Маргарита Макарова
Порхающая бабочка
Человек с термосом.
«Глас-чат». Тут никогда не было много народа. Тут вообще не было народа. Народ этот вообще не считался желанным гостем у хозяина чата. Здесь бывали только избранные. По приглашению. Не было никого случайного. Никто не ругался матом. Все были милые. Во всяком случае все были милы друг с другом. Поле чата было оттенка старой бирюзы.
Днем так и вовсе это поле почти всегда пустовало. Лишь поздно вечером, когда по законам сказочного жанра на небе появлялись все медведицы, чат оживал и начинался неторопливый разговор ни о чем. О погоде, об ужине, о фильме, о стихах.
Меня сюда привел Муромец. Так он себя называл. Интернет, конечно, штука анонимная, но, когда долго общаешься, детали жизни попадают в бегущую строку экрана. Хотя. Иногда человек придумывает себе такого персонажа, так вживается в роль, что уже не может оторвать себя от маски, и только случай может определить кто же находится по ту сторону экрана. Но все по порядку.
Муромец был старый забулдыга, поклонник Раневской, цитировавший ее всегда и всюду, к месту и без всякого повода.
Нет, сначала-то он привел меня на форум Доренко. Там, после нескольких заметок меня забанили без права передачи. Не помню уж конкретику мессаг, но наверняка что-то по поводу текущего момента, потому что текущий момент всегда меня немного интересовал и волок некоторое время силой спускаемого потока.
Вообще, привычка банить- с позиции силы, с позиции всевластья – это пагубная привычка – совершенно неоправданна и вызывает удивление по всем параметрам. Более того. Забанивание без видимой причины напоминает драку профессионального боксера и маленькой девочки с косичками. К тому же это говорит о психическом здоровье – зачем открывать форум или чат – если ты банишь всех непонятно по какому поводу, уничтожая потенциальных собеседников?
К примеру, на форуме первого канала меня забанили в 2009 году до 2041года. Хорошо бы узнать кто из нас доживет. Помню шло обсуждение Евровидения в Москве. Я высказала сомнение по поводу звука спросив « а почему наше Евровидение идет под фанеру а не как обычно вживую?
Этого оказалось достаточно, чтобы стать аутсайдером для сообщества форумчан первого канала.
Ну что поделать, любопытная я.
Да все женщины любопытны.
Говорят, что 90 процентов мужчин остались бы девственниками если бы не женское любопытство. А если бы среди женщин было бы в порядке вещей делиться подробностями любовных похождений – то каждая вторая бы знала на что она идет. И что ее ждет.
К сожалению, животные инстинкты преобладают, и зачастую внутривидовая ненависть к однополой особи побеждает. Да и имидж скромной целомудренной самки опять же еще никто не отменял.
Имидж во всем виноват.
Много раз меня банили на Рамблере во время «фабрики звезд 7». Но там было просто – делаешь новое имя, новый аватар и снова в деле. Аватаров у меня было полно. Считаю и своей заслугой что «фабрики звезд» больше не существует. Мы дружно там обсмеяли саму идею музыкальной передачи без музыки и музыкантов. И до подрастающего поколения наконец дошло, что не стоит ради пяти минут славы становиться посмешищем для интернет толпы.
Меня банили на историческом форуме и на масонском. Банили на форуме альтернативной истории и форуме археологов.
Меня закрывали на Прозе.ру, или просто убирали статьи.
Мы тонем в словах, и при этом однако так чувствительны к чужому мнению.
А сколько раз меня банили на «Спрашивалке». Ах это забавное время розовых грез и мечтаний. Спросили –я ответила – почему бан?
Может у меня имидж не тот?
В «Глас чате» меня никто не банил. В то время меня интересовала Атлантида, я обсуждала ее везде и всюду и загадки возникновения блондинов поглощали меня с головы до ног.
Саба. Он был главный, он был в авторитете. Он был пахан. Он был паханом в авторитете. Он многое знал, много говорил, часто объявлял перекур. Он был солиден. Я представляла его себе старушкой. Не знаю почему… Часто его реплики расплывались, буквы путались, либо он хотел спать, либо принял снотворного коньяка. Он много подсказал мне в моих изысканиях –я действительно благодарна ему за это.
