось, будто на том месте, где она стояла, появились две фигуры: матушка Кэтрин – седовласая и хрупкая – и возвышающийся над ней громадный, закованный в броню силуэт, в кирасе которого сверкали обломанные копья и стрелы. В руках он держал огромный выщербленный меч, который с размаху опускал вниз, словно палач над плахой.
Когда оружие ударилось об пол, от места соприкосновения прокатилась ударная волна, нещадно разрывая первую волну духов и отбрасывая остальных. Ударившись о висящую кадильницу, один Изможденный испустил крик и растворился в дыму.
– Насмотрелась? Теперь шевелись!
Я уже отворачивалась от сестер на бегу. Яростный не обращал на меня внимания до тех пор, пока меч не просвистел вблизи от него. Он устремил на меня свой гневный взгляд и сместился ровно настолько, чтобы клинок пролетел мимо, не причинив никакого вреда, и глубоко вонзился в церковную скамью. Только уперевшись в сиденье ногой, я смогла вырвать клинок.
– Сзади. Подожди, прикрой глаза!
Как раз в тот момент, когда Восставший выкрикнул свое предупреждение, вопль Яростного превратился в оглушительный вой. Я выбросила перед лицом руку, защищаясь, когда окна часовни взорвались, заполнив пространство сверкающими осколками цветного стекла. Яркий росчерк боли полоснул по шее; другой пронзил лодыжку чуть ниже рясы. Когда вой оборвался последним жалким всхлипом, я услышала чей-то крик.
Я узнала этот голос. Сестра Айрис.
Яростный жадно взглянул в сторону алтаря. В мгновение ока он скрылся из виду, пронесясь над нефом. Я помчалась за ним. Под моими ботинками хрустело разбитое стекло. В проходе бушевал ветер с дождем, разгоняя дым благовоний. Рухнувшую у алтаря матушку Кэтрин держала сестра Айрис, судорожно ощупывающая ее лицо.
– Мой реликварий, – прошипел Восставший.
Тот валялся на полу, никем не охраняемый. Именно к нему и устремился Яростный. Но сестры вокруг него не собирались сдаваться просто так. Одни уже лежали и залечивали оскверненные раны, в то время как другие, все еще держась на ногах, защищали тех от духов, наседающих со всех сторон.
Восставший не видел ничего из этого, я чувствовала – его внимание было приковано к реликварию, словно вокруг больше ничего не существовало. Мечущиеся эмоции и мысли духа заставили мои внутренности сжаться в плотный до тошноты комок. Реликвия святой Евгении была для него одновременно и древней, ненавистной тюрьмой, и единственной хрупкой защитой от забвения.
Я бросилась в бой. Меч сражал одного духа за другим, но их было слишком много. Я не могла настичь Яростного, что кружил теперь над алтарем и жадно присматривался к раненой девушке, лежащей на полу, ее каштановые волосы рассыпались по ковру. Маргарита. Ослабленная, она стала идеальной мишенью для одержимости.
– Как только Яростный овладеет этой девчонкой, он использует ее тело, чтобы уничтожить мою реликвию, – в бешенстве прорычал в моей голове Восставший.
Я срубила Лихорадочного, возникшего на пути.
– Тогда не дай ему шанса, – сквозь стиснутые зубы ответила я. – Выдави его из ее тела, как ты сделал это раньше.
Где-то поблизости закричала сестра, которую атаковали сразу несколько духов.
– Он будет сопротивляться. Мы потеряли преимущество неожиданности – на этот раз он запустит в нее свои когти.
Паника заскребла по моим ребрам. Я не могла отличить нарастающее отчаяние Восставшего от своего собственного.
– Дай мне больше контроля, монашка. Дай мне покончить с этим. У меня есть сила; тебе нужно лишь позволить мне использовать ее.
Краем глаза я увидела, как София замахивается на парящего духа своим подсвечником. Металл не был освящен и не возымел никакого эффекта, кроме того, что привлек его внимание. Дух оказался Замерзшим, с его заиндевевшего лица, словно борода, свисали сосульки.
