Мари Анса
Я иду тебя искать!
Глава 9. Новый почтальон
К моему удивлению, за письмом приехал не Макар и даже не второй почтальон, а какой-то вовсе мне не знакомый хмурый дядька – с окладистой бородой, густыми седеющими бровями и узловатыми пальцами. Почему-то именно на руки нового почтальона я обратила особое внимание: ему явно трудно было выполнять ими даже такую простую работу как складывание стопки писем в холщовую суму.
– Перевели в другое село, – буркнул дядька на мой вопрос о симпатичном парне. И то только потому, что я ему помогла разложить всю нашу чащинскую почту по разным стопкам: в город, в соседнее село за лесом, в дальнюю деревню через реку.
Агнешка, как ни странно, сильно расстраиваться не стала. Повздыхала чуток, сунула любопытный нос в почтовую суму, да и сбежала в другую часть лавки ленты новые примерять. А потом и вовсе в окно снаружи постучала и рукой мне махнула – пока, мол, подруга, я пошла!
Такая она непоседливая девица, просто шило в одном месте! Неясная тревога снова кольнула сердце острой иголкой.
Удостоверившись, что письмо князю уехало в город, я пошла обратно. Нужно было еще зайти к тётке Пелагее – она всегда пекла много разного хлеба и продавала его по чуть-чуть соседям, зарабатывая этим небольшую копеечку. Особенно я любила ржаной – духмяный, пористый, с тонкой хрустящей корочкой, которую так вкусно макать в сладкие жирные сливки…
Поймав за рукав первого попавшегося мальчишку и напустив на себя строгости, велела:
– Сбегай к старосте, передай от меня весточку. Скажи, что письмо отправлено. Он знает, о чем речь.
Закончив важное дело, я с чистой совестью направилась за хлебом.
Вот только там меня ждало разочарование. Дом Пелагеи встретил незваную гостью настежь распахнутой дверью, холодной печью и полным отсутствием вожделенной выпечки. Сама женщина сидела на завалинке и горько плакала.
– Пелагея, что случилось? – я присела рядом. Лезть в душу не хотелось, но как тут мимо пройдешь?
Женщина, заполучив зрителя, заголосила еще пуще:
– Ой, бяда-а-а-а-а, бя-да-а-а-а! Внучка маво родненькаго-о-о-о подмени-и-и-или-и-и-и!
Дождавшись перерыва в завываниях, я уточнила:
– Какого внука? Петьку, что родился месяц назад?
Этого мальчишку, первенца, я лично принимала у дородной и пухлощекой – кровь на молоке! – младшей дочери Пелагеи. Такой же пухлый и здоровый, как мать и бабка, ребенок не внушал никаких опасений. Симпатичный, крепкий, ладный.
– Ево-о-о-о самово-о-о-о! – снова было заголосила женщина, но тут же, наконец-то разглядев, кто перед ней, заговорила уже спокойнее. – А я ведь говорила ей – не жди сорокового дня, покрести дитятку пораньше! Вот и подменили Петьку нашего!
Бабка Прасковья рассказывала мне о подменышах. Некрещенные дети, мать которых куда-то надолго отлучилась, вполне могли привлечь внимание богинки, полудницы, краснолюдки или даже русалки. Те забирали пригожего да ладного ребенка и оставляли взамен своего – крикливого, большеголового и прожорливого малютку. Да только вот в нашу деревню эта нечисть давно уже носу не казала – как церковь построили, так и исчезли все эти порождения дьявола. Вот уже годков пятьдесят тишь да гладь. Откуда ж подменышу взяться?
Я осторожно уточнила:
– Спит плохо? Орет постоянно?
Пелагея активно затрясла головой, соглашаясь со всем сразу, и я понятливо вздохнула. Первый ребенок – это всегда нелегко, жизнь-то ведь свой привычный строй меняет. Вот и кажется матерям, что ребенок этот крикливый – не их любимое чадушко, а подменыш гадкий.