И вдруг однажды, на мою реплику – «никто меня не любит, кроме моей собаки», он возразил.
– А я! А как же я! Я же тебя люблю…Я плакал весь вчерашний вечер…
Это было так неожиданно, так странно…
Это было так не в тему…эти слова от человека, которого ни разу не видела…даже фотографии… Ни разу не встречались… Вообще ни разу не говорили о любви. Ни разу не говорили о чувствах.
В чате есть ники.
– Саба, а ты кто? Я думала – ты женщина.
Я правда лукавила. Я была уверена, что он – женщина – настолько асексуальные были наши разговоры. Впрочем, так казалось мне одной.
– Саба, а какой ты?
– Я седой.
– А глаза?
– Белые…
– Саба, а сколько тебе лет?
– 78.
– Саба, ладно, я займусь собой, запишусь в спортзал и бассейн и весной встретимся.
И после этих слов чат сломался. Там поселились боты, спам, нагромождения лишних ников и слов. Чат исчез, как место для разговоров. Все поле было занято абракадаброй, несвязным текстом, набором цитат, списками каких-то имен.
Может это была азбука Морзе? Как в той песне – «распознай мои сигналы эс-о эс».
Я не понимала ничего, лишь недоумевала, а на фик в любви объясняться, чтобы пропасть? Нет, я пыталась распознать. Честно!
Я стала ходить в бассейн, возобновила тренировки. Комплекс золушки, которой нужно быть достойной принца вдруг всплыл из моего подсознания.
Черт его знает кто любит. Но не каждый же день вам объясняются в любви незнакомцы. Хотя и это было. Однажды в Барселоне передо мной упал на колени немец и сказал, что любит меня. Может он был пьян. Солнечный день, теплый ветер, сверкание моря располагает к экзистенциальной экстравагантности.
Я брала термос, купальник, полотенца, шапочку. Термос и полотенце я оставляла прямо на скамье у бассейна, чтобы во время перерыва сделать пару глотков горячего чая. И вот, плыву я как-то раз, плыву, поворачиваюсь, а он – сидит! Мало того, что сидит на моей скамье – спокойненько открыл мой термос и наливает из него, как будто то там в моем термосе термосовый бар – открытый для всех и каждого, севшего на эту скамейку!
Я остановилась и погрозила ему пальчиком. Он удивленно уставился на меня и продолжил это злое дело по выдавливанию моего ароматного чая из моего домашнего термоса.
Это вывело меня из себя и повело на берег, я шла по дну бассейна и грозила ему пальцем, не спуская с него грозного взгляда.
Человек сгорбился. И тут я увидела. Я увидела, что ошибалась. Он пил не мой чай. В руках у него был не мой термос. Мой стоял преспокойненько рядом с ним и был закрыт, как я его и оставила. А у него в руках был двойник моего термоса. И к этому двойнику прибавлялась еще и баночка с вареньем.
Я как подрезанная на взлете – остановилась. Я остановилась резко и по воде пошли волны.
Я все еще смотрела на него. Он все так же испуганно и удивленно смотрел на меня.
Осознав свою ошибку, я развернулась и пошла в другую сторону. Представляю, какое лицо у него было у меня за спиной.
Однажды появившись с клоном моего термоса, он уже не отступал. Четко установив наблюдения с побережья, он никогда не плавал. Он никогда не заходил в бассейн в плавках. Он вообще был не в плавках. Он всегда был в белом махровом халате. Всегда с баночкой варенья, всегда в компании мужчин.
Он суетливо разговаривал, иногда махая руками, иногда торопливо поглощая джем.
Он всегда садился на ту скамью, где я оставила свои полотенца и термос. Он следил за мной. Он наблюдал как тренер. Он наблюдал как шпион. Он наблюдал как врач, которому поручили вести медицинскую карту моего самочувствия.
Одним словом, я приобрела тренера, который следил. Врача, который следил. Шпиона, который следил. Но вся эта группа лиц никогда не докладывала мне о результатах своего наблюдения.
И наблюдал не он один. С ним приходили молодые и не очень люди. Но больше было молодежи, по виду студенты. Они садились перед ним на корточки и что-то упорно рассказывали, он кивал и улыбался.
Горбатый.
Не то чтобы это был горб.