Я не была уверена, что снова смогу усмирить Восставшего, если высвобожу его. Но у меня не оставалось времени. И выбора. Яростный над моей головой собирался с силами, чтобы атаковать. Замерзший потянулся к Софии.
– Давай, – сказала я и отбросила свой меч в сторону.
Ликование Восставшего обожгло меня, подобно пламени. Зрение затуманило серебристое сияние. Я почувствовала, как расправляется моя спина и за ней поднимаются, разворачиваясь, огромные крылья. Все лица – духов и людей – повернулись и в страхе воззрились на меня.
Мое тело лизало призрачное пламя. Крылья с хлопком ударили по воздуху, и серебряный огонь взметнулся вверх, полыхнув по полу, по скамьям и стенам, взвившись танцующим вихрем под балки сводчатого потолка. Когда все духи вспыхнули ярким пламенем, словно клочки бумаги в огне, сестры вскрикнули и отпрянули назад. А затем пылающие призраки погасли, поглощенные, пока Восставший все выл и выл.
Это не заканчивалось. Пламя поднималось выше. Я ощутила, как призрачный огонь выплескивается сквозь разбитые окна на земли монастыря. Я чувствовала, как он рвется сквозь крипту, сквозь извилистые туннели катакомб, пожирая каждую задержавшуюся тень на своем пути. Я чувствовала все это так, словно огонь стал продолжением моего собственного тела.
И я чувствовала жизнь. Траву, деревья, когда пламя вырвалось наружу, солдат, лежащих без сознания на полу, монахинь, трясущихся передо мной. Даже червей и жуков, что незримо ползали под почвой. В моей груди зиял голод. Я могла поглотить их всех.
Нет. Этого жаждал Восставший, не я.
– Нет, – сказала я вслух.
Призрачный огонь исчез. Я упала на пол, агонизируя в наступившей темноте. Восставший метался в моем теле, словно животное в клетке. Мои пальцы рвали мою собственную кожу, ковер, хватали битое стекло, рассыпанное вокруг. Я уступила контроль над левой рукой, чтобы сосредоточиться на правой, и, потянувшись вниз за своим кинжалом, сжала его изо всех сил.
– Я не вернусь, – шипел Восставший, и его злобный голос был пропитан ядом. – Знаешь, каково это – быть запертым в реликвии на сотни лет? Я убью каждую жалкую монашку в этом месте, прежде чем позволю им вернуть меня обратно! Я заставлю их тысячу раз пожалеть о том дне, когда они заключили меня в заточение.
Сантиметр за сантиметром я подтягивала кинжал к груди. Ощутила, как сознание Восставшего зацепилось за оружие. Он презрительно засмеялся.
– Это больше не сработает, монашка. Это тело – мое. Все, что ты можешь сейчас, это задержать меня, но что бы ты ни попыталась сделать, это причинит тебе такую же боль, как и мне…
Кинжал коснулся кожи – сверкающее, холодное жало. Восставший замер.
– Ты не сделаешь этого, – произнес он.
Я надавила. Кровь струйкой потекла по животу.
– Ты блефуешь.
Я изучала анатомию под руководством Серых Сестер и точно знала, под каким углом нужно направить лезвие, чтобы оно вошло между ребер прямо в сердце.
– Прекрати, – рявкнул Восставший, безуспешно пытаясь овладеть моей рукой. – Я сказал, хватит!
– Ты не овладеешь мной. – Голос едва ли напоминал человеческий. – Если мне придется лишить себя жизни, чтобы остановить тебя, я сделаю это.
– Слабоумная! Ты понятия не имеешь, что делаешь. Если ты умрешь, пока я в твоем теле, наши души переплетутся – ты будешь заперта вместе со мной в реликварии!
– Тогда мне тебя жаль, Восставший.
– Что? – прорычал он.
– Ты будешь заперт со мной навечно. И через несколько дней станешь умолять уничтожить реликвию, только чтобы избавиться от меня.
– Ты спятила! – завыл он.
И обрушился с новой яростью, но я знала, что победила. Поэтому держалась с мрачной решимостью, пока он бился против своей судьбы. Потом борьба сменилась бешеным царапаньем, скрежетом и бессловесными гневными воплями. И когда мое сознание померкло, я крепко ухватилась за Восставшего и забрала с собой в темноту.