– Зайди к Марфутке, ведьма, погляди! – взмолилась Пелагея.
– Не ведьма я, – ответила машинально, уже прикидывая, что придется сегодня самой заводить тесто и печь хлеб. Такой же вкусный у меня не получится, зато хоть будет что в купленные утром сливки помакать.
Я уже встала, чтобы распрощаться с Пелагеей, но женщина отступать не собиралась:
– Да это я так, по старой памяти! Марьяша, душа моя, месяц буду твой любимый хлеб печь, даже платы не возьму! Сынок мой старший еще и приносить сам его будет каждые три денька, чтобы ты ноженьки свои белые не трудила зазря!
А вот это уже было интересно.
– Просто зайти и посмотреть на ребенка? – уточнила я. – И если с ним все в порядке, то уговор все равно в силе?
– В силе! Но если ребенка подменили, то сначала требуется прогнать беса и вернуть нашего Петьку! – упрямо свела брови Пелагея. – Я тогда тебе к ржаному хлебу еще и булок сдобных добавлю.
Пораздумав пару мгновений, я кивнула:
– По рукам. Прямо сейчас и схожу!
Как раз время обеда близится – глядишь, Марфа меня еще и накормит в благодарность.
До дома дочери Пелагеи я шла в приподнятом настроении. Вот как здорово вышло! На целый месяц обеспечила себя бесплатным хлебом.
Снег падал на землю медленно-медленно, крупными белыми хлопьями, похожими на куриные перья. «Как в курятнике после нападения лисы» – мелькнуло в голове. Нет, я ни на секунду не забывала о волколаке и его жертвах, но разве может человек постоянно жить в тревоге? Тем более, когда на улице визжат и смеются дети, во дворах под крепкое словцо колют дрова крепкие мужики, а бабки у церкви дружно заводят песню.
– Ой, то не вечер, то не ве-е-ече-е-ер!
Марфа встретила меня на пороге, укачивая укутанного в одеяло орущего ребенка. Я даже не сразу узнала ту упитанную женщину, что еще месяц назад во время схваток вовсю трескала материны плюшки.
Сейчас на меня смотрела худая, измученная и смертельно уставшая женщина – лишь тень прежней веселой Марфы. Она даже не спросила меня, зачем я пришла. Просто ушла в избу, оставив открытой дверь.
Я молча вошла в сени, аккуратно повесила шубку на крючок и наконец призналась самой себе: хлеб все-таки придется отрабатывать.
Глава 10. Подменыш
В доме было темно и мрачно из-за плотно задернутых занавесок. «Подменыши не любят света. Полумрак скрывает их истинный облик», – всплыли в голове бабкины слова.
– Можно открыть?
Не дожидаясь ответа, я направилась к окну, но Марфа остановила меня резким вскриком:
– Не надо! Пуще прежнего заливаться начнет!
Я хмыкнула и все же дернула за полотна ткани, впуская в дом дневной свет.
Младенец, как и ожидалось, взревел раненым быком.
– Показывай ребенка, – велела я, а потом все же добавила, чтобы немного успокоить женщину, – сначала просто посмотрю.
Марфа сделала пару неуверенных шагов в моем направлении, а затем внезапно крепко обняла запеленатого сына и зло выкрикнула:
– Не покажу! Вдруг сглазишь, ведьма!
– Да куда уж хуже! – рассмеялась я, стараясь выглядеть спокойной, хотя внутри яростно звенели колокольчики тревоги. – Но раз тебе нравится целыми днями слушать крики и плач, тогда, пожалуй, мне и правда здесь делать нечего. Помочь хотела, но раз ты и сама прекрасно справляешься…
Я развернулась, делая вид, что ухожу. Измученная женщина рвано всхлипнула и сунула мне в руки активно извивающийся и басовито орущий сверток. Тут же в доме что-то стукнуло, грохнуло, будто ухватом по печи ударили. Но я не обратила на это никакого внимания. Вернее, сделала вид.
