Мари Князева
Господин 3. Госпожа
Глава 1. Супружеское счастье
Ева
Утро началось чудесно – с горячих объятий моих любимых, очень больших и сильных рук. Я тонула в этих руках вот уже пять с лишним лет, и всё равно никак не могла насытиться ими. Руки обнимали и гладили, прижимая меня к твёрдому, как камень, мужскому торсу, тщательно проверяя, все ли мои припухлости и округлости остались на месте с прошлой нашей встречи. Я хрипло вздохнула, слегка потянулась и покрутилась вокруг своей оси, чтобы обнять моего господина.
Терджан вернулся из командировки ночью и, конечно, не успел выспаться, но показать мне, как он соскучился и как по-прежнему сильно любит и желает меня, для него всегда было важнее. Его сильные тёплые твёрдые губы встретились с моими, борода приятно щекотала и покалывала мне лицо, горячая рука скользнула под шёлковую ночную сорочку.
Мой господин не торопился, тщательно, последовательно нацеловывая мою шею, плечи, грудь, дразня меня и только щекоча пальцами чувствительные места. Желание скручивалось во мне в тугой комок, требуя выхода. Мне хотелось, чтобы он сделал хоть что-нибудь решительное – хотя бы ущипнул или шлёпнул меня, чтобы немного сбросить напряжение, но Терджан всё тянул, кажется, наслаждаясь моим нетерпением. И вот, наконец, когда он оказался уже меж моих пылающих огнём бёдер, тишину комнаты, до сих пор овеваемой лишь нашими тихими вздохами, разрезал задорный детский крик:
– Папааа! Наконец-то ты вернулся!! – причём Хаджит произнёс это на чистом русском, потому что последние несколько дней мы с ним почти не разлучались.
Мой сын всегда ужасно скучал по папе, и во время его отсутствия лип ко мне, как банный лист. Вот и теперь, проскользнув в нашу спальню, он с диким восторженным визгом бросился прямо в кровать, с разбега напрыгнул отцу на спину, и они вдвоём чуть не раздавили меня насмерть. Терджан крякнул, стараясь сохранить мою целостность, и принялся увещевать сына, чтобы тот вёл себя поспокойнее.
– Это ты его избаловал! – сказала я мужу с широкой улыбкой. Жаль, конечно, что нам не удалось предаться супружескому удовольствию, но ничто на свете так меня не радовало, как возможность наблюдать за общением двух моих любимых мужчин.
Терджан коротко поцеловал меня в губы и в них же пробормотал:
– И правильно сделал. Кто и когда ещё даст ему возможность побыть беззаботным?
Он встал, аккуратно прихватив одной рукой нашего детёныша, и поднял его высоко над собой. Для подбрасывания Хаджит стал уже тяжеловат. Я сама года два, как перестала брать его на руки, но мужу это ещё удавалось. До чего же это красиво – сильный мужчина…
Мягкие волнистые русые волосы Хаджи подпрыгнули, осенив счастливое голубоглазое мальчишеское лицо.
– Ну рассказывай, как ты тут шалил и хулиганил! – потребовал у него Терджан.
Малыш очень серьёзно покачал головой, мгновенно переключаясь на язык отца:
– Я охранял маму. Некогда было шалить.
– Вот как? – нахмурился муж. – От кого охранял?
– От врагов! – прошептал Хаджи папе на ухо, но так громко, что я тоже услышала.
– И кто же у нас враги?
– Те, кто не верит в Господа, и нарушает Его законы, – старательно произнёс заученную истину наш сын. – Когда тебя нет, я должен сам защищать маму от плохих.
Сразу видны следы воспитания Зойры. Она не питала большой привязанности к моему сыну, но с ранних лет начала проводить с ним теософские беседы, чтобы он, не дай бог, не превратился в заблудшую овцу. Надо отдать ей должное: она никогда не сообщала Хаджи, что я тоже отношусь к той самой категории злодеев, которые не верят в её Бога, а воспитывала в нём почтение к обоим родителям, в соответствии со своей идеологией.