Глава пять
Я сгорала от лихорадки. Была разделена на две половины, и обе пытались поглотить друг друга. Я ворочалась в мокрых от пота простынях, видя над собой искаженные лица монахинь, а мое тело снова и снова удерживали их сковывающие руки. Молитвы жалили уши; ладан жег легкие, словно яд. Мне открывали рот, чтобы влить в горло горький сироп. После этого тело мое успокаивалось, и мысли странно метались взад и вперед.
Я любила монахинь, но в то же время презирала их. Было что-то ужасное в том, чтобы оказаться их пленницей. Они заперли бы меня в темном ящике и оставили там навсегда. Иногда они даже молились о милости Госпожи, пока этим занимались. Жалкие монашки! Все, что меня волновало, это не возвращаться в ту коробку. Я бы сделала все, все что угодно…
– Я сделаю все, – стонала я вслух. – Пожалуйста…
Надо мной нависло лицо сестры Айрис. На лбу у нее был порез, что заставило меня вспомнить об осколках стекла, летящих в воздухе. Как давно это произошло? Порез уже затянулся и начал заживать.
– Я знаю, Артемизия, – сказала она, убирая с моего лица потную прядь волос. – Оставайся сильной. Помощь уже в пути.
Часть меня яростно цеплялась за эти слова, а другая думала о том, как бы укусить монашку за руку. Она ушла, прежде чем я успела принять решение. Вскоре мне дали еще сиропа, и больше мне уже ни о чем не нужно было думать.
Пока внутри бушевала битва, время потеряло свое значение. Иногда мир был темным. Иногда светлым. Но в конце концов я заметила кое-что иное: ощущение движения, толчки и дрожь, моя голова качалась на мягкой поверхности, слишком плоской, чтобы быть подушкой. В ушах стучали копыта лошадей, а пространство вокруг издавало легкие скрипы дерева, металла и кожи, подпрыгивая и толкаясь.
Горячий, удушливый воздух. Это не могла быть телега. Карета? Я попыталась сосредоточиться, но мысли ускользали при попытке их ухватить, зыбкие и неуловимые. Вкус сиропа все еще ощущался на языке, но я уже уплывала прочь.
Позже меня разбудили крики.
Сознание возвращалось медленной струйкой ощущений, каждое из которых было более неприятным, чем предыдущее. Голова раскалывалась. Кожа была сальной и зудела под рясой. Теперь карета ехала медленнее, чем раньше, тошнотворно натыкаясь на каждую кочку и камень на дороге. Я моргала до тех пор, пока не увидела перед собой нечто из темной, потрескавшейся кожи. Пахло затхлостью и ладаном. Вместе с этим ощущался другой, более слабый запах, напоминающий вонь старого мяса вперемешку с грязными монетами. Кровь.
На коже виднелись четыре длинные прорези, будто кто-то провел по ней ногтями.
– Не подходить! – приказал мужской голос. – Очистить дорогу!
Я полностью очнулась, сердце заколотилось. Этот голос был мне знаком. Когда я приподнялась, раздался тяжелый металлический звон, и мои запястья дернулись, встретив сопротивление. Взглянув вниз, обнаружила на них железные кандалы, испещренные выгравированными священными символами. Прикрепленная к ним цепь с мощными звеньями лежала у меня в ногах. Я была в карете, но не в обычной. Изнутри она выглядела как исповедальная кабинка. Высокие узкие стены облицованы потускневшим металлом с тиснением, создававшим впечатление витиеватой лепнины, а единственное арочное окно слева от меня закрыто перфорированной перегородкой, сквозь которую проникал мрачный красный свет. Дверь на противоположной стороне кареты была заперта. Провисшая часть цепи вела к лебедке, утопленной в середине пола. Насколько я могла догадаться, цепь можно было затянуть, чтобы удержать меня.
Я знала, что это такое. Дормез – карета, которая была распространена более века назад и предназначалась для перевозки одержимых; обычно их использовали для самых опасных случаев, когда для проведения обряда экзорцизма требовалось участие Божественной. Я знала о дормезах только потому, что видела иллюстрации в книгах скриптория. И не предполагала, что они еще существуют.