– Так-то лучше. Ну-ка, посмотрим, кто здесь у нас…
Откинув закрывающую личико пеленку, я остолбенела. Одно дело догадываться или знать, но совсем другое – видеть своими глазами. Огромная голова подменыша болталась на обманчиво тонкой шейке, скрюченные пальчики с острыми как лезвия ноготками тут же больно вцепились в мою руку, а маленькие злые глазки смотрели отнюдь не детским взглядом.
– Кто же у нас мамка? – прошептала я, с затаенным страхом разглядывая страшилище. – Скажи-ка, она ведь приглядывает за тобой?
Только понимание, что мамаша этого чудовища явно где-то рядом, наблюдает за нами, и, главное, обладает сейчас властью над настоящим ребенком, заставляло меня не показывать своих настоящих эмоций. Только от моих действий сейчас зависит, как закончится эта история. И если плохо…
Я вздрогнула. С полок начали падать разложенные там вещи, стол заходил ходуном, а Марфа застыла, завороженно глядя на ребенка в моих руках.
– Кто это? Где мой Петенька? – вдруг заголосила она.
Наконец-то очухалась! Я положила подменыша в люльку и вытолкала хозяйку за порог.
– Побудь здесь. Что бы ни случилось, в дом не заходи! – велела я. А у самой аж поджилки трясутся!
Из рассказов бабки Прасковьи я примерно знала, как заставить мать подменыша – кем бы она ни была – поменять детей обратно, а вот как оно пойдет на деле… На пороге пришлось торопливо перекреститься.
Вернувшись в избу, я первым делом встала посреди комнаты и уперла руки в бока. Подобную нечисть только нахрапом и наглостью можно взять! Слабость отродья дьявола не уважают.
– Значит, так, мамаша, – громко сказала в пустоту, – я сейчас отсюда на несколько минут выйду, а когда вернусь, хочу увидеть в люльке не твое отродье поганое, а живого и здорового ребенка хозяев дома. Если этого не произойдет, твое дитятко сегодня же отправится в церковь на крещение. Родителей-то твой подменыш, может, и сумел обмануть, глаза им застил, а вот меня не получится.
В доказательство серьезности своих намерений я сорвала с шеи нательный крестик и накинула его на орущего уродца. Тот зашелся истошным визгом, будто металл жег ему кожу.
– Даю ровно пять минут, – вернув свой крестик обратно на положенное место, я покинула дом, не забыв напоследок громко хлопнуть дверью.
Марфа сидела на завалинке с белым как снег лицом, и я мигом поняла: ей плохо, очень плохо. Как бы удар не хватил! Наверняка ведь голодала и не спала ночами, заботясь о капризном, вечно орущем подменыше.
– Ушла всего на полчаса, к мамке сбегала, – женщина подняла на меня совершенно больные глаза, – после этой отлучки сынок и стал вести себя по-другому. Я ведь видела, что внешность меняется, но не верила, что это уже не мой Петенька…
По бледному лицу градом покатились слезы, и я, поддавшись внезапному порыву, обняла плачущую женщину. Не знаю, кому из нас двоих это было нужнее: матери, потерявшей ребенка, или девушке, что никогда не знала материнской любви.
Выждав оговоренное время и оставив Марфу снаружи, я вошла в дом. И ахнула. Все вверх дном! Крынки с молоком и сметаной перевернуты, дрова рассыпаны по полу, постель разворочена, из подушки летит пух, свечи сломаны пополам, а занавески и вовсе сдернуты с окон и изорваны в бессильной злобе.
Но это все было неважно. Посреди жуткого бедлама в своей люльке лежал младенец. Грязный, худой – одни глазищи на лице остались, – но живой!
Я села на лавку и заплакала.