А Хаджи с лихвой получал свою дозу любви от остальных членов семьи – даже сердце второй своей мачехи Айши он напрочь покорил и часто получал от неё ласки и маленькие подарки. Другие дети Терджана тоже его обожали, и мой сын купался в этом море всеобщей симпатии и нежности, какой часто окружают младшего ребёнка в семье.
Зойра порой заводила в моём присутствии разговоры на тему того, что негоже замужней женщине "праздной" ходить, пока молода. Мол, оглянуться не успеешь – а фертильность уже не та. Но мне отчего-то всё казалось, что Хаджи маленький, и я не готова разделить своё внимание между ним и ещё одним ребёнком, а Терджан меня не торопил. У него ведь уже было много детей, и даже один внук – годовалый Амир Дахиевич, как я его про себя величала. Лайла тоже была уже беременна, и мы ожидали появления её первенца примерно через полгода.
Я аккуратно напомнила Хаджи о лягушке, пойманной в саду на пару с младшим из его братьев.
– Ох! Да! – хлопнул он себя по лбу маленькой исцарапанной ладошкой. – Совсем забыл, пап! Мы с Тагиром устроили охоту на гигантскую ядовитую жабу Лахчи, пришлось нам с ней разобраться, ведь она не захотела перейти на нашу сторону…
– Опасно принимать ядовитого союзника в свои ряды, – согласился Терджан. – Так что ты и Тагир с нею сделали?
Хаджи опять стал шептать папе на ушко – видимо, чтобы не травмировать мою нежную женскую психику. Тот хмурился, качал головой, посмеивался, но в конце обнял сына, поцеловал его в русую макушку и сказал:
– Будь милостив к поверженным врагам, Хаджи. Так велит Господь. А теперь беги к братьям и больше никого не убивайте без острой на то необходимости.
Наш сын с готовностью кивнул и галопом умчался на женскую половину.
– Острая необходимость – понятие относительное, – пробормотала я, выбираясь из постели, чтобы отправиться в душ.
– Он мужчина, – ответил Терджан, поймав меня на полпути, – ему нужно уметь убивать, – и начал стаскивать сорочку.
Всё моё вожделение разом вернулось, внезапно накрыв меня с головой и перехватив дыхание.
– А вдруг он опять вернётся..? – прошептала я, запуская руку под рукав мужниной рубахи.
– Я закрыл дверь на ключ, – ответил он так же тихо, ухватил меня под попу и усадил к себе на бёдра, а потом прижал к ближайшей стене. – Ох, как же я по тебе соскучился, Ева…
Терджан ночью привёз с собой старшего сына и его семью. Я была, как всегда, очень рада увидеть Эвелину: не так часто мне приходилось встречаться с соотечественниками, а эта девочка, к тому же, неизменно умиляла меня своими забавными ужимками и добрым, наивным, почти детским нравом. Они с Дахи были прекрасной парой: души друг в друге не чаяли и демонстрировали такую трогательную привязанность…
Эвелина, конечно, как и все юные мамочки, излишне беспокоилась за своего первенца, и нам со старшими жёнами и служанками стоило немалого труда оторвать от неё похожего, как две капли воды, на папу Амирчика, чтобы дать ему возможность познакомиться с реальным миром без тревожной гиперопеки. Забавно, что этот милый чернявый малыш приходился мне в некотором смысле внуком, пусть и не кровным – мало кому в наше время удаётся стать бабушкой в 30 лет.
– У меня постоянно сердце не на месте, – жаловалась мне невестка. – Амир такой подвижный – с тех пор, как он начал ходить, я не знаю покоя. Так хорошо, что мы приехали к вам и можно немного выдохнуть… мне кажется, я маловато внимания уделяю Дахи в последнее время… он как будто заскучал.