Должно быть, Восставший все еще находился во мне, даже несмотря на то что я его не чувствовала. Вероятно, это дормез загнал его в укрытие.
Я вдыхала и выдыхала раскаленный воздух, борясь с тошнотой, вызванной беспрестанным движением повозки. Легче стало только когда подтянулась к окну и выглянула сквозь решетку. И едва не отшатнулась назад, увидев снаружи толпу – десятки, сотни людей, все они стояли вдоль обочины и напряженно глазели. Лица их были покрыты пылью долгой дороги и искажены страхом.
Спустя мгновение, поняв, что они не могут различить меня за перегородкой, я немного расслабилась. Они таращились лишь на проезжающий мимо дормез. Но облегчение не продлилось долго: я наткнулась взглядом на потухшие от голода глаза детей, грязь, покрывающую колеса груженных сверх меры повозок, мертвого мула, что лежал в канаве, облепленный мухами. За перегородкой клубился дым, струившийся из курильниц для благовоний, закрепленных на крыше кареты. Заходящее солнце озаряло его розовым светом и окрашивало толпу, отбрасывающую длинные тени на изрезанное колеями поле, в зловещие багряные оттенки.
Пока я смотрела, мое внимание привлекла одна женщина из толпы. Она прижала к себе ребенка и перекрестилась. На ее руке ярко выделялась темная метка скверны.
Эти люди, должно быть, бежали из своих домов, что означало, мы проезжаем через Ройшал. Я слышала истории о том, как семьи покидали свои деревни, спасаясь от духов и одержимых солдат, но сколько бы времени ни прошло с момента нападения на Наймс, ситуация явно ухудшилась.
Подняв один из тяжелых браслетов, я задрала рукав. Раны, оставленные освященной сталью моего кинжала, зажили, превратившись в бледные розоватые полосы. Я пробыла в беспамятстве по меньшей мере неделю.
– Очистить дорогу! – снова раздался голос. – Дайте нам проехать, властью Ее Святейшества Божественной!
Я сдвигалась до тех пор, пока в поле зрения не появился владелец голоса, восседающий перед дормезом на великолепном сером жеребце. На его черных одеждах не виднелось ни следа грязи.
Лица, обращенные в его сторону, выражали одновременно и страх, и отчаянную надежду. Мое внимание привлек мужчина, спорящий со своей семьей. Мысленно я умоляла его не совершать того, что он собирался сделать, но он выскочил на дорогу и побежал трусцой, стараясь не отставать от жеребца. На фоне сурового великолепия всадника крестьянин выглядел грязно и неопрятно.
– Пожалуйста, Ваша Светлость, нас изгнали из наших домов и развернули на мосту в Бонсанте…
Высокая золотоволосая фигура медленно повернулась и взглянула на него сверху вниз, пока тот бессвязно продолжал говорить, не подозревая о нависшей опасности.
– Мы держим путь на север. Ходят слухи о святой в Наймсе. Говорят, в бою она использовала реликвию святой Евгении и одолела целый легион духов… И что у нее есть шрамы, что мы узнаем ее по шрамам. Прошу вас, скажите, это правда?
Вместо ответа всадник сделал едва заметный жест. Мужчина упал на колени, словно сраженный топором. В толпе кто-то закричал. Когда дормез подъехал ближе, я увидела, что лицо мужчины исказилось от мучительного чувства вины, а сам он беспомощно цепляется за булыжники на дороге.
– Простите меня, – всхлипывал он снова и снова, пока повозка с грохотом проезжала мимо, обдавая его грязью из-под колес.
С тех пор, как я видела его в последний раз, священник изменился. Бледное, властное лицо застыло холодной твердостью мрамора, а под глазами залегли черные тени синяков. Он держался в седле прямо и неподвижно, словно боясь потревожить рану, скрытую под одеждой. На шее на цепи висела реликвия святой Евгении, опалы реликвария неистово сверкали в свете угасающего дня.
Мужчина на земле не узнал ее. Он понятия не имел, что реликвия находится прямо перед ним или что человек, которого они ищут, закован в цепи внутри дормеза, следующего мимо них в противоположном направлении.