Глава 11. Полуночный крик
А дальше завертелось, закрутилось. Вся деревня сбежалась посмотреть на похищенного ребенка! Это ж какая невероятная история: подменыш у нас в Чаще! Где это видано, где это слыхано! Деревня бурлила и кипела, будто котел с забытой на печи похлебкой, и на время эта новость вытеснила из голов деревенского люда даже страшные события последних дней. Оно и понятно: история с хорошим концом, да еще и касающаяся ребенка, всегда сердцу ближе.
Забавно другое: каждый счел необходимым высказать счастливой матери свое важное мнение по поводу произошедшего. Каким-то чудесным образом выяснилось, что все-то всё знали, все-то догадывались! Бабы перебивали друг друга, отпихивая от люльки с младенцем: «А я заметила, что Марфутка сдала!», «Ейный ребенок так голосил, что мочи нет!», «Окрестить младенчика надо было раньше!». Так и хотелось крикнуть: если все знали, все видели, почему никто не помог?!
В общей толчее и суматохе я тихонько улизнула. Дальше без меня разберутся. Вымоют младенца, накормят, переоденут в чистое да спать уложат. Еще и колыбельную споют! Эх, мне бы кто спел…
Я плелась домой в начинающихся сумерках – уставшая, голодная, опустошенная. Вот тебе и пообедала! Скоро уже ужинать пора. А я только и мечтаю завалиться в постель и уснуть до самого утра. Что-то в последнее время у меня совсем день с ночью перепутались!
Дом, вопреки моим опасениям, еще не успел простыть. Я споро растопила печку, нарезала толстыми ломтями сыр, положила в миску творога с горкой, заварила медовые травы и уселась за стол – то ли ужинать, то ли обедать, то ли все сразу.
Князь, о котором я во всей этой круговерти успела забыть, тут же прыгнул на лавку и принялся тереться о меня лбом, выпрашиваю еду. Хвост задрал, ластится, зараза!
– Голодный, да? На-ка, поешь, – я отложила из своей плошки в другую, поменьше, немного творога, и добавила назидательно. – А вообще пора бы уже и мышей ловить!
Князь коротко мяукнул и принялся жадно есть. Я некоторое время наблюдала за тем, как ловко кот подбирает крупинки творога из миски, урча от удовольствия. Ох, горе мое луковое! Мало мне тягостей в жизни, еще и животину решила к своей непутевой жизни приобщить.
Сполоснув плошки после еды, я убрала снедь обратно в холодные сени, забралась на полати, где всегда спала и… остолбенела!
– Это что такое?!
Прямо на моей постели были разложены пять, а то и шесть дохлых мышей!
Князь прыгнул на одеяло, подвинул лапой одну из мышей поближе ко мне и взглянул вопросительно. Мол, будешь? Свежая, только поймана!
Ругать своего охотника я не стала, но «подарки» его собрала и выкинула за порог. Кот возмущенно мяукнул и, обиженно задрав хвост, удалился на лавку. Сидел там, отвернувшись, косил на меня желтым глазом.
А я, чертыхаясь, меняла постельное белье. Что-то, а спать на кровати после того, как на ней кое-кто устроил кладбище домашних мышей, мне не хотелось. Да и пора было, честно говоря. Наконец все было сделано, и я улеглась, ощущая ужасную усталость во всем теле. Уже засыпая, ощутила, как кот запрыгнул с лавки на полати и свернулся клубочком у меня под боком. Хорошо-о-о-о…
Проснулась я еще раньше, чем обычно. Кряхтя и охая, будто столетняя старуха, сползла с полатей, вышла в сени, напилась там студеной водицы. Тихо-тихо, боясь разбудить пригревшегося Князя, раздвинула занавески и выглянула в окошко: темно, хоть глаз выколи! Серый зимний рассвет еще даже не начинал заниматься. Я с тоской глянула обратно на разобранную постель: сна ни в одном глазу, какой смысл ложиться?