– Это, конечно, нехорошо, – согласилась я, – Нужно стараться не забывать о потребностях своего мужчины. Но, поверь мне, Дахи понимает, что тебе непросто: он всю жизнь наблюдал за воспитанием детей. И не грех иногда устать и объяснить любимому всё как есть, вместо того чтобы искусственно изображать страсть. У вас в России есть няня?
Эвелина покачала головой:
– Я боюсь доверять такого маленького ребёнка чужому человеку… Но Дахи сам мне помогает: ходит после работы гулять с Амиром на площадку, играет с ним дома. И он так это делает… у меня сердце от счастья замирает, когда я на них смотрю. Дахи так любит нашего сына… я никогда нигде не видела, чтобы отец так общался с ребёнком.
Я улыбнулась, умиротворённо разглядывая её светящееся радостью личико и благодаря Бога за то, что он послал этих двоих друг другу. Вряд ли Дахи нашёл бы себе жену лучше Эвелины – она такая милая, искренняя, нежная. А ей вряд ли удалось бы встретить другого такого же заботливого, доброго мужчину, воспитанного на моральных ценностях и опытного в семейной жизни. Я была по-настоящему счастлива, что Дахи познакомился в России с Линой и она помогла ему забыть мальчишеское чувство ко мне, в котором было больше стремления подражать отцу, чем реальной страсти.
После завтрака Терджан со старшими сыновьями отправились по делам, дети – на женскую половину, Эвелина – спать (видимо, её мужчины тоже не дали ей как следует отдохнуть), а я – к своему новому тайному увлечению.
Дело в том, что несколько месяцев назад скончалась тётка Терджана по отцу Феруза – она овдовела ещё в молодости, не имела детей и жила в доме своего брата, в маленьком флигеле. После её смерти, прибирая в доме, слуги обнаружили несколько коробок со старыми книгами и журналами, подписанные именем моего покойного свёкра – "Джадир" – и так как никто из родственников не проявил к ним интереса, их прислали мужу. И я возблагодарила Небеса за этот подарок. Ибо среди древней макулатуры на малознакомом языке (с чтением у меня было не очень) я обнаружила толстую общую тетрадь в кожаной обложке, заполненную… прописными латинскими символами. Язык был мне незнаком, хотя я могла предположить, что это что-то из Восточной Европы, но, к счастью, с помощью компьютера и интернета я имела доступ практически ко всем языкам мира.
Так я получила посвящение в личную историю незнакомой мне женщины из прошлого. И чем больше я расшифровывала эти таинственные письмена, тем в большее изумление меня повергало это повествование. Я словно собирала пазл, складывая из маленьких кусочков удивительную и невероятную картину, которая открывала мне глаза на то, что случилось в доме моего покойного свёкра много лет назад, и одновременно заставила взглянуть иначе на события моей собственной жизни и жизни моего мужа Халиба Терджана Насгулла. Возможно, наши отношения не были такой уж случайностью…
Глава 2. Дневник Пани Беаты. Начало
17 апреля 1968г
Число поставила почти наугад, потому что никакого календаря у меня тут, конечно, нет. Примерно прикинула, сколько я уже здесь – и ужаснулась. Почти два месяца, чёрт меня раздери! Самое время впадать в отчаяние.