По воле случая священник в этот момент обернулся, и наши взгляды пересеклись сквозь прутья решетки. Его руки крепко сжали поводья. Не выказав ни единой эмоции, он пришпорил своего коня и скрылся из виду.
Клирик Леандр. Так назвал его служка. Я не смогла забыть, что он говорил прямо перед тем, как использовал на мне свою реликвию. Так же пыталась убедить себя и по поводу кандалов, дормеза и замков на двери. «Это для твоего же блага».
– Восставший, – сказала я в темноту. Ответа не последовало.
Часами я пыталась дозваться его. Опустилась ночь, и мы наконец-то миновали последние повозки беженцев. Но лучше от этого не стало – за окном потянулись брошенные деревни, крыши чернели на фоне темнеющего неба. Незапертые двери домов болтались на петлях, а улицы были завалены мусором и изредка – трупами. Я знала, что священник тоже должен их видеть, но дормез не сбавлял хода.
Никто не собирался освящать эти тела. А значит, вскоре их души восстанут в виде духов.
После этого я поняла: что бы ни происходило в Ройшале, Круг не мог этого остановить. Возможно, сначала они посылали солдат на помощь, но те лишь становились одержимыми и убивали еще больше людей, что означало больше духов, и затем еще больше солдат, необходимых для сражения с этими духами, и еще больше обращенных. Все становилось только хуже.
– Восставший, – вновь попыталась я.
Тишина.
В конце концов мы сделали остановку, чтобы сменить лошадей. Я мало что увидела, потому что вскоре после того, как дормез остановился, по стенам разнесся мучительный скрежещущий звук, возвещающий о закручивании лебедки. Как только цепь натянулась, прижав меня к полу, кто-то просунул в щель в нижней части двери тюремный горшок и жестяную кружку с водой. Я воспользовалась и тем, и другим, а затем подтолкнула ботинком обратно к щели. Рука, достававшая их, была облачена в перчатку из освященной стали. Через несколько мгновений мы вновь начали движение. Попытавшись забыть о неудобствах, я закрыла глаза, стараясь сосредоточиться. Это было нелегко, так как карета подпрыгивала на каждой кочке, заставляя мои зубы клацать, а цепь звенеть. Я сконцентрировалась на том, чтобы вспомнить, что ощущал Восставший – бурлящую тьму, кипящий гнев, уколы раздражения и скупого одобрения – пьянящий прилив его силы, текущей сквозь меня.
Вот. Присутствие таилось глубоко в моем сознании, словно оброненная на дно колодца монетка. Он не шевелился. Осторожно я представила, как мысленно тыкаю его палкой.
– Прекрати, – слабо прошипел Восставший. – Это больно.
Мои глаза распахнулись.
– Что с тобой произошло? – требовательно спросила я.
– Это все ты, – ответил он. – Но сейчас… оковы, что на тебе надеты. Это Старая Магия. Созданная для меня… для Восставших.
Меня пронзил ужас. Пульс участился, я подняла тяжелые, звенящие кандалы и изучила их в оранжевом свете, пробивавшемся сквозь перегородку, что отбрасывал фонарь, качающийся снаружи. Медленно мое сердцебиение успокоилось. Восставший должен был быть в замешательстве. Оковы выглядели старыми, но гравировка…
– Это святые символы, – объяснила я.
– Как скажешь, монашка.
Я ожидала, что он будет спорить со мной. Вместо этого его голос звучал безразлично, подавленно. По какой-то причине мне это не нравилось. Я почти пожалела, что разбудила его.
– Мне нужно поговорить с тобой. – Я придвинулась обратно к окну, чтобы у Восставшего был вид на проплывающий мимо ночной лес. – Мне необходимо знать, что там происходит.
– Откуда мне знать? Я был заключен внутри затхлой старой реликвии последнее столетие. – Наконец я уловила нотки раздражения в его слабо звучащем голосе. – Ты просто глупа, раз пытаешься что-то узнать у меня.
Возможно, так и было, но в тот момент у меня не было лучших вариантов. Даже если бы он мне солгал, я могла узнать что-то полезное.