И не то, чтобы он горбился.
Это был дефект внутриутробного развития. Да, это реально. Вогнутая грудная клетка. То есть это и не горб, и в то же время невозможность выпрямиться до конца, даже если он начнет заниматься гимнастикой олимпийского порядка.
Обычно, он вставал со скамьи и наклоняясь вперед, как будто вес его собственного термоса не давал ему принять вертикальное положение, уходил, оглядываясь на меня. Уходил вместе со всеми, или уже один.
И однажды мысль в виде обычной молнии пронзила мои мозги. Даже, я бы сказала, как НЛО.
– Саба? – смело обратилась я к нему в один из вечеров. Я стояла у своего термоса, наливала себе чай, он сидел передо мной на скамье и поглаживал голову рукой. Ногти были аккуратно подстрижены. Это я заметила сразу. Так же, как и на ногах.
Я уверенно назвала горбуна знакомым чатовским ником и надеялась, что у него нет оружия под банным халатом.
– Ну да, – ответил человек с термосом. Он откинулся и прислонился головой к стенке. Поднял руку и провел ладонью по черепу.
– Ты разве седой?
– Лысый, ну да, лысый я…
Блестящая после бани макушка, седая короткая бородка, почти щетина. контрастировала с небольшой бородкой. Длинный, изогнутый утиный нос смешно нависал над испачканной сладостью верхней губой.
– Саба, а сколько же тебе лет?
Издалека, из воды он действительно был похож на старика 78 лет. Но вблизи возраст уменьшался.
– 56.
– А зачем ты пришел в бассейн, за мной подглядывать?
Я вдруг вспомнила, что стою перед потенциальным кавалером раздетая, мокрая, непричесанная, с мокрыми прилипшими волосами, в белом спортивном купальнике, сквозь который видно все.
– Да нет же, – он еще больше вжался в стену и прикрыл глаза пальцами.
– И как же зовут Сабу? – видя его испуг от моего вторжения в его интимную термосовую жизнь я перешла на язык воспитательницы детского садика.
– Сережа, – тихо ответил он.
Глаза были выцветшие голубые, практически белые. Он был похож одновременно на Гитлера и Ленина. Вблизи на Гитлера, а издалека на Ильича.
Казалось, вжаться в стенку было уже невозможно. Однако он умудрился сымитировать и это – иллюзия что лишь одно лицо находится на поверхности стены и уже это не 3D объект, а фреска древнего Рафаэля, который неярко, осторожно, в пастельных тонах чуть, намёком дал черты вечернего Анонима.
Испугавшись, что своей догадкой сотру его реальность совсем, я отошла.
Уже внизу, после бассейна, надевая шубу, я заметила его на кресле. Играла музыка. Он притоптывал ногой незамысловатому шлягеру в такт. Голубая байковая куртка с джинсами выглядели странно, но делали его моложе. Голубая байковая куртка. Он явно сидел и ждал. Он был один. Он был одет.
– А почему ты сам не плаваешь?
– Я боюсь воды!
– Это фобии? Ты прям как Гитлер.
– Да нет, студенты зовут меня Ильичом.
Я прищурилась.
– Тогда, может быть, в кино-кафе сходим? Поболтаем вживую?
– Нет, никогда, – его руки затряслись, взгляд белых глаз ушел под веки, потом зрачки вернулись, незряче уставившись в невидимую мне точку.
Он встал, сгорбившись, и испуганно оглядываясь на меня, пошел к выходу.
Вечером я зашла в чат. Он был там.
– Сереж, а чего приходил-то? Столько времени сидел в бассейне? Зачем?
– Я не обещал тебе секса.
О боже! Женщин он тоже боится, подумала я и перестала ходить в бассейн.
Саба, с голубыми глазами…С бело- голубыми глазами…С таким носом…С таким носом трудно смешиваться с кем-то… «Я себя не на помойке нашел» – это рефрен его чатовских излияний. Ещё бы…Такой нос… А когда с ним заговаривала женщина, дыхание у него перехватывало, и он отвечал шепотом. Как женщина. Почти шепотом.
Его называли – человек-кремень.
Он не менял своих решений.
Он их не принимал.
Он просто плыл по течению.
«Фатализьм – это наше всё!», – тоже из его любимых.