Ну, то, что меня никто не ищет, – это понятно. Потому и не находят. А кто меня будет искать? Кому я нужна? Мамочке моей,что ли? Ей давно ничего не интересно, кроме пива – она и младшую Мартину-то под градусом рожала. Многочисленные братья и сёстры тоже загяты своими делами – в основном, выживанием. Честно говоря, я вообще не уверена, что кто-то из них заметил мою пропажу. Разве только Ядвига – так как я заняла у неё денег на билет. Это же надо быть такой дурой – поплыть в Америку на корабле! Фантастический идиотизм! Ну что мне стоило сесть в самолёт, выпить снотворное, а через полдня очнуться в новом мире? Так нет же, пани Беата боится высоты – она поплывёт на кораблике по морям-океанам, в которых, как оказалось, ещё не перевелись пираты, попадёт к ним в плен, после чего её продадут в рабство здоровенному, отвратительному, чернущему, как чёрт, кабану, и он… Боже, я никогда в жизни не забуду тот вечер, когда впервые увидела пана Насгулла. Напишу об этом завтра, сейчас нет сил пережить всё это заново…
18 апреля 1968г
В сауну меня загоняли с криками и пинками. Я сопротивлялась изо всех сил: царапалась, как кошка, и орала, как дурная. Намаявшись со мной, служанки позвали какого-то важного мужика в богатом кафтане, и он хорошо пару раз приложил меня плёткой. После этого желания сопротивляться значительно поубавилось, хотя до этого я воображала, будто предпочту смерть каким-либо непотребствам. Одевали меня в полупрозрачный костюм уже почти без скандала – я только время от времени нервно дёргала руками и ногами, но сильно выступать опасалась. А потом тот самый толстый мужик отвёл меня в роскошно убранную спальню и, придвинувшись к самому лицу, стал угрожающе рычать что-то непонятное – впрочем, всё было ясно по интонации: не дёргайся, детка, будь послушной – и всё будет хорошо. Впрочем, это не факт. Я слыхала, будто богачи с наложницами такое делают, что нормальному человеку и в кошмарном сне не привидится – просто от большой и больной фантазии. И тут уж слушайся – не слушайся – получишь по полной программе.
Меня всю сжимало и передёргивало, как от удара током. Дело в том, что я – девственница. Вовсе не от моральных устоев или религиозных запретов. Честно говоря, я в бога не особенно верю. Просто я берегла себя для хорошей жизни. Многие мои знакомые – и сёстры в том числе – начинали жить взрослой жизнью в 15, 16 лет. Очень быстро беременели и дальше всё сводилось к двум вариантам: нищая беспросветная семейная жизнь – дети, нескончаемые скандалы, подработки уборщицей, пока вся эта голодная орава дома, и тому подобное. Или одинокое материнство – не особенно лучше. У таких женщин появляется возможность доучиться и найти нормальную работу тогда, когда молодость уже прошла, куча времени потрачена на тупое выживание, и красота поблекла.
Я поняла, что мужчинам доверять нельзя – и потому смогла сохранить себя "нераспечатанной" до восемнадцати лет. А потом выправила документы, заключила договор с фирмой и купила билет на корабль в страну своей мечты.
Конечно, я влюблялась, да и сама нравилась парням – внешностью бог не обидел, и характер мой бойкий нравился многим мужчинам. Но я хотела большего, чем эти игры в любовь. Я хотела чего-то достичь, получить образование, выбиться в люди – а там уже можно и замуж за какого-нибудь респектабельного американца. Воображение рисовало мне дом в пригороде Лос-Анджелеса, с гаражом и бассейном. Лужайку для барбекью, большую лохматую собаку и трёх счастливых ребятишек – сытых, чистеньких и в целой незалатанной одежде. Мне до чёртиков надоело выживать в Восточной Европе.
20 апреля 1968г
Но оказалась я здесь, полураздетая, в богатой спальне с кроватью под балдахином, и это отчаянно терзало мне сердце. Что я сделала не так? Вела себя честно, никого не обманывала, всего собиралась добиться сама, своим трудом – и куда это меня привело? Как тут можно верить в бога? Нет-нет, мир отнюдь не создан кем-то мудрым и добрым. Это хаотическое нагромождение трагических случайностей, и в нём нет места наивной вере в чудеса.
Мне вдруг стало так грустно, так паршиво на душе (если только она у меня есть), что я снова задумалась о смерти. Меня не станет – и всё закончится. И пусть эти дурацкие случайности громоздятся на кого-нибудь другого.