– Ты ничего не чувствуешь?
Ответом мне послужило лишь колючее молчание. Скорее всего, кандалы слишком сильно подавляли его способности.
Разочаровавшись, я начала отворачиваться от решетки – и тут кое-что привлекло мое внимание. Во тьме леса расцвел дрожащий свет. За ним, подобно призрачным свечам, зажженным невидимой рукой, последовали другие огни. И они продолжили появляться, распускаясь перед дормезом и освещая лес своим бледно-серебристым сиянием. Мне показалось, будто мы присоединились к одной из легендарных похоронных процессий Шантлера, во время которых на улицах зажигались тысячи молельных свечей, чтобы проводить скорбящих на их пути.
Но огни принадлежали виспам, духам Первого Порядка, что просыпались, когда мы проходили мимо, потревоженные жизнью и движением повозки. Виспы восставали из душ умерших детей и являлись единственным видом духов, которые были абсолютно безвредны. Даже тени вызывали головную боль и недомогания, если собирались в достаточно большом количестве – но никто ни разу не пострадал от виспов.
Расцветало все больше и больше огней. Я никогда не видела их столько в одном месте. В воображении возникли худые, испуганные лица на обочине дороги, тела, брошенные в городах. Дети умирали. Они умирали без благословения, в таком количестве, какое я не могла представить.
– Монашка. – Голос Восставшего звучал настойчиво. Не уверена, как долго он пытался привлечь мое внимание. – Этот металл освящен. Монашка? Ты слушаешь?
Я почувствовала странное покалывание в ладони и поняла, что прижала ее к решетке. Когда я отняла руку и взглянула на нее, Восставший пропустил по ней волну дрожи.
– Ты калечишь себя! – прошипел он.
– Нет.
Вот как это обычно выглядит. Я показала ему другую руку: шрамы, опутывающие ее паутиной, блестевшие в тусклом оранжевом свете дормеза.
Наступило долгое молчание. Восставший, должно быть, не замечал моих рук, пока они были покрыты кровью, в часовне. Я ожидала, что он станет насмехаться надо мной, но он лишь произнес странным тоном:
– Теперь волдыри появятся. Не делай так больше.
– Не буду, если ты поможешь мне, – ответила я.
Он замолк, пораженный. Затем его ярость взвихрилась подобно буре – черное рычащее облако обиды и злобы. Но он не мог ничего сделать, пока мое тело было в кандалах. Я почувствовала, как его гнев бессильно разбивается о меня и затихает словно отхлынувшая волна.
– Выгляни в окно, – бросил он, сдаваясь. – Если я и смогу что-то ощутить, то только через твои жалкие человеческие глаза.
– Мы движемся на юг через Ройшал, – объяснила я, снова повернувшись к перегородке. – Встретили множество беженцев.
Вкратце я поведала о некоторых подробностях, которые заметила, – например, о следах скверны и трупах в деревнях.
– Я слышала рассказы в Наймсе, но все хуже, чем предполагала – и быстро становится еще хуже.
Я ощущала, как Восставший осматривается. Он не пытался контролировать движения моих глаз, но я чувствовала странную удвоенную настороженность, пока он делил их со мной, и каким-то образом знала, что он замечает больше, чем была способна увидеть я сама. Его внимание привлекла вспыхнувшая в отдалении серебряная линия. Лунный свет отразился от широкой ровной ленты, извивающейся по холмам.
– Это, должно быть, то, что вы, люди, зовете Севр, – пробормотал он про себя. – Всегда ненавидел эту реку… Такой широкий участок проточной воды трудно пересечь даже Восставшим…
Он замолчал, оглядываясь по сторонам, чтобы разглядеть что-нибудь еще.
– Ну, я не вижу ничего полезного, – сообщил он мне наконец с каким-то неприятным весельем. – Печально.
Медленно я подняла руку к решетке.
– Стой! Ладно! Будь по-твоему, монашка. Есть одна вещь, которую я знаю наверняка. Нападение, которое мы отбили, – духи нацелились на ваш монастырь не случайно, и даже не для того чтобы убить нескольких монашек, как это ни прискорбно. Они были посланы туда, чтобы уничтожить мою реликвию.