А вот в доме не прибрано. Самое время это исправить, пока снова что-нибудь не случилось!
Я отчищала доски пола и размышляла: чего же все-таки добивается волколак, убивая девушек? Он их не ел, не насильничал, только разрывал горло и зачем-то… раздевал. Куда, скажите на милость, волколак эту одежду девал? И зачем вообще ее забирал?
Столько вопросов – и ни одного ответа.
Щетка двигалась туда-обратно: вжих-вжих, вжих-вжих. За окном прокукарекали первые петухи, пролаял сипло старый соседский пес, а затем… закричала девушка.
Я застыла на мгновение, пытаясь понять: не послышалось ли? Хотелось сказать себе: да, примерещилось. Вот только далекий девичий крик раздался снова, и в этот раз был полон не только ужаса, но и боли.
Накинув шубку прямо на старое домашнее платье, в котором всегда прибиралась, я впрыгнула в валенки и выскочила на улицу. Потом опомнилась, вернулась в дом, схватила в одну руку припасенный нож, а в другую – ухват. Так-то лучше!
На улице было тихо и безлюдно. Ни в одном доме не горели окна, никто не выбегал на улицу с вилами и факелами. Неужели никто, кроме меня, ничего не слышал? Черт побери, у нас по деревне спокойно разгуливает волколак, перед рассветом душераздирающе кричит девушка, а все продолжают мирно спать в своих постелях?!
Я вертела головой, безуспешно пытаясь понять, откуда же раздавался крик, когда мне на помощь внезапно пришел… Князь. Черной стрелой он пролетел по затвердевшему за ночь насту и рванул в сторону ближайшей к нам околицы. Пара домов – и конец деревни. Я бежала за котом, одновременно переживая, что не успею и что… успею. Кто сказал, что мне не страшно? Да у меня поджилки трясутся! Один раз встретив волколака, вряд ли захочешь увидеться с ним снова. Но крик, этот полный ужаса и боли крик до сих пор стоял в моих ушах.
Мы выбежали за околицу, и там кот внезапно остановился. Вздыбил шерсть на загривке, зашипел. Огромная серая тень мелькнула около деревьев – и скрылась в лесу.
А на снегу… на снегу лежала девушка. Я рванулась к распластанному телу и упала на колени, ожидая увидеть перед собой бездыханное тело и устремленный в вечность мертвый взгляд.
Но то, что я увидело, заставило меня закричать.
Глава 12. Живой свидетель
– Сюда! На помощь!
Я орала как оглашенная, хоть и понимала, что могу привлечь своим криком внимание не только деревенских, но и самого волколака. Не знаю, как далеко в лес он успел уйти и собирался ли вернуться к жертве, но присутствие мужиков с факелами должно его отпугнуть.
Девушка была жива. Ее грудь вздымалась, пальцы судорожно сжимались и разжимались. Наверняка бедняжка не помнит себя от боли! Глубокие раны, нанесенные острыми как лезвия когтями, пересекали обе щеки девушки, не доходя до глаз лишь самую малость. Кто это такая, я распознать не сумела – все лицо жертвы заливала алая кровь.
– Где еще болит?!
Я лихорадочно ощупывала весьма упитанное тело девушки, пытаясь понять, нет ли где еще ран. Хм-м-м, странно, а это что?..
– Вот они! Скорее! – зычный голос старосты я не перепутала бы ни с чем.
Облегчение накатило на меня горячей волной. Спасены! Теперь мы спасены!
Но, несмотря на радость, в душе заворочалась и глухая обида: где они были раньше, почему ничего не слышали? Жертва же тоже кричала! Я уж думала, что все жители Чащи разом оглохли.
Добромир подбежал к нам первым. Наклонился над искалеченной девушкой, осветив ее распластанную фигурку ярко горящим факелом, и внезапно остолбенел.