Послышались шаги в коридоре, и тоска вперемешку со страхом сжали моё сердце. Захотелось убежать, спрятаться – куда угодно, только не принимать на себя ответственность за происходящее. Даже вернуться домой теперь казалось не так страшно. Там я, по крайней мере, была свободна. Безумное детское желание спрятать голову в песок вдруг овладело мной, и я, недолго думая, залезла под кровать. Какой в этом смысл? Никакого. Просто отсрочить то, что собиралось произойти. Просто отогнать на минуту страх, сковавший льдом все внутренности. Не то чтобы под кроватью было не страшно – но это хоть какое-то действие. Просто стоять и ждать, как овца на заклание – это невыносимо.
Громко щёлкнула ручка двери – этот звук раздался в моей голове, словно выстрел. Шаги из коридора переместились в комнату, и тут их хозяин обескураженно замер. Ха-ха! Что, рабовладелец, удивлен? А где девчонка-то? Пропала? Куда она могла деться? А вот поищите-ка! Мысль о том, что сейчас из-за моей детской выходки все ответственные за меня слуги получат по первое число, даже немножко согревала. Особенно сильно хотелось, чтобы наказали толстяка, который огрел меня плёткой. Да, пусть его тоже отхлещут! За то, что недоглядел.
Хрипловатый низкий спокойный голос забубнил неразборчиво. Ему отвечал более молодой и бодрый – растерянно, испуганно. Моё взволнованное сердце отплясывало злую, торжествующую и нервную чечётку в груди.
21 апреля 1968г
Случился переполох. Забегали слуги, захлопали двери. Ищут меня. Ну, пусть побегают. От поднявшихся в комнате вихрей, видимо, поднялась пыль там, где я лежала. Она принялась щекотать мне нос, да так активно, что я не удержалась и чихнула. Аккуратно, в кулачок, но всё-таки слышно. Наконец кто-то догадался заглянуть под кровать. Выругались, дёрнули меня за ногу, вытащили на свет, всю в клочках пыли, злую, чихающую и в слезах. Поставили на колени.
Кое-как справившись с дыханием, я стала отряхиваться, но глаз так и не подняла. Не хочу на него смотреть. Узурпатор, тиран, рабовладелец!
Стоявшие рядом со мной ноги в кожаных туфлях и прикрывавший их богатый кафтан изрыгали что-то гневное – пан Насгулл отвечал спокойным басом – даже посмеивался как будто. Любопытство потихоньку начинало меня терзать: что же такого забавного нашёл в моём поведении хозяин? Но я упорно сдерживала себя и глаз не поднимала. Он не достоин даже моего взгляда!
Я всё ждала, когда остальные уйдут и мы останемся наедине. Всерьёз подумывала о том, чтобы вцепиться этому деспоту ногтями в лицо – вряд ли он тогда пожелает предаваться со мной постельным утехам – но негодующий пан в кафтане вдруг схватил меня за руку и потащил прочь. Как? Почему?! Я ничего не понимала…
Меня переодели в простую одежду: длинное закрытое тёмное платье, на голову – платок. Посадили в фургон и куда-то повезли. Дорога продолжалась бесконечно. Мне кажется, что я провела в том грузовике несколько суток, хотя это маловероятно, так как мне ни разу не довелось уснуть. Условий для этого особо и не было: лишь узенькие деревянные лавочки вдоль стен – но, как говорится, было бы желание. Голода я тоже не ощущала – видимо, сказалось сильное нервное возбуждение. И хотя меня вполне могли отвезти в какое-то более жуткое место, чем то, где была до этого, я утешала себя тем, что честь всё ещё при мне, а значит, и эти люди не лишены человечности.
23 апреля 1968г
Дом, куда меня доставили, оказался чудесным. Он стоял на берегу моря, его окружал роскошный парк, а горизонт со стороны суши состоял из живописных горных пиков, среди которых были даже покрытые снегом. Я и не знала, что в этой пустынной стране встречаются такие красоты. На следующее утро после приезда суровая восточная женщина выдала мне веник и тряпку, очень строго взглянула в глаза своими жгучими чёрными очами и погрозила пальцем: мол, смотри мне, я знаю о твоих дурацких фокусах, но со мной этот номер не пройдёт!