Я резко села, выпрямившись.
– Что?
– Мне нужно говорить медленнее, чтобы твой жалкий мясной мозг не отставал? Они были посланы туда, чтобы уничтожить мою реликвию. Почти наверняка потому, что я был ближайшим достаточно сильным существом, чтобы остановить их.
В моем животе разверзлась яма. «Посланы туда», – утверждал Восставший. Что-то отправило их в Наймс, как командующий управляет армией. Я вспомнила, как одержимые привязали своих лошадей к монастырским воротам, взаимодействуя друг с другом так, словно выполняли отданный приказ.
Я набралась смелости.
– Яростный…
– Это был не Яростный. Яростные – одиночки по своей природе; он не стал бы вмешиваться, если бы кто-то его не заставил. И кто-то сделал это силой – от этих духов смердело Старой Магией.
– Это невозможно.
– Ты просила моей помощи. Не моя вина, если тебе не нравится то, что я говорю.
– Старая Магия не применялась уже сотни лет. Это чушь.
– Как и болтовня с Восставшим, но ты, похоже, прекрасно справляешься с этим. – Его голос сочился сарказмом.
– Я не это имела в виду. – В горле пересохло. – Никто не стал бы заниматься Старой Магией после Скорби. Никто не был бы так…
– Глуп? Если на что я и могу всегда положиться, так это на ободряющую вечность человеческого идиотизма. Дай твоему виду столетие или чуть больше, и они с радостью повторят те же самые ошибки, что едва не уничтожили их всех несколькими поколениями ранее. Духи смердели Старой Магией; это все, что я знаю. Что ты будешь делать с этой информацией, зависит только от тебя.
Я молча уставилась в окно, наблюдая, как сверкают среди деревьев виспы. Восставший ошибся насчет кандалов. Может быть, заблуждался он и насчет всего остального?
Но что, если это было не так?
Круг потратил десятилетия после Войны Мучеников на то, чтобы очистить Лораэль от всех следов Старой Магии. Даже после того, как война была выиграна – духов изгнали обратно, а семерых Восставших заключили в тюрьмы – причина Скорби осталась. Оставь все как есть, и это может произойти вновь или перерасти в еще большую катастрофу.
Самое страшное в Скорби было то, что она возникла случайно. Король Воронов так сильно боялся смерти, что усомнился в обещаниях Госпожи о загробной жизни. Он попытался провести ритуал, дарующий бессмертие, но вместо этого по неосторожности разрушил врата Посмертия. Тем самым он даровал земное существование всем, кто уже перешагнул этот предел. То же бессмертие, в своем роде ужасное небытие, проклятая полужизнь. Таково было зло Старой Магии. Она издевалась над теми, кто прибегал к ней, воплощая их желания самым худшим способом, который только можно себе вообразить.
Может, Восставший не был сбит с толку, а пытался обмануть меня. Но ему нет выгоды лгать. Мы были врагами, ставшими товарищами по несчастью, скованными одной цепью.
И если он прав…
– Предположим, ты говоришь правду. Зачем кому-то заставлять духов нападать? Какую пользу это принесет им?
– Зачем люди вообще что-то делают? – огрызнулся он в ответ. – Ты гораздо лучше меня можешь ответить на этот вопрос.
Я не была в этом уверена. Уже сейчас мне казалось, что с Восставшим легче вести беседу, чем с Маргаритой или Франсин. Решив не озвучивать эту удручающую мысль вслух, я взглянула на свои кандалы.
– После того как тебя изгонят из меня, что с тобой будет?
Ответ казался очевидным.
– Твоей реликвией будет владеть кто-то другой, да? Кто-то, кто имеет подготовку и сможет вернуться сюда и остановить все это.
Он долгое время не отвечал. У меня появилось плохое предчувствие.
– Сколько лет было претендентке, которая умерла в вашей крипте? – спросил он.
Претендентка – он уже использовал это слово для описания сестры Жюльенны прежде.
– Я не знаю. Она была стара. – Перед глазами всплыл ее образ, шаркающий по катакомбам, похожим на паутинку волос, свисавших до пояса. – По меньшей мере восемьдесят.