– Весея?.. Весея!!!
Говорят, отцовское сердце всегда узнает свое дитя. Мужчина упал на колени возле старшей дочери, и я взглянула на раненую девушку новыми глазами. Ну, конечно! У кого еще могут быть такие яркие зеленые глаза?
– Раны необходимо промыть и наложить повязки. Для этого нужно поскорее отнести ее домой, – велела я враз растерявшимся мужикам, которые, скорее всего, впервые видели старосту в таком состоянии, – и лучше, чтобы это сделал не ее отец, а кто-то из вас.
На Добромира у меня имелись другие планы. Волколака необходимо было остановить, пока люди не впали в панику. Третья жертва за неделю! Пусть и неудавшаяся.
– Я понесу! – тут же вызвался Тихомир. Крупный молчаливый парень, всегда казавшийся мне спокойным и рассудительным, сейчас был белым как мел.
Я окинула его полным сомнения взглядом:
– Точно сможешь? Какой-то ты бледный.
– Смогу! – рявкнул тот уже более уверенно. Вот, совсем другое дело!
Удостоверившись, что Весею держат крепко и несут осторожно, я поймала за рукав старосту:
– Добромир, погоди. Я займусь твоей дочкой. А вам нужно устроить облаву: я видела, как волколак ушел в лес. Есть надежда, что мы его спугнули, и он еще не успел вернуться в деревню в своем человеческом обличье.
Я видела, как сложно было мужчине собраться с мыслями и решиться оторваться душой от раненой дочери. Но прошло всего несколько мгновений – и передо мной стоял уже не убитый горем отец, а человек, отвечающий за благополучие сотен своих людей.
Он повернулся к ошалевшим мужикам и начал давать четкие указания:
– Делимся на три части, по числу главных улиц. В каждой компании выйдет по пять человек. Двое проверяют дома, остальные смотрят, кто куда заходит и откуда выходит. Все делаем быстро! Митька, Пашка, Мирон, вы бежите на другую сторону деревни и следите, не пробирается ли кто из леса с той стороны.
Я кивнула удовлетворенно и зашагала вслед за Тихомиром к дому старосты.
Там меня ждал полнейший бедлам. Бабы орали, дети плакали, а Евдокия, мать Весеи, и вовсе завывала над раненой дочерью, как над покойницей:
– Что ж с тобой сделали, ироды-ы-ы-ы! Красоту забрали, нелюди-и-и-и!
Я покачала головой и ловко распихала зевак по сторонам:
– Радоваться надо, что дочь жива, а не слезы ей на раны лить. Ну-ка, разойдитесь по домам!
Отовсюду полетели шепотки: Марьяна… она нашла… ведьма… Но в этот раз я была даже рада, что слава впереди меня бежит: бабы начали споро расходиться по дома, изба опустела. Кто-то прихватил с собой и плачущих младших хозяйских детей. Правильно, нечего малолетним на такой кошмар смотреть.
Когда мы остались с матерью Весеи один на один, дело пошло на лад. Женщина принялась с завидным рвением выполнять все мои указания: вскипятила воду, достала из сундука чистую выглаженную рубаху, которую можно было пустить на тряпки, и даже мазь лечебную нашла!
Я тщательно промыла раны на лице девушки, наложила повязки с мазью и, нерешительно помедлив, все же задала мучивший меня вопрос:
– Зачем ты вышла ночью из дому?
Весея, немного порозовевшая и пришедшая в себя, покосилась на мать. И промолчала. Я повернулась к Евдокии и попросила:
– А можете приготовить завтрак? Весее нужно подкрепиться после пережитого.
Жена старосты тут же заохала, закудахтала и унеслась в курятник – собирать яйца для яичницы.
– Еще и корову наверняка подоит, – подала голос Весея.
Несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга – ну до чего же зеленые глаза! – и я не выдержала первой:
– Теперь расскажешь правду?