Она представилась Хафизой и сама придумала мне имя – Амиля, не пожелав слушать возражения, что меня зовут Беата. Хафиза стала моей начальницей – она загружала меня физической работой так, что к ночи я просто валилась с ног, не в состоянии даже думать, не то что любоваться пейзажами за окном.
Проходило время, я приспосабливалась, тело моё привыкало к нагрузкам, а окружала меня такая красота – природная и рукотворная – что я чуть ли не благодарила судьбу за это тихое пристанище, где никто не покушался на мою честь. Оставалось лишь одно но: я была совсем одна. Не с кем было поговорить, некому поплакаться. Другие слуги в доме нет-нет да перекидывались парой слов, а порой вечером я видала, как они беседуют вполне вальяжно. И только я оставалась отщепенкой, не знающей языка, коротающей дни в вопиющем одиночестве. В какой-то момент я поняла, что начинаю сходить с ума от этой пустоты и тишины и придумала вести дневник. Хотя бы делить свои переживания с бездушной бумагой, хотя бы выливать их из себя наружу. Оставалось только найти бумагу и ручку. А, как известно, кто ищет, тот всегда найдёт. Эту тетрадь я обнаружила на чердаке, куда Хафиза отправила меня наводить порядок. Она была почти пустой, только пара первых листов исписана непонятными закорючками – я просто вырвала их, положила обратно в коробку, где взяла тетрадь – и дело с концом. Ручку стащила у начальницы – у неё в кабинете, где она заполняет свои толстые хозяйственные книги, целый букет стоит в стаканчике. Авось не обеднеет. И вот, пишу. И мне, правда, легче. Конечно, разговор с человеком был бы приятнее, но тут все меня чураются, как больной.
28 апреля 1968г
Долго не садилась за дневник – Хафиза совсем меня загоняла! Заставила делать генеральную уборку во всём доме чуть не в одиночку. По крайней мере, за другими слугами я такого рвения, как у себя, не замечала. Ох, как болят руки! И что за дьявол в неё вселился?! Наверное, её бесит, что я стала справляться, что уже не выгляжу такой загнанной и замученной. Надо будет взять муки и угля на кухне. Набледнить лицо и натемнить круги под глазами, а то эта фурия загонит меня в могилу из-за своего садизма.
29 апреля 1968г
Боже Всемогущий! Хоть я в тебя и не верю, больше мне не к кому обратиться! Спаси меня, пожалуйста, если только ты есть, умоляю, спаси! Обещаю каждое воскресенье ставить по большой свече в храме!
Сегодня я узнала, к чему была эта безумная масштабная уборка в доме, и чем занимались остальные слуги. Они чистили всё, начиная столовым серебром и заканчивая дорожками в парке. Потому что сегодня приехал хозяин. Но меня никто об этом не предупредил. Потому что я не знаю языка! Сюрприз!!! Чёрт, как же мне выучить этот их дурацкий кудахчущий язык?!
Сегодня утром я начищала щёткой пол в малой гостиной – ну и напевала, как обычно. Есть у меня такая привычка. Мне часто говорили родственники и знакомые, что у меня очень красивый голос, но я никогда не задумывалась об этом всерьёз. Что это за профессия – певица? Ни один уважающий себя мужчина не свяжет свою жизнь с певицей. Мне нужно стать адвокатом, учителем или хотя бы медсестрой…
Но сейчас не об этом. Сейчас об уборке. Я тёрла и пела, пела и тёрла. А потом повернулась – и увидела Его. Огромный, чёрный, бородатый мужчина. Я сразу узнала его, хотя и не видела толком ни разу – зато ощущала, улавливала габариты там, в его спальне, где он чуть не стал для меня первым – и, держу пари, последним. Он смотрел на меня молча, пожирая тёмным огненным взглядом. Моё сердце трепыхалось в горле.
Пан Насгулл сделал жест, как бы прося меня продолжать – то ли уборку, то ли пение, но я подхватила щётку и умчалась из комнаты со скоростью реактивного самолёта.
